Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц)

Это война, мальчик. Ты помнишь ту, о которой мы говорим? Ты помнишь ее той, которую видел в первый раз? Помнишь, как твое мнение изменилось о ней, когда ты видел ее в последний раз? А теперь посчитай, сколько времени прошло с тех пор. Умножь это время сначала на тюрьму, в которой эта изнеженная пигалица провела с момента, когда Эвердин взорвала Арену Квартальной Бойни. Это была война, и Эффи Бряк не повезло быть лично знакомой с Сойкой-пересмешницей. Это была война, и когда война закончилась, она оказалась среди суровых повстанцев, не склонных видеть в ней нормального человека, нуждающегося в помощи.

– Плутарх вытащил ее из тюрьмы. И не отдал ее Койн. А потом отбил ее от посягательств Пэйлор, насколько мне известно. Должно быть, она в Капитолии. Понятия не имею, что с ней происходит сейчас.

Не заставляй меня даже думать об этом.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать? У нас тут вечер откровений, ты в курсе? – Пит робко улыбается; кажется, будто его губы застывают в усмешке.

– Ты недостаточно пьян даже для нормального человека, который на утро мог бы мои излияния забыть. А я недостаточно пьян, чтобы забыть о том, что ты – капитолийский переродок, и неизвестно, можешь ли ты что-то в принципе забыть. Быть может, все, что я сейчас тебе говорю, ты используешь против меня, – Хеймитч хлопает в ладоши собственному благоразумию. – Чего сидишь – тащи еще бутылку. Буду использовать тебя хотя бы как-то.

Со сна Мейсон хорошим настроением похвастаться не может. Тем более что легла она вечером, а разбудили ее где-то после полуночи. Эти раздражающие мужские разговоры о девушках, сексе, спорте или о чем могут разговаривать бывшие менторы с нынешними капитолийскими переродками? Короче, эти разговоры ни о чем, идущие особенно хорошо под алкоголь, жутко раздражают.

– Кто тут опять кого собирается использовать? – хмуро интересуется она и занимает место Мелларка. Его все равно нет. Куда делся – там пусть и остается. О, он ходил за выпивкой? Тогда выпивку может оставить тут.

– Используешь вас, как же, – Хеймитч мрачнеет, когда Джоан протягивает свой бокал к открытию новой бутылки. – Вы – психически нестабильные люди, можете напасть на одинокого старика с топором. Да меня в таком состоянии голыми руками убить можно, – с подозрением смотрит на руки Пита. Интересно, а такие мышцы мальчишке что, в Капитолии нарастили. И когда только успели, гады? – И Вам собираться пора. Вы же завтра уезжаете, я надеюсь?

Они соглашаются. Пит – коротким кивком. Мейсон – закатив глаза и отпустив какую-то шуточку про гостеприимство нынешних жителей. Почему-то сейчас Джоанна начинает напоминать Хеймитчу Китнисс. Наверное, вот что стало бы с Огненной Девушкой, не случись революции. Момент, когда твое имя звучит на Жатве, меняет всю твою жизнь, и не важно, умираешь ли ты на Арене, или возвращаешься на Арену. Конечно, в Китнисс никогда не было этой хладнокровной изворотливости, жестокости и способности получать удовольствие от убийства людей, но вряд ли она осталась бы самой собой, пройдя через немыслимое количество постелей капитолийских богачей. Вряд ли бы она смогла, купаясь в грязи, возвращаться домой, как ни в чем не бывало, и обнимать малышку Прим. А потом стало бы некого обнимать. А потом стало бы незачем жить.

Как странно, продолжает думать Хеймитч. За последние несколько дней он думает над тем, как сложилась бы судьба Китнисс Эвердин. Вышла бы она замуж за Пита Мелларка. Вернулась бы с Квартальной Бойни дважды победительницей, но в гордом одиночестве. Сценариев так много, но все они заканчиваются печально. Будто ее судьба была заранее предрешена уже тогда, когда ее имя назвала в первый раз еще яркая и неунывающая Эффи Бряк. О, черт. Сегодня он способен думать только о женщинах. О мертвых женщинах в лице Эвердин. И о мнимо живых женщинах в лице Бряк. Нет никакого покоя! А все из-за этих двух непрошеных посетителей, выскочивших как черти из коробки. Своим появлением они разбередили старые, почти сросшиеся раны. Заставили вернуться к мыслям, вроде бы надежно похороненным в голове под алкогольными парами.

