Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

К стенам прислонены картины. Несколько недурных пейзажей, но, в основном, портреты. Китнисс замирает в дверном проеме, чувствуя, как сердце ее сбивается с привычного ритма. Она смотрит на портреты знакомых и незнакомых людей, постепенно узнавая на большинстве полотен себя.

Эффи осторожно прикасается к плечу Китнисс.

– Если хочешь, поплачь, – женщина раскрывает свои объятия, другой рукой возмущенно выпроваживая сунувшегося было внутрь Хеймитча. Эбернети, сбившись с мысли, крутит пальцем у виска, но просьбу, подозрительно похожую на приказ, выполняет. Признаться, как и все мужчины, он терпеть не может женских слез.

Они остаются в этой квартире. Эффи навещает их каждый день до отъезда вместе с Каролиной, все порываясь что-либо изменить. Китнисс наотрез отказывается трогать картины, но соглашается на новые комплекты постельного белья и прочих бытовых мелочей. Эвердин не чувствует здесь незримого присутствия Джоанны, но Эффи все равно не умеет останавливаться вовремя и тащит Китнисс по магазинам. В принципе, этот поход нельзя назвать совсем уж не удавшимся, потому что с этого дня Хеймитчу предстоит спать на розовом шелке.

– Ты ненавидишь меня? – спрашивает Каролина, оставшись впервые за долгое время с Китнисс наедине, пока Эбернети, возмущенно размахивая руками, выговаривает Эффи за неудачный подарок.

Китнисс сидит на кухне, рассматривая краем глаза розовый фартук с оборками. Она честно пытается представить, как выглядел в нем Пит, но у нее не получается. Вопрос Каролины застает ее врасплох.

– Ты больше не говоришь со мной, – замечает Каролина. – Я знаю, почему. Но…

Китнисс не дает ей договорить, поправляя сползшую лямку сарафана. Прим никогда не носила сарафаны, даже на блузку. У Прим не было красивых вещей. У Прим никогда больше не будет красивых вещей. Не будет первого поцелуя. У Прим больше ничего не будет, потому что Прим мертва.

А Каролина жива.

– Я не ненавижу тебя, – говорит Китнисс. – Я просто боюсь забыть, что мою любовь и заботу к тебе мне внушили.

– Я тоже тебя боюсь, – заявляет Каролина и стискивает кулаки. – Я знаю, как много ты врала. Я знаю, что ты врала Питу. Кто может сказать, что ты не врешь мне?

– Я тебе не вру,– отвечает Китнисс с непонятной улыбкой. – Что-то внутри меня запрещает мне тебе врать.

– Я не буду спать на шелковом белье! – кричит в соседней комнате Хеймитч. Напряжение на кухне немного спадает, потому что, переглянувшись, Китнисс и Каролина почему-то начинают смеяться.

А вечером Эффи сжигает весь ужин и половину кухни, потому что Каролина – или Хеймитч? – успела солгать, что капитолийка замечательно готовит.

…

Ни Китнисс, ни Хеймитча долгое время не пускают к Питу. Пит проходит очередной курс реабилитации, а на деле своей безвредностью пытается убедить всех вокруг в том, что он не капитолийский переродок. Проходит много времени, прежде чем ему начинают верить. Бесконечные вопросы кого угодно могут привести в бешенство, но Пит проявляет огромное терпение, отвечая, как его зовут и где он родился, и буквально по дням собирая всю свою прошлую жизнь.

Первая его встреча с Китнисс проходит спокойно, под наблюдением врачей.

Китнисс возмущена тем, что история повторяется. Ей вновь приходится встречаться с Питом взглядом под прицелом камер и пытливых взглядов врачей. Она пытается подготовить себя к тому, что Пит бросится на нее с прежними криками «Убью!», что он вновь увидит в ней капитолийского переродка. Также она боится и, может, боится гораздо больше того, что Пит не узнает ее.

Но Пит улыбается ей.

– Я помню тебя. Ты – Китнисс. Мы учились в одной школе.

В одно мгновение сердце Китнисс совершает стремительный прыжок вниз, к ступням, а в легких заканчивается воздух. Он помнит только то, что они учились в одной школе. Только это – и все?! Она не может поверить, она не хочет верить в то, что жизнь настолько несправедлива к ней.

