Текст книги "Привычка выживать (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

Энорабия хорошо ориентируется в темноте, ставит на стол тарелку с мясом, сок, думает какое-то время, нужно ли мясо разогреть, потом тянется к ножу с вилкой, но берет в руки лишь нож, который со снайперской легкостью запускает прямо в голову неподвижной фигуры в проеме двери.

– Эй! – громко восклицает Гейл. – Ты могла убить меня! Здесь же темно…

– Поэтому я и не попала, – резонно замечает Энорабия, и включает маленькую лампочку, которая дает больше теней, чем света. – Что ты здесь делаешь? – интересуется хмуро. Гейл, с которым она знакома лишь заочно, неопределенно разводит руками в сторону и чуть покачивается. – Ты пьян.

– Нет, – заявляет тот. – Не совсем, – исправляется неловко, а затем, забыв про нож и вражду между ними двумя, садится за стол и ловко пододвигает чужую тарелку с чужой едой ближе к себе.

Обычно второй раз Энорабия не промахивается, но пьяным красавчикам иногда везет дважды. Конечно, то, что он уклоняется, не является обычным везением, но Энорабии плевать на детали.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает она невежливо, доставая вторую тарелку и второй комплект приборов.

– Пью, – ухмыляется Гейл. – Теперь еще и закусываю.

От его паршивого чувства юмора клонит в сон. Но Гейл не пытается сделать из себя хорошего шута, он медлит, и развернуто отвечает, что после многочисленных споров, доходящих почти что до драки, сумел договориться и выбить для себя один из этажей. В конце концов, он – родственник победительницы Голодных Игр, которая стала символом революции, покончила жизнь самоубийством, а затем умудрилась воскреснуть.

– Она все еще винит меня в том, что я помог в создании тех бомб. Она называет меня предателем и швыряет в меня тяжелые вазы, – делится наболевшим новый символ революции, пока Энорабия флегматично пережевывает мясо.

– Ты еще поплачь, – предлагает с издевкой. – От меня можно дождаться сочувствия только так.

– Они ведь не вместе? – внезапно спрашивает Гейл, игнорируя собеседницу. – Пит и Китнисс?

Энорабия едва ли не хватается за голову. Этот день и прежде мог сражаться за звание худшего дня ее жизни, но теперь он получает эту награду вне конкуренции. Диалога у них не получается, они лишь обмениваются вопросами, ответы на которые практически не являются ответами. Энорабия узнает, что Гейл не общался все это время с Бити, что новости о том, что Эвердин жива, Гейл получил не от Бити, а от доктора Аврелия, причем он мог получить их гораздо раньше, если бы Капитолий не заставлял его мелькать на экранах страны, взывая к единению.

– Я приехал сюда, чтобы узнать про шоу. И про то, что встретиться с Китнисс мне не светит в ближайшие три месяца, потому что для всей страны она все еще мертва, – качает головой. – Во что вы опять ввязались? – спрашивает совершенно адекватно, но Энорабия лишь пожимает плечом. – Я не верю тебе, ты не веришь мне, – говорит Гейл как-то отчужденно. – Идеальные отношения для обмена информацией, как думаешь? Кстати, нас не представили, – протягивает ей через весь стол руку. – Гейл Хоторн.

Энорабия представляется в ответ, но на предложение о рукопожатии лишь закатывает глаза.

– Чего ты хочешь?

– Ты знаешь о том, как дела обстоят в твоем родном втором дистрикте? – ответ отрицательный. – Я так и думал. У Капитолия на всех вас есть какие-то планы. Я в эти планы не вписываюсь, поэтому меня держали во втором дистрикте. Я уехал туда почти сразу после смерти Сноу, хотя, если быть точным, меня туда сослали. Если ты не в курсе, то спешу тебя обрадовать: во втором дистрикте восстание не подавлено до сих пор, – Гейл ждет ее реакции, но не дожидается и продолжает. – Профессионалы остались верны прежней власти, а они составляют большую часть населения второго дистрикта. Мы раскололи чертов «Орешек», но так и не получили полного контроля над ним. Со мной должен был поехать Бити, но его сослали в Третий Дистрикт. Конечно, вместо него поехали другие гении, но они так и не достигли нужных результатов. Потом меня начали снимать в этих роликах…

– Я вижу, как ты расстроился, – фыркает Энорабия.