Хеймитч ходит по темным коридорам своего дома, стараясь не разбудить спящих гостей, и думает о том, что всем им, выжившим после Голодных Игр, революции, пыток или тюрем, правильнее было свести счеты с жизнью. Потому что все они превратились в чудовищ разной степени чудовищности. Все они умерли, но никто не сказал им, что они мертвы, и поэтому они бродят, как неприкаянные, распространяя сладкий запах гниющих тел. А некоторые из них еще и пытаются замаскировать этот запах разложения под дорогими туалетными водами.

Но все бесполезно. Ничто не может замаскировать их ущербность перед самими собой.

– Не так ли, Эффи? – спрашивает Эбернети у стены и, зло усмехнувшись, допивает то немногое, что оставалось у него в бокале. – Надеюсь, ты все же прокляла нас с Плутархом, когда мы вытащили тебя из тюрьмы. Надеюсь, ты все же поумнела настолько, чтобы понять – мы не вытащили тебя из ада.

Мы вытащили тебя вместе с адом.

Так что, добро пожаловать, в наш мир, солнышко.

========== ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой Эффи Бряк недурно устроилась в жизни ==========

Прежде блистательный Капитолий встречает бывших своих любимцев тяжелыми тучами, нависшими над городом и цепляющими темными брюхами редкие уцелевшие шпили некогда прекрасных башен. Обычная для Двенадцатого Дистрикта даже в самый расцвет серость здесь кажется режущей глаз. Победители, мало что видевшие в городе после своего освобождения из больницы, сейчас бродят по улицам с нескрываемым ужасом. Питу никогда не хотелось изображать Капитолий, но сейчас руки его так и чешутся купить кисти и краски, чтобы запечатлеть всю глубину упадка столицы.

– Зато они перестали одеваться как попугаи, – раздраженно заявляет Джоанна, но ей, видно, тоже неприятна произошедшая перемена. Не то, чтобы она действительно верила в улыбки разукрашенных до уродства людей, но сейчас их понурые, осунувшиеся лица вызывают горечь, смешанную со стыдом.

Пит не встревает. Ничего не говорит, и даже старается не смотреть по сторонам. Он мало времени провел на улицах города в свою бытность солдатом Койн, но мелькающие яркими вспышками воспоминания об улицах, на которых на его глазах погибали люди, заставляют ежиться и переходить едва ли не на бег. Хорошо, что гостиниц в Капитолии более чем достаточно. Хотя они не все могут похвастаться восстановленной канализационной системой, подачей горячей и холодной воды, а так же переполнены беженцами. Можно сказать, что победители не прихотливы. Им даже хватает одной комнаты на двоих; не сговариваясь, оба победителя отбрасывают какие-либо стеснения друг перед другом, хотя Джоанна, острая на язык, все же замечает, как сильно сближают людей бесчеловечные пытки.

К Эффи Бряк Пит идет в одиночестве. Джоанна, не только наслышанная об этой капитолийской штучке, но даже знакомая с ней лично, особого восторга к ней не испытывает.

– Понятия не имею, зачем ты ее разыскиваешь? Подумай только, что могла сделать тюрьма с разумом этой легкомысленной женщины. Она нам больше не помощник. Она даже самой себе, наверное, не помощник, – фыркает она и заваливается на одну из кроватей (ту, что ближе к окну, шире и вообще, лучше) с книжкой, которую даже не открывает.

В одном из работающих магазинов Пит покупает блокнот с нелинованными листами и простой карандаш, и отказывается от поездок на общественном транспорте. Дорогу приходится каждый раз спрашивать, но его целью не является быстрота перемещения. Он хочет дышать воздухом, в котором все еще витает революция, в котором можно даже различить запах белоснежно-белых роз. Он смутно помнит, что у него было множество причин ненавидеть этот город, гротескный, излишне яркий, кричащий в своем безобразном буйстве красок. Но он никогда ненавидел его. Никогда не смог возненавидеть людей, живущих здесь, людей, ради развлечения которых каждый год умирали дети. Это не воспоминания. Это ощущения, которые сильнее памяти. Это единственная правда, которую не нужно где-то искать, потому что она уже на поверхности.