– А еще я помню жемчужину, – вновь говорит Пит. – Я нашел ее в раковине, на берегу… моря? – здесь Пит замирает и отчаянно напрягает память. – Это было озеро? Так?

– Арена, – с трудом выговаривает Китнисс это слово. Ей совсем не хочется говорить с ним об арене.

– Кажется, я любил тебя, Китнисс.

Он использует прошедшее время, и Эвердин не может не обратить на это внимания. Она сдерживает слезы и прикусывает губу, терпеливо выжидая, когда эта пытка закончится. Ведь это пытка, иначе и не скажешь. Его воспоминания частично утрачены, частично заменены. Он вновь растерян, вновь не понимает, кем является. Он говорит о том, что она, Китнисс, когда-то обманывала его и обещала выстрелить в него, и эти слова, являющиеся, по сути, правдой, медленно убивают ее. Китнисс хочет, чтобы это прекратилось. Но Питу нужна помощь. Питу нужно спасение. Питу нужна она.

Поэтому Китнисс остается с ним.

– Амнезия – не так уж и плохо, – восклицает Эффи, представляясь Питу и знакомясь с ним же. В вопросах, касающихся памяти, она теперь считается знатным специалистом. – Считай, что это второй шанс.

Пит помнит Эффи с ее безумным гардеробом. Помнит Хеймитча, Джоанну, Энорабию. Конечно, что-то для него покрыто туманом, но большая часть воспоминаний постепенно проявляется с обычной четкостью.

– Хеймитч как-то сказал мне, – делится Пит с девушкой, сидя перед листом, на котором только обозначилась новая картина, – что, узнай я тебя заново, я бы вновь влюбился в тебя.

От помощи Хеймитча, игравшего в недалеком прошлом важную роль в жизни Пита, врачи дружно отказались. Что мог рассказать о своем подопечном Эбернети? То, что мальчик как-то раз отмывал его после изрядного подпития? То, что они вели долгие пьяные разговоры, сидя на кухне или в гостиной в Двенадцатом дистрикте? Сам Пит, разговаривая с Хеймитчем, не устает удивляться тому, что до сих пор не стал алкоголиком. Эбернети подобное высказывание даже немного льстит.

Фразу о том, что Пит может влюбиться в Китнисс повторно, Хеймитч подтверждает, хотя и смущается.

– Я был немного пьян.

– А когда ты не был пьян? – спрашивает Китнисс и качает головой.

Живя в одной квартире с бывшим ментором, проводя много времени с ним за неуклюжими попытками приготовить более съедобный ужин, чем тот, которым едва не угостила их Эффи, она незаметно для себя начинает понимать его. Понимание – еще не прощение, но шаг в направлении прощения уже сделан, сделан даже без ее обдуманного решения. Китнисс день за днем свыкается с мыслью, что они с Хеймитчем во многом похожи. Свыкается с мыслью, что вполне могла выбрать такую жизнь, какую когда-то выбрал он, не окажись на ее пути Пит и Плутарх Хевенсби. Свыкается с мыслью, что удары судьбы, принимаемые им со смирением и покорностью, кого угодно могли потрепать. Но он ведь не сдался, правда? Он не может сдаться, не теперь.

Реабилитация Пита подходит к концу. Пэйлор, обжегшаяся однажды на молоке, дует на воду, и после нескольких личных бесед позволяет Питу переехать в свою бывшую квартиру. Она сдается, поверив в то, что в более-менее привычной обстановке он уж точно проявит настоящего себя. Конечно, он может перерезать глотки своим соседям в лице Хеймитча и Китнисс, но они сами согласились с тем, что он переедет к ним и займет свою оставленную на долгий срок студию.

В день въезда Пита в свою бывшую квартиру Хеймитч подозрителен и собран, как повстанец, пускающий на территорию своего родного дистрикта раскаявшегося миротворца. Пит не робеет, но явно чувствует себя неуютно под чрезмерно внимательным взглядом Эбернети.

– Китнисс Эвердин, – говорит Хеймитч шепотом.

Пит усмехается.

