Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц)

– Из нас двоих ты говоришь больше, – огрызается Пит.

– Из нас двоих Плутарху нужен ты, не я. Боюсь, что мое присутствие ему несколько в тягость. Или он уже разработал план, в который вписываю и я со своей катастрофической непредсказуемостью, – Питу не удается переварить все быстро, поэтому Джоанна вздыхает. – Не спрашивай меня, зачем ты ему нужен, я не знаю. Но Эффи Бряк он мог приберечь только для трех человек, которым важно, все ли у нее хорошо. Хеймитч, который был полезен, когда была жива Китнисс. Китнисс, которая сейчас стреляет из лука на небесах (это сарказм, Пит, нет никаких небес). И ты. Конечно, пользы от тебя немного, но ты можешь быть как врагом, так и другом, и я не знаю, в каком из двух случаев тебя встретят с широко открытыми объятиями, а в каком – с пулеметом.

– Ты рано списала себя со счетов, – замечает Пит. О Плутархе он все это время очень мало думал, а зря. Человек, влияние которого ничуть не уменьшилось после смертей двух разных Президентов, достоин того, чтобы его боялись.

– Я не списала. Меня списали. Мне это не понравилось, и поэтому я гуляю рядом с бомбой замедленного действия.

Питу не нравится, когда его называют бомбой замедленного действия, но он не сопротивляется. Благодаря подобным неутешительным разговорам они засыпают ранним утром. И поэтому оказываются совершенно не готовы к раннему визиту неунывающей Эффи Бряк, у которой все еще безучастные глаза.

Она шумно стучится в дверь их номера. Терпеливостью сопроводитель и прежде не отличалась, и теперь, кажется, весь день у нее расписан по минутам. Поэтому ее острые кулачки барабанят без умолку в дверь до тех пор, как дверь не открывается помятым и с закрытыми глазами Питом.

– Надеюсь, не разбудила, – оптимистично заявляет Эффи и легонько трепет своего бывшего подопечного по щеке. Как и прежде, она идеально накрашена, изящно одета, перемещается по маленькому гостиничному номеру на огромных каблуках, в руках ее зажат планшет, новый цвет ее парика – зеленый. Сейчас она совсем прежняя – очень шумная, очень дотошная, очень пунктуальная и будто живущая в своем собственном идеальном мире, в котором есть единственная проблема – все сделать согласно расписанию.

Пит с трудом успевает за ее перемещением от двери до середины номера, и поэтому не успевает обрадоваться тому, что та, прежняя Эффи, Эффи, которая безмерно раздражала его во время подготовки к первым Играм, вернулась. Иллюзия рассеивается тогда, когда ворвавшаяся в номер женщина оборачивается и смотрит на него в упор. Глаза ее не выражают ничего, кроме вежливого ожидания.

Она по-прежнему кажется пустой изнутри, и Питу легко представить, как она возвращается в свою квартиру, откладывает в сторону планшет, и будто снимает с себя всю оживленность, в которую сейчас так мастерски играет.

– Так, посмотрим, где твоя подружка, – устав ждать дольше положенных пяти секунд, Эффи тянется к накрытой с головой Джоанне, и, рискуя своей жизнью, но не подозревая об этом, сдергивает прочь одеяло.

У Джоанны Мейсон с утра всегда очень плохое настроение. Эффи с вежливой улыбкой рассматривает какое-то время зажатый в руке «подружки» нож, а потом делает аккуратный шажок в сторону Пита, до сих пор стоящего у открытой двери.

– Джоанна, – здоровается Эффи бодрым голосом. – Рада видеть тебя… здесь, – осматривает номер и переступает с ноги на ногу, будто пытаясь понять, с чего следует начинать уничтожение этого пространства. Так и не придя к какому-то решению, Эффи присаживается на краешек кровати, на которой все еще лежит Джоанна (у нее ненормально огромные глаза, но Пита это почти не трогает; он больше волнуется за дальнейшую судьбу ножа), и тыкает все еще плохо соображающую девушку носом в планшет. Стоит ли говорить, что зажатый в руке нож Эффи аккуратно отводит в сторону двумя пальцами, не меняя выражения своего нарисованного лица. – Посмотри, милочка, ты не имеешь ничего против такого цвета обоев?