Он делает наброски не тех зданий, что сохранились. Он запечатлевает на листах разрушенные мосты и дороги, ведущие в никуда. Людей, прежде никогда не знавших физических нагрузок, людей, которые сейчас в поте лица со сведенными судорогами челюстями восстанавливают свой город, пусть и не по собственному желанию, пусть по указу свыше, но собирают все свои уничтоженные разгульным образом жизни силы. Пит не чувствует к ним ненависти. Не думает, что они заслужили все это. Он помнит собственный разрушенный Дистрикт и мечтает о том, как однажды сумеет нарисовать бескрайнее цветущее поле Луговины, зная, что эти цветы взрастают из тел его семьи.

Если не брать в расчет постоянные остановки по пути, Пит быстро находит квартиру Эффи Бряк, хотя та расположена далеко не в центре, а в той части города, что пострадала меньше всего. Интересно, как удалось капитолийской пташке получить вид на новое жилье? Она, лично знакомая с мятежницей Китнисс Эвердин, но не сыгравшая никакой роли в революции, да еще и остающаяся уроженкой Капитолия, оказалась между двух огней. Должно быть, не обошлось без протекции Плутарха. Знать бы еще, почему он пожелал принять свое участие в судьбе этой женщины. Знать бы еще, что на самом деле произошло с ней в тюрьме и почему она все еще жива.

Жива и верна своим привычкам.

Сказать, что Пит удивляется, обнаружив своего бывшего сопроводителя при полном параде, в золотом парике и платье кислотно-розового цвета, значит, не сказать ничего. Впрочем, он рад онеметь от изумления; любая человеческая эмоция убеждает его, что он все еще человек. Отсутствие приступов неконтролируемой ярости убеждает его в том, что он все еще не переродок, созданный Капитолием.

– Эффи, – говорит он, неуклюже заходя в крохотную квартиру, обставленную с несвойственной капитолийцам простотой.

– Пит, – восклицает Эффи как можно с большим воодушевлением. Выражение ее лица при этом остается безучастным. – Рада, что ты пришел, – она не выражает ни удивления, ни недовольства, не интересуется, почему Пит вообще сюда пришел, в конце концов, они никогда не были друзьями. Она принимает его визит как нечто собою разумеющееся и предлагает выпить.

Эффи Бряк никогда прежде не предложила бы выпить несовершеннолетнему парню. Пусть даже он официально считается победителем 74 Голодных Игр. Пусть даже он неофициально считается капитолийским переродком и может рассказать обо всех спектрах боли, которые в принципе может испытывать человек под пытками любого вида.

– Да, пожалуй.

Наверное, он ожидает увидеть в шкафу из-под одежды батарею пустых бутылок. Наверное, он ждет, что холеные руки Эффи, теперь покрытые тонкой сетью морщинок, кое-где перекрываемых такими же тонкими шрамами, начнут трястись и разливать спиртное на маленький зеркальный столик. Но Эффи достает единственную открытую бутылку из бара, ставит перед Питом два бокала и разливает алкоголь твердой рукой. Совсем чуть-чуть, как истинным ценителям прекрасного.

– Это подарок Плутарха, – почему-то поясняет как и прежде яркая женщина, в глазах которой уже больше нет искр, – на победу. Какой-то коллекционный коньяк. Я не пью алкоголь, но за встречу ведь можно, Пит?

Незваный гость скованно кивает. Никто из них не произносит тоста, делают по глотку, молча, и тишина давящая, невыносимая. С улицы не доносится никаких посторонних звуков; когда Пит ставит пустой бокал на столик, от звона вздрагивают даже стены. Стены – но не Эффи Бряк. Эффи Бряк, сидящая напротив с идеально ровной спиной, в своем несуразном ярком платье, открывающем стройные ноги, идеально накрашенная даже без помощи группы стилистов, в золотом парике, такая привычная Эффи Бряк, при взгляде на которую хочется умереть.

