Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)

Пит подается вперед, желая начать дискуссию, но Аврелий поспешно машет рукой.

– Наверное, меня жизнь никогда ничему не научит, – говорит с горечью, – но, даже не смотря на твою ложь, я все равно верю в тебя. Верю тебе; мне кажется, что ты знаешь, для чего избрал этот путь, и я не стану принуждать тебя поступать так, как сам бы поступил. Я, к счастью, не могу оказаться на твоем месте. И я доверюсь тебе, – следует пауза, врач сидит, массируя виски пальцами. – Эффи дала мне эту брошь, чтобы мы поговорили с тобой наедине. Эта брошь создана Бити, и она каким-то чудом блокирует наши слова, превращая их в помехи, – Аврелий вертит брошь в руках, а потом откладывает в сторону. – Ты в последнее время изучал все, что смог найти по охмору, так? – Пит кивает. – Быть может, ты нашел и способ избавиться от него?

– Вы нашли этот способ до меня, – отвечает Пит, и все происходящее начинает ему нравиться все меньше и меньше.

– О, – возникает недолгая пауза. – Я не имею в виду твой охмор, Пит. Я имею в виду охмор, которому подвергалась Китнисс Эвердин, пока находилась в состоянии комы.

========== ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, в которой проясняется некая часть прошлого ==========

Уважаемые читатели, при нахождении ошибки/опечатки/не там и не так поставленной запятой, пожалуйста, используйте публичную бету.

На какое-то время наступает звенящая тишина. Пит молча изучает уставшее лицо доктора, и не знает, стоит ли ему что-то говорить. Аврелий тоже молчит, пытается понять, какое действие произвели на Пита его слова, но молчание самого Пита затягивается, как петля на шее доктора, и он, улыбаясь с горечью, качает головой.

– Все-таки из меня получился самый отвратительный врач. Одну мою пациентку охморяют за моей спиной. Другой мой пациент продолжает принимать таблетки, которые я ему не выписываю. Сейчас этими таблетками с тобой делится Эффи Бряк, так? – Аврелий не дожидается кивка. – Я разочаровался не только в тебе, но и в себе. Куда я смотрел, пока с вами двумя все это происходило? Хотя, я знаю, куда смотрел. Процесс охмора Китнисс начался тогда, когда началось твое лечение, поэтому я упустил ее из вида. Когда твое лечение закончилось, остро встала проблема Китнисс, и я потерял из вида тебя. Чертова жизнь, – хмыкает, отклоняется в кресле. – Я ведь рассказывал тебе о таблетках, выключающих эмоции, еще до того, как начать лечение. Их действие временное. Ты, наверное, забыл. Продолжаешь ли ты их пить, или бросаешь, эмоции постепенно возвращаются. Ты уже чувствуешь это; это неизбежно. Сперва появляются лишь мысли о них, ты знаешь, что должен чувствовать. Потом ты анализируешь то, что чувствуешь в каком-то удалении от самого себя. Ты можешь контролировать их, ты можешь играть в свои эмоции, тасовать их, как карты. Но они неизбежно начинают контролировать тебя. Посмотри на Эффи. Она уже не кажется безмятежно спокойной, все чаще она кажется озабоченной или испуганной. О, она боится. Боится, потому что ей известны последствия. Когда таблетки перестанут действовать, эмоции, до этого проявлявшиеся едва-едва, станут в разы сильнее. Не волнение, а сумасшествие. Не легкая влюбленность, а всепоглощающая любовь. Никаких промежуточных состояний. Тебя будет бросать от крайности в крайность, это неизбежно. И однажды эмоции достигнут критической отметки, Пит. Взрыва. Дозировка, прописанная мною на краткий период, не предполагала таких последствий, но ты сам прописал себе приговор.

Пит слушает внимательно, но пока не начинает сходить с ума от страха. Это только слова. Доктор и прежде ошибался в своих рассуждениях.

– Я не хотел так рисковать, – говорит Пит вяло. – Я хотел убедиться в том, что охмор больше не возьмет надо мной верх.

– Ложь, – смеется над ним Аврелий. – Тогда, когда твое лечение окончилось, ты не знал, что Китнисс жива. Чего ты боялся, Пит? Что боль от утраты раздавит тебя?

