Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Джоанна размешивает чай, изредка комментируя то, что говорит Эффи о собрании, но слушает невнимательно. Ей не хочется чаю. Она единственная толком не спала, она единственная до сих пор не хочет спать, хотя и знает, что нуждается во сне сейчас даже больше, чем в еде. Есть, впрочем, тоже не хочется. Джоанна думает о своем кошмаре и разговоре с Гейлом; вспоминает слишком ярко воду, в которой тонула с открытыми глазами, и спрашивает себя, может ли себе верить. Разумеется, она не получает ответа. Никто так и не ответил на многократно заданный вслух вопрос Пита, можно ли излечиться от охмора. Наверное, никто не сможет ответить на этот вопрос, потому что ответ либо не существует, либо сугубо индивидуален, либо не понравится тому, кто его задает. Чтобы отвлечься, Джоанна начинает больше смотреть по сторонам. Но продолжает игнорировать Эффи, звук голоса которой кажется шумом накатывающей волны; волны, которая смыкается над головой, заполняя легкие солью и изгоняя из головы тревожные мысли. Джоанне нужен покой, нужна передышка, но, к несчастью, во всем этом нуждается не только Джоанна.

Китнисс не смотрит по сторонам. Взгляд Огненной девушки туманен, движения кажутся замедленными и неточными, но двигается Китнисс мало, а взгляд почти не отрывает от своей тарелки. Кажется, ее вновь успокаивали морфлингом или чем-то вроде него. Каждое новое воздействие на ней отражается с пугающими последствиями. Теперь даже присутствие Пита не вызывает в Китнисс оживления, и это тоже можно толковать многозначно. Как признак ослабевания охмора. Или как признак окончательного психического расстройства. Здесь уже каждый выбирает сам.

Вольт вмешивается в монолог Эффи.

– Это точные данные?

Джоанна не слышала ни слова до этого момента, но сейчас сосредотачивается на ответе. Эффи улыбается, робкой, очень красивой улыбкой.

– Каждый дистрикт уже подготовил отчет о том, что произошло на площадях во время Шоу. Ни одна из установленных Капитолием машин не была запущена. Во время прямого эфира никто не подвергался охмору. Эта часть плана тоже сработала.

На секунду кажется, будто у Эффи вот-вот появятся слезы в глазах, но слез нет. Вольт вздыхает, делает глоток из своего стакана. Кажется, только сейчас он пытается расслабиться полностью.

– Часть плана? – уточняет Энорабия, не боясь выдать своей прежней невнимательности.

Вольт кивает. – Машины, выпускающие легкий наркотик для охмора прошли много испытаний в лабораториях, – отвечает он четким голосом. – Я не уверен, но могу предположить, что их тестировали на людях. У меня нет доказательств, – добавляет он, пытаясь успокоить всех присутствующих, – но я знаю, насколько последователен Плутарх. Я не мог подсунуть ему откровенный муляж того, что он хотел. И тогда пришлось схитрить. Хитрость сработала. Все установленные машины были настоящими. Идея сделать механизм, открывающий отверстия для газа, из сплава, приходящего в негодность в течение нескольких минут после включения машины, принадлежала не мне. Но, – Бити улыбается и поправляет очки, – я не врал, когда говорил, что больше мы не одни.

– Если бы здесь был Гейл, он обязательно сказал бы что-нибудь про командный дух, – фыркает Джоанна. – Кстати, где он?

– Уже скучаешь по нему? – поддевает ее Энорабия. – Некому раздавать пощечины?

– Чувствуешь себя лучше? – Джоанна подается в сторону Второй. – Хочешь, чтобы кто-нибудь вновь вскрыл твою рану, вот этой вилкой, к примеру, – и показывает на свою собственную вилку.

Эффи игнорирует перепалку.

– Насколько я знаю, он сейчас на приеме у Пэйлор. Пэйлор предпринимает попытки, чтобы оставить его в Капитолии, – пауза. Джоанна кладет вилку на стол и делает вид, что ей совсем неинтересно. – Но, насколько мне известно, Гейл намерен отбыть во Второй Дистрикт как можно быстрее.

Энорабия усмехается.