Мейсон сейчас не имеет ничего против утреннего убийства, но быстрота происходящего просто выбивает ее из привычной колеи. Нож она прячет под подушку и, в ответ на заданный вопрос, качает головой. Минутой позже до нее доходит вся абсурдность ситуации, и Питу, во избежание еще более жутких последствий, приходится отойти от двери. С точки зрения самосохранения этот шаг является самым спорным. Стратегически занятое им место у двери остается самым безопасным местом в этом номере.

Когда выдохнувшаяся Джоанна скрывается в ванной, предварительно хлопнув дверью, Эффи замирает на пару секунд, а потом делает несколько пометок.

– Нужны очень крепкие двери, – озвучивает пришедшие в голову мысли. – И здание поновее. Я не думала, что твоя новая подружка такая нервная, – и пожимает плечом, не дожидаясь никаких объяснений. – Я думаю, тебе все равно, какой цвет обоев будет в квартире. Сколько комнат? Двух хватит?

Полуголая Мейсон открывает дверь ванной, чтобы оглушительно заорать: – Мы с этим малолеткой вовсе не пара! – и хлопнуть дверью еще раз.

– Три комнаты? – невозмутимо уточняет Эффи. – Одна тебе, одна ей и одна под твою студию. Боюсь, что будет очень маленькая кухня, но твоя подружка вряд ли собирается проводить много времени там…

– Она мне не подружка, – тихо исправляет капитолийку Пит.

– Мне все равно, кто она тебе, – выдает Эффи с улыбкой заядлого риелтора. – Посмотри, у меня уже есть несколько вариантов. Твоей не подружке покажем их после, – бросает острый взгляд на ванну, в которой Мейсон заперлась, но все еще не включила воду.

Последнее, чем хочет заниматься сейчас Пит, так это смотреть на маленький экран и выбирать свою будущую квартиру. К тому же, он не уверен, что у него хватит денег на целую квартиру. Все-таки выданные Капитолием карты не резиновые. Впрочем, если вскладчину с Джоанной, такой же обладательницей карты победившей стороны, может и наберется необходимая сумма.

Эффи не смотрит на Пита, а прокручивает страницы на планшете. – Кстати, на цены можешь не смотреть. Плутарх сказал, что казна найдет возможность для устройства победителей Голодных Игр. – Все эти варианты мы можем посмотреть уже сегодня. Прямо сейчас.

Даже если ей кажется странным полное отсутствие восторгов со стороны двух победителей Игр, она не показывает вида. Предложение подождать своих клиентов в ресторанчике гостиницы, пока они приведут себя в порядок, она принимает как нечто собой разумеющееся. Едва только за ней закрывается дверь, Мейсон швыряет в напарника подушкой. Спасибо, что без ножа.

– Какого черта? – спрашивает с угрозой. – Если ты думаешь, что спасаешь ее, давая ей занятие, то ты ошибаешься. Она на службе у Плутарха. Ее уже не спасти, Пит.

– Нам нужна квартира. Или ты хочешь жить здесь до конца своих дней? – спрашивает Пит очень спокойно. – К тому же, если Плутарху что-то нужно от меня, он не отстанет так просто.

– И ты согласен жить в квартире, которую выбрал сам Плутарх, в квартире, в которой, я уверена, установлены все самые новейшие камеры, и продолжать встречаться с этой… сумасшедшей? – Джоанна то сжимает, то разжимает кулаки.

– Твой план, старушка? – спрашивает Пит со всей злостью, на которую способен.

Мейсон неубедительно молчит. Потом вздыхает. – Еще раз назовешь меня старушкой, и лишишься второй ноги.

– Ты, значит, меня малолеткой называть можешь, а я тебя старушкой не могу? – подытоживает Пит. – Скажи еще, что тебе по возрасту такие вольности позволены.

– А ты не так плох, Мелларк, – подружка цокает языком и присаживается на свою разоренную кровать. – Собирайся, мы едем лично выбирать свой стеклянный дом. Придется держать своего врага не просто близко, а уже ближе некуда, – короткий неубедительный смешок. – Опять.

– Опять? – Переспрашивает Пит из-за закрытой двери в ванную.

