Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

Гейл уходит, так и не проронив ни единого слова, Джоанна замечает, что в комнате стало гораздо светлее. Свет причиняет боль, жар, копящийся внутри, становится обжигающим, и Джоанна теряет сознание, с облегчением успевая подумать, что проваливается в темноту, а не в мутную зеленую воду.

***

В течение трех или четырех недель ей снится по ночам темнеющее к горизонту море. Она больше не тонет, а сидит на теплом песке со скрещенными ногами и рассматривает плывущие в небе облака, принимающие забавные формы. На ней всегда белое платье, но к закату оно становится кроваво-красным. Когда ее болезнь отступает окончательно, а врачи позволяют вставать с постели без присмотра кого-нибудь, Джоанна собирает чемодан. Обычную спортивную сумку, если быть точнее, и в сумке этой нет даже четверти всех вещей, которые она привезла в Тренировочный Центр, когда вселялась.

Джоанна не любит прощания. Она спускается вниз босиком, с переброшенной через плечо сумкой и обувью, которую держит в вытянутой руке. Она старательно не производит лишнего шума, и удерживается от разочарованного вздоха, когда замечает в гостиной отблески света от включенного телевизора.

– Ты дышишь как больной бегемот, – говорит ей Энорабия.

– А у тебя все еще акульи зубы, – парирует Джоанна.

– Хотела уйти, не попрощавшись? – задает риторический вопрос Хеймитч и встает с дивана.

– Боялась, что во время нашего прощания ты прослезишься.

– От радости, солнышко, если только от радости, – с улыбкой отвечает он.

– О, его рыдания перебудят всех, кто здесь обитает, – соглашается Энорабия. – Например, Гейла, – Вторая смотрит на Джоанну с каким-то очевидным намеком. – Но не бойся, на всякий случай я заблокировала его комнату, поэтому выйти он не сможет. Пришлось даже связаться с Бити, который в очередной раз не оценил мое чувство юмора.

Хеймитч закатывает глаза, хотя и не пытается сострить что-нибудь по поводу чьего-то несуществующего чувства юмора. Энорабия же между тем становится вполне серьезной.

– У Гейла еще есть шанс стать хорошим человеком, – говорит она. – Однажды он станет сомневаться в каждом своем решении, и, уж поверь, я ему в этом помогу.

– Зачем ты мне это говоришь? – интересуется Джоанна.

– Потому что ты – его неправильное решение, – Энорабия вздыхает. – Впрочем, вам двоим еще нужно повзрослеть. И не только вам, – бросает взгляд в сторону Хеймитча. Джоанна усмехается, но от комментариев воздерживается.

– Передавай привет мелкой Сноу, – восполняет она возникшую паузу. – Скажи, что я буду следить за ней, и едва только у нее появится желание взять эстафетную палочку от своего ныне покойного деда, я приеду и надаю ей по заднице.

– У тебя под рукой будет другая задница для воспитания, – отмахивается от ее угроз Хеймитч. – Передавай привет Энни. Скажи, что я как-нибудь обязательно приеду погреть на песке свои старческие кости.

– Если сумеешь дотащить на себе весь багаж Бряк, – фыркает Энорабия, – все, я молчу. У вас с Эффи ничего не будет, потому что кто-то как был старым алкоголиком, так им и остается. Найдем для Бряк какого-нибудь другого жаркого капитолийца, чтобы дать тебе возможность скончаться в одиночестве в Двенадцатом Дистрикте.

– Она опять под препаратами? – спрашивает Джоанна у Хеймитча.

– Она слишком долго общалась с тобой, – Хеймитч фыркает и неуклюже распахивает свои объятия.

– Ну уж нет, – Джоанна делает шаг назад, – на такие пытки я не подписывалась! – но, в конце концов, ей приходится сдаться.

– На меня не смотри, – объявляет Энорабия. – Я могу и укусить.

Сходятся они на том, чтобы напряженно пожать друг другу руки.

Когда-нибудь у Джоанны хватит сил поднять телефонную трубку и услышать спокойный голос Пита, пришедшего в себя; Пита, который лишившись многого, обрел именно то, что было нужно ему больше всего. Когда-нибудь, но не сегодня. Сегодня Джоанна хочет быть эгоисткой и уехать подальше от этого злополучного места, не вспоминая о нем как можно дольше.