– Ложь, – говорит Пит резко.

– Как скажешь, – у доктора нет никакого желания спорить. – А потом, когда Китнисс Эвердин оказалась жива, ты понял, что не можешь рисковать ее жизнью, не можешь проверять, вернутся ли с эмоциями твои приступы, так? Как это… – Аврелий делает паузу, подбирая наиболее точное слово, – в духе прежнего тебя. Прежний Пит Мелларк всегда ставил ее интересы выше своих. Она должна победить. Она должна выиграть. Она должна жить. Ты никому не нужен, тебе незачем и не для чего возвращаться. Сейчас ты думаешь так же?

Ответ до неприличия краток. Вопрос почти не навевает воспоминаний; разве что Пит чувствует легкое прикосновения ветра с моря к коже.

– Да.

– Глупо, Пит, очень глупо. Знаешь, кто стал бить тревогу, когда ты оставался нечеловечески спокойным? Хеймитч, с подачи Джоанны. Правда, они всерьез думали, что Капитолий пытается подчинить тебя с помощью лекарств. Ты обманул их, но ненадолго. Иногда они видят тебя насквозь, каким бы спокойным ты не оставался.

Пит знает, что это только слова. Но Пит относится к словам внимательно и даже бережно, потому что в словах для него кроется и ад, и рай. И он спрашивает, как спрашивал тысячу раз до этого. – С эмоциями вернутся приступы?

Аврелий смеется.

– Ты уже сам знаешь ответ. И меня пугает то, что ты продолжаешь тянуть с отвыканием от таблеток.

Доктор позвал его не для того, чтобы говорить только о нем. Главное (как всегда, разумеется), что его заботит – Китнисс Эвердин. Китнисс Эвердин, на которую воздействовали уже тогда, когда она покончила жизнь самоубийством.

– Это был очень старый план, Пит. И сроки, благодаря которым они смогли провернуть все это, меня немного пугают.

Он включает на маленьком проигрывателе аудио запись. Колонки в кабинете Аврелия не могут похвастаться большой мощностью, но мощность здесь и не нужна, потому что на записи Пит узнает собственный голос; тихий шепот, выдавливаемый на периферии сознательного и бессознательного.

– В комнате, в которую ее поместили после убийства Койн, были установлены колонки средней мощности, звук был объемным, и не требовал громкости. Обо всем этом тебе может рассказать Бити. Когда Китнисс ложилась спать, или просто лежала, ожидая своей смерти в одиночестве, она слышала твой голос. Во время пыток, записи которых они использовали, ты часто повторял ее имя. Китнисс Эвердин. Китнисс Эвердин, – доктор понижает голос для правдоподобности. От подобной демонстрации Пита бросает в дрожь.

Он представляет маленькую темную комнату. Китнисс, сжавшись в комочек, лежит на кровати с открытыми глазами. И вздрагивает, услышав его шепот – больше похожий на шепот мертвого, чем живого. Китнисс Эвердин. Китнисс Эвердин. Как на Арене Квартальной бойни, когда переродки сводили ее с ума полными боли криками Прим. Но это не Арена, нет. Этот шепот идет от самих стен, и не прекращается через час. Он наполняет ее изнутри, и от него не помогают ни слезы, ни ответные выкрики. Этот шепот сводит ее с ума.

Затем был предсмертный крик Прим.

И Китнисс Эвердин покончила жизнь самоубийством.

– Каким-то образом ее заставили записать сообщение для публики. Ей записали целую речь, хотя она предпочла обойтись парой фраз. Ей дали время принять таблетки и запить их алкоголем. Ей дали возможность побыть мертвой, чтобы засвидетельствовать смерть, а потом откачали и увезли в одну из больничных палат, чтобы начать процесс охмора, – Аврелий говорит это все ровным голосом, будто читает вслух сухую хронику Темных Времен. – Доктор Винтер ведь рассказал тебе про второй уровень охмора? Они значительно продвинулись в его использовании. Они ввели Китнисс в искусственную кому, в иную реальность, которую она помнит слишком ярко. Реальность, в которой была счастлива настолько, что не хотела просыпаться. Ей кололи легкие наркотики, и делали с ее подсознанием все, что хотели. И это все продолжалось до тех пор, пока я не начал составлять подробные отчеты о ее нынешнем состоянии. Слишком многое казалось мне странным, и я сообщил об этом Плутарху. А потом Джоанна отключила Китнисс от аппаратов жизнеобеспечения, совершив, тем самым, чудо возвращения из мира мертвых.