Компаньонка, не смутившись, заходит туда же, забирает свое полотенце, знакомо обстреливая полуголое тело своего навязанного обстоятельствами соучастника, отвечает с наигранной легкостью. – Плутарх любит молоденьких девочек, я говорила. А я когда-то была молоденькой девочкой.

Наверное, Пит не хотел бы знать об этом доподлинно. Он знал, как поступали с победителями Голодных Игр, когда сами игры подходили к концу. Но то, с какой простотой Джоанна подтверждает все эти жуткие слухи, коробит его.

Как и коробит то, что Джоанна до сих пор вздрагивает при шуме включенной воды.

С усталостью он рассматривает стоящие на бортике ванны всякие женские штучки, вроде сухого шампуня, и думает о том, что с боязнью воды нужно что-то делать. Но что? Для исцеления его от внедренных в его голову воспоминаний пришлось на время расстаться с эмоциями. Не может ли доктор Аврелий придумать какое-нибудь нетрадиционное лечение для другой своей пациентки? Нужно будет как-нибудь спросить у него лично. И не забыть отпустить какой-нибудь намек на переродка. Доктор становится таким смешным, когда пугается до полусмерти.

Эффи Бряк, используя автомобиль, предоставленный опять же Плутархом для знатных персон, развивает немыслимую скорость. Квартиры она показывает одну за другой, но Джоанну сложно убедить в том, что плитка в спальне – не так уж плохо, а кислотного цвета шторы можно снять. Ее не устраивает то шестой этаж (слишком низко), то двадцать второй (слишком высоко), то удаленность от центра, то близость к нему. Она придирается к расположению ванны, к ее обустройству, она категорически против огромной кровати в комнате Пита, но забирать себе крохотную комнатушку с этой самой кроватью она отказывается с той же категоричностью. Часам к семи Пит сам думает о том, что убийство «подружки» можно и в распорядок для Эффи как-нибудь втиснуть. Сама Эффи, не теряющая ни терпения, ни оптимизма, только размахивает планшетом и командует «следующая». Человек ли она вообще, растерянно думает Пит, но думать после такого суматошного дня у него почти не получается.

В конце концов, они заходят в последнюю на сегодня квартиру с очень странной планировкой. Комнат в ней, как и заказывали, три. Две очень маленькие, и одна огромная, совсем пустая, если не считать одной сиротливой тумбочки. Все комнаты оказываются проходными. Окон в квартире почему-то меньше, чем дверей, и Джоанна петляет какое-то время, как в причудливом лабиринте. Кухня среднего размера, ее внимания не заслуживает, но попасть в нее можно через три двери сразу. Ванна не очень большая, но какая-то уютная и очень чистая. Последним критерием оказывается кровать, на которую Мейсон запрыгивает после порядочного разбега. Кровать скрипит, но не разваливается на части. Джоанна включает ночник, переворачивается на бок, потом обратно на спину, закрывает глаза и просит всех убраться.

– Это солнечная сторона, – рассказывает Эффи Питу, указывая на большую пустую комнату. – По-моему, очень удачно.

– Я остаюсь здесь, – заявляет Мейсон, облокачиваясь на единственную тумбочку, которая угрожающе кренится. – Только тумбочку придется выкинуть. Когда здесь уберут? – Эффи замирает, что может означать как «никогда».

Пит закатывает глаза.

– С уборкой я справлюсь.

– А с готовкой? – оживляется Мейсон. – Ты же бывший пекарь.

– Может, мне тебе еще с утренним душем помогать? – огрызается Пит, но как-то неловко.

Мейсон корчит страшную рожу.

Эффи, кажется, с облегчением выдыхает.

– Оставляю вас устраиваться. Ваши вещи привезут чуть позже, об этом не волнуйтесь.

– А кто волновался? – фыркает самодовольная Мейсон. – Ты собирался убираться? Начни с моей комнаты, а то я как-то подустала.

– Ты собираешься лечь голодной? – мстительно интересуется Пит.

В следующие несколько часов, стоя за плитой, он узнает много слов, которых хорошие девочки знать не должны. Хотя из Джоанны не получилась бы хорошая девочка, будь она дважды, нет, трижды более благовоспитанной, чем сейчас.

========== ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой ненадолго появляется испуганный доктор Аврелий ==========

У Джоанны Мейсон бывает только два состояния. Она либо очень зла, либо очень равнодушна. Жить с ней в одной квартире – задача, иной раз кажущаяся непосильной даже победителю Голодных Игр. К тому же, Игры имеют свойство заканчиваться, а вот совместное проживание ограничений по времени не имеет. Ситуация осложняется тем, что совместное проживание в одной квартире, как и Голодные игры, может окончиться убийством.

Утром чаще всего, она очень зла и очень деятельна. Деятельность ее выражается в бессмысленном перемещении по квартире, благо все комнаты проходные, и дверьми можно хлопать, сколько душе угодно. И не важно, если единственный несчастный сожитель все еще спит. То есть, спал. Попробуй тут поспать, когда нечто очень худое, очень темное и с очень длинными ногтями пытается тебя щекотать и дурным голосом ноет о том, что хочет есть. Питу еще ни разу не удавалось ее проигнорировать. И даже отделаться от нее тем, что еда есть, ее нужно только разогреть, не получается. Джоанна даже упрямее его самого, а так же противнее, настойчивее и невыносимее, из чего следует вполне закономерный вопрос: кто из них двоих переродок, созданный Капитолием?

– Пэйлор просто очень изящно убивает меня, – ворчит Пит, натягивая штаны. Мейсон, не испытывая никакого смущения, маячит у окна.

– Вообще, меня попросил за тобой присматривать доктор Аврелий, – отвечает каким-то вялым голосом. – Вряд ли он действовал по указке Пэйлор. Хотя… – она хмурятся, – насколько мне известно, у этих двоих весьма странные отношения.

Пит закатывает глаза и думает, что в его черный список можно заносить еще одно имя. Правда, иной раз он думал, что Мейсон в его жизни объявилась из-за Плутарха. А вот доктор Аврелий… кто ты мог на него подумать. А ведь такой спокойный и добрый человек.

Пит готовит завтрак, Пит накрывает на стол, моет после завтрака посуду. Для нормального существования Питу нужно немного. Несколько часов в день для того, чтобы закрыться в светлой комнате, теперь уже приспособленной под его студию. Но несколько спокойных часов – это слишком много для Джоанны.

Ей скучно. Ей хочется поговорить. Ей хочется погулять. Ей не хочется делать все это в одиночестве. После прогулки ей хочется есть, и круговерть домашних дел начинает новый виток. Пит Мелларк иной раз с сожалением думает о том, что он не переродок, что он не может просто вспомнить имя Китнисс Эвердин и разрезать Мейсон, находящуюся под рукой, на кожаные ремни. Он просто не может сорваться, он бесконечно устал, но понять не может причин этой странной усталости.

Мейсон больна. Мейсон не кричит по ночам, нет. Она может не спать три, четыре дня, а просто бродить по квартире, завернувшись в одеяло. Ей постоянно холодно. Ей постоянно тревожно. Она не хочет говорить о своих тревогах, о своих страхах, но иногда Пит думает, что им обоим было бы проще, если бы она просто кричала, будила всех в доме, но успокаивалась, оказавшись не в одиночестве. Но Мейсон не кричит. Мейсон перемещается по квартире, и Пит не сразу понимает, что его комнату она старается игнорировать дольше всего, и лишь когда становится невыносимым находиться в тишине, она оказывается у него. Иногда она молчит, просто слушая его спокойное дыхание, сидя на полу, прижавшись спиной к батарее. Самое жуткое случается тогда, когда Пит открывает глаза и орет от ужаса, видя перед собой бледное будто обескровленное лице своей сумасшедшей соседки.

– Ты что, ты с какого дерева сегодня упала?!

Настает его очередь бегать по квартире, завернувшись в одеяло. Правда, в одеяло он заворачивается только первые пять секунд, потому что от ужаса он еще и размахивает руками, а одеяло очень сильно мешает. Джоанна, так и оставшись у батареи в его комнате, закатывает глаза и прикуривает сигарету. Ах да, она ведь еще и курит!

– И как часто ты это делаешь?! – Пит нависает над ней со всей угрозой, на которую способен.