Джоанну ждет залитый жарким солнцем песчаный пляж и ребенок человека, которого она любила больше собственной жизни. Кажется, ее ждет еще один не упущенный шанс стать счастливой. И она не намерена упускать его. Она намерена за него бороться.

Поэтому Седьмая надевает обувь, удобнее устраивает сумку на плече и выходит из Тренировочного Центра, не обернувшись.

Комментарий к ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ, в которой Джоанна не прощается с живыми и прощает мертвых

Всех с наступившим Новым Годом!

А еще, как оказалось, у этого монстра недавно была годовщина. Пролог я выкладывала 4 января 2014 года, и кто бы мог подумать, что этот фик до сих пор не закончен!

Ну и хорошая/плохая (нужное подчеркнуть) новость. Я говорила про пятьдесят с хвостиком глав. Я мужик, конечно, стараюсь выполнять все свои обещания, но хвостик обещает быть не хвостиком, а целым хвостищем.

========== ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ, в которой вновь появляется Эффи Бряк ==========

Плутарх Хевенсби сидит за столом, чуть сутулясь. Стул под ним неудобный, без спинки, а запястья сцеплены гибкими наручниками, но бывший министр вовсе не кажется подавленным и даже напевает себе под нос какую-то легкомысленную мелодию, очень популярную пару сезонов назад в Капитолии.

Пэйлор же напряжена сверх меры. Ей совсем не хочется садиться напротив арестанта, как и не хочется, впрочем, дышать одним с ним воздухом, но что-то заставляет ее торчать в этой комнате, напоминающей и камеру, и больничную палату, но без постели. От яркого света слепит глаза, Пэйлор морщится и выдыхает скопившийся в легких воздух, мысленно пытаясь взять себя в руки.

– Здесь не так уж и уютно, не так ли? – спрашивает ее Плутарх. – Слишком много белого цвета, на мой взгляд. Но Президент Сноу любил этот цвет. Быть может, вам захочется провести капитальный ремонт? У меня найдется несколько ценных советов.

Его голос – только шум, назойливое жужжание мухи, которая пусть и поймана, но все еще жива.

– Оставь свой светский треп, – советует Пэйлор. – Я пришла к тебе не для того, чтобы выслушивать бесконечные монологи.

– О, – Плутарх усмехается, – я помолчу, чтобы узнать цель вашего визита, госпожа Президент.

Голос его сочится ядом.

– Девочка, – выдыхает Пэйлор, – сестра Китнисс Эвердин. Точнее, ее тело. Зачем было латать его?

Пальцы Плутарха судорожно сжимаются. Арестант замирает, вспомнив, что собственное тело принадлежит ему теперь лишь номинально.

– Малютка Прим, – тянет он после паузы, но с явным удовольствием, – она была так поразительно похожа на Каролину… – тяжелый вздох, Пэйлор сверлит взглядом собеседника и тот начинает все же объяснять свои мотивы, не пряча ироничной усмешки, – я собирался использовать ее тело, если бы жизни Каролины угрожала опасность. Мало ли, что могло выйти из-под контроля… – Плутарх подмигивает Пэйлор.

– О чем еще я должна знать? – спрашивает его женщина, сжимая кулаки, которые так и чешутся для пары-тройки ударов по похудевшему, но все еще довольному лицу предателя.

– Вас интересует, что еще вы можете найти здесь? – Хевенсби обводит комнату глазами, имея в виду гораздо большую площадь помещений. – О, здесь водятся львы, – он хихикает, сжимая пальцы. Пэйлор обещает себе не сорваться именно сейчас. Плутарх, до этого момента ходивший по самому лезвию ножа, внезапно становится серьезным. – Вы нашли главного злодея, госпожа Президент. Так почему вы продолжаете задавать вопросы?

Пауза.

– У нас уже есть один человек, который захотел узнать все, – добавляет бывший министр. – Думаете, сойти с ума от ответов может только он?

Пэйлор делает пару шагов в сторону, затем возвращается на исходную.

– Меня тошнит от вашей бесконечной философии.

Поразительно, но она опять называет его на «вы».