– Да, мы успели понять, что вы с Гейлом общаетесь довольно тесно. Все-таки секретные планы, постоянная опасность… – Энорабия не договаривает. Эффи, вопреки своим привычкам, перебивает ее.

– Наше с Гейлом общение такое же тесное, как и ваше, – отрезает она, не скатываясь при этом в грубость. – Ведь ты тоже собираешься ехать во Второй дистрикт. Вместе с ним.

Энорабия закатывает глаза.

– Не поверишь, но я возвращаюсь туда, потому что родилась там. К тому же, у меня остались там незаконченные дела.

– Вроде ссор с Лайм? – уточняет Каролина. – Мне рассказали, как вы вдвоем ругаетесь, а Гейл бродит вокруг вас, боясь попасть под горячую руку, – короткий смешок. Потом Каролина опять становится серьезной. – Но меня ведь не возьмут во Второй дистрикт, так?

Энорабия, до этого момента казавшаяся непробиваемой, отводит взгляд.

– Маленьким девочкам нечего делать там, где война еще не закончилась, – слова ее звучат неубедительно. Каролина не протестует, только поджимает губы и отворачивается, ловя странный взгляд Китнисс, полный сомнения и растущей уверенности.

Китнисс хочет что-то сказать, но упускает возможность. Тема разговора подхватывается сидящими за столом. Девочка улыбается своей несостоявшейся убийце краешком губ и чуть заметно качает из стороны в сторону. Чтобы не хотела предложить ей Китнисс, Каролина не согласится. И дело не в том, что Китнисс пыталась застрелить ее. Дело в том, что пришлось пережить Китнисс из-за желания Кориолана Сноу обеспечить своей внучке надежную защиту.

– Никогда – это очень долго, – говорит вечером Энорабия. Каролина помогает ей раздеться. – К тому же, Китнисс никогда не сделает тебе ничего плохого.

– Та Китнисс, которую охморили для моей защиты? Или та Китнисс, которая голосовала за проведение 76 Голодных Игр с моей кандидатурой в качестве участника? – уточняет Каролина. – Я знаю, что она хорошая, – девочка садится рядом на постель. – Но еще я знаю, что мой дед никогда от меня ничего не скрывал. А теперь я знаю, что он не лгал мне прямо, но многого не рассказывал. Я плохо знаю вас, взрослых. Не так плохо, как вы знаете меня, – девочка вздыхает. – Почему Плутарх выбрал тебя в качестве моей няньки? – спрашивает девочка, почти не делая паузы.

Энорабия мысленно пожимает плечом.

– Я люблю детей, – демонстрирует она свои устрашающие зубы, – люблю есть их на завтрак, обед и ужин. – Каролина фыркает, но требует ответа. – Плутарх хороший психолог. Почти такой же хороший, как и твой дед. Знаешь, о чем попросил меня Кориолан Сноу, уже зная, что я предала его? – Каролина качает головой. – Он попросил меня не дать тебя в обиду. Не приказал, – Энорабия делает акцент, – а попросил. И в этой просьбе, признаться, было больше уверенности, чем в приказе. У твоего деда все-таки был стиль. Пугающий, мерзкий, но стиль. А еще он был сильным человеком. И умным, – договаривает она уже с зевком. – И я понятия не имею, как получилось, что он закончил свои дни так глупо.

Каролина тоже не имеет понятия о причинах столь глупой смерти. Она устраивается рядом с Энорабией, перед которой никогда не испытывала страха. Некоторых из приближенного общества деда девочка боялась больше, чем победительницу Голодных Игр, о которой рассказывали страшные истории на ночь и которой запугивали плохо ведущих себя детей. Смутно Каролина припоминает какого-то странного немолодого человека, выходящего из кабинета деда днем, закончившимся взятием президентского дворца. Этого человека она уже видела прежде, и каждый раз он будил в ней какой-то всеобъемлющий страх, как чудовище, принявшее человеческий облик, но не сумевшее полностью вытравить свою чудовищную сущность из голубых глаз. Впрочем, воспоминания о том дне смутны и неясны, а воспоминания о том человеке всегда возвращаются перед сном, становясь постепенно частью сна, и на утро Каролина обычно не может понять, что тревожило и заставляло кошмары оживать.

Быть может, это к лучшему.

Сегодня же Каролина не может уснуть. Она намеренно вызывает в памяти лицо Китнисс, той Китнисс, которая держала ее на сцене за руку, делая вид, что Каролина вовсе не внучка врага. Воодушевленное, уверенное лицо Китнисс, Китнисс, у которой всегда найдутся силы, чтобы защитить Каролину не потому, что Каролина чем-то напоминает Прим, а потому что Каролина – это Каролина. Но лицо Китнисс искажается, багровеет. Китнисс падает на больничную койку, и провода с бесцветной жидкостью буквально впиваются в ее руки. Каролина вздрагивает и успокаивается, лишь слыша ровное дыхание спящей Энорабии. Ее лицо Каролина рассматривает какое-то время в темноте, а затем пытается представить, каким во сне становится лицо Пита. В конце концов, дед просил следовать советам именно Пита. Дед, конечно, многое скрывал, и в чем-то оказывался неправ, но дед был умным человеком, и советы давал стоящие.

Во сне Каролины Китнисс оборачивается монстром и пытается убить Каролину. Но спасает ее именно Пит, не тот Пит, который разучился улыбаться, а тот Пит, который зовет Каролину за собой на поляну, усыпанную цветами, так непохожими на белые и кроваво-красные розы.

========== ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ, в которой оправдываются все плохие предчувствия ==========

Эффи с самого начала подозревала, что посещение Президентского Дворца в расширенном составе – плохая идея. Но Эффи не подозревала, насколько эта идея плоха, пока Каролина, до этого момента играющая в невинную овечку, не поставила условие встретиться с Пэйлор лично. Энорабия, привыкшая к тому, что от этого ребенка можно ждать всего, только фыркнула.

– Зачем?

– У меня к ней очень личный разговор, – ответила Каролина и повернулась к Питу, сидящему рядом с очередным вопросом: – Ты ведь тоже пойдешь к Пэйлор? Тебе ведь есть, чем на нее давить, так?

Пит откашлялся.

– Нет у него ничего, – ответила вместо него Энорабия. – Просто пока вопросы о том, капитолийский он переродок или нет, приемник ли он Сноу или нет, желает ли он захватить власть в Панеме или нет, не сняты окончательно с повестки дня, он может к Пэйлор приходить в любое время дня и ночи. Что? Не смотри на меня так, Мелларк. Я и раньше говорила правду и ничего, кроме правды, когда у меня была возможность не лгать и не перегрызать кому-то горло.

– Ты бы была осторожнее со словами, – вздохнула Эффи. – Иногда правда только вредит. Твоя правда вредит всегда, знаешь?

Энорабия знала. Энорабия прекрасно видела, что ее правда, высказанная, стоит уточнить, прямо и с долей нездорового цинизма, творила немало плохих дел. Взять, к примеру, Китнисс Эвердин, которая бледнела и краснела, едва завидев Энорабию в поле своего зрения, потому что Энорабия никогда не упускала возможности спросить у Двенадцатой, когда та научится, наконец, стрелять из лука, или будет пользоваться только качественными стрелами. Сперва Китнисс очень расстраивалась подобным вопросам, и, не пытаясь извиниться, выглядела виноватой и раскаявшейся. Но с течением времени вопросы Второй не менялись, раскаяние Китнисс постепенно испарялось, а раздражение всех окружающих увеличивалось. Не выдержавшая повторяющегося изо дня в день сценария, Джоанна предложила-таки Китнисс сделать вторую попытку.

– И, если ты промахнешься во второй раз, – добавила Седьмая, – я сама застрелю сначала ее, а потом тебя. Потому что вы обе меня безмерно бесите.

Камеры из Тренировочного Центра не убрали, но выключили: Бити лично проверил каждую, поэтому слова Джоанны были искренними, произнесенными с чувством особенной уверенности в своей правоте, и пусть вслух ее предложение никто не одобрил, никто и не попытался ей что-либо возразить. Правда, Энорабия плевать хотела и на высказанные, и уж тем более, на невысказанные слова, и продолжала гнуть свою линию в прежнем духе.