– Временами. То, что ты можешь спать, успокаивает меня. Когда мы спали в одном номере, я тоже так делала, – договаривает с ухмылкой. – Тебе теперь страшно, да?

– С этим нужно что-то делать, – только и отвечает Пит, присаживаясь на кровать. Голова, тяжелая после короткого сна, начинает болеть. – Почему я не слышу твоих шагов? Даже когда ты бродишь тут в темноте?

– Я большую часть жизни провела в лесу. В лесу нельзя шуметь, Мелларк, – и опять ее слова сочатся ядом. – Я попросила твою яркую капитолийку провести сюда телефон. Доктор Аврелий будет лечить меня по телефону, потому что не может поднять свою большую жирную… – Чтобы не слышать окончания фразы, Пит включает в ванной воду. Шум воды – единственное, что способно заткнуть говорящую Джоанну Мейсон. Правда, ненадолго. – Тебе ведь тоже снятся кошмары, Мелларк. Я знаю. Я вижу, как ты порой просто распахиваешь глаза и смотришь в потолок. Тебя всего колотит, как… – сглатывает слюну, – как после ударов тока.

Удары тока – это еще одна больная тема, для обоих.

– Что тебе снится?

Пит пожимает плечом. Плохая выдается ночь. Странная. Он знает, что уже не сможет заснуть, но знает тоже, что не захочет засыпать, зная, что эта двинутая опять придет сюда успокаиваться… Говорить о Китнисс Эвердин ему тоже не хочется, но выбора у него нет. Почему-то всегда в такие странные ночи он говорит о Китнисс Эвердин со всеми, кому не лень слушать, или кто недостаточно умен, чтобы не расспрашивать его. Еще такие разговоры случаются вечером. Или днем. Да и вообще, после того, как его имя было произнесено на Жатве в первый раз, он только и говорит, что о Китнисс Эвердин. Будто больше поговорить не о ком.

– Боишься довериться своему единственному другу? – усмехается Мейсон. – Я не кусаю таких же сумасшедших, как я сама. Ты уже болен. Мне лень расходовать яд. Просто скажи, что тебе снится почти каждую ночь, и, я возможно, отстану.

Питу сложно пропустить мимо ушей ее «возможно». Он позволяет ей залезть на его постель с ногами, а сам ложится поперек. От пола тянет холодом, но это его не смущает. Сейчас самое время подцепить простуду с какими-нибудь осложнениями и сдохнуть через неделю ада.

– Каждую ночь я убиваю ее, – говорит он спокойно. Дыхание у Джоанны легкое, поверхностное, и можно представить, что в комнате, помимо него, никого нет. – Места и способы всегда разные, только итог один – я убиваю ее. На играх. На Квартальной Бойне. После моего возвращения из Капитолия. Я закалываю ее. Или топлю. Или душу. Или сжигаю заживо. Это происходит случайно, или я долго разрабатываю план ее смерти. Иногда я целую ее, и кажется, что мы счастливо живем в Двенадцатом Дистрикте, и наши дети играют на цветущей Луговине, а потом я ломаю ей пальцы и сворачиваю шею. Она никогда не кричит. В ее глазах всегда застывает одно и то же выражение. Она удивлена. Удивлена тому, что погибает от руки того, кто ее когда-то любил.

– Дети? – переспрашивает Джоанна с сарказмом. – Ты из вымершего вида романтиков, Мелларк.

Ее можно проигнорировать.

– Такое было и до Капитолия, до пыток, до начала Квартальной Бойни. Мне снилось, будто она умирает, я просыпался, и видел ее спящей. А сейчас я просыпаюсь и знаю, что кошмар, на самом деле, не кончился. Я жив. Она мертва. Первое время меня это радовало, а потом этот доктор меня вылечил.

Джоанна трясется теперь от смеха.

– Давай найдем этого доктора и убьем? – спрашивает, вытирая выступившие слезы. – Лучше бы он сказал всем, что мы безнадежны, что проще нас убить, чтобы мы не мучились сами и не мучили других. Это было бы правильнее, так? – Пит качает головой. – Ах, ну да. Если мы выжили в мясорубке, значит, мы не должны были стать фаршем. Значит, из нас должно получиться что-то еще.

Джоанна тушит сигарету о собственную ладонь, и Пит подскакивает, как ужаленный.