– А меня тошнит оттого, что вы все продолжаете жить прошлым, – парирует Плутарх. – В прошлом есть, конечно, ответы на все ваши вопросы. Но, подумайте, каким будет ваше будущее, если вы получите то, чего хотите? Вряд ли счастливым.

Пэйлор молчит, но недолго.

– К черту вас, Плутарх. Вас и Ваш Капитолий. Ночами я просыпаюсь от кошмаров, в которых размноженные в огромном количестве переродки выползают из всех канализационных стоков, только потому что я не убила их парой часов раньше.

– Неужели переродки – то, чего вы боитесь больше всего? – хмыкает Плутарх. – Меня на днях навещала Китнисс Эвердин, – он массирует висок пальцем, чувствуя острую боль в затекших мышцах. – Ей, видите ли, хотелось посмотреть мне в глаза. Интересно, что она хотела в них увидеть?

– Быть может, человека?

– Меня тошнит от вашей философии, госпожа Президент, – Плутарх улыбается, но как-то криво. – Китнисс Эвердин пообещала убить меня, если я попытаюсь хотя бы еще один раз причинить вред ей или кому-то, кем она дорожит. Думаю, девочка еще не знает о том, что я спас ее сестру…

– Это не было ее сестрой, – Пэйлор качает головой и смотрит на министра с вызовом.

– Пусть так. Но, когда воскрешаешь мертвых, ты должен быть готов к тому, что что-то пойдет не так.

Пэйлор вздыхает. Еще пять минут нахождения здесь и, кажется, к ней вернется та жуткая головная боль, от которой спасают только тяжелые наркотики.

– Мальчик убил то, что вы воскресили. Кажется, даже будучи сумасшедшим, он прекрасно понимал, что мертвое должно оставаться мертвым. Еще он понимал другое: Китнисс Эвердин необязательно знать о том, на какие зверства может пойти Капитолий в угоду своим планам.

– Мог, – отмирает Плутарх и хищно скалится. – Вы хотели сказать «мог», а не «может». Перепутанные времена – такая хитрая наука, – Пэйлор сжимает зубы, чтобы не наговорить гадостей и считает до десяти. Ее уже не спасает мысль о том, что этот человек пойман и надежно скован, ей продолжают мерещиться новые и новые версии написанных им сценариев и запасных планов. Она уже жалеет о том, что пришла сюда. Она напоминает себе Джоанну, которая приходит в палату Пита, чтобы увидеть хотя бы немного надежды, но вместо этого заражается еще большим отчаянием.

– Ему станет лучше, – вслух говорит Пэйлор и министр смотрит на нее с удивлением. – Питу Мелларку станет лучше.

– Такая слабая надежда, – тянет Плутарх. – Он действительно был силен, но ведь его сломали. Всех можно сломать, госпожа Президент. Нужно только знать, куда бить.

– Не подскажете, куда лучше ударить вас? – Пэйлор нависает над арестантом с потемневшими от ярости глазами.

А затем, придя в себя, выходит из комнаты. Ей хочется хлопнуть дверью, выместить злость хоть на чем-нибудь, но она лишена такой возможности; открывшийся перед ней дверной проем закрывается бесшумно.

Гейл, торчавший все это время перед матовым стеклом с бесстрастным лицом, выпрямляется.

– Ничего не говори, – предупреждает его Пэйлор. – Впрочем, ты в последнее время даже слишком молчалив. С чем это связано? С Китнисс? С Питом? Или с Джоанной?

Она вымещает злость на том, кто подвернулся ей первым. Гейл знает об этом не хуже ее самой, поэтому все вопросы считает риторическими.

– Мне нужен свежий воздух, – фыркает президент. Гейл следует за ней.

Свежий воздух мало помогает.

– Когда ты намерен уехать? – спрашивает Пэйлор, намереваясь отвлечься от дурных мыслей, вовлекая не самого приятного человека в разговор.

Гейл пожимает плечами.

– Когда закончится эта история с Питом.