Доктор рассматривает документы, лежащие на его столе в беспорядке. Хмурится, о чем-то долго размышляет, забыв о присутствии Пита, а потом приходит в себя.

– Уже тогда я подозревал что-то подобное, но не знал, что именно с нею сделали. Я не нашел значительных отклонений в ее психике после пробуждения. Наоборот, мне показалось, что девчонка стала более сильной, более взрослой. А потом я понял, что ей не снятся кошмары, и это испугало меня. Все, через что она прошла, не могло не отразиться на ней бесследно. Кошмары – это ее нормальная реакция на все происходящее. Теперь, когда кошмаров нет, нет и ее самой. Той Китнисс, которую мы знаем, – опять пауза.

– Вы ее вылечите? – спрашивает Пит отстраненно.

Аврелий качает головой.

– Ее состояние нестабильно. Ее охмор недолговечен, если ему нужна постоянная подпитка. Ее все еще держат на каких-то наркотиках, и спит она в комнате, в которой однажды уже сошла с ума. Хеймитч через Эффи отдал мне стакан воды с растворенным в нем лекарством, состав которого мне мало о чем говорит. Похоже, это что-то среднее между снотворным и успокоительным. Китнисс не принимала его сутки, и у нее начались ломки – не такие сильные, как я ожидал. Какое-то время она будет вести себя несдержанно, и вам всем нужно скрыть от Плутарха то, что она больше не находится под его влиянием. Резкие перепады настроения. Неадекватные реакции. Возможно, галлюцинации. Погружения в иные реальности. Я предполагаю, что однажды она дойдет до черты; как и в твоем случае, это будет что-то вроде эмоционального взрыва, после которого она либо окончательно сойдет с ума, либо… – здесь Аврелий понижает голос, будто боясь озвучивать свою заветную мечту, – начнет возвращаться к своему нормальному состоянию. И в этом мне понадобится твоя помощь, Пит. Сложная задача. Все задачи, связанные с Китнисс, сложны по определению. И для решения сложных задач я привык делиться планами по их разрешению вслух, – Аврелий смеется. – Неплохой психологический прием, можешь взять себе на вооружение.

– Сейчас вы доверяете капитолийскому переродку, – внезапно говорит Пит. – Вам не стоило бы доверять мне.

Аврелий наблюдает за ним с уставшим интересом. Ненависть к самому себе Пита разгорается медленно, но нужна лишь искра. Пройдет совсем немного времени, и действие таблеток возымеет обратный эффект; парню придется нелегко. Аврелия не радует лишнее подтверждение недавних слов. Пожалуй, сейчас он склонен чувствовать только усталость. С каким-то равнодушием он принимается разбирать скопившиеся документы, а потом бросает это занятие.

– Просто знай, что твой охмор – не самая большая твоя проблема. Твой охмор – просто часть какого-то плана. И в этот план был внесен тот пункт, по которому твой охмор должен быть излечим. Ты нужен кому-то в своем изначальном состоянии, Пит. Поэтому просто оставь свои переживания и займись уже, наконец, делом!

Аврелий тоже начинает злиться.

Мертвый Президент, стоящий у окна, беззвучно хлопает в ладоши.

(– Действительно, Пит, займись уже делом.)

– Я вижу кошмары, в которых убиваю Китнисс Эвердин, – выпаливает Пит на одном дыхании. – А еще, – запинается, глядя в сторону мертвого Сноу, который еще не проявляет интереса к словам своего единственного собеседника, – я вижу мертвого президента Панема.

(– О, мой мальчик, теперь нас точно запрут на нижнем этаже со связанными руками за спиной.)

В голосе Сноу кроется только бесконечная усталость. Аврелий тоже переводит взгляд на окно, а потом отворачивается, почти не удивляясь происходящему.