– Я вижу, как тебе интересно, – парирует Гейл. – Ты должна понять, что все это время меня всеми силами отвлекали от того, что творится здесь. Так что здесь творится? Китнисс сама на себя не похожа, Пэйлор бесится по малейшему поводу, чертов Плутарх хитрит и увиливает от ответов, Бити загружен какими-то срочными проектами, а вас всех собирают здесь, подкрашивают и откармливают – для чего?

– Для шоу, – заявляет Энорабия. – Чем я могу тебе помочь? – начинает злиться. – И скажи, почему я должна тебе помогать? И почему ты вдруг так резко протрезвел?

Гейл игнорирует большинство ее вопросов.

– В твоем дистрикте есть те, кто будет продолжать убивать во имя Сноу. Они получают оружие, одежду, еду по закрытым каналам, которые мы не можем отследить, и получают все это, по-видимому, из Капитолия. Неужели это не очевидно?

– Неужели не очевидно то, мой мальчик, что даже после революции вся капитолийская верхушка осталась у власти, а драгоценную Пэйлор окружает стая старых волков? Я знаю, ты один из тех, кто готов был бросаться в бой с киркой, веря в светлое будущее, и тебе повезло это будущее увидеть. Но скажи мне, насколько оно светлое?

Гейл молчит. С каким-то стыдом он вспоминает все, что говорил Китнисс перед Квартальной бойней. Тогда он еще надеялся. Он и сейчас надеется, но он ведь уже не тот юнец, который горбатился в шахтах, почти не видя белого света. Он принял активное участие в войне. Так почему же он ничего не может возразить ей, сидящей напротив, молчащей и смотрящей так внимательно? Он презирал ее, когда-то. Он видел ее на Арене, он знает, что и сейчас эта машина для убийств остается машиной для убийств. Но почему он полез к ней со своими вопросами? Зачем он вообще прибыл в Капитолий, окрыленный новостью о том, что Китнисс жива?

Ах да, конечно.

Всегда все дело в Китнисс.

– Иди спать, – внезапно отвлекает его от самоедства Энорабия. – Ты пьян (кажется), ты устал, твоя любимая девушка считает тебя предателем и винит тебя в смерти твоей сестры, вверенный тебе Дистрикт продолжает восставать против тебя, в Капитолии тебе никто не рад…

– Черт, ты умеешь ободрить, – Гейл фыркает и отставляет пустую тарелку.

– О, через мои ободрения прошло так много подростков, – Энорабия отрезает маленький кусок мяса, хотя, со своими-то зубами могла бы вообще не париться, а есть целиком, – большая часть из них умерла на Арене, но не в этом суть, – она ухмыляется. – Капитолий взвалил на тебя непосильную ношу, потому что, как ни крути, ты – ребенок, – Гейл смотрит на нее с неприязнью. – Сколько тебе лет? – спрашивает бесстрашная вторая. – Восемнадцать? Пусть даже двадцать, пусть даже за твоей спиной целая жизнь, полная решенных и нерешенных проблем, тебе нужен отдых. Могу одолжить тебе на время своего массажиста. Иногда он творит чудеса.

Гейл разрывается между желанием поблагодарить ее, ударить или сразу убить.

– Ты очень напоминаешь мне одну нашу общую знакомую, – выдает с загадочным блеском в глазах.

– Я не умею стрелять из лука.

– Я имел в виду Джоанну Мейсон.

– В этом месте есть что-то инфекционное. Кстати, ты со своим пьянством, разговорчивостью и выкладыванием секретной информации мне тоже кое-кого напоминаешь. Хеймитча Эбернети.

– Мы из одного дистрикта.

– Это всегда многое объясняет.