– Ты уже устроился в Капитолии, Пит? – спрашивает она совершенно спокойным голосом, будто ведет светскую беседу.

– Я как раз хотел тебя попросить, – выдавливает он с трудом. – Попросить о помощи. Если ты, конечно, свободна.

Он представляет ее сидящей в этой же позе на диване до своего прихода. Идеально накрашена. Идеально уложена. В ярком платье, одном из тех платьев, к которым она привыкла и без которых уже не может. Вокруг нее невыносимая, давящая тишина. В ней – какая-то сломанная пустота, она ко всему безучастна, и все равнодушно к ней, будто она лишь посторонняя гостья, которая не может вернуться назад, в привычную жизнь, потому что привычная жизнь сгорела, и которая не может двигаться вперед, потому что ей просто незачем двигаться. Она может лишь так красиво сидеть на диване; красивая кукла, внутри которой ничего больше нет.

– О помощи, – повторяет Эффи безвольно, будто пытается вспомнить, что это за слово и в каком значении его употребляют. – Конечно, я могу помочь, – заявляет спокойно. Выражение ее лица не меняется. Разве что ресницы чуть дрожат. – Чем?

– Мне и моей подруге, – Пит почти не мнется, называет Джоанну своего подругой, но мысленно представляя, как «подруга» высмеет его, если вдруг узнает о своем новом статусе, – нужна квартира. Можно не в центре. Пусть будет маленькой и светлой. Я вообще не знаю, как можно обустроиться в Капитолии.

Он улыбается, неуклюже ерошит волосы. Он хочет понравиться этой женщине. Он хочет, чтобы она вспомнила о том, что он что-то значил для нее когда-то давно. Чтобы она вспомнила, как разрывалось ее сердце, когда она в последний раз отправляла его и Китнисс на Арену Квартальной Бойни. Тогда ее сердце билось, тогда она была яркой, несуразной, невыносимой, но живой.

Эффи поднимает руки, будто желая схватиться за Пита, но замирает, с недоумением рассматривая свой идеальный маникюр.

– Ты решил остаться в Капитолии, да? – в голосе ее проскальзывает какое-то недоумение. – Этот город знал лучшие времена, не так ли?

Руки у нее пусть и не дрожат, но они должны быть ледяными. Она вся будто ледяная – такая, какой никогда не была. Раньше, на Жатвах, на которых не звучало имя Пита Мелларка, она казалась смешной, слишком, на показ, раздражающе оптимистичной.

– Я хочу опять начать рисовать, – внезапно говорит Пит, не ответив на ее вопрос; весь разговор этот буквально выводит его из себя. Разговоры о погоде, о памятных местах столицы – разве для этого он сюда пришел? Разве он пришел сюда, чтобы попросить о помощи ее?

Эффи наклоняет голову. В прежние времена, когда она была живой, золотой парик обязательно сполз бы. Или случилась бы какая-нибудь другая неприятная оплошность, которая делала бы ее обычным человеком, пусть и склонным гнаться за недостижимым идеалом. Сейчас не происходит ничего.

– Я постараюсь, чтобы одна комната была очень светлой. В городе сейчас сложно найти квартиру на верхнем этаже, но так как многие хозяева бежали или мертвы, – губа ее чуть подрагивает, – не думаю, что это будет совсем невозможно.

– Да, Эффи, спасибо, – безнадежно благодарит ее Пит и собирается уходить.

– Надеюсь, ты больше не будешь рисовать Арену, – внезапно говорит Эффи.

Конечно, нет. Сейчас совсем свежие раны нанесены революцией.

– Разве тебе не нравилось? – предпринимает еще одну попытку воззвать к Эффи Пит.

– Слишком правдоподобно. Лучше будут распродаваться тигровые лилии, – чеканит Бряк. – Хотя, конечно, ты не собираешься их продавать, так?

Пит качает головой.

– Я пока не думал об этом. Пока Капитолий оплачивает все мои расходы, – замирает, внезапно пришедшая мысль в голову совсем не кажется ему приятной. – Тебе нужны деньги, Эффи?