– Она может длиться годами. Он может дожить до глубокой старости то цепенея, как сейчас, то впадая в буйство, – Пэйлор качает головой. – Я в тысячный раз говорила с его лечащим доктором, но не узнала ничего конкретного. Он по привычке рассказал мне историю охмора в целом и историю охмора Пита в частности. Я по привычке не поверила в то, что в охморе этого мальчика нет ничего странного. Всего лишь охмор первой степени. Охмор, главная цель которого – убийство Китнисс Эвердин. Странно, не правда ли? То, что он не убил ее, убедило всех нас в том, что он либо исцелился, либо был охморен на что-то совершенно иное… – Пэйлор закрывает глаза. – Мы придумали так много хитроумных планов Сноу, но все было зря. То, что происходит сейчас с Питом, лишь последствия неудачного охмора. Расщепление его личности на две части, ни одна из которых не может пока одержать верх. Доктор Винтер уверен, что Питу осталось около недели такой же мучительной борьбы с собственным подсознанием. И, знаешь, что потом? – Пэйлор делает паузу, но ответа, разумеется, не получает. – Никто не знает, Гейл. Впору делать ставки. Я бы поставила на то, что мальчик обретет покой, только перестав дышать.

Гейл остается бесстрастным.

– Когда все закончится, – говорит он тихо, но уверенно, – я уеду во Второй Дистрикт, как и планировал.

– Ты заберешь с собой Энорабию? – интересуется Пэйлор, хотя ей совершенно неинтересно.

– Она не спрашивала разрешения поехать со мной. Она поставила меня перед фактом, – Гейл закатывает глаза.

– А Джоанна? – здесь уже любопытство берет верх.

Гейл чуть заметно напрягается.

– При чем здесь Мейсон? – спрашивает он, как и прежде, лишенным интонаций голосом.

Пэйлор смотрит на него очень внимательно чуть больше десяти секунд, затем отводит взгляд, будто заинтересовавшись чем-то, происходящим позади него.

– Мне показалось… – начинает она с несвойственной ей неуверенностью, но Гейл не дает ей договорить.

– Вам показалось.

Ну конечно, думает Пэйлор. Конечно, показалось.

– Почему вы позволили Мейсон и Китнисс посещать Пита? – спрашивает Гейл, не уходя от темы, но все же предлагая ей неплохую альтернативу.

– Им сложно отказать, – Пэйлор криво улыбается. – Особенно Джоанне. Впрочем, я руководствовалась также и тем, что Питу нужна помощь. Его слишком часто бросали в одиночестве. Я надеялась, что присутствие тех, кто дорог ему, его спасет. Кажется, я ошиблась. Его может спасти только он сам.

– Китнисс, – выдыхает Гейл. – Его может спасти Китнисс.

– О, – Пэйлор не скрывает своего изумления. – Каким же образом?

– Не знаю, – Гейл отводит взгляд. – Но ведь они всегда спасали друг друга, не так ли?

– О, – повторяет Пэйлор вновь. Гейл едва заметно краснеет, но вряд ли от смущения.

– Я не одобряю ее выбор. Но я уважаю его.

– О, – в третий раз выдыхает Пэйлор, но здесь уже берет себя в руки. – Это касается и Каролины?

– Нет, – Гейл качает головой. – Каролина – не ее выбор. Кстати, что вы намерены с ней делать?

Пэйлор поджимает губы. Неловкие вопросы досаждают ей, особенно, вопросы, на которые у нее пока нет ответа. Она может, как всякий уважающий себя политик, начать юлить и увиливать от прямого ответа, но она слишком уважает себя, чтобы опускаться до приемов Плутарха.

– Я еще не решила. Пожалуй, я оставлю ее рядом с собой. Пока мне нравится эта девочка. Я хочу знать, получится ли из нее что-то стоящее. Более того, я хочу поучаствовать в ее воспитании.

– Вы хотите использовать ее? – вновь невежливо замечает Гейл. Пэйлор вспыхивает от злости.

– Повторюсь в первый и последний раз, Хоторн. Я не решила. Еще вопросы?

– Нет, – чеканит Гейл и удаляется после разрешения.