– Ты второй раз с дерева упала?!

Джоанна опять закатывает глаза.

– Я родилась в Седьмом Дистрикте, я росла на деревьях, – заявляет самодовольно.

– Нужно подержать руку под ледяной водой, – не слушает ее Пит. Они подносит ее ладонь близко к глазам, и кажется, что он близорук. Джоанна резко вырывает руку, и в глазах ее появляется ужас.

– Не нужно, Пит. Это только… Это пустяк, он сам заживет.

Она ненавидит воду. Старается как можно реже ее включать, и то лишь в самых экстренных случаях. Пит знает, почему. Питу тоже довелось пройти через пытки электричеством, но сейчас он будто сам становится одним из ее истязателей. Ее ужас придает ему сил, позволяет просто закрыть глаза на несостоятельность только что возникшего в его голове плана. Он уверен, что все сделает правильно, и он знает – она будет сопротивляться.

Она кричит, упирается ногами, бьет его, стараясь попасть по лицу. От ее ногтей остаются длинные царапины, но Пита не может остановить боль. Он хочет спасти хоть кого-нибудь, он устал видеть, как все вокруг него медленно гниют заживо под пластами своих кошмаров, подпитываемых ужасами, происходившими с ними в прошлом.

– От этого страха пора избавляться, – говорит он Джоанне на ухо.

Наверное, все это время, она и подумать не могла, насколько он сильнее ее. Такой отстраненный, с такой доброй улыбкой, разговорами о Китнисс Эвердин, он ведь казался тем мальчишкой, который трясся, выходя на сцену на Жатве. Все считали его слабаком. Влюбленным слабаком. Все ставили на нем крест даже тогда, когда он расправлялся с врагами, спасая задницу Эвердин. Все всегда считали его слабаком, но он не был слабаком. Он держит ее так крепко, будто хочет переломать все ребра. Он не чувствует боли от ее ударов, а она извивается, осыпает его грязной бранью, но не может ничего сделать. Ад длится до двери в ванную. Она думает, что ему не удастся включить воду так, чтобы она не сумела вырваться, она готова прогрызть ему руку до кости, но не допустить того, что он собирается сделать. Нет, Пит, так страхи не лечат.

От ее крика, переходящего на визг, а потом на хрипение, закладывает уши. В ванной она переворачивает все вверх дном, но вырваться у нее не получается. Воду он включает, наверное, силой мысли, и стоит с ней, как последний дурак, под струей едва теплой воды. Она уже не хрипит.

– Видишь, это не больно, – шепчет он ей на ухо. Она выше, она слабая и легкая, как тряпичная кукла. – Это только вода, Джоанна. В ней нет никакого тока. Видишь? – он должен добиться от нее хоть какого-то ответа, и на самом краю сознания он думает, что завтра проснется в этой ванне с перерезанным горлом. Или с головой, из которой зрелищно будет торчать топор. – Джо?

Она дышит. Не сопротивляется, когда он вылезает из ванной за полотенцами. Сидит, съежившись, обнимает колени руками и смотрит куда-то в сторону. Поймать ее взгляд не удается. Пит корит себя за такой поступок, думает о том, что нужно было сперва прочитать тонны книг по психологии, или, на крайний случай, обговорить подходящие методы лечения с доктором Аврелием. Хотя бы по телефону. Ему становится страшно, когда она позволяет себя раздеть, вытереть махровым полотенцем, переодеть в пижаму. Она смотрит куда-то в сторону, и взгляд у нее остановившийся, такой же, какой, наверное, был у него, когда он стал пить таблетки, избавляющие от эмоций. У нее сухие, растрескавшиеся губы, капли воды стекают по щекам, но это вовсе не слезы.

Она покорно ложится на свою кровать, покорно накрывается одеялом. Она – кукла, Пит ненавидит себя за опрометчивость, и садится на пол у кровати, обдумывая то, что сделает завтра. Подождет, когда установят телефон. Наберет номер доктора Аврелия и во всем покается.

Его зовут Пит Мелларк. Ему восемнадцать лет, и он непроходимо туп.

Жуткая ночь и не думает заканчиваться.

Джоанна Мейсон лежит в своей постели с открытыми глазами.

