Текст книги "Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии"

Автор книги: Виктор Пилипко

Соавторы: Джаббар Халилов,Рустам Сулейманов,Юрий Буряков,Геворг Тирацян,Галина Шишкина,Отар Лордкипанидзе,Маргарита Филанович,Юрий Заднепровский,Александр Никитин,Вадим Массон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 60 страниц)

Особый интерес представляет открытие в южном Афганистане в местности Даште-Навур наскальной надписи, выполненной тремя письменностями – бактрийско-греческой, кхароштхи и еще одной неизвестной исследователям (Fussman G., 1974). Знаки этой письменности встречены на серебряной чашечке из сакского кургана Иссык в южном Казахстане, датированного V в. до н. э. Допускается, что эта пока еще не дешифрованная система письма могла быть связана с саками (Лившиц В.А., 1976, с. 165, прим. 14), либо с какой-то другой племенной группой кочевников, сокрушившей греко-бактрийское царство. Установлено, что образцы этой письменности имеются в Сурх-Котале, а также представлены на двух черепках, происходящих один из Халчаяна, а другой – с Каратепе.

Хотя исследователям пока остаются недоступными кушанские архивы, для которых, видимо, употреблялись документы на органических материалах, прежде всего на коже, уже известные памятники письменности позволяют сделать интересные исторические заключения: их относительно широкое распространение свидетельствует о сравнительно широкой грамотности в кушанской державе. Некоторые исследователи полагают, что орудиями письма являлись также заостренные костяные палочки типа стилей, столь часто встречающиеся при раскопках кушанских памятников. Но даже и надписи, сделанные краской или процарапанные по глине, достаточно многочисленны и разнообразны.

Господствующим языком местного населения, видимо, был бактрийский, хотя в буддийских центрах, учитывая язык основных религиозных текстов, широко распространены надписи на кхароштхи и брахми. Вместе с тем примечательно, что даже в этих центрах постепенно устанавливается двуязычие, как об этом свидетельствуют надписи, одинаковые по содержанию и сделанные на одном сосуде, но на двух языках. И, наконец, сам характер письменности, принятой в кушанской державе, указывает на огромную роль эллинских традиций в бактрийской культуре. В это время в Парфии, Согде и Хорезме были распространены системы письма, основанные на арамейской письменности, приспособленной к некоторым лингвистическим особенностям местных языков. Как мы видели, подобное бактрийско-арамейское письмо было создано и в Бактрии, но не получило широкого признания. И в официальных текстах на монетах, и в монументальных надписях на крупных архитектурных памятниках, и в бытовой практике, отразившейся в надписях на сосудах или автографах на стенах пещер, решительно господствовала бактрийско-греческая письменность. Этому способствовала и общая культурная традиция, и политическая преемственность монетных выпусков первых кушанских правителей и, наконец, значительное число более или менее метисированных потомков греческих колонистов, пользовавшихся языком своих предков.

Чекан греко-бактрийского государства был основан на выпуске главным образом серебряных монет аттического стандарта с теоретическим весом тетрадрахмы в 17,1 г и драхмы в 4,27 г. В Северной Бактрии драхма Деметрия найдена в Халчаяне, а серебряная монета Антимаха – на месте древней переправы через Амударью, неподалеку от впадения в нее Сурхандарьи. Более показательны для развития местного денежного обращения находки монет мелких номиналов, изготовлявшихся из бронзы. Такие монеты Евтидема были обнаружены на Дальверзине, в Термезе, на Шордепе, на Шахринау, Агафокла – на Зартепе и Деметрия – в Гиссарской долине.

После падения Греко-Бактрии монеты в Северной Бактрии чеканились по образцу денежных знаков свергнутых правителей как привычных для обращения в местной среде. Так, мелкие номиналы выпускались по образцу оболов Евкратида, причем это происходило, видимо, в течение определенного отрезка времени, поскольку отмечаются разные стадии отхода от первоначального прототипа (Дьяконов М.М., 1950; Мандельштам А.М., 1966б; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981, с. 21). Более многочисленны монеты, выпускавшиеся по типу тетрадрахм Гелиокла, на которых искаженный портрет греко-бактрийского царя постепенно сменяется образом местного правителя или правителей (Массон В.М., 1956; 1957; Пугаченкова Г.А., 1966 б, с. 112–113; Ртвеладзе Э.В., Пидаев Ш.Р., 1981, с. 24–35). Эти монеты явно выпускались на территории Северной Бактрии и особенно широко распространены в долине Сурхандарьи и Ширабада.