Пэйлор закусывает губу. «Использовать» – какое жуткое слово. Пэйлор не готова использовать Каролину. Она всего лишь чувствует, что девочка с дурной кровью может пригодиться ей рано или поздно. К тому же, врагов (а Каролина вполне может вырасти во врага нового Панема) нужно держать ближе, чем друзей. Вот Гейла, к примеру, лучше отпустить. Отпустить и подождать, когда он сам вернется. Повзрослевшим или сломанным, какая разница, да и есть ли она вообще? Пэйлор только учится предугадывать положение фигур на шахматной доске, но у нее был один из лучших учителей.

Поэтому она склонна немного подождать.

***

Гейл слишком много времени проводит в этой больнице. Он приезжает сюда в середине дня, сопровождая Китнисс. Он терпеливо коротает бесконечные часы ожидания в одинаковых коридорах, полных белого слепящего света и постепенно начинает ненавидеть их. Иногда, но с каждой неделей все реже, он возвращается на первый этаж и стучится в одну из дверей без номера.

Он ненавидит эти двери и тех, кто находится за этими дверями. Но продолжает приходить. Иногда даже в неположенное время, когда Китнисс еще находится в Тренировочном Центре. Сегодня он приносит с собой цветы – уродливый веник вялых растений с ярко-розовыми бутонами.

Эффи рассеянно ставит цветы в воду. Она похожа на призрака в белой больничной одежде, на ее лице нет больше нарисованной маски и кажется, будто у нее нет лица. Гейл садится на единственный стул и молчит. Он часто приходит сюда помолчать. Его просто тянет сюда магнитом, хотя он не может понять причину желания помолчать в обществе женщины, которую он помнит сильной.

– Я знаю, ты осуждаешь меня, – говорит Эффи, не глядя в его сторону. – Но я не виню тебя. Я даже рада, что ты не понимаешь, почему я хочу избавиться от этого. Я рада, что ты никогда не переживешь того, что пережила я. Что мы все пережили.

Гейл молчит. Терпеливо выжидает десять минут – срок, который сделал обязательным для себя, будто в качестве какого-то изощренного наказания.

Когда Эффи спрашивает о Джоанне, Гейл вздрагивает. Мутные глаза безликой женщины на миг оживают.

– Девочке нужно попрощаться, – говорит Бряк шепотом, доверяя Гейлу важную тайну, – она никогда не признается, насколько сильно была привязана к нему.

Эффи всех называет теперь «мальчиками» и «девочками», потому что начинает забывать их имена. То, что она говорит про могилу Аврелия, Гейл понимает не сразу. Но спорить с Эффи не начинает. Во-первых, потому что с ней бесполезно спорить. Во-вторых, потому что она уже погрузилась в ненормально крепкий сон, даже не успев лечь. Осторожно он укладывает ее на спину и накрывает одеялом.

Он ведет непривычно молчаливую Джоанну на кладбище, борясь каждую минуту с желанием ударить и растормошить ее. Конечно, он не ударит ее сейчас. Ему не хочется вновь становиться врагом номер один, отхватывая столько ненависти от жителей Тренировочного Центра, сколько не отхватывал Пит, будучи неназванным приемником президента Сноу.

Позже он возвращается к Эффи, чтобы рассказать о том, что выполнил ее просьбу. Эффи вежливо улыбается, но не понимает, что именно он сделал и для кого. Мутные глаза женщины выводят Гейла из себя, он рвется вырваться из ее палаты уже через две минуты, но его останавливает безумный шепот.

– Там была девочка, – Эффи впивается в его руку своими едва успевшими отрасти ногтями, – маленькая девочка со светлыми волосами… – взгляд ее мечется по лицу Гейла. – Но она не девочка, она – монстр, они воскресили монстра!

Гейл отцепляет ее пальцы.

– Успокойся, – говорит он тихо, боясь испугать ее еще больше. – Пит убил ту девочку, – Эффи кривит губы, и Гейлу приходится исправиться, чтобы не вызвать очередной истерики, – он покончил с тем монстром, Эффи.

– Бедный мальчик, – говорит Бряк, успокаиваясь. Она позволяет проводить себя до больничной койки и садится. – Как он себя чувствует?

– Он жив, – Гейл не кривит душой. Эффи смотрит в окно, а затем поворачивается к Гейлу.

– Кто жив? – спрашивает она с вежливой улыбкой.