– Это и в прошлый раз не сработало.

Хеймитч признает справедливость замечания и требует доказательств о ненападении прямо сейчас. Например, вкусный ужин. В конце концов, в этой квартире хоть кто-то должен уметь готовить, чтобы все остальные не умерли от голода.

Они с Китнисс помогают Питу в готовке, оставаясь предельно внимательными. Впрочем, как можно быть предельно внимательным тогда, когда от порезанного лука невыносимо режет в глазах, а из-за запаха чеснока хочется чихать? Когда кухню наполняет запах только что сваренного мясного бульона, даже Хеймитч перестает делать вид, что нож в руке Пита – самое страшное, что он видел в жизни.

Спать они определяют Мелларка в его же студию, и Пит не сопротивляется. Дважды – днем и под самый вечер – в квартиру заглядывают врачи в сопровождении военного. Врач уводит Пита в темный уголок и задает много вопросов, тщательно занося ответы Пита в тетрадку. Военный сонно осматривается по сторонам. Вечерняя пара повторяет их действия в точности, только перед уходом желает приятных снов. Впрочем, они и не уходят. Им приходится постелить на кухне, и кухня становится еще одной жилой комнатой этой странной квартиры; комнатой, жильцы которой дежурят по ночам два через два на протяжении нескольких недель, а затем снимают осаду.

Жильцы квартиры не признают своей вины в том, что гости так быстро снялись с обжитых территорий. Пит, конечно, слишком настойчив в своих расспросах о том, что с ним происходит или происходило. Хеймитч, конечно, слишком настойчив в своих попытках найти родственную душу в новом военном. Родственную душу он ищет привычным способом – через совместное распитие спиртных напитков, но ведь этот способ даже в Бити раскрыл неплохой потенциал! Да и Китнисс, конечно, сложно назвать добродушной хозяйкой, потому что запертая в небольшой квартире Эвердин сходит с ума и вот-вот, кажется, соберется с силами, чтобы взять лук и перестрелять всех, кто маячит перед глазами.

Но в скором отъезде надсмотрщиков они все, конечно, не виноваты.

Пит собирает по крупицам поврежденную память. Китнисс кажется, что они блуждают по замкнутому кругу, проходя снова и снова давно пройденные этапы. Это ощущение не покидает и Хеймитча, который больше наблюдает, чем принимает участие, но которому мало нравится происходящее. Пит не помнит ничего из того, что происходило с ним после Шоу, но он уж очень хочет вспомнить это. Он настаивает на личных встречах со своими лечащими врачами (число которых, к слову сказать, с каждым днем только увеличивается). Пэйлор терпеливо принимает его у себя, но и ее терпение небезгранично. Пэйлор есть, что скрывать. К тому же, Пэйлор многое не может позволить тому, кто склонен жить прошлым, забывая про настоящее.

– Я не позволю тебе встретиться с Плутархом, – заявляет она строгим и усталым тоном, узнавая в упрямом молодом человеке не спокойного капитолийца, а именно терпеливого Пита. – Однажды я уже позволила тебе узнать многое. Я не совершу этой ошибки впредь.

Пит пытается рисовать. Поврежденная память кажется ему участком снятой заживо кожи, он не может удержаться от того, чтобы не потревожить ее вновь, пытаясь вспомнить, как и почему он нарисовал что-то. Он старается много гулять по городу, вновь ставшему знакомым, по улицам, которые оставили в его памяти след. Но то, что он ищет, вовсе не на улицах. Это что-то внутри. Что-то темное, страшное, запертое на замок, но изредка скребущееся в тяжелую дверь.

– Когда-нибудь, – говорит Хеймитч как-то вечером, – мы вернемся в Двенадцатый дистрикт. И я накормлю своего кота. И заведу пару-тройку серых гусей. Хорошие все-таки птицы – гуси. Вкусные.