…

Перепалки с парнем затягиваются до самого рассвета. Гейл, проведший неделю в постоянных спорах с правящим составом Капитолия, пытаясь отстоять право встретиться с Китнисс Эвердин, а затем проведший не самую приятную беседу с самой Китнисс, с большим трудом добирается до лифта. Сама Энорабия, выговорившая за одни сутки больше слов, чем за прошедший год, чувствует себя на удивление живой. До звонка ее будильника остается чуть больше часа, и она принимает решение не ложиться спать – все равно толку от такого сна не будет никакого, а мешки под глазами ей закрасят стилисты, если потребуется. Она моет посуду, презирая себя за занятие чисто женскими делами, и поэтому едва не пропускает возвращение Эффи Бряк. Та крадется в собственную спальню, не сняв туфли.

– Вообще-то здесь камеры, – замечает Энорабия, и Эффи резко выпрямляется, впрочем, ничуть не испугавшись. – Мне следует подождать еще и Хеймитча? – не отстает от нее Энорабия.

– Хеймитча? – удивленно переспрашивает капитолийка, и следует, как привязанная, за той, что задала настолько дурацкий вопрос, чтобы добиться объяснений. – При чем здесь он?

– Мне показалось, – вторая легкомысленно пожимает плечом.

Эффи поджимает губы и устраивается на стуле, глядя на то, как Энорабия расставляет посуду на полках, хотя считает это занятие ниже своего достоинства.

– Как прошло твое интервью? – спрашивает чуть мягче. Энорабия неопределенно пожимает плечом. – Я говорила с Томом, он был очень впечатлен. Уверена, Плутарх тоже будет впечатлен, а это значит, что ты все сделала так, как нужно.

– И что же вам нужно?

– О, – Эффи заметно теряется.

– Во что ты всех нас втянула? – Энорабия становится ближе, и Эффи приходится встать. Каблуки позволяют ей сравняться со второй в росте, но никак не в злости и решительности. – Не отпирайся, я знаю, что ты нашла Бити, хотя найти его было нелегко. Знаю, что благодаря тебе Мелларк и его компания узнали о том, что Эвердин жива. Не обошлось без тебя и в процессе пробуждения Эвердин от сна. А теперь, когда все мы собраны здесь, ты будешь делать вид, что тебе ничего не известно? Я спрашивала Бити, но он – крепкий орешек, он таится, потому что еще сам ни в чем не уверен. На его месте я не была бы уверена в тебе. За тобой кто-то стоит, но кто? Ты играешь против Плутарха, но, может, это только видимость? За последнее время я получила столько вопросов, а я нетерпелива, я жажду узнать все ответы.

Эффи перекладывает маленькую сумочку из одной руки в другую и отстраняется от нависшей над ней Энорабии. Поправляет парик, сидящий идеально, рассматривает свои туфли, и улыбается.

– Это шоу – цель моей нынешней жизни. Думаю, после него у тебя не останется вопросов без ответа. Но, – делает паузу, – поверь мне, иногда мы жаждем знания, которое неспособны выдержать.

Энорабия хмыкает.

– О, поверь мне, здесь собрались особенные люди. Они прошли через огонь, воду и медные трубы. И, знаешь, они выжили. Это вошло у них в дурную привычку – выживать в чертовом мире, в котором прежде они не захотели бы даже дышать.

Они одаривают друг друга неприязненными взглядами. Энорабия скалится, лицо Эффи не выражает никаких эмоций, и, в конце концов, капитолийка спрашивает, выбрала ли вторая себе платье на шоу.

– Я буду в красном, – огрызает та, но скорее от неожиданности.

– Оголи плечи. Тебе очень пойдет, – заявляет Эффи и удаляется, уже не пытаясь пробраться в комнату на цыпочках.

Энорабия тоже жаждет дать какой-нибудь «ценный» совет, но Энорабия устала. Поднявшись на свой этаж, и едва открыв дверь в спальню, она слышит противный писк будильника и закатывает глаза. Если шоу ответит на все вопросы, значит, она дождется шоу.

Ожидание тоже стало ее дурной привычкой.

Как и участие в играх, в которых недостаточно просто кого-то убить.

========== ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ, в которой никудышные актеры играют, а никудышные шпионы проваливаются ==========

Уважаемые читатели, при нахождении ошибки/опечатки/не там и не так поставленной запятой, пожалуйста, используйте публичную бету.