– Я всего лишь держу ее в тонусе, – объяснила свой мотив бушующему Хеймитчу. – Она такая замкнутая и необщительная, что мне хочется ее убить.

– Тебе вечно хочется кого-то убить! – возразил ей Эбернети и получил подтверждение своего предположения в виде плотоядной улыбки; от дальнейших расспросов он воздержался, скрывшись в ближайшей комнате со скоростью вполне молодого и сильного человека.

Этот эпизод Энорабия вспомнила даже с легкой улыбкой. Все-таки Эбернети – самый забавный из психов, с которыми она вынуждена делить крышу над своей головой. Впрочем, их в Центре никто не держит, но ведь никто и не предлагает достойные свободные площади. У Мелларка, впрочем, есть та небольшая квартира со странной планировкой, но Энорабию она нисколько не заинтересовала. К тому же, в Центре их обеспечивают всем, включая общение, которого никто из них не жаждет.

– Напомни мне, почему мы вообще тебя взяли? – поинтересовалась Эффи у молчаливой Каролины. Каролина вздохнула и начала объяснять все с самого начала, уже в который раз, выглядя при этом как человек, вынужденный отвечать день за днем на один и тот же вопрос.

– Энорабии прописали терапию. Я еду с ней, потому что не хочу оставаться с Джоанной и Хеймитчем. Пит должен был поехать с тобой в Президентский Дворец, а машина у нас в распоряжении одна, поэтому нас вроде бы как подвозят по пути.

– Но теперь ты выходишь вместе с нами? – уточнила Эффи.

– Выходит, что так, – девочка пожала плечом и вновь повернулась к Питу. – Пэйлор сама тебя пригласила?

Пит покачал головой.

– Я воспользовался тем, что пока вопрос о моем статусе не решен окончательно… – он не договорил, потому что Энорабия фыркнула с одобрением.

– Моя терапия может подождать, – сказала Вторая, подумав. – Не думаю, что Президент выделит тебе целый час на личную беседу. Я даже почти уверена, что ваш с ней разговор займет совсем немного времени, я даже не успею посчитать до двадцати четырех.

– Если Пэйлор вообще снизойдет до разговора, – добавила Эффи.

– Скажем так, – прервала ее Энорабия, – пока вопрос о том, хочет ли Каролина в скором времени взять власть в Капитолии в свои руки, не будет решен…

Настала очередь Каролины фыркать.

– Вы, взрослые, такие странные. Как я могу претендовать сейчас на власть? Как я вообще могу попытаться ее вернуть?

Повисла пауза.

– Если ты сейчас ждешь конкретных алгоритмов действий, – произнесла Энорабия.

Каролина капризно надула губы и старательно не слушала дальнейший поток слов. Остальные тоже молчали, думая каждый о своем. Эффи оправляла платье, которое и так сидело великолепно, Пит смотрел в окно, еще толком не зная, о чем будет говорить с Президентом. Ему о многом нужно было поговорить с ней, но ему одновременно не о чем было разговаривать именно с Пэйлор, ведь в силу разных причин она не могла дать ему ответы, которых он так ждал. Пит даже не был уверен, что есть человек, который был на это способен, но ведь он должен, должен быть! Эффи тронула его за плечо.

– Тебе не больно? – спросила она, указав на его руку. В уголках ее глаз он увидел слезы. Каролина, вскрикнув, потянулась к его ладони, чтобы рассмотреть выступившие капли крови.

– Я ничего не чувствую, – ответил Пит на вопросы, которых никто не задавал.

– Ты все еще умеешь лгать, – прокомментировала Энорабия.

Пожалуй, ложь – единственное, в чем он еще был уверен.

…

В личной беседе Каролине отказали.

– Не сегодня, – Эффи озвучила чужое решение. – Быть может, на этой неделе.

– После того, как Энорабия уедет?! – не сдержала маленькая девочка своего гнева. – После того, как меня опять бросят здесь одну, и я не буду понимать, чего все вообще от меня хотят?!