Та качает головой.

– Нет, Пит. Спасибо. Плутарх Хевенсби оплачивает эту квартиру и почти все мои расходы. Еще он помогает мне с работой. Ее не очень много, я, так сказать, специалист очень узкого профиля, – странная улыбка трогает ее губы. Глаза Эффи опускает, руки ее сжаты в кулаки на коленях. – Мне кажется, – говорит чуть тише, – он сделает меня своим доверенным лицом, потому что я чрезвычайно назойлива и пунктуальна. Впрочем, – поправляет прядь волос, – это могут быть только мои предположения.

Неприятный осадок остается от этой короткой исповеди. Питу совсем не нравится то, как Эффи произносит имя своего спонсора, как и не нравятся сжатые в кулаки руки. Ему хватает легкомыслия только на один вопрос.

– Ты ведь помнишь, Эффи, мы одна команда. И дело даже не в золотых украшениях.

Она не плачет. Просто одна слеза сползает по ее щеке за другой.

– Ты очень добр, Пит, – говорит Эффи с прежней, нет, с еще большей отстраненностью. – Я рада, что они не сделали из тебя капитолийского переродка. Я очень этого боялась.

Забавно, но она – единственный человек, который общается с ним так, будто не было вообще никакого охмора. Она не видела его под препаратами, не видела его сразу после пыток. Вероятно, она не видела даже его интервью из Капитолия в самый разгар восстания. И почему-то рядом с ней он чувствует себя прежним. И то, что она сама уже не является собой, то, что она безвозвратно сломана теми ужасами, которых не видит в нем, безмерно выводит его из себя.

Она не заслужила. Кем бы она ни была – капитолийской выскочкой или бездушной куклой, – она не заслужила жить в этой пустой квартире, надевать платья, в которых гуляла прежде, и делать это все не для себя. Ей самой весь этот маскарад уже не нужен, ей не нужно ничего. Быть может, она жалеет о том, что ее вытащили из той тюрьмы. Быть может, она завидует поступку печально известной Китнисс Эвердин.

– Спасибо, Эффи, – улыбается Пит и отпускает ее безжизненные руки.

Она не встает проводить его до двери. Ее маленькая квартира настолько маленькая, что она может наблюдать за ним, не вставая со своего трижды проклятого дивана. И все же Пит медлит, не смотря ни на что. Она олицетворяет все его прошлое, с жертвами, кровью, дымом от костров, ночных кошмаров после Арены, но в то же время, она олицетворяет все его прошлое, с ложью и предательством, не смотря на которой он временами был счастлив. Она знала Китнисс Эвердин. Она знала, что происходило между ними двумя, она была свидетелем того, что он уже помнит, но помнит, как безгласный наблюдатель. Он не готов так просто отпустить еще одну нить, связывающую его с тем прошлым, которое он хочет воскресить.

Как оказывается, мнимо живая или фактически мертвая, она тоже не готова.

– Мне казалось, что ты спасешь ее, Пит, – говорит Эффи очень тихо, будто надеясь, что он не услышит ее слабого голоса и уйдет. Но он слышит. Замирает на месте, чтобы не спугнуть ее. – Я так надеялась, что кто-то из вас действительно будет спасен. Всего лишь дети… – голос ее совсем срывается, – дети, которых я дважды отправляла на Арену. Ты правда не помнишь ее? – спрашивает с явным надрывом.

– Я помню ее, – говорит Пит уверенно. – Но я не помню, кем она была для меня.

– Ты вспомнишь, – Эффи закрывает глаза. Слезы все еще стекают по ее щекам и падают на руки, на платье, вырисовывая темные дорожки. – Эта боль от ожога пройдет, и ты вспомнишь. Обещай, Пит.

– Мы же команда, – говорит Пит.

Эффи Бряк подходит к нему, ноги будто слушаются ее с трудом. Она не обнимает его так, как могла бы обнимать, но она прикасается к нему, и не отстраняется, когда он сжимает ее в объятиях. Такая хрупкая, такая несуразная, такая Эффи, которую он обнимал в последний раз тысячу лет назад, уходя на Квартальную Бойню, с которой не собирался возвращаться.