…

Кто-то включает в ванной воду, Пит дергается, просыпаясь, больно ушибает локоть о стену, подскакивает, и, не обнаружив на кровати Мейсон, рысью бежит на шум льющейся воды. В ванной после вчерашнего никто не убирал, и заходить в нее страшно. Пит ожидает увидеть все, что угодно. Джоанна Мейсон, с тем же застывшим взглядом, стоит в ванной под струей холодной воды. На ней уже знакомая Питу пижама.

– Джо? – спрашивает он робко. Она поворачивает в его сторону голову.

– Ты прав, – говорит отстранено. – Ток здесь не предусмотрен.

– Ты в порядке? – уточняет он, перекрывая кран. Вода ледяная, Джоанну трясет, от полотенца она почему-то отказывается, и идет в комнату как есть, в мокрой пижаме. – Вижу, что нет, – Пит мягко берет ее за запястье, и получает сильную пощечину.

Не то, чтобы он рассчитывал на объятия после того, что сделал, но пощечина его расстраивает. За ней следует и вторая, но вторую он успевает перехватить. Спокойно начавшееся утро опять заканчивается потасовкой, Джоанна опять кричит и вырывается, но расстановка сил между ними прежняя, поэтому и заканчивается все так же, как раньше.

Он опять накрывает ее одеялом, и она едва не впивается в его руку своими зубами. Глаза ее, красные от слез, смотрят на него с обидой и злостью. Но она реагирует на него, значит, все не так плохо. Хуже будет, когда в ее руки попадет топор. Или хотя бы нож, но о совсем мрачных перспективах Пит старается не думать и из комнаты уходит. Весь день он ждет удара в спину, но Джоанна спит – или делает вид, что спит. Ее не будят мужчины, устанавливающие на кухне телефон, и не будит Пит, путающий кнопки на аппарате и трижды попадающий не туда, куда нужно.

Кажется, будто доктора Аврелия хватит удар, когда он узнает голос своего пациента. Сбивчивый рассказ выслушивает с поразительным спокойствием, и обещает приехать сегодня. Обещание свое выполняет, но только через три часа, которые способны свести с ума нормального человека, а Пита Мелларка никто не может назвать нормальным человеком. Впрочем, Пит все три часа проводит с пользой, убирая разгромленную ванную и не забывая изредка проверять месторасположение Джоанны Мейсон. Удара в спину он продолжает ждать и после того, как доктор приходит. Очень бледный доктор, стоит отметить. Когда Аврелий просит Пита из комнаты убраться, Пит закусывает губу. Взгляд доктора просит его остаться здесь, и какое-то время Мелларк мечет между здравым смыслом и милосердием. Здравый смысл советует ему не только уйти из комнаты, но и из страны уехать, сменив имя, и, по возможности, пол.

Тихий разговор между врачом и пациенткой занимает около получаса.

– Радикальные методы лечения я не приветствую, – заявляет Аврелий, появляясь из комнаты целиком, а не по кускам, как Пит ожидал. Видимых повреждений иного характера на нем тоже нет. – Но, кажется, ей пойдет на пользу такая встряска. Вот эти таблетки нужно будет купить. Режим их приема я тоже написал на бумажке, – он действительно оставляет возле телефона какую-то бумажку и медлит около двери. – Сейчас она не хочет тебя видеть, поэтому оставь ее на время в покое. И… позвони мне завтра, хорошо?

Кажется, доктор хочет добавить что-то вроде «если будешь жив», но не добавляет, а всего лишь ободрительно прикасается к плечу Пита и вздыхает. Нужно было свалить из страны, когда было время, обреченно думает Пит, и, не зная, чем себя занять, не чувствуя ни голода, ни желания предложить Джоанне поесть, возвращается к чистому мольберту.

Лист слишком белоснежный. У Пита болит голова, каждая линия кажется неправильной, неровной, краска капает с кисти и все портит. Пит убирает воду и достает остро заточенный карандаш. Он не может сосредоточиться, не может вспомнить даже то, что хотел нарисовать. Конечно, это будет не Китнисс Эвердин. Теперь он может представить только мертвую Китнисс Эвердин, но мертвая Китнисс Эвердин возвращает все его ночные кошмары. Грифель карандаша ломается, рука дрожит, лист кажется невыносимо белым, и все вокруг сбивает с толку.