Он часто говорит про Двенадцатый дистрикт, но не так часто, как думает о нем. Мысли его вполне схожи с мыслями Китнисс, которая заставляет себя оставаться в Капитолии лишь потому, что Питу нужна помощь. Или, быть может, потому, что еще не убедилась окончательно в том, что Питу нужна она сама. Они много говорят между собой о своих отношениях, но лишь о тех, которые остались в прошлом. Пит больше не смотрит на Китнисс влюбленно и не пытается лишний раз прикоснуться к ней, но после ее возвращения из мертвых было бы странно ждать всего этого. Сама Китнисс не знает, чего хочет. Любви, прикосновений или же близости? Ей невыносимо оставаться в этом городе, но она продолжает быть здесь только из-за него. Это и должно быть ответом, но это не тот ответ, которого она жаждет.

Пит будто одержим поиском собственного прошлого. Ему запрещают возвращаться в больницу, запрещают смотреть записи с ним в главной роли, запрещают задавать вопросы. Но Пит продолжает упорствовать, продолжает сходить с ума без очевидных припадков бешенства. Пит чувствует, что не полностью принадлежит самому себе, чувствует и не может с этим смириться.

Однажды ему снится Джоанна. Джоанна в белом платье, сидящая прямо на песке со скрещенными ногами. Пит сразу понимает, что это сон, хотя Джоанна выглядит так, какой он ее помнит. И улыбается также – с язвительной усталостью.

– Ты продолжаешь сходить с ума, – резюмирует Седьмая. – Ты будто не хочешь быть счастливым, Пит.

Рядом с Джоанной оказывается дверь. Темная запертая дверь, просто стоящая посреди пляжа, ушедшая на пару сантиметров под воду и увязшая в песке. Ручка двери исцарапана, и, если прислушаться, можно услышать тяжелое дыхание с той стороны. Но, только если прислушаться. Иначе его легко перебивает шум моря.

– Остановись, Пит, – просит Джоанна, ежась на неожиданно холодном ветру. – Пожалуйста, остановись. Если не ради себя, то хотя бы ради нее. Ты ведь хочешь, чтобы она была счастливой? Только ты можешь сделать ее счастливой.

Пит привыкает к Китнисс, разбирая свои воспоминания на составляющие, но не умея собрать из разрозненных событий настоящую Китнисс. Он любил ее, он помнит. Она не отвечала ему взаимностью, когда-то. А что сейчас? Ему сложно понять, что чувствует она к нему сейчас хотя бы потому, что ей самой сложно это понять. Но она рядом. Рядом, как и он, когда ей нужна помощь. То, что она не уходит, – хороший знак, правда?

– Дети, – тянет Хеймитч.

– Им во многом нужно разобраться, – парирует Эффи, изредка возвращающаяся в эту квартиру с очередной порцией новых впечатлений, идей по переустройству и Каролиной.

Почему-то Каролину Пит помнит очень хорошо. Каролине он показывает то, что успел нарисовать, и с удовольствием изучает то, что нарисовала она за время своих путешествий.

Китнисс наблюдает за ними со стороны. У нее появляется странное чувство, чувство, которое охватывает любого, кто наблюдает за кем-то через замочную скважину. Эта неясная тревога слишком тесно переплетается со стыдом, и Китнисс, покраснев, возвращается на кухню, облюбованную бывшей сопроводительницей и бывшим ментором, которые, как заговорщики, втихую пробуют новый сорт вина.

– Ни разу не коньяк, – фыркает Эбернети, смешно причмокивая губами.

– А мне нравится, – говорит Китнисс, вдыхая чуть сладковатый запах. И, толком не придя в себя после осторожного глотка вина, говорит: – Я хочу вернуться в Двенадцатый Дистрикт.

Ей совсем не нравится повисшая тишина. Эффи ставит свой бокал на стол, прищуривается. И встает со своего места, чтобы сжать хрупкую девушку в своих объятиях.

– Я горжусь тобой, девочка, – говорит она, почему-то смахивая слезы. – Я не помню своего прошлого, но я точно знаю, что у меня не хватилось бы сил вернуться и принять его.

Хеймитч молча салютует своей подопечной бокалом, не выглядя при этом ни счастливым, ни довольным. О своих сомнениях он говорит позже вечером, прося Китнисс подумать еще раз.

– Почему? – Китнисс вскидывает голову.

– Потому что ты возьмешь все свои чувства и все свои сомнения с собой, – отвечает мужчина и наливает еще бокал вина. – Все равно это ни разу не коньяк.