Бити с самого начала не понравилась эта идея с записанным на камеру интервью. После того, как Энорабия поделилась с ним впечатлениями о собственном интервью, плохие опасения размножились в геометрической прогрессии. Бити не любит камеры, и не умеет играть в человека, которым не является. Бити немногословен, и чаще всего говорит лишь о собственных проектах, а не о чувствах, которые когда-либо испытывал. Откровенность ему чужда; он не помнит ни одного момента в своей жизни, когда говорил с кем-то по душам. Скорей всего, таких моментов не было до Второй Квартальной Бойни, и всего, что за ней последовало.

– Можешь ничего не говорить, – оптимистично заявляет Джоанна, когда сталкивается с Вольтом за завтраком, – поплачь, – добавляет с обезоруживающей улыбкой. – Зрителям нравятся слезы, – и прикрывает рукой рот, вся такая довольная своей шуткой.

Бити советует ей тщательнее пережевывать морковку, а сам медленно разворачивает блестящий фантик шоколадной конфеты, и едва ли не мурлычет от удовольствия, когда шоколад растворяется на языке. Джоанна поджимает губы, и выходит из столовой, не подозревая, что Вольт терпеть не может шоколад, а мурлычет исключительно из-за удавшейся маленькой мести.

На самом деле, гений не мучается представлениями о том, как это будет. Он вполне собран для интервью, он делает пометки в своем блокноте, по пунктам, которые, как он думает, будут интересны зрителям. Самое интересное он подчеркивает сначала одной чертой, потом что-то вычеркивает, и выделяет двумя чертами лучшие из вариантов. За этим занятием его застает мелкая Каролина, и садится рядом.

– Энорабия куда-то делась, – поясняет она, хотя Бити не спрашивает ни о чем. – По ее мнению, я не должна оставаться в одиночестве на срок больше, чем пять минут. Она думает, что Капитолий перевернут с ног на голову, если я останусь без присмотра. Такое чувство, что без присмотра я примусь за славное дело – восстановление моих прав в качестве наследницы на несуществующий трон, – девчонка отчетливо фыркает, и посматривает по сторонам. Голос у нее довольно приятный, но Бити, даже пытаясь не вслушиваться в ее слова, отвлекается от своего занятия, и мысленно вызывает Энорабию. Хотя Энорабия, скорей всего, не отреагировала, если бы он звал ее по громкой связи Центра, умоляя о помощи.

Каролина отчаянно скучает целых три минуты молча, затем перемещается ближе к мужчине и внимательно читает все, написанное на листе, дыша на ухо Бити. Затем фыркает еще раз с еще большей долей издевки и отворачивается слишком явно.

– Что не так? – не выдерживает гений, когда девчонка едва ли не начинает насвистывать, демонстрируя свое отношение к только что изученному материалу.

– Где? – уточняет маленькая тиранка с невинным взглядом. – Ах, здесь, – показывает пальчиком в сторону листа с множеством зачеркнутых и перечеркнутых строк. – Все не так, Вольт. Что ты вообще знаешь о том, как нравиться людям?

Бити пропускает мимо ушей уже порядком притершуюся к нему кличку и тяжело вздыхает.

– Уверена, ты даже на интервью перед первыми своими Голодными Играми не смог выдать ничего интересного. Ты скучный, – добавляет с нажимом. – Быть может, если ты расслабишься, и не будешь так долго думать о том, с какого слова начать и каким словом закончить, никто не заснет, пока ты будешь говорить.

И маленькая паршивка убедительно давит зевок.

– Я не думаю долго над каким-то интервью! – внезапно вспыхивает неэмоциональный Бити.

– Я вижу, – Каролина пожимает плечом. – Все видят, Вольт.

– Я – не Вольт!

– Не нервничай ты так, Вольт.

– Не хами, – грозно говорит появившаяся в дверях Энорабия. Каролина показывает Бити язык и вздыхает, подходя к своей навязанной наставнице.