– Никто из нас этого не заслужил, – говорит она на прощание и возвращается на свой диван, безразлично рассматривая бокалы с остатками коллекционного коньяка на дне. Пит соглашается с ней мысленно, и выходит из маленькой квартиры пусть не с воодушевлением, как после долгожданной встречи, а с еще большим грузом, но грузом в чем-то приятном.

Они оба выжили.

Они оба смогут жить дальше.

…

Хеймитч поднимает трубку после третьего гудка.

– Ты все-таки везучий парень, – пьяно говорит в трубку. Пит даже может представить, как в другой руке он держит полупустую бутылку (и где только он их берет в стране, в которой нет ничего). – Сегодня эти дураки установили новый аппарат. И он, знаешь ли, крепче прежних. Я думал, что скажу сейчас доктору, что он зря старается. Но он целых три часа мне не звонил. Я начинаю волноваться.

Пит качает головой и тяжело вздыхает. Не то, чтобы он надеялся застать бывшего ментора в трезвом состоянии, но разговаривать с ним так все-таки не хотелось бы.

– Я видел сегодня Эффи, – все же пересиливает отвращение. Ментор в трубке сдавленной хихикает и замолкает надолго.

– И как наша капитолийская куколка поживает? – спрашивает с наигранной веселостью.

– Ты не знаешь, зачем она нужна Плутарху Хевенсби? – жестко прекращает все шуточки Хеймитча Пит. Джоанна, слушающая краем уха весь разговор, развалившись на своей кровати, удивленно приподнимает бровь.

– Я не в Капитолии, сынок, – зло огрызается Хеймитч. – А Эффи всегда была капитолийской ш…

– Когда ты видел ее в последний раз? – Пит сдавливает пальцами виски, чтобы не вспылить. Джоанна, почувствовав приближение бури с интересом подсаживается ближе, прижимаясь ухом к телефонной трубке.

– После того, как ее вытащили из тюрьмы, – цедит Эбернети и, зная с самого начала истинную причину этого телефонного звонка, едва сдерживается, чтобы не орать. – А чего ты ждал от меня, парень? Ждал, будто я, как принц, спасу ее не только из ада, но и из того, что ад уже сделал с ней? Ты ждал, что я стану спасать ее?! Да посмотри на меня! Я сам себя не могу спасти, – и смачно рыгает в трубку.

Джоанна заливается беззвучным смехом, но глаза ее остаются ледяными.

– Ты даже не пытаешься, – резко заявляет Пит.

– Да ты только представь, – словоохотливо продолжает Хеймитч, уже с нотами философского терпения, должно быть, сказывается очередной глоток алкоголя, – с нее, с этой яркой птички разом сорвали маску, которая была надета ею еще в детстве, и которую сорвать можно только с кусом кожи. Разумеется, в роли принца она предпочла Плутарха. Спроси у своей новой подружки, – Джоанна делает большие глаза, – какой славой пользуется нынешний министр связи в светских кругах.

Пит морщит лоб. Джоанна, легкомысленно пожимает плечами и воспроизводит один из неприличных жестов.

– Короче, малыш, не звони мне по таким пустякам. И не вздумай передавать мой привет этой крашенной суке, – говорит очень членораздельно, но трубку не вешает. Потом, будто набравшись смелости (скорей всего смелости жидкой, с большим процентом спирта). – Она хоть ни в чем не нуждается? В деньгах там…

– Плутарх обеспечивает ее всем, – зло отвечает Пит и вешает трубку.

– В вашем дистрикте все больные, – заявляет Джоанна, неохотно перебираясь на свою кровать. – Соперники влюбляются друг в друга прямо перед голодными играми, ментор и сопроводитель спят друг с другом во время голодных игр, и вообще все ведут себя на редкость распущенно. Я, похоже, промахнулась местом своего рождения, – короткий смешок. – И зачем нам только нужна помощь этой капитолийской принцессы?

– Мне нужна, – Пит пожимает плечом и ложится на кровать.

Похоже, завтра его ждет еще один важный-преважный день.

========== ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Эффи Бряк демонстрирует свой талант организатора ==========

На самом деле, они ложатся поздно. Вернее, рано утром. Сначала Джоанна уговаривает своего нечаянного компаньона на позднюю ночную прогулку, потому что в номере нечем дышать и закончилась выпивка. Ночная прогулка заканчивается ночной потасовкой с какими-то парнями на мотоциклах. Конечно, парни не виноваты в в том, что у Джоанны слишком громкий голос и острый язык, но Пит не испытывает желания извиниться перед ними. Конечно, парни не знали, что связываются с победителями Голодных Игр и участниками революции, но ведь и сломанные руки срастутся, да и сломанный нос в больнице должны подправить. В конце концов, Пит, как законно послушный гражданин, сперва только защищался, а после того, как сломал несколько рук и один нос, даже в больницу позвонил. И успел оттащить Джоанну от самого главного пострадавшего, уже успевшего потерять два зуба и имеющего все шансы потерять свои прекрасные глаза.

– Черт, я все еще в плохой форме, – жалуется Джоанна, разминая ушибленное запястье.

– Им повезло, что у тебя не было в руках топора, – фыркает Пит и отказывается зайти в ночной бар. Вдруг у нее появится топор, да еще и после выпивки крыша съедет окончательно.

– Думаешь, я смогу прикупить складной топор? – интересуется Джоанна на полном серьезе и надувается, когда в бар (а ведь там может начаться настоящее веселье) ее не пускают. – Ты не моя мамочка. Ты – качок-переродок. И удар левой у тебя неплох.

Причина, по которой она слишком быстро сдается, открывается уже в номере. Потому что язва из Седьмого Дистрикта достает неизвестно у кого позаимствованный на время планшет, залезает в интернет и включает одно из многочисленных официальных видео. И, разумеется, в этом видео бледная, дрожащая, с горящими безумным светом глазами Китнисс Эвердин делает свое последнее официальное сообщение о том, что она – преступница, которая должна понести наказание.

И как только таких стерв, как Джоанна, носит земля.

– Она слабачка, – заявляет на третьем круге просмотра. Пит сидит на своей постели, бездумно рассматривает противоположную стену. Когда он перестает реагировать на посторонние звуки, Джоанна пересаживается на его кровать и кладет свою ледяную руку на его лоб. – Эй, ты все еще Пит Мелларк или уже капитолийский переродок? – спрашивает с неподдельным интересом.

– Эй, ты уже оставила попытки сдохнуть в каком-нибудь темном переулке, или предпримешь еще одну? – с таким же неподдельным интересом спрашивает Пит и не отстраняется. Рука компаньонки легко хлопает его по лбу.

– Ты всего лишь чертов несчастный влюбленный, – говорит она, и слова ее сочатся горечью. – Тебе просто повезло попасть с одних игр на другие, а потом загреметь в Капитолий, выжить в аду, вернуться, попасть в другой ад, – она толкает его ногой, и ему приходится подвинуться на самый край своей кровати. – Все так запутано, даже для тебя. Но ты не был победителем Голодных Игр в течение нескольких лет. Ты не был ментором для двух испуганных детей, которых видел мертвыми еще до того, как они попадали на арену. Ты не вылезал из своей шкуры, чтобы понравиться спонсорам и выбить для кого-то глоток-другой воды. А ведь это только то, что связано непосредственно с Играми. Но Игры победителей не заканчиваются круглый год. Знаешь, – здесь девушка собирается и садится в кровати очень прямо. В темноте сложно увидеть выражение ее лица, но Пит ведь переродок, для него нет невозможного. Он может даже рассмотреть, как по ее лицу стекает единственная слеза. – Мы все хотели сделать с собою то, на что отважилась одна она, – показывает на потухший планшет. – Я победила на своих Играх, я думала, что ад закончился, но он только начался. Моя победа оказалась моим проклятием. Все, кого я любила, медленно умирали. Через их смерти меня заставляли делать то, что я не хотела делать. Угождать Сноу. Угождать тем, кто был нужен Сноу. Я никогда не была красивой, – заявляет без лишнего кокетства, – но меня сделали красивой эти говнюки-стилисты, и даже обошлись без операций, что уже само по себе победа. А желанной меня сделали мои Игры. Мое тело уходило с аукциона. Мне не угрожали, как угрожали Китнисс. Каждый мой неправильный шаг карался чьей-то смертью без предупреждения, и, в конце концов, не осталось никого, кто мог бы меня сдерживать. Поэтому потом началось самое интересное.