– И что здесь забыла Койн? – спрашивает спокойно. Пит закатывает глаза, и поясняет, что имел в виду другого мертвого президента. – Да? – переспрашивает Аврелий с неловкой улыбкой. – Всегда мечтал познакомиться с ним лично. У человека явные проблемы с общением и расстановкой приоритетов между добром и злом, огромное количество комплексов, и, пожалуй, пугающая тяга к ядам.

– Вы что, больной? – удивляется в свою очередь Пит; удивление охватывает его всего, становясь иррациональным.

– Из нас двоих больной ты. Из нас двоих только ты видишь призраков, – следует весьма логичный ответ, и Аврелий опять запрокидывает голову, чтобы полюбоваться потолком, пока Пит тщательно разжевывает нынешнюю ситуацию. В конце концов, этот призрак не просто маячит перед глазами, а разговаривает и дает ценные советы. – Кажется, я погорячился, говоря, что у тебя нет раздвоения личности, – резюмирует Аврелий, выслушав своего пациента. – Но все же мне кажется, это какой-то побочный эффект. Ты видишь его постоянно?

Пит отрицательно качает головой, и мысленно благодарит бога за то, что бог постепенно исправляет ошибки. Жаль, что это делает только Бог.

Аврелий опасно раскачивается в своем кресле, что-то мучительно соображая, затем встает и проходит к одному из своих шкафов, чтобы забрать оттуда среднего размера коробку без опознавательных знаков.

– Здесь, – оглаживает бок коробки, стирает пыль с крышки, – те записи, которые я изучал во время твоего турне по Дистриктам, – протягивает коробку Питом. – У меня, думаю, есть объяснение тому, почему ты видишь Сноу. Быть может, Сноу во время твоего заключения в Капитолии, слишком часто навещал тебя, и у тебя банальная передозировка его душевными разговорами, проявляющаяся таким интересным образом. Или, – здесь врач тяжело вздыхает и отходит к окну, оставляя коробку рядом с Питом, – на тебе был опробован второй уровень охмора. И не нужно на меня так смотреть! – внезапно вспыхивает от злости. – Я не знаю, что это значит. У меня у самого скоро мозги начнут кипеть от подобных неразрешимых головоломок!

Пит неловко поддевает крышку коробки и видит старые кассеты.

– Я украл все это у Пэйлор, – признается Аврелий. – Она, кстати, чуть не убила меня за это. А еще она обещала утопить меня в своей ванной, если ты начнешь новую волну сопротивления. К счастью, пока этого не случилось.

– Вы переживаете за Пэйлор? – блещет интуицией Пит, не решаясь начать рассматривать неразговорчивые пленки прямо здесь.

– Боюсь, с ней тоже сделали что-то, отчего она перестала быть собою, – Аврелий пожимает плечами. – Если я попрошу тебя быть рядом с Китнисс, когда она узнает, что с ней сделали, ты выполнишь эту просьбу? – спрашивает тихо, почти шепотом. И впивается в лицо Мелларка пристальным взглядом; Питу чуть крышу не сносит от перенапряжения. – И будь уверен, что я не приму отговорки вроде «Я боюсь причинить ей боль». Это как-то глупо, Пит, бояться причинить боль своим присутствием тому, кому причиняешь боль, когда не находишься рядом.

Пит сжимает челюсти, чтобы не нагрубить. Но – Пит не обещает. Аврелий просит его забрать все пленки, и не смотрит на то, как закрывается за ним дверь. Позже Эффи зайдет за брошью и заберет в своей маленькой сумочке короткое письмо. У Аврелия сегодня тяжелый день, который не закончится ничем хорошим, но закончится когда-нибудь. А у Пита впереди тяжелая жизнь. Ведь Китнисс, чьей взаимности он жаждал до того, как ему промыли мозги, любит его отчаянно и безрассудно. Но есть одно «но».

Она любит его потому, что охморена любить его.