– У него ничего не получится, – говорит недостаточно тихо. – Пусть теперь это интервью никак не повлияет на продолжительность его жизни, на фоне остальных победителей он провалится.

– Не хами, – повторяет Энорабия. – А то оставлю тебя с Джоанной еще на сутки.

Вольт чувствует себя почти отмщенным. Каролина пожимает губы и принимается зло ворчать. И смешно размахивает руками.

– Нет, это слишком жестоко! Ты не можешь так поступить со мной! Она курит! Она не знает ни одной нормальной сказки, только какие-то ужасы рассказывает, она сломает мою детскую психику, приучит к курению, из-за нее я пойду не той дорогой…

– Слишком много пафоса, – Энорабия качает головой. – Актриса из тебя плохая.

– Лучше, чем из него, – парирует Каролина и смотрит в сторону Бити. – Удачи, – хочет добавить привычное «Вольт», но осекается, заметив взгляд своей няньки, и с трудом выдавливает, – мистер Бити.

– Перебор, – откликается сам Бити, и, едва дождавшись, когда парочка уйдет, снимает очки, трет уставшие глаза. А потом рвет на тонкие полоски исписанные листы. Девчонка права; ничего хорошего из этого не выйдет. После откровений Энорабии, от которых Том был в безудержном восторге, а сама Энорабия мрачно торжествовала, выглядя убийственнее обычного, ему не стоит и пытаться выделиться. Он находится среди сумасшедших, которые по всем параметрам затмевают его. Он может проанализировать каждого из своих навязанных соперников, и может понять, отчего воспринимает их сейчас как соперников, потому что нет никакого соперничества, но не может не признать своего громкого поражения на их фоне.

Он слишком обычный. Он не может похвастаться своими выточенными клыками. Он не разденется в прямом эфире догола с самым независимым видом. Он не свалится перед камерой с кресла, потому что бессовестно пьян. И чтобы он не сказал, его слова не заставят кого-то перейти на его сторону. Потому что он – не беспощадная Энорабия. Не наглая беспринципная Джоанна. Не Хеймитч, страдающий похмельем и кичащийся степенью своего отчаяния. Не безмятежно собранный и поглощенный своими мыслями Пит.

И, разумеется, он ни разу не Китнисс Эвердин.

Можно сказать, он никто.

И кровь на его руках взялась ниоткуда.

– Только не говори, что на тебя тоже уже подействовало это место, – голос Гейла отрывает Бити от безудержного самоанализа. Хоторн нависает над гением в полном обмундировании, и размахивает двумя руками, пытаясь разогнать атмосферу сумасшествия, которая заполняет все помещения Тренировочного Центра.

– Значит, ты уже со всеми познакомился, – подытоживает Бити.

– О, – Гейл самодовольно улыбается. – Большинство из них мне и до этого славного момента были знакомы. Вчера ночью, – здесь бравый солдат запинается, – или сегодня утром, впрочем, не важно, я поговорил по душам с Энорабией, раз уж она в нашей команде…

– Нет никакой команды, – сдавленно восклицает Бити. – Мы все в чертовой заднице.

Обычно Бити не повышает голоса. Не топает ногами. И не хлопает дверью. Обычно Бити точно выстраивает свою речь, не разбавляя необходимый набор слов водой. Проговаривает все очень четко, вежливо, не повышая голоса. Обычно, но не сегодня. Когда Бити хлопает дверью, Гейл хлопает ресницами и усаживается на диван, перед стопкой разорванных листов, быстро осматривается по сторонам, и берется за голову.

Это место, похоже, на всех влияет самым жутким образом.

…

Наверное, Хеймитч не удивляется, когда Бити заявляется на его этаж без предупреждения. Быть может, Хеймитч и сам не особенно соблюдает всякие там приличия, которые только усложняют отношения между людьми. Конечно, Хеймитч не имеет ничего против мгновенного оказания помощи человеку, оказавшемуся в весьма щекотливом положении. Но Бити заявляется без предупреждения не просто на его этаж, а в его ванну, и не пререкающимся тоном требует (именно требует!) поделиться запасами спиртного.