Гейл хочет хлопнуть дверью, но в этой больнице нет больше дверей, которыми можно хлопать. Идя по коридору он вспоминает, как много сделала Эффи для победы, но не может избавиться от ее отсутствующего лица. Она слабая, такая слабая! Разве могла она, оставаясь сильной, позволить так поступить со своей памятью?

Через три дня Эффи перестает узнавать его.

Когда это случается, Гейл, будто обезумев, заставляет себя переступить порог в смежную с палатой Мелларка комнату. В комнате нет никого, кроме наблюдателя, но того уже сложно удивить самыми эмоциональными визитами. Гейл подходит к стеклу, глядя на такого же безумного, как и он сам, Мелларка.

– Борись, – выдыхает Хоторн и бьет в полную силу по стеклу. – Ты должен бороться, черт тебя дери! Ты должен бороться ради нее! У нее никого не осталось, кроме тебя! Борись!

Появившимся в комнате санитарам с отвисшими челюстями Гейл говорит, что все в порядке. Разумеется, ему никто не верит. Он и сам себе, пожалуй, больше не верит. А вечером он окончательно перестает верить себе, доводя Джоанну до нервного срыва.

– Очень по-мужски, – констатирует Энорабия. Гейлу хочется придушить ее, но он продолжает смотреть на тонкую белую руку Джоанны, лежащую поверх одеяла. Конечно, он не может увидеть следов от многочисленных уколов, но он представляет их во всех красках и чувство вины становится невыносимым.

– Не думал, что ты будешь защищать ее, – парирует он.

– Я тоже не думала, что ты будешь защищать ее, – Энорабия закатывает глаза. – В твоих отчетах не было ни слова о том, что она сделала с тем стариком. А потом ты просто из кожи вон вылез, устраивая ее встречу с Пэйлор, – носком туфли Энорабия задевает ногу Гейла. – А еще из нас двоих только ты смотришь на нее с таким явным голодом. Лично меня не привлекают тощие пигалицы. А тебя?

Гейл учится игнорировать ее голос. Выходит из рук вон плохо, но Гейл склонен игнорировать слишком многое в своей теперешней жизни, чтобы не тронуться умом, следуя заразительному примеру всех присутствующих.

***

Хеймитч пьет так, как будто запасы спиртного в этом городе неистощимы. Даже он сам не может с уверенностью рассказать, по каким злачным местам собирает драгоценные бутылки, имеющие, к несчастью, свойство заканчиваться. Но он достает их, чтобы выпить в одиночестве в собственной спальне или общей гостиной, или даже на крыше, на которой лучше дышится, но на которой ветер пробирает до костей. Хеймитч пьет до потери сознания, чтобы не помнить мечущегося из стороны в сторону Пита, Джоанну, которая если и говорит, то лишь отрывистыми, полными равнодушия фразами, Китнисс, которая и не начинала говорить. Хеймитч хочет забыть их всех, вытравить их лица и их истории из своей головы, чтобы не ломать голову ночами над тем, как начать исправлять ошибки. Хеймитч не может их исправить, у него просто нет сил, и он предпочитает расписываться в своем бессилии, погружаясь в мутный мир, раскачивающийся и тонущий в дымке нереальности. Он может не беспокоиться о Китнисс, рядом с которой видит Гейла чаще, чем ему хотелось бы. Он не может не беспокоиться о Пите, но именно Питу нельзя помочь лишь потому, что все его проблемы внутри него самого, а Хеймитч не победил ни в одной схватке с внутренними демонами, чтобы начать давать советы посторонним.

Хеймитч отчаялся быть кому-то нужным. У Хеймитча остался только алкоголь и призраки, шепчущие ему на ухо тысячу раз повторяющиеся проклятия. Хеймитч, признаться, рад даже этой сомнительной компании.

Поэтому, когда Гейл появляется в Тренировочном Центре с какой-то незнакомой женщиной, которую упорно называет Эффи, Хеймитч хохочет во все горло, неуклюже принимает вертикальное положение и подходит к мнимой Эффи, чтобы обдать ее запахом перегара и немытого тела и рассмеяться повторно.

– Эффи посчитала бы этот цвет волос мышиным, а это платье – чрезвычайно скучным, – фыркает он, осматривая незнакомку с ног до головы. Смутное подозрение посещает его только тогда, когда чужое лицо принимает столь знакомое выражение.

Незнакомка поджимает губы и чуть вскидывает голову. Энорабия, наблюдающая за происходящим со стороны, комментирует в своей излюбленной манере:

– Его можно считать твоим бывшим.

Незнакомка, приятная, хоть и бледная женщина, морщится повторно и оборачивается к Гейлу:

– Неудивительно, что я предпочла стереть свои воспоминания.

У нее вовсе не писклявый голос, отмечает Хеймитч. Она кажется моложе обычной Эффи лет на десять, и держится иначе, но Хеймитч никогда не видел сопроводительницу Двенадцатого Дистрикта без косметики, жеманства и париков, кроме того единственного раза, когда выволакивал ее едва дышащую из ванной комнаты, но в тот момент ему было не до сравнений. На самом деле, никто из них не видел Эффи Бряк без маски, нарисованной прямо на коже. Быть может, именно поэтому им так сложно увидеть в этой женщине ту, с которой они хорошо знакомы.

Гейл проявляет к новой Эффи терпение, знакомя ее со всеми, с кем она уже знакома. Гейл понятия не имеет о подоплеке всех отношений Эффи с окружающими, и поэтому не тратит времени на безуспешные попытки все понять в кратчайшие сроки. Гейл спрашивает Эффи, хочет ли она остаться здесь или же предпочтет вернуться в свою маленькую квартиру, от одного вида которой ее уже не будет бросать в дрожь. И капитолийка предпочитает остаться в Центре, с людьми, которых когда-то знала, но которых совершенно не помнит. И эти люди – искалеченные, презирающие ее за слабость и одновременно лучше других понимающие мотив ее поступка, становятся для нее окнами в мир, от которого она с такой легкостью отказалась.

Порой ей кажется, что они мстят ей за то, что она избавилась от ада.

Увидев однажды Энорабию, мрачную после всех лечебных процедур, Эффи бросается к ней с объятиями, не догадываясь, что рискует своей жизнью. Вторая стоит, окаменев от удивления, и морщит нос, когда Каролина первой начинает смеяться.

– Ты слишком жестока, девочка, – говорит Хеймитч, таки не удерживая улыбки. – Она ведь могла и погибнуть.

В качестве подтверждения Энорабия щелкает зубами, но Эффи не вздрагивает и не пытается исчезнуть. Эффи заинтересована зубами той, которую ей заочно обрисовали как ее лучшую подругу, и даже просит открыть Энорабию рот повторно, потому что не успела рассмотреть ряды острейших зубов.

– Никогда бы не подумала, что это может быть красиво, – говорит Бряк, пока Энорабия приходит в себя. – Это модно? И, наверное, очень дорого? Я не уверена, что решусь проделать такое со своими зубами…

Здесь за здоровье Эффи начинают волноваться все, но обходится без крови. Каролину, начавшую весь этот несмешной спектакль, Эффи называет «вредным ребенком» и гладит по голове, не подозревая подвоха. «Вредными детьми», на самом деле, она может назвать всех своих новых знакомых, кроме Китнисс, которая поглощена происходящим с Питом больше, чем происходящим с собой.

– Бедная девочка, – говорит Эффи вполголоса Каролине, – я не помню, любила ли я кого-нибудь так сильно, но я не уверена, что хочу так любить.

– Она вовсе не любила его, – отвечает девочка. – Она просто хотела выжить.

Внучке мертвого президента приходится объяснить свою злость и пересказать всю историю несчастных влюбленных, но не ту версию, с которой знаком весь Панем, а ту версию, которая была на самом деле.

– Бедные дети, – Бряк едва сдерживает ужас. – Они ведь этого не заслужили.

Сама она тоже не заслужила этого ада на земле. Ей вечно говорят неправду, приправленную еще большей ложью. Ей не лгут, но их шутки совсем не кажутся смешными. Хеймитч веселится вовсю, угощая бывшую напарницу виски и утверждая, что виски – самый любимый ее напиток. Эффи выплевывает обжигающую жидкость обратно в стакан и аккуратно, двумя пальцами, убирает его ноги с зеркального столика.