Пит попросил ее успокоиться, и Каролина наградила его злым взглядом, но совету последовала. Сделала пару глубоких вдохов, стараясь не обращать внимания на колотящееся в груди сердце. Эффи легонько похлопала ее по плечу, но больше ничего не добавила.

– Пэйлор обязательно расскажет тебе обо всем, о чем ты спросишь, – сказал Пит перед тем, как подняться наверх, в кабинет Президента. – Я обязательно возьму с нее слово.

– Президентское слово, не записанное на бумаге, ничего не стоит, – ответила Каролина.

– Хорошо, – Пит усмехнулся. – Я возьму с нее расписку. Обещаю.

Каролина едва удержалась от того, чтобы потребовать расписку и с него тоже. Она спросила, знает ли он, чего хочет попросить у Пэйлор, ведь Пэйлор – никакой не волшебник, в силах Пэйлор не так много вещей, как хотелось бы. Пит ответил неопределенно.

– Я вернусь и все тебе расскажу.

Однажды Каролине уже обещали все рассказать. Но это было ложью, некрасивой, несправедливой ложью, к которой она до сих пор не привыкла. Но сейчас она поверила в очередное обещание и наблюдала за тем, как Пит поднимался по высокой лестнице (по той лестнице, которую Каролина с самого детства считала своей собственностью, но которая теперь ей не принадлежала). Впервые она увидела Пита, стоя на самом верху, даже успела поймать его удивленный взгляд, и длилось это мгновение лишь пару секунд, потом зрительный контакт был прерван Энорабией. Сейчас Пит обернулся и помахал ей рукой; Каролина ответила, но с тяжелым сердцем.

– Он ведь сдержит свое обещание? – спросила она у держащей ее за руку Эффи.

– Конечно, – Эффи улыбнулась. – Пит всегда держит свои обещания.

Каролина склонна сомневаться в слове «всегда». Дед всегда говорил ей правду. У нее всегда было хорошее будущее. Она всегда могла положиться на людей, которые ее окружали. Сейчас же она сжала руку Эффи, выряженную в ярко-розовый брючный костюм, и подумала о том, что в руке Эффи нет ни силы, ни твердости, к которым она привыкла, будучи подопечной Энорабии. Быть может, из-за тысячи подобных различий Каролина склонна сомневаться во всем, включая завтрашний день и данные с такой легкостью обещания.

– Ты встретишь Пита позже? – спросила Каролина, забираясь в машину к Энорабии, успевшей задремать.

– Мне кажется, Пит сам встретит нас, – ответила Эффи и попросила водителя трогаться.

Они быстро добрались до больницы, в которой Энорабию подвергли ряду неприятных процедур. Эффи осталась вместе с Каролиной в коридоре, и девочка могла делать вид, что не замечает, как вздрагивала капитолийка от неслышно открывающихся и закрывающихся дверей. Но Каролина задавала вопросы. Каролина любопытна, а Эффи устала и находилась, по большому счету, на грани эмоционального срыва, поэтому на заданные вопросы отвечала прямо и без всяких своих хитростей.

Воображение девочки без труда рисовало описываемые Эффи места действий. Лифты, в которых на многих кнопках отсутствуют всякие опознавательные знаки. Такие же белые коридоры, как и этот, только без мест для пациентов. Палаты, являющиеся на самом деле, пыточными камерами, в которых включен такой же яркий, как и здесь, свет; включен двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Эффи говорила, что в камерах нет часов и нет окон, день и ночь сливались воедино, счет времени терялся, а пытки чередовались, постепенно сливаясь в одну непрекращающуюся пытку. Каролина слушала и представляла все, о чем слышала.

– И после этого всего ты не ненавидишь меня? – спросила она, глядя куда-то в сторону. Эффи никогда не нравилась ей. Эффи была одной из тех, с кем Каролина общалась большую часть своей жизни. Эффи продолжала одеваться ярко и несуразно вопреки здравому смыслу, не отучилась от своих прежних манер и не сумела приноровиться к изменившимся реалиям своей новой жизни. Эффи была раздражающей, пугающе знакомой, так сильно не походила на Энорабию или любого другого из победителей Голодных Игр, с которыми Каролина близко общалась в последнее время. Но Эффи была рядом, и была частью той, прежней жизни, в которой дед всегда находил нужные слова, чтобы его внучка улыбалась. Теперь улыбки Каролины никому не были нужны; теперь Каролине каждый хотел отомстить. Каждый, но не те, кто больше всего должен был жаждать мести.