…

Китнисс привыкла просыпаться не в одиночестве. Безотчетная нежность возникает в ней, едва она чувствует тепло лежащего рядом человека. Тяжелая рука перехватывает ее талию, он дышит ей в затылок, от этого становится жарко и немного щекотно. Она любит просыпаться так; только обычно ей в глаза бьет непоседливое солнце, и за окном слышен щебет ранних птиц. Китнисс осторожно выворачивается из-под руки, и чувствует, что что-то не так. Она хочет привычно разбудить Пита поцелуем, и отшатывается, едва сознавая, что рядом с ней вовсе не Пит.

Гейл тщетно пытается убедить себя, что изумление на лице Китнисс, стремительно становящееся отвращением, никак не связано с ним самим. Хотя, конечно, это самое простое и самое правильное объяснение тому, что Китнисс быстро прижимает ладонь к лицу, будто пытаясь остановить подступающую к горлу тошноту. Хорошо, что мгновением раньше он не сказал ей «доброе утро». Было бы совсем уж неловко.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он буднично, и перекатывается на другую сторону кровати. Китнисс оглядывается по сторонам, ища что-нибудь тяжелое. – Эй, вазы мы уже с тобой проходили, – заявляет поспешно, оценивая обстановку быстрее, и подмечая, что пока опасность быть убитым ею ничтожно мала.

– Что ты здесь делаешь?! – рычит Китнисс, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. – И что я здесь делаю? – внимательнее присматривается к обстановке, и силится вспомнить то, что было вчера. Без особых успехов, стоит отметить. Вспомнив, что оба они находятся в комнате Хеймитча, она кривится, и почти выплевывает: – Хеймитч.

– А он-то чем тебе не угодил? – мрачно интересуется Гейл, пытаясь узнать в этой разъяренной фурии девушку, с которой когда-то давно мечтал сбежать от суровой реальности.

Еще Гейл с коварным удовлетворением представляет, как в голову Хеймитча не так давно летели тяжелые вазы, и от нарисованной в голове картинки становится немного легче. Жаль, что он этого не видел. Жаль, что ему не пришло в голову попросить у Бити старую забавную запись, но ничто не мешает сделать это немногим позже. Он готов на самые странные поступки лишь потому, что пытается изо всех сил стереть новые воспоминания о девушке, которую считал мертвой и в смерти которой себя постоянно винил. Он оставил ее одну, пусть даже она сама его об этом просила. Он оставил ее среди врагов, пусть она и не понимала, что рядом с нею опять остаются одни враги.

– Китнисс, – тихо говорит он, и удерживается оттого, чтобы не взять ее за руку.

Она смотрит на него – такая близкая и такая далекая, со спутанными волосами и взглядом, в котором постепенно начинает оживать немного успокоившееся безумие. Она ослеплена; боль, последствия наркотиков, собственные мысли, обстановка, в которой она может чувствовать себя птицей в золотой клетке с острыми шипами, – все вокруг ослепляет ее, заставляет ее терять ориентиры.

– Я любил Прим, – говорит Гейл тихо, почти так же, как говорил в их первую после долгого расставания встречу. – Если бы я знал, что она пострадает… – он запинается, видя, как меняется ее лицо.

– Ты знаешь, сколько детей погибло там помимо Прим? – спрашивает она неестественно спокойным голосом.

Конечно, он знает. Конечно, она задает риторические вопросы, чтобы он мог в полной мере осознать низость своего сочувствия. Не погибни там Прим, чувствовал бы он такую же горечь, которую чувствует теперь? Осознал бы он подлинную жестокость своей смертельной ловушки? Гейл привык отвечать на удар ударом не меньшей силы. Гейл привык принимать правила игры, в которую играл президент Сноу. Но мог ли он представить когда-нибудь, что своим поступком не только принял правила жестокой игры, но и довел до точки кипения саму игру?

– Я не могу изменить прошлое, – отвечает Гейл резко и поднимается.

Эффи зайдет к ним чуть позже, привычно непривычная Эффи, со стаканом воды в ледяных руках. Она не спросит, что делает здесь Гейл, и почему Китнисс так разозлена. Она вежливо поздоровается со всеми, не выказывая удивления или заинтересованности, даст Китнисс таблетку, спросит, как ее самочувствие, и не стоит ли обследоваться у врача. Китнисс, с упрямо поджатыми губами, резко помотает головой из стороны в сторону.