Она дрожит. В комнате нечем дышать, но она дрожит вовсе не от холода. Пит встает с кровати, открывает окно, зная, что ее безумные глаза следят за каждым его шагом. Он укутывает Джоанну в плед с ее кровати, и устраивается на прежнем месте, зная, что с его стороны будет крайне глупо что-то говорить. Ей уже говорили прежде – тонны ничего не значащих слов. Но ее отказывались слушать, да и не так она глупа, чтобы говорить в мире, полном крови, фальши и притворства.

Пит Мелларк замечательный собеседник хотя бы потому, что умеет слушать.

Но Джоанна почему-то не говорит о том, что случилось тогда, когда закончились все близкие ей люди. Она говорит о том, что не ждала ничего нового от 74 Голодных Игр, и смеется, потому что эта ошибка была первой в бесконечной череде глупых ошибок, совершенных ею после.

– Китнисс Эвердин начала бесить меня еще в самом начале. Подумать только, доброволец из Богом забытого Двенадцатого Дистрикта, – злой смешок. – Но из Двенадцатого дистрикта почему-то все видели только ее. Пока ты не дал свое интервью, – опять короткий смешок. – «Влюбленный придурок», подумала я тогда, «у него просто нет шансов». И не я одна так подумала. Какое благородство, быть может, подумал кто-то. Но, раз ты любишь ее, любишь по-настоящему сильно, значит, ты не будешь бороться за свою жизнь. Ты будешь бороться за ее жизнь, и за нее умрешь. На тебя не стоит даже тратить время и деньги, – Джоанна бьет Пита в плечо. – Теперь мне кажется, что ты только этого и добивался. А потом ты переметнулся к профи. «Черт», подумала я, «парень-то не промах». Эбернети чуть дара речи не лишился, когда узнал, что победителями могут стать двое, если они из одного дистрикта. Мои с Чумой детки были уже мертвы, поэтому я следила за играми просто так, от скуки. Меня не удивила отмена измененных правил. Меня удивило то, что Вас сделали победителями. Вас двоих, черт возьми. Этому жалкому алкоголику Эбернети удалось то, что не удавалось никому до него – спасти сразу двух своих трибутов. После Жатвы на Квартальную Бойню я уже знала, в какую акулью пасть попала. Моей задачей было не выжить, а спасти Китнисс Эвердин. Даже ценой своей жизни. О тебе, женишок, речь не шла. Ты не был им нужен так, как была нужна она, хотя они промахнулись с расстановкой главных фигур на своей шахматной доске. Тебе бы больше пошли крылышки, – Джоанна хохочет так, что едва не сваливается с кровати.

– Кто – они? – спрашивает Пит как-то очень напряженно, и ее смех резко обрывается.

– Плутарх Хевенсби, конечно. Президент Койн была с самого начала за тебя, насколько мне известно. Конечно, отправляясь на Бойню, я знала только о Плутархе, все остальные были теневыми игроками. И, насколько я могу судить в качестве сумасшедшей, большинство из настоящих зачинщиков революции все еще остается в тени, – Пит округляет глаза. – Что? – морщится Джоанна. – Не смотря на то, что Койн мертва (не будем вспоминать благодаря кому), Плутарх все равно занимает свой высокий пост. Не мог он остаться так высоко только благодаря своему везению. Он умен, не буду спорить, но врагов у него, знаешь ли, тоже много. Больше, чем друзей. Кстати, о друзьях. Чем в действительности ему может быть полезна эта разукрашенная кукла, твоя… как там ее… Эффи Бряк? Вот видишь, ты не знаешь. А я знаю, что Плутарх предпочитает девушек помоложе, а вот благотворительностью занимает только для вида. Поэтому ты поосторожнее с ней. Поменьше болтай.