– Кажется, ты слишком переживаешь по поводу этого интервью, – говорит Хеймитч сконфуженно. – Расслабься. Никто не давит на тебя, никто не заставляет тебя пытаться прыгнуть выше головы…

– Конечно, – Бити взрывается и повышает голос, – никто не давит на меня, никогда не давил! Вы все здесь больные на голову, можете сходить с ума на камеру не заботиться о том, что о вас подумают. А я, признаться, устал думать. Эти бесконечные цифры, какие-то дурацкие проекты, всегда совершенно секретные, о которых нельзя говорить вслух, постоянное напряжение, постоянное молчание, все это доканывает меня. Знаешь, в каком месте я рос? – спрашивает Бити тем же нервным тоном, и резко убирает очки. – О, это было райское место, мой Третий Дистрикт. Представь что-то среднее между помойкой, на которую со всей страны привозят поломанную технику, и кладбище, да, кладбище этой самой техники, – Бити щелкает пальцами, подобрав наиболее подходящий образ своей родины, и улыбается совершенно безумно. – И во всем этом безраздельно царит молчание, от которого у неподготовленных мурашки по коже должны бегать. Всех детей растят однообразно, и, едва они перестают тянуть в рот мелкие детали, их начинают приучать к сборкам самых разных механизмов, к починке сломавшихся единиц техники. Самых одаренных увозят в Капитолий, что бы привозить назад, в Дистрикт, раз в год. На Жатву. И все это – в бесконечном молчании. Молчание сводит всех нас с ума. Жатва доканывает тех немногих, кто еще способен думать не чертежами, а вполне человеческими мыслями.

Бити собирается с духом. Хеймитч, до этого сидевший в остывающей ванне без движения, обреченно думает о том, как несправедлива к нему судьба. В его жизни и без окончательно съехавшего с катушек Вольта неадекватных людей хватало. Так нет же, пришла беда, откуда не ждали.

Внезапно гениальный ученый возвращается в этот бренный мир и с удивлением осматривается по сторонам. Наверное, пытается сообразить, как он оказался в ванной комнате одиннадцатого этажа, в компании голого Хеймитча, теперь почти неприкрытого пушистой пеной. Неловко поправляет очки, затем, полностью осознав неловкость ситуации, очки снимает и подслеповато смотрит по сторонам, будто не может обнаружить дверь.

– Так где, ты говоришь, у тебя спиртное? – спрашивает тихо, рассматривая яркое полотенце, а затем выходит, следуя четким разъяснениям хозяина этажа.

Ему приходится какое-то время подождать хозяина в комнате. Хеймитч появляется в банном темном халате, топает до дивана и обреченно думает о том, что день не задался с самого утра.

– Ты принимаешь ванну, – внезапно отмирает Бити. – Утром нежишься в теплой воде… – уточняет как-то резко и подскакивает на месте от очередной блестящей идеи. – Джоанна знает?

– Проси, что хочешь, – быстро соображает Хеймитч.

– Мне нечего у тебя просить, – Вольт пожимает плечом и оглядывается на уже открытую бутылку. – У тебя и взять-то больше нечего. Ведь нечего же? – и смотрит в сторону Эбернети с явной надеждой, но тот тяжело вздыхает.

– Нас держат здесь на коротком поводке.

Бити и рад бы промолчать в ответ на пустую, по сути, фразу, но ему изменяет обычная сдержанность. Он опять повышает голос, рассказывая о том, как выглядит на самом деле поводок Капитолия. Рассказывает о темных помещениях, в которых ему приходилось работать еще в бытность обычным подростком, о ярком свете, бьющем по глазам, о самом ходовом в дистрикте товаре – очках; зрение у большинства населения ни к черту с самого рождения, а условия работы только усугубляют напасть. Он рассказывает о том, как попал в команду подающих надежду людей, как приехал в Капитолий в компании таких же молчаливых насупленных детишек, которых обучали азам будущих профессий на скорую руку, и участь которых с самого начала была самой незавидной. Капитолий упрямо вырабатывал ресурс, выжимая из них всех все, что можно было выжать, чтобы потом вернуть сломанных людей обратно в дистрикт, без привилегий, с угробленным здоровьем, с растраченными для чужого блага мечтами и лишенных всяких надежд на светлое будущее.