– Сейчас я ничего не чувствую, – ответила Эффи с растерянной улыбкой. Улыбка ее не померкла даже после злого (Каролина злилась, не получая желаемого ответа на вопрос) восклицания:

– Это продлится еще недолго. Чувства вернутся совсем скоро.

– Да, – согласилась капитолийка, и все же решила прикоснуться к копне неубранных волос. – Они вернутся. И тогда, быть может, я возненавижу тебя. Но сейчас я знаю, что ты не виновата во всем, что творил твой дед. Я не считаю твою кровь дурной, – добавила она так, будто признавалась в чем-то постыдном и вдруг вспомнила о чем-то важном. – Пэйлор спросила меня, хочешь ли ты встретиться с Плутархом.

Каролина замерла. К такому повороту событий она не была готова, но здесь взрослые оказались вполне в своем духе. Девочка прикусила губу. Ей нужно было взять себя в руки, нужно было успокоиться. Дед учил ее успокаиваться, даже заставлял применять подобные навыки на практике, поэтому в голосе ее не оказалось ненужных интонаций.

– Почему ей это интересно?

Эффи тщательно подбирала слова.

– В ходе беседы с Плутархом, прояснились некоторые факты, о которых раньше мы не знали.

Каролина представила белые узкие коридоры и пыточные камеры, в которых, возможно, с Плутархом продолжали беседовать даже сейчас. Конечно, Эффи не будет говорить ей ничего подобного. Эффи ничуть не лучше остальных капитолийцев, а все они лгут, носят маски, меняют даже свои голоса. Каролина не хотела выслушивать очередную порцию лжи.

– Не знаю, зачем Пэйлор хочет, чтобы я встретилась с Плутархом, – заявила она, не дождавшись паузы. – У меня уже был отец; его убили вместе с моей матерью много лет назад.

Эффи взмахнула руками от неожиданности, но не возразила. Позже ей удалось выкроить несколько мгновений для того, чтобы спросить Энорабию о том, когда Каролина узнала о том, кем в действительности был ее отец. Энорабия в свойственной ей манере, сообщила о том, что об этом не имеет никакого представления, но поделилась своими подозрениями на этот счет.

– Он никогда не говорил ей прямо, – Энорабия наблюдала за девочкой, которая все еще сидела в коридоре. Эффи помогала Энорабии одеться в кабинете врача после всех процедур. – Но в том, как он относился к ее матери, да и к ней самой, не делал никакой загадки. Думаю, Каролина и прежде слышала сплетни о странном замужестве своей матери. Может, сам Сноу объяснял ей, как получилось, что она родилась месяцев через пять после официального замужества. К тому же, Сноу был умным политиком. Думаю, он сделал все, чтобы представить Плутарха в самом невыгодном свете. Девочка верила своему деду. А потом Плутарх бросил ее здесь, на растерзание победителей Голодных Игр. О какой дочерней любви может идти речь после всего этого?

– Скажи, – Эффи не удержалась от вопроса, – а почему ты не ненавидишь ее?

– Понятия не имею, – ответила Энорабия. – Сперва она была куском мяса, которое нужно сначала хранить и в нужный момент использовать по назначению, а потом я просто привыкла к ней. Сейчас я вряд ли смогу возненавидеть ее. Сейчас ее я даже люблю.

Эффи удивилась такой искренности.

– Но ты все равно уезжаешь, – укорила Вторую капитолийка.

– Да. Но знаешь, чему меня научил режим президента Сноу? – Энорабия застегнула последние пуговицы на блузе действующей рукой и подождала, пока Эффи попытается угадать ответ. – Он научил меня тому, что то, что любишь, делает тебя слабой, а я не привыкла быть слабой. И я уже не хочу привыкать. Да и ей не нужно окончательно привязываться ко мне. Понимаешь?