Китнисс долго не может заснуть. Бессонница, тревожное чувство, поселившееся в груди, сгустившийся воздух в комнате, мало ли причин, чтобы всматриваться в темноту и погружаться в собственные мысли? Китнисс знает, что своего места в этом городе не найдет, знает это так же хорошо, как и Хеймитч. Но Пита она почему-то не может представить рядом с собой. Только не этого Пита, рисующего на белых мольбертах и смеющегося над ядовитыми замечаниями внучки мертвого президента, своего бывшего врага.

У Китнисс начинает жутко болеть голова. Боль пульсирующая, не имеющая причины, вгрызается в виски. Китнисс резко садится на кровати. Любая боль имеет причины. За плохие мысли о Каролине она должна платить, разве нет? Китнисс вытирает подступившие слезы и крепче сцепляет зубы. От этого можно избавиться, она уверена. Но не здесь. Не в Капитолии, который лезет вон из кожи, чтобы подчинить ее своим желаниям. Каролина, конечно, в этом не виновата. Каролина так красиво рисует и ей идут эти девчачьи платья, которые выбирает для нее Эффи, идут даже к равнодушному или упрямому выражению лица.

Красивые платья. Китнисс ловит возникшую мысль, добавляя красок потускневшим воспоминаниям. У них с Питом появилась возможность начать все с начала. Китнисс знает, что было в самом начале, но хватит ли ей уверенности опять пройти через это?

Эффи воспринимает идею Китнисс со своим прежним воодушевлением, а потом неоднократно убеждает готовую передумать Эвердин в правильности столь невинного напоминания. Эффи же уводит прочь из квартиры и подозрительного Хеймитча, которого сложно обмануть в самых худших подозрениях. Пит же остается в полном неведении относительно готовящегося спектакля и именно поэтому оказывается совершенно к нему неготовым.

Он рисует в своей комнате какой-то спокойный пейзаж, когда красная от смущения Китнисс в красном в клетку платье заходит к нему. Девушка молча ставит в центре комнаты стул, неловко забирается на него. Пит недоуменно соображает, но не успевает ничего спросить. Китнисс заплела две косички, вместо одной. Совсем как когда-то давно…

Китнисс поет «Песнь Долины». Вокруг нет ни одной птицы, но Пит уверен, будь их здесь хоть тысячи, все бы они умолкли.

Китнисс всем телом ощущает ни на что не похожую тишину. И набирается сил, чтобы встретиться с ошеломленным взглядом того, кто совсем недавно пытался разбить стекло, выкрикивая, что убьет ее. Но того, другого, здесь нет.

Пит стоит у мольберта с занесенной над бумагой кистью, капли краски стекают и падают на пол, но никто не обращает на это внимания. Пит смотрит на Китнисс и Китнисс смотрит на Пита, читая в его глазах свое собственное будущее. Они вернутся в Двенадцатый дистрикт. Они воспользуются амнезией Пита, чтобы стать счастливыми. Китнисс неуверенно улыбается, когда Пит помогает ей спуститься вниз, а затем просто держит ее руку в своей.

– Теперь я не буду ждать одиннадцать лет, чтобы заговорить с тобой.

Пит улыбается. Китнисс опускает глаза, еще боясь до конца осознать случившееся.

– Ты останешься со мной?

И Пит замирает, почти не веря в облегчение, которое испытывает.

– Всегда.

Кажется, удача бывает и на их стороне.

========== ЭПИЛОГ, в котором наступает будущее ==========

Я продолжаю просыпаться от кошмаров. Это случается не так часто, как раньше, но иногда все же случается. Кошмары наполнены огнем, кошмары дышат на меня сладкими запахами разложения, лица мертвых людей заслоняют свет, чьи-то холодные пальцы прикасаются к моей коже, вызывая дрожь омерзения. Я просыпаюсь, со вскриком или без, сажусь в постели, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце, но унять его одними только мыслями невозможно, поэтому я просто сижу, вытирая вспотевшие ладони о простыни, и дышу как можно тише, боясь разбудить в очередной раз Пита. Но Пит всегда просыпается, как бы я не пыталась унять дрожь; какая-то часть меня, эгоистичная и самовлюбленная, бесконечно рада этому факту.