Быть может, Бити повезло с тем, что он избежал незавидной роли никому не нужного ученого. Быть может, Жатва, на которой прозвучало его имя, несколько разнообразила его жизнь. Он умудрился победить на Арене, и талант его стал очевиден. Ему позволили не просто работать над созданием новых механизмов, ему позволили творить. И не в душных темных цехах, а в лабораториях, чистых и светлых, не видя белого света, но и не умирая от голода и сырости. Ни о какой свободе не могло идти и речи, и Бити не знал, каким бы был его выбор, сумей он вернуться в прошлое на Арену, на которой он сделал ток своим орудием смерти. Скорей всего, он поступил бы так, как поступил на самом деле; в сравнении с остальными победителями игр, он не мог жаловаться на насилие. Его честно использовал Капитолий, но Капитолий использует его до сих пор.

– Не думал, что тебя так сильно заденет это шоу, – выдавливает Хеймитч с опаской. Ему страшно представить реакцию стоящего перед ним гения на самую безболезненную фразу, но он не может сдержаться. Он действительно удивлен тому, как на самом деле относится Бити к формальности вроде интервью, когда вокруг творятся другие жуткие вещи.

– И я не думал, – внезапно отвечает Бити, и умолкает.

У всякого человеческого терпения есть предел.

…

Пит старается относиться ко всему происходящему спокойнее, но он не так сильно погружен в собственные проблемы, чтобы не удивляться абсурдности всего происходящего. Хеймитч прокрадывается на четвертый этаж в банном халате, и, выходя из кабины лифта, едва не распластывается на ковре. Будто ожидая автоматной очереди в честь своего появления.

– Хеймитч? – Пит не знает, что и говорить, и молча ждет, когда бывший ментор примет вертикальное положение, охая и вздыхая от натуги. При всем при этом, Пит уверен, что Эбернети трезв.

– Они все здесь сумасшедшие, – говорит между тем бывший ментор и затравленно озирается. – Где Джоанна?

Джоанна поднялась сегодня ни свет ни заря, взяла под руку ничего не соображающую со сна Эффи, парочку запуганных стилистов и отправилась выбирать наряды для шоу. Вид у нее при всем при этом был очень загадочный, да и молчаливость, прежде ей не свойственная, порядком щекотала нервы тем, кто давно ее знал. Услышав короткий содержательный ответ, Хеймитч морщится.

– Чего ты от нее хотел? – интересуется Пит. – Я могу все передать.

Эбернети тоже не слишком-то молчалив. Но и он ограничивается загадочным взглядом и предложение капитолийского переродка игнорирует. Затем запахивает банный халат сильнее, и спрашивает, могут ли их всех сводить здесь с ума с помощью какого-нибудь газа, не имеющего цвета и запаха. Пит пожимает плечом, и тоже озирается.

Атмосфера общей нервозности начинает постепенно передаваться и ему.

…

Когда Энорабия обнаруживает гения, сидящим на кухне с початой бутылкой и без светящегося экрана планшета, она с трудом подавляет в себе желание убедиться в том, что перед ней – прежний Бити, а не переродок, созданный Капитолием взамен сломавшего. Она ничего не говорит, подходит к холодильнику, чтобы проверить его содержимое, как поступают абсолютно все, заходящие на кухню, и, как и все, убеждается в том, что в нем нет ничего интересного. Приходится признать, что открывание непрозрачной дверцы – своего рода ритуал посвящения, и каждый должен его пройти.

К столу Энорабия возвращается вместе с пакетом сока.

– Ты здесь сидишь целый день, – говорит отстраненно.

– У меня выходной, – отвечает Бити без всякого выражения. Его очки валяются на столе, и без очков выглядит очень молодым, очень незнакомым и очень печальным.

– У тебя не бывает выходных, – фыркает Энорабия и устраивается на стуле, вскрывает пакет сока, наполняет им прозрачный стакан до половины. Остальную половину ее питья составляет алкоголь, которым Бити делится только потому, что у него не спрашивают разрешения.