– Впрочем, – с извиняющейся улыбкой ответит Эффи, – эта процедура для всех, ее не получится избежать.

Как и процедура посещения своего дистрикта, о чем Китнисс узнает немногим позднее. И сложно будет понять по ее лицу, какая из новостей покажется ей наиболее неприятной.

Эффи немного удивлена тому обстоятельству, что Китнисс не спрашивает, что именно запивает водой. Запивает и все, не задавая лишних вопросов.

– Что ты ей дала? – спросит Гейл, оставшись наедине с Бряк. Конечно, он спросит суровым голосом, почти с угрозой. Успокоительное его не устроит, он потребует название, а потом вместе с названием навестит блеклого и засыпающего прямо над тарелкой Бити, который будет жаловаться на недосыпание и постоянные просьбы и мольбы о помощи от остальных жителей этого жуткого места. Еще Бити не забудет упомянуть о том, что его совсем скоро поволокут в Третий Дистрикт, а еще у него заберут литра полтора крови для анализов, и еще кучу всего, чтобы удостовериться в том, что в ближайший месяц он не умрет от какой-нибудь болезни.

– Тебе не дадут умереть, – фыркает появившаяся у стола Джоанна. – А если ты вдруг и правда умрешь, они воскресят тебя. Или создадут твоего клона. Или переродка с твоим лицом. Ты участвуешь в шоу, и это не обсуждается.

– Ну, среди нас нет Энни, – задумывается Бити.

– Прости, но забеременеть тебе не удастся. И пусть даже у тебя получится забеременеть, тебе не дотянуть до срока Энни, – остро улыбается Джоанна и подмигивает сперва камере, потом Гейлу. Камера остается равнодушной, Гейл закатывает глаза и качает головой; его реакция Джоанну забавляет, чего нельзя сказать о Пите, наблюдающим за разыгрывающейся перед ним сценой. Конечно, наблюдает он с бесстрастным лицом. Конечно, Джоанна замечает его фигуру в проеме двери и его реакцию на происходящее. И ей уже не хочется улыбаться.

Эффи, заглядывая в столовую, сообщает всем, кто успел что-либо пропустить о скорых вылетах в родные дистрикты и о медицинском обследовании. Джоанна, справившаяся со своими эмоциями, едко говорит о том, что Капитолию опять нужна ее кровь. Бити морщится; после кровавого дождя, под которым ему пришлось гулять по непроходимым джунглям, само слово «кровь» внушает отвращение, о чем он охотно говорит Гейлу.

– Вы с Хеймитчем и Китнисс вылетаете одними из последних, – говорит Эффи, сверяясь с расписанием в своем планшете. – Сегодня Китнисс записывает интервью, и что-то подсказывает мне, что одним днем эта запись не ограничится, – тяжело вздыхает. – А еще она вряд ли примет участие в вашем дурацком споре.

– Она вообще о нем знает? – уточнит Джоанна ядовито и получит неубедительный отрицательный ответ. – Эй, красавчик, а тебе разве не положено быть в каком-нибудь другом месте? – умышленно толкнет Гейла ногой по колену.

Гейл буркнет что-то вроде «где угодно, только не рядом с тобой», и Джоанне придется коротко рассмеяться. Этот завтрак после смешка не станет менее неловким. Бити поспешит разделаться со своей порцией и убраться для сдачи анализов. Джоанна поковыряет в тарелке несъедобную, на ее взгляд, но очень питательную, на взгляд ее мучителей, еду, повздыхает и отправится на очередную примерку платья для шоу.

– Надеюсь, в этот раз меня не сделают деревом.

Эффи проигнорирует ее высказывание. Пит, потоптавшись у стола, скажет, что не голоден.

Всю ночь он провел без всякого сна, и даже без порывов безумия взять в руки карандаш и нарисовать еще пару сотен изуродованных лиц Китнисс Эвердин, что не может радовать. Всю ночь он сидел в одиночестве в гостиной четвертого этажа, не включая свет и слушая брюзжание мертвого Президента Сноу, но почти не вникая в смысл слов. Всю ночь. Бесконечно сменяющие друг друга минуты безмолвия, однообразно одинаковые, до омерзения медлительные, до тошноты невозвратимые, потерянные уже раз и навсегда.