– Если я спрошу тебя, – говорю я шепотом, – сошла ли я с ума или нет, что ты ответишь?

Пит поворачивается ко мне лицом, нащупывает пальцами мою руку и чуть сжимает ее.

– Я скажу, что всегда буду рядом с тобой, сошла ты с ума или нет.

Мне не станет легче. Это не должно происходить каждый раз после приснившегося среди ночи кошмара. Но я отвечу на его пожатие, я устроюсь рядом с ним, в темноте только угадывая черты его лица, и улыбнусь, зная, что он не увидит, но почувствует мою улыбку.

– Завтра важный-преважный день, – скажу я ему.

– Поэтому нам нужно хорошо выспаться, – ответит Пит, вздыхая. – Спрятать все спиртное в доме от Хеймитча, убрать с глаз долой все колюще-режущие предметы от Эффи, достать ту жуткую скатерть, которую она подарила нам на первую годовщину…

– И ту ужасную вазу, которую она подарила на вторую, – поддакиваю я, – хотя не могу вспомнить, куда мы ее спрятали.

– Вообще-то мы ее разбили, едва только Эффи уехала, – усмехается Пит. – Если бы этого не сделали мы, это сделал бы Хеймитч. Он всегда так делает с вещами, которые ему не нравятся и которые подарила ему Эффи.

– О, – я фыркаю, – мне бы очень хотелось увидеть его в той ярко-розовой рубашке, которую он случайно порвал, доставая из подарочной упаковки.

– Выведенного по новой методике Капитолия гуся с темно-розовым оперением он тоже зажарил в первую очередь, – соглашается Пит. – Хотя к тому моменту гусь был еще слишком маленьким.

– Интересно, что привезет Эффи в этот раз? – интересуюсь я и действительно начинаю перебирать в уме варианты, но сдаюсь. Эффи всегда удивляет нас выбором своих подарков. К тому же, зная, что в этот раз Бряк приедет в Двенадцатый дистрикт с Каролиной, я могу загадать живого слона, но все равно промахнусь.

Нам всем показался странным сложившийся из Эффи и Каролины тандем, но их, очевидно, все устраивает. Каролина пересказывала Эффи прочитанные в детстве сказки, Бряк заплетала волосы Каролины, а затем подбирала ей наряды, учила манерам поведения, которым кого-кого, а Каролину уж точно не нужно было учить. Когда мы уезжали из Капитолия, Каролина вполне привязалась к своей напарнице, а саму напарницу одобрила Президент Пэйлор. И мы смирились, узнав, что в результате тесного общения Каролина влияет на Эффи так же сильно, как и Эффи влияет на Каролину. До розовых платьев с перьями дело не доходит, конечно же.

Важная-преважная дата, в которую в Двенадцатом Дистрикте собираются все наши знакомые, приурочена к рождению наших с Питом детей. Мальчик родился первым, девочка – спустя несколько минут, но близнецами при всем при этом они не были. С течением времени, а прошло уже немного-немало три года, разница в их внешности только усугубилась разницей в характере. Мальчик, темноволосый и голубоглазый, всегда чрезмерно собран и необщителен, а девочка, светленькая и сероглазая, всегда в центре компании, которую сама же и организовала. Я не могу нарадоваться на своих детей, хотя любимец у меня сын, а дочка беспрекословно подчиняется только отцу.

Пит касается моей щеки.

– Обычно в ночь перед их днем рождения ты всегда плачешь. Или смеешься, тут уж как повезет. Что будет сегодня?

Я только пожимаю плечами. В ночь перед днем рождения детей я всегда просыпаюсь от кошмаров, а беспокойство становится с каждым годом все мучительнее. Конечно, Пит знает обо всех моих тревогах, потому что Пит знает меня. Поэтому он отвлекает меня разговорами, шутит и щекочет, чтобы я забылась хоть на мгновение. Чаще всего у него получается.

Но почему-то не сегодня.

– Энни обещала приехать, – говорю я, когда молчание становится невыносимым.