– А у тебя нет ни одной свободной минуты в одиночестве, – парирует компьютерный гений с тем же безразличием. – Где твоя неугомонная подопечная?

– У нее урок рисования, – вторая закидывает ноги на свободный стул, пьет.

– Ты должна быть на тренировке, – следует ответ.

– У меня выходной.

Замкнутый круг. Они пьют, не чокаясь, думая о своем, и молчание становится похожим на саван, под которым и душно и жутко, но который нет никаких сил стянуть со своего одеревеневшего тела.

– Просто мы устали, Вольт.

Вольт морщится, как от зубной боли.

– Сейчас ты должна добавить, что скоро все закончится, – Энорабия пожимает плечом, но все же соглашается. – Хотя мы оба знаем, что ничего не закончится. Ни после шоу, ни после того, что будет после шоу. Это никогда не закончится, и, быть может, продолжится даже тогда, когда мы все умрем. Или нас убьют. Или мы еще кого-нибудь убьем. Игры будут всегда, чертовы игры, от которых нет спасения.

– И все-таки, – вторая делает еще глоток. – Скоро все закончится.

И не смеется.

– Почему ты так много думаешь об этом интервью? – Бити бросает на нее укоризненный взгляд, и Энорабии приходится ответить на незаданный вопрос. – Иногда Каролину невозможно заставить молчать. Она говорит и говорит, и ты либо слушаешь ее, либо сначала сопротивляешься, а потом ломаешься и слушаешь ее. Меня нелегко сломать, – добавляет не без бахвальства, – но меня сломали задолго до того, как она прицепилась ко мне, как банный лист. Так ты ответишь, почему так много думаешь о каком-то чертовом интервью? За него даже баллов не дадут, наверное.

– Во мне внезапно появился дух соперничества.

Объяснение так себе, но сойдет для темных времен.

Джоанна Мейсон может подкрадываться к своим жертвам незаметно, когда хочет.

– Хорошо, Вольт, тогда давай поиграем, – говорит с ядовитой улыбкой. – До этого момента я плевать хотела на это шоу и это интервью, но раз речь пошла о соперничестве… – она игриво подмигивает и бросает пакеты с покупками в угол, почти не слыша возмущенный этим поступком писк Эффи. – Они хотят шоу, Вольт. Они получат шоу, так? – и оборачивается в Энорабии. – Ты не участвуешь.

– Это еще почему? – Энорабия лениво рассматривает Мейсон, не убирая ног со свободного стула, и Джоанне приходится сесть рядом с Бити, но с другой стороны.

– Ты дисквалифицирована за выступление раньше срока.

– Черта с два, – вторая закатывает глаза. – Просто скажи, что я уже выиграла.

– Черта с два! – седьмая отбирает у Бити бутылку. – На что играем?

– На хорошие манеры, – возмущенно говорит Эффи, водружая пакеты с покупками прямо на стол перед Мейсон, и забирает у нее же бутылку. – Тебя не учили, что пить из бутылки некрасиво?!

– По крайней мере, теперь ты не протестуешь против моего пьянства, – усмехается та в ответ.

– Так что получит тот, кто выиграет?

Все собравшиеся на кухне напряженно думают. Пытаются, по крайней мере. Бити слишком пьян, чтобы думать. Энорабия слишком ленива. А Мейсон, кажется, хочет выиграть просто так. Когда на кухне появляется Эбернети, и спокойно выслушивает новый абсурдный спор, он тоже начинает размышлять о том, чтобы ему такое затребовать, но, в конечном счете, так же отчаянно тупит. Пит, которого кухня манит сама по себе, уточняет, кто будет выбирать победителя, и Каролина вызывается быть судьей, но ее кандидатуру все резко отвергают.

– Она – твоя нянька, – Джоанна показывает на Энорабию. – Он – твой учитель рисования, – обстреливает глазами Пита. – И у тебя очевидная слабость к Китнисс Эвердин. И еще очевидная неприязнь ко мне, – и Каролина вынуждена признать правдивость сказанного.

– Разве Китнисс участвует? – уточняет Хеймитч, не скрывая своего удивления.