А потом какая-то нечистая сила дернула его искать помощи, совета или хотя бы присутствия бывшего ментора Двенадцатого Дистрикта на этаже, который тот занимал. Но, разумеется, в спальне Хеймитча не было. Он был бы там третьим лишним. Какое-то время Пит любовался спящими Китнисс и Гейлом, чтобы после плотнее затворить дверь и продолжить наслаждаться своей бессонницей с ворохом свежих мыслей.

Оставшаяся Эффи не сводит с Пита подозрительного взгляда. А затем подходит ближе, чтобы забрать из потерявших всякую чувствительность пальцев согнутую вилку.

– Тебе пора остановиться, Пит, – говорит она тихо. Он видит в ее глазах бездонный мрак отчаяния – тот самый мрак, который чувствует сам, который вот-вот настигнет его с не меньшей силой. Настигнет и раздавит.

– Нам обоим пора остановиться, Эффи, – силой заставляет он себя улыбнуться, и неловко, задевая расставленные приборы, встает с места. – Но мы не можем остановиться прямо сейчас, не правда ли?

Он не дождется ответа, даже если она захочет ответить. Он не дождется; перед воспаленными глазами, как галлюцинации, продолжат появляться видения из прошлого, покрытого кровью и грязью прошлого, и видения из настоящего, оставляющие на кончике языка солоновато-горький привкус сожаления и несбывшихся надежд. Он коснется плеча неподвижно стоящей Эффи рукой, пытаясь ее ободрить. И даже почувствует ее признательность, так похожую на привычное уже безразличие.

Хеймитч не увидит большей части происходящего. Небрежно кивнет Питу, отметив про себя его болезненный вид. С удивлением заметит в руках Эффи погнутую вилку, и отпустит какую-то несмешную шутку про силу красоты. Эффи ответит почти сразу, презрительно кривя губы, и этот ответ ее вполне приемлем на общем фоне циничного отношения всех окружающих к абсурдности их нынешнего существования.

– Чувствуется влияние Джоанны, – фыркнет Эбернети, уже устраиваясь за столом. – Но пока под влиянием Энорабии ты не заточишь свои зубки, мы сможем находить общий язык.

Капитолийка улыбается. Равнодушная, но будто на самой грани сохраняющая свой отстраненный вид. Уходя, она оставит вилку на крае стола, и Хеймитчу придется гипнотизировать чертов прибор до самого конца обеда, а потом пытаться разговорить Бити, который после всех процедур не настроен ни на общение, ни, тем более, на помощь своим сумасшедшим коллегам по несчастью. Впрочем, после процедур и самому Хеймитчу приходится понять это нежелание. Тем более что после возвращения на свой этаж, на него вихрем налетит ураган по имени Китнисс Эвердин, и едва ли не с кулаками попросит объяснений.

Конечно, огненная девочка вся пылает от возмущения. Она проснулась в объятиях своего названного родственника в комнате своего бывшего ментора, чтобы с трудом отделаться от родственника и попасть в хищные когти Джоанны Мейсон – злой и почти неадекватной после медицинских процедур, малую часть которых можно считать приятной.

– Я попросил ее, – пожимает плечом Хеймитч.

Джоанна с издевкой сделает за спиной Эвердин неизящный реверанс, будто в благодарность за признание своей невиновности. – Ты – самая жуткая из компаний, которую я могу себе представить, – покажет язык, и удалится на свой этаж, красиво виляя подкачанным задом.

– Зачем? – с угрозой спросит Эвердин у бывшего ментора, которого в данный момент ненавидит. – Почему ты не позволяешь мне оставаться в одиночестве после того, как я потеряла сознание?

Она вся колючая. Не стоит даже и пытаться успокоить ее так, как принято успокаивать нормальных людей. Она не верит никому из них; но она не знает еще, что не может верить самой себе. Внутри нее, думает Хеймитч, есть что-то, что руководит каждой ее мыслью. Что-то, что она не может контролировать; она даже не подозревает о его существовании.

От дальнейших разборок Хеймитча спасает Эффи. Пять минут тихого разговора в одной из спален, и Китнисс почти готова к записи интервью. Ее ждет Том в своей маленькой студии.