Впервые Энорабия спросила что-то у Эффи. Просто спросила, точно проявляя ту часть себя, которую так долго скрывала. Ту часть, которая останется в Капитолии, а затем умрет в мучениях, рядом с маленькой девочкой, которую еще никто не спрашивал, чего же хочет она.

Каролина хочет многого. Чтобы все оставалось прежним. Ей нравилось жить среди сумасшедших, хотя ее симпатии к победителям Голодных Игр, которые вопреки здравому смыслу, не жаждали ее крови, могли оказаться только привычкой. Ей нравилось наблюдать за их перепалками, даже за их ссорами, которые не казались больше ссорами врагов, а оставались ссорами, так часто возникающими в по-настоящему крепких семьях. Ей нравилось то, как они выражали свои симпатии через поток обвинений и угроз. Ей казалось, что она на своем месте, что она сумела найти свое место там, где не ожидала его найти, поэтому втайне она мечтала о том, что Энорабия никуда не уедет. Каролина была готова терпеть в Центре вечно командующего Гейла, на команды которого никто не обращал внимания. Каролине казалось, что Гейл старался разрушить всю жизнь Каролины, но еще ей казалось, что, узнай она Гейла ближе и сумей она полюбить его, он ответил бы ей взаимностью. Не сразу, конечно. Он даже мог попытаться убить ее пару раз, но не смертельно, так, понарошку. Каролина присматривалась к Джоанне, а потом притащила ее в зал, чтобы метать ножи под бдительным оком временно ушедшей от тренировок Энорабии. Каролина подыгрывала Хеймитчу, чтобы вытащить Китнисс на свежий воздух, а затем делала все, чтобы и остальные проживающие в Центре собрались вместе. Пусть даже с помощью угроз и шантажа. Пусть даже для того, чтобы опять начать ругаться. Каролина просто находилась в их кругу, на крыше Центра, и ловила себя на мысли, что почти счастлива.

Но счастье недолговечно. У счастья всегда есть привкус отчаяния.

Поздней ночью Эффи вернулась в Центр в гордом одиночестве. Каролина к тому моменту уже спала, и обо всем узнала утром, пожалев, что ее отсрочка была так недолговременна.

Каролина, конечно, не из тех, кто бегает от проблем.

Но Каролина хочет быть счастливой.

…

Центр погружен в темноту. Эффи идет на тусклый и непостоянный свет, чтобы попасть в непривычно пустую гостиную. Джоанна щелкает семечки, закинув ноги на зеркальный столик, Хеймитч развалился на диване и без остановки переключает каналы телевизора, содержимое которых его нисколько не интересует. Он первым замечает Эффи, и будто на мгновение затаивает дыхание, а потом отводит свой взгляд.

– Если ты скажешь сейчас, что нам пора спать, то мы в курсе, но мы не можем заснуть.

Джоанна оборачивается, желая развить мысль Эбернети, но отчего-то передумывает.

– У тебя сейчас выражение лица человека, который должен сообщить две новости, одна из них очень плохая, другая – средне хорошая. Начни с хорошей.

У Эффи нет хороших новостей, поэтому она сообщает единственную новость, так и не решившись переступить порога общей гостиной. И Джоанна, и Хеймитч молчат. Молчание длится слишком долго, поэтому Эффи решает продолжить то, ради чего, собственно, сюда вернулась, и поэтому идет в свою комнату, чтобы собрать вещи.

– Значит, ты убежишь от нас именно теперь? – спрашивает у нее Джоанна, останавливаясь в дверях. Сложно понять, о чем она думает, оставаясь в темноте; голос ее подозрительно спокоен.

– Я вернусь в квартиру, которую занимала до этого момента, – отвечает Эффи, не прекращая своего занятия. – Она ближе к больнице, – здесь Эффи замирает. – Впрочем, это ложь. Правда в том, что я больше не могу оставаться здесь, – пауза. – С вами. Вы сводите меня с ума.

Джоанна усмехается.

– Значит, ты бежишь? – уточняет она.

– Пусть так, – не спорит Эффи.