Мама приедет вместе с Энни, но мама и без Энни приезжает довольно часто. Однажды мы выбрались вместе с ней в Капитолий, чтобы навестить могилу Прим. Тот день я вряд ли когда-нибудь смогу считать хоть вполовину хорошим, но именно в тот день ко мне вернулась потерянная мама.

В этом году мама приедет на день рождения внуков с самым замечательным подарком – с сыном Финника, который постепенно превращается в точную копию своего отца. Они все вместе уже посещали нас в прошлом году зимой, гостили почти месяц, за который дети сдружились так, что подняли скандал, едва только пришло время гостям отбывать обратно. Только Хеймитч радовался тому, что сорванцов опять станет только двое, и лишь одна из них будет доставать его нескончаемыми «почему» и «зачем».

– И Джоанна, – добавляю я. – Она тоже обещала.

– Когда-нибудь у нее закончатся отговорки, – Пит смотрит на меня внимательно, я соглашаюсь, хотя оба мы прекрасно знаем, что отговорки Джоанны Мейсон могут не заканчиваться целыми столетиями.

Мы редко говорим о ней с Питом, и никогда – лежа в одной постели. Джоанна вовсе не стала запретной темой для нас, нет, просто сама Джоанна будто выстраивает удаленно от нас целые города из причин, по которым не может приехать и эта неразрешенная неловкость нет-нет, но отбрасывает на нас тень из прошлого. Уверена, что едва только Джоанна появится здесь, в Двенадцатом дистрикте, как всем полегчает. Уверена я, впрочем, и в том, что от ее колкостей и претензий мы оба быстро устанем и позовем ее обратно в гости не раньше, чем через пару жизней.

– А Гейл? – спрашивает Пит, и имя Гейла звучит тоже не совсем уместно.

О Гейле я всегда вспоминаю с досадой. Я больше не виню его в том, в чем был виноват он лишь косвенно, но простить его при всем при этом у меня не получается. Я знаю, что Гейл сильный человек, но еще я знаю о том, что демоны сильных людей в разы сильнее. Слыша о Гейле из уст Эффи или от Каролины, я почему-то думаю о том, что Гейл бежит, не останавливаясь, бежит от того, что рано или поздно нагонит его. Нагонит и, возможно, раздавит. Мне бы не хотелось узнать о том, что мои предположения сбылись. Мне бы хотелось узнать, что Гейл обрел мир хотя бы в самом себе и перестал искать войны в окружающем его мире.

– Он поздравит меня по телефону, – отвечаю я. – Он всегда так делает.

Мои дети знают о нем лишь по моим рассказам. Сам Гейл в Двенадцатый дистрикт не возвращался после того, как закончилось Шоу. Или же после того, как я вышла замуж за Пита? Уверена, для него между этими двумя событиями прошло совсем немного времени, хотя в действительности заняло оно без малого два года.

Я вновь закрываю глаза. Пит прижимает меня к себе, накручивает прядь волос на палец и шепотом поет мне на самое ухо «Песнь Долины». У него нет ни слуха, ни голоса, и он прекрасно знает об этом, потому что я не раз и не два ему это говорила. Но он поет, обжигая меня своим дыханием, поет, рисуя на моих щеках забавные узоры из тех, которые продаются в Капитолии как горячие пирожки.

Я представляю Луговину, всю скрывшуюся под ковром из пестрых цветов. Я представляю Луговину, и мысленно меня передергивает от воспоминаний о том, что хранит уже долгие годы земля, дающая жизнь таким красивым цветам. Я представляю себя, сидящей посреди этого зеленого моря. Представляю себя наблюдающей за играющими детьми – сероглазая девочка, голубоглазый мальчик и мальчик, так похожий на Финника. Я вижу рядом со мной сидящую маму и смеющуюся Энни. Я слышу, как ругаются Эффи с Хеймитчем по поводу спиртного или без повода. Я вижу, как Пит смешивает краски для рисующей Луговину Каролины. Я дышу. Я представляю их всех – нас всех – вместе для того, чтобы в который раз унять тревожное чувство, рождающееся в голове и не дающее спать ночами. Оно пропадет само, завтра, когда все близкие мне люди действительно соберутся здесь.