– Я видела цену этой мебели, – объясняет она свой поступок.

– Узнаю прежнюю Эффи, – хохочет Хеймитч и начинает рассказывать пошлые небылицы о том, что творила Эффи в жизни, которую стерла.

– Ты такой идиот, Эбернети, – резюмирует Энорабия, когда Эффи пулей вылетает из комнаты, зажимая уши руками и повторяя, что не желает больше слышать подобных вещей. Хеймитч улыбается во все тридцать два зуба, но вовсе не радость заставляет его делать глоток за глотком из очередной чудом найденной бутылки.

– Почему это? – спрашивает он, теряя последние остатки разума из-за тумана, заполняющего голову.

– У тебя есть шанс исправить все ошибки, которые ты делал по отношению к ней, – Энорабия пьет виски прямо из бутылки, а затем бутылку конфискует. – Но ты продолжаешь вести себя, как пьяная свинья. Хочешь, я угадаю, в чем причина? – Двенадцатый молчит. – Просто так легче. Ты ждешь боли от кратковременного счастья, и эта боль заставляет тебя быть стабильно несчастным. Я полностью разочарована в тебе, Эбернети.

Как будто было время, когда она им гордилась.

Новая Эффи умеет слушать и умеет молчать. Порой ей приходится сморозить какую-нибудь глупость, но этот проступок ей чаще всего прощают. Эффи умудряется найти подход к каждому живущему здесь. Она просит Китнисс научить ее заплетать длинные волосы Каролины. Внучка Президента покорно соглашается на подобное времяпрепровождение. К слову сказать, это шанс общаться с Китнисс чаще, потому что Китнисс слишком много времени проводит в больнице или в одиночестве. К тому же, Китнисс, теперь доподлинно знающая о последствиях своего охмора, девочку старательно избегает.

Эффи не расспрашивает Китнисс о самочувствии, но однажды просит спеть. Китнисс вздрагивает; слышать подобные просьбы ей давно не приходилось, а уж тем более, исполнять их. Но Эффи смотрит с такой надеждой, что у Сойки не остается иного выбора и, неловко прочистив горло, она начинает петь. Сперва очень тихо, шепотом, но с каждой новой нотой будто забываясь.

Хеймитч, коротающий свою гнилую вечность в одной из комнат, давится алкоголем. Энорабия пропускает удар компьютерного соперника. Джоанна, уже свалившаяся со своей болезнью, начинает дышать ровнее. Никто не говорит Эффи «спасибо», но все чувствуют благодарность к ней. Женщина без памяти и без привычного лица кажется такой беззащитной и постоянно нуждается в чужой помощи, хотя, на самом деле, помощь нужна всем вокруг.

Дни тянутся за днями, однообразно скучными и безрадостными. Китнисс неохотно рассказывает о посторонних вещах, но никогда – о том, что действительно важно. Эффи нарушает неписанное правило и спрашивает Китнисс, не хочет ли та увидеть могилу своей сестры. Сперва Китнисс вспыхивает от злости, но быстро приходит в себя. И соглашается; почему-то при Эффи с внимательным и добрым взглядом ей не стыдно плакать.

– Почему ты так уверена, что прощаться – важно? – интересуется Каролина, привыкшая к тому, что похороны в Панеме играют ту же роль, что дни рождения и свадьбы: на них демонстрируют вечерние туалеты, драгоценности и актерские способности.

– Она научила меня. Другая я, – отвечает Эффи и показывает девочке сложенный вчетверо лист бумаги, уже обтрепавшийся по краям. – Я самой себе написала письмо. Врачи сказали мне (еще другой мне), что однажды я захочу вернуть то, от чего отказалась. Природа человека, – Бряк улыбается, – забыв все, что я хотела забыть, я забыла и причину, по которой хотела все это забыть. В этом письме я саму себя умоляю не пытаться повернуть время вспять.

Получается у Эффи с трудом. Она слишком часто достается лист бумаги и пробегает его глазами. Хеймитч застает ее за этим занятием поздно ночью и не чувствует никакой радости, когда капитолийка вздрагивает, стоит ему только обнаружить свое присутствие.

– Подумать только, – говорит он, пытаясь держаться вертикально, – но я согласен со Второй.