– Как давно ты принимаешь эти таблетки? – следует еще один вопрос, но Эффи сыта по горло вопросами и ответами на них. Она не говорит этого вслух, только качает головой, не нарушая повисшего молчания и застегивая сумку. В сумку, конечно, помещаются далеко не все вещи, но Эффи все равно. Эффи кажется, что в ближайшее время ей не понадобится разнообразный гардероб, потому что она будет биться головой о мягкую стену в одной из палат местной больницы.

Когда Эффи идет по коридору, Джоанна следует за ней. Не дальше гостиной, нет. Седьмая останавливается рядом с Хеймитчем, который сидит без движения на диване, глядя в одну точку.

– Тебе лучше побыть с ней, – говорит Джоанна. Ей кажется сейчас, что она получила в награду за прошлые поступки желанный дар. Ей кажется, что она совершенно ничего не чувствует сейчас, и мысли ее спокойны и собраны, как бойцы из отряда Гейла.

– Хеймитч, – зовет она и даже наклоняется к уху мужчины. – Тебе лучше побыть с нею.

– Я должен быть рядом с Китнисс, – качает головой Эбернети. – Я должен быть рядом с ней, когда она узнает…

– К черту Китнисс, – одергивает его Джоанна. – Рядом с Китнисс будет целая команда сочувствующих. Если тебя это успокоит, рядом с Китнисс буду я, хотя почему тебя это должно успокоить? – Джоанна улыбается, а потом повышает голос. – Эффи нельзя быть одной сейчас. Пит обязательно послал бы тебя к Эффи, тот, прежний Пит, которого ты любил, как сына. Ты ведь любил его, правда? Так подними свою старую задницу и сделай уже наконец то, что нужно сделать. И пусть это что-то будет сделано не во благо святой Китнисс Эвердин.

Хеймитч не чувствует ни злости, ни раздражения. Смотрит на Джоанну так, будто видит в первый раз. Джоанна спокойна. Джоанна продолжает улыбаться.

– Ты еще здесь? – оглядывается она по сторонам, показывая свое удивление. Хеймитч поднимается, медлит у дверей, но не произносит ни единого слова. Какое-то время Джоанна думает о том, что Хеймитч действительно сдал за последнее время сильнее, чем за все предыдущие годы. Она готова даже поклясться, что слышала странный треск; с таким треском ломается то, что было когда-то сильным человеком. Впрочем, относился ли этот треск к Хеймитчу?

Смех Джоанны в тишине спящего Центра кажется безумным. Хотя, кажется ли? Ее смех безумен, каким бывает смех человека, только что осознавшего, что обстоятельства его окончательно сломали.

…

Хеймитч догоняет Эффи у темного перекрестка.

– Ты серьезно собираешься идти по этому чертову городу в своих туфлях? – ворчит Эбернети, отнимая у Эффи сумку с вещами. Эффи смотрит на него, как на безумца.

– Нет. Я еще не успела отпустить машину, просто водителю нужно было заскочить куда-то, пока я собиралась, – Эбернети фыркает. – Ты можешь возвращаться.

Хеймитч не говорит о том, что не может вернуться, потому что его фактически выгнали. Но не говорит. Он думает о том, что Пит действительно попросил бы его присмотреть за Эффи, побыть рядом с ней, напомнить ей о существовании старой сказки о команде, которой они вчетвером когда-то были. Эту сказку она сама придумала тогда, когда двое из них шли на смерть, но эта сказка была правильной. Правильная сказка. Правильные поступки. Пит ведь действительно поступал правильно, до того, как стал капитолийским переродком. И даже после того. Хеймитч хочет сообщить обо всем этом вслух, но молчит. Дожидается машину, которая действительно приезжает, чтобы забрать Эффи. А потом садится на заднее сидение, и продолжает молчать какое-то время, чтобы начать говорить вовсе не о том, о чем следовало бы.

– Ты все еще продолжаешь травить себя таблетками? – Эффи кивает. – Мне нужно их отобрать. Признаться, меня утомило отсутствие твоих истерик.

В тишине они прибывают к дому, в котором Плутарх снял для Эффи квартиру. Водитель ждет, чтобы отвезти Эбернети обратно к Центру, но тот отказывается. Отказывается даже отдать обратно сумку с вещами, но не пытается переступить порог маленькой квартирки.