– Интервью не стоит переносить, – говорит Эффи тихо. – Быть может, уже завтра мы не сможем делать вид, что Китнисс все еще находится под действием наркотиков. Я дала ей успокоительное. Его должно хватить. На какое-то время.

– А что потом? – хмуро спрашивает Хеймитч.

– А потом, – Эффи улыбается краем губ, – нам придется сделать все, чтобы ее неадекватность не бросалась в глаза так явно.

Паршивый план, подытоживает Хеймитч, и идет за Китнисс, как приклеенный, чтобы поздороваться с заснувшим на своем месте Томом. Том, видя Хеймитча, еще чувствует подвох, и долго принюхивается, долго всматривается в безмятежные и, главное, трезвые глаза Хеймитча, а затем, расслабившись, отвлекается на беседу. Китнисс делают легкий макияж – чтобы скрыть тени под глазами, чтобы выровнять цвет лица и подчеркнуть благородную бледность. Эффи находится подле своей подопечной, и не перестает щебетать. Ее щебетание пропадает втуне. Китнисс, хмуро посматривая по сторонам, и видя перед собой улыбающегося Тома рядом с включенной камерой, горбится, складывает трясущиеся руки на столике рядом со стаканом воды и спрашивает хриплым, почти незнакомым голосом:

– И кого мне нужно здесь убить, чтобы меня оставили в покое?

Улыбка Тома меркнет. Хеймитч, наблюдающий вместе с Эффи за темным экраном, качает головой и собирается с мыслями, а потом деревенеет, видя, как мрачная Китнисс внезапно улыбается.

– Думаете, мертвецам не положено шутить? – звонкий смех ее едва ли разряжает напряженную атмосферу среди обслуживающего персонала, но Том подбирается и, без всякой задней мысли, восклицает:

– Добро пожаловать назад, Огненная девушка!

В глазах Китнисс, кажется, разгорается прежнее пламя. Но прежнее ли?

– Она умеет быть убедительной, – тянет Хеймитч, еще с трудом переваривая разительную перемену. Он старается не думать о том, сколько настоящей Китнисс осталось в этой, новой Китнисс, и осталась ли она вообще.

Эбернети изучает путаные отчеты Аврелия, не вслушиваясь в то, как на вопросы с подвохом отвечает Китнисс, но чувствует, что девочка все делает правильно. Не так откровенно, как требуется для душераздирающего шоу, но все-таки попадая в формат. Конечно, ответы ее коротки, и она, прежде всего, отвечает на вопросы Тома, не пускаясь в свободное плавание своих воспоминаний. Но этого достаточно, этого хватит, чтобы убедить всех по ту сторону экрана в той лжи, которую Хеймитч почти принял за правду.

Смерть ей к лицу.

– Питу все об этом известно? – шепотом спрашивает Хеймитч у Эффи, и показывает глазами на распечатки, которые все это время пристально изучал. Эффи кивает; Хеймитч вспоминает болезненный вид своего второго подопечного, и с трудом удерживается от проклятий. Похоже, нечеловеческое спокойствие покидает Мелларка именно тогда, когда хлопот не оберешься с Китнисс, выходящей из-под контроля нового Капитолия, не гнушающегося грязными приемами Капитолия старого. Им всем нужно будет поговорить друг с другом, но позже, гораздо позже, когда утихнет ажиотаж от записей интервью, когда Китнисс немного остынет, а Том перестанет раздражать всех вокруг своим безмятежным восторгом.

Пока же Хеймитч следует за Китнисс к врачам, которые соизволили приехать в Тренировочный Центр для проведения всех неприятных процедур. Кое с кем ему приходится даже поговорить, исключительно для того, чтобы не мозолить глаза своим бездельем. Впрочем, это вынужденное безделье не длится долго. Том подкрадывается к нему совершенно неожиданно, и просит опять вернуться в записывающую студию, объясняя, что требуется записать еще парные интервью, для разнообразия. Это ненадолго, говорит Том, и Хеймитч лязгает зубами, пытаясь вспомнить на ходу обо всех своих болячках, которые позволят ему спокойно дождаться Китнисс и не отходить от нее еще какое-то время.