– Нарисуй меня, – внезапно говорит Джоанна.

Пит не оборачивается. Ее голос полон ненависти и решительности. Она не спрашивает, как ей сесть. Она не спрашивает, рисовал ли он когда-нибудь кого-нибудь с натуры. Она знает, он рисовал только Китнисс Эвердин, такой, какой помнил. Он точит карандаш, чувствуя себя не в своей тарелке, и Джоанна наблюдает за ним с неподдельным интересом, но интерес – только одно из охватывающих ее чувств. О своих собственных чувствах Пит старается не думать, как старается не думать и о том, сколько жестоких казней придумала для него эта девица.

Потому что Джоанна Мейсон сама выбирает позу для своего портрета. Приносит из кухни стул и садится, бесстыдно разведя ноги в сторону. Стоит ли говорить, что Джоанна Мейсон обнажена? Она ненавидит его, он чувствует. Его, Капитолий, и все, что сделало из нее чудовище. Она ненавидит его, и при этом он ей интересен. Она прожигает его спокойным взглядом, и, он удивлен, но она может сидеть неподвижно в течение долгого времени.

Сперва он чувствует себя неуютно, но потом какая-то часть его просто перестает существовать. Он рисует, впервые за долгое время, рисует. Пусть не так, как привык – не красками, не по памяти, не Китнисс Эвердин. Красота женского тела, пусть излишне худого, красота женского лица, пусть искаженного сначала яростью, потом недоверием, полностью поглощает его. Плавные линии цепляют друг друга, а сам он будто не участвует в процессе, он лишь наблюдает за тем, как на невыносимо белом листе, белом, как стены его палаты в больнице, проступает женская фигура. Он слишком много времени уделяет глазам, но Джоанна, кажется, вообще забывает, что нужно двигаться или моргать.

Портрет оказывается законченным уже ночью, и Пит не просит Мейсон одеться. Просто переворачивает мольберт и выходит из комнаты, ни о чем не думая. Он устал, он бесконечно устал бороться и делать вид, что все в порядке. Он боится закрывать глаза и засыпать, потому что знает, что покажут ему кошмары, укрепившиеся в той части сознания, которую он не контролирует. А еще он не может контролировать Джоанну Мейсон, от которой невозможно избавиться.

– Хочешь, я подскажу тебе несколько способов для ее убийства? – шепотом спрашивает она, без разрешения заходя в комнату. На губах ее играет знакомая улыбка. Ах, да, Пит вспоминает, где видел эту улыбку в первый раз. На ее играх. Она убивала с этой улыбкой, перевоплощаясь из жалкой девушки в беспощадную изворотливую убийцу. – Ей ведь заново наращивали кожу, так? Она была похожа на лоскутное одеяло. Знаешь, чтобы я сделала с ней? Я вскрыла бы каждый заживший шрам. Она была охотницей, так? Охотница, которую свежуют заживо – чем не ирония?

Тихий шипящий шепот.

– Замолчи, – просит Пит, поднимаясь.

– А еще мне очень нравится идея с огнем. Ведь твою ненаглядную Китнисс нужно было поджечь, чтобы она стала Огненной Китнисс. В ней никогда не было огня, она лишь жалко тлела, как потушенный костер, вся ледяная, ее нужно было полить бензином и поджечь. И слышать, как она кричит, – Джоанна подходит ближе, зная, что у Пита просто чешутся руки ее ударить, но она не останавливается. Она жаждет смерти, жаждет спокойствия, и думает, что сможет все это получить. – Ты не помнишь, быть может, но я помню, как под пытками ты выкрикивал ее имя. Китнисс Эвердин. Китнисс Эвердин. В луже собственной крови, между разрядами тока, ты кричал одно и тоже. Когда не мог кричать – ты шептал. Тебя бросали на пол камеры, ты был без сознания, но я слышала каждый слабеющий твой вдох, и каждый раз сходила с ума от того, что твое сумасшествие постепенно становилось моим. Ее имя выжигалось на моей коже, и я ненавидела вас обоих, но особенно ее. Потому что я слышала твои крики. А она – нет. Она всегда была глупой дрожащей тварью…