Соберутся вместе со мной, чтобы доказать мне одну неоспоримую истину.

Мы выжили.

Мы привыкли выживать.

========== ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА ==========

Постараюсь высказать все без привычных растеканий мыслью по древу (хотя кого я обманываю!). Тем, кому дорого время, советую прочитать только последний раздел послесловия.

Немного обо мне:

– Занимаюсь написанием фф по разным фандомам около 10 лет;

– Чаще всего пишу для себя любимой, «Голодные Игры» – первое, что вытащено на свет божий и опубликовано;

– Терпеть не могу макси (как читать, так и писать), считаю, что лучше всего у меня получаются короткие рассказы. Текст собственного авторства, который я ни разу не пыталась с ресурса удалить – «Обещание», он же и самый любимый;

– Однозначно не умею интриговать, писать постельные сцены, описывать вечерние наряды и экзотические блюда, имею большую неприязнь к местоимениям и запятым, неприязнь взаимна. Политика – тоже не мой конек;

– «Привычка выживать» заняла больше года моей жизни, разрослась на четыре сотни страниц, на которых герои пьют, ругаются, ведут душевные разговоры и сходят с ума, но даже не пытаются заниматься чем-то полезным. Короче, я сама от себя в шоке.

Немного о «Привычке выживать»:

1. ФФ начат в декабре 2013 года, опубликован в январе 2014, потому что я не знала, как фф назвать;

2. В изначальной версии не было пролога, не было большинства второстепенных героев, Шоу и интриг Плутарха, то есть в изначальной версии не было вообще ничего из написанного. Гейл появился в фф только потому, что автор изредка хлопал себя по лбу и восклицал: «а ведь есть же еще и Гейл!»;

3. Весь фанфик – чистой воды импровизация.

Сюжет начал строиться из двух сцен.

Первая сцена включала в себя больничную палату, Эффи Бряк и Китнисс Эвердин, являющуюся, по факту, предметом обстановки, потому что в коматозном состоянии сложно принимать активное участие в чужом монологе. Эффи говорила что-то про кукол и про то, что только Пит может разбудить Китнисс. Появилась ли эта сцена? Нет.

Действующими лицами второй сцены были Пэйлор, доктор Аврелий и Пит. Пит опять-таки больше был предметом обстановки, так как на происходящее обращал мало внимания. Уловили, насколько сильно я люблю главных героев? О, я их очень-очень люблю использовать в качестве предметов обстановки.

Название появилось благодаря Джоанне, которой в планах тоже не было. Джоанна должна была сказать неподвижной Китнисс ту фразу, которую я вынесла в описание, а потом кое-как вставила в текст. Как вы понимаете, Джоанне было не с руки ждать восемнадцать глав до появления в фф Китнисс, поэтому к Питу она присоединилась уже в шестой главе. Чуть позже объявился Хеймитч вместе с алкоголем, и там уже нашу троицу понесло по всем долам и весям. Что делал автор? Автор офигевал от степени сумасшествия своих героев и просто набирал текст, да.

В результате я стала делать вид, что ничему не удивляюсь. Энорабия – нянька внучки Сноу. А, ладно. Бити живет в Тренировочном Центре. А, фиг с ним. О, все победители живут в Тренировочном Центре?! Уговорили. БУДЕТ ШОУ?! Шоу так Шоу, чего уж там. После появления в фф гомонящей толпы мне оставалось только бить себя по лбу в самые ответственные моменты и восклицать: «А ведь есть еще и Гейл!».

Предупреждение «Смерть персонажа» стояло с самого начала, потому что с самого начала над Аврелием висел дамоклов меч. Больше я никого не убила, ведь так? А, только парочку неприятных персонажей. Но это было влияние момента и подарок одному постоянному читателю, который сильно хотел смерти какого-нибудь злодея. Пальцем на садистов показывать не будет, так? =)

Одно время у меня была табличка с надписями такого плана:

1. Убрать синяк Пита.

2. Поставить синяк Хеймитчу.

3. ЕСТЬ ЕЩЕ И ГЕЙЛ, ИСПОЛЬЗОВАТЬ ГЕЙЛА!!!

От таблички я быстро избавилась, она все равно была бесполезной.