С установлением кушанской государственности вырабатываются новые типы монет (Зеймаль Е.В., 1965; 1967), и в правление Кадфиза II происходит монетная реформа, когда в основу обращения были положены золотые монеты весом 8 г, условно именуемые статерами (Массон В.М., Ромодин В.А., 1964, с. 182). Изменился вес и медных монет, причем насчитывается по крайней мере четыре номинала, относящихся друг к другу как 8:4:2:1 (приблизительный вес соответственно 16; 8,6; 4,21; 2 г). Судя по многочисленным совместным находкам монет разных правителей, медная монета из обращения не изымалась и циркулировала наряду с новой эмиссией. В позднекушанский период получили особое распространение мелкие медные монеты с воспроизведением на реверсе алтаря огня, называемые сасанидо-кушанскими. Показательно обилие кушанских монет мелких номиналов на северобактрийских поселениях как городского, так и сельского типа. Так, при раскопках сравнительно небольшого поселения Аккурган в Ширабадском ирригационном районе были обнаружены 152 различные монеты (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 71).

* * *

Кушанские правители носят титул «царя царей». В их распоряжении был разветвленный административный аппарат наместников, традиционно носивших титул «сатрап» или «великий сатрап», а также другого административного персонала. Однако трудно судить, в какой мере государственное устройство кушанского государства приобрело черты централизованной деспотии. Стремление утвердить династийный культ, ярко проявившееся в области искусства, свидетельствует о наличии соответствующих тенденций, но едва ли они зашли очень далеко. Но во всяком случае централизующее начало самих ли кушанских шахиншахов или их наместников, управлявших отдельными провинциями обширного государства, ярко проявилось в целенаправленной градостроительной политике. Развитие ремесел, товарного производства и торговли стимулировали процессы урбанизации Бактрии, и это находило полную поддержку у политического руководства страны как в пору Греко-Бактрии, так и во все последующие периоды. В этом отношении особенно показательно, что в конце II – начале I в. до н. э., когда завоеванная кочевыми племенами страна находилась в состоянии политической раздробленности, развитие ирригации и строительство городских поселений продолжалось даже в рамках тех пяти юечжийских владений, о которых сообщают древние источники.

Все эти особенности социально-экономического развития Бактрии и исторические судьбы страны нашли яркое отражение в ее культуре. Основой ее развития в III в. до н. э. – IV в. н. э. были традиции местной высокоразвитой оседлой культуры урбанизированного облика, генетически восходящие еще к поре бронзового века. В число этих традиций входили прежде всего строительное дело с развитой фортификацией и монументальной архитектурой, а также различные ремесла, в том числе гончарное с набором стандартных форм основных типов изделий. Наряду с этим пластом урбанизированных культур древневосточного облика могут быть отмечены два основных пучка культурных стандартов и стереотипов (Массон В.М., 1979 б; 1980). Это прежде всего распространение эллинистических эталонов, дополненное позднее определенным влиянием римской культуры, а также распространение и адаптация традиций кочевого мира.

Эти черты и особенности могут быть прослежены в самых различных сферах культуры древней Бактрии. Так, три типа погребальных сооружений в разной степени связаны с этими различными культурными традициями. Преимущественно кочевнический характер курганных могильников бесспорен, но наряду с ремесленными изделиями, входящими в состав погребального инвентаря, начинается трансформация и погребального обряда – появляется обычай помещения в рот усопшему небольших монеток. Второй тип – одиночные бескурганные могилы, образующие некрополи различной величины у стен древних городов и поселений, вобрали в себя элементы западных эллинско-переднеазиатских традиций – сопровождение усопшего монетой, обычно помещаемой в рот, и использование глиняных гробов и гробниц с двускатной крышей. Наконец, третий тип – наусы для хранения уже очищенных костей – чисто местное, бактрийское явление, связанное с развитием погребальной обрядности зороастрийских религиозных представлений. Но вместе с тем примечательно сохранение обычая помещать в наусы монеты – явление, явно восходящее к традициям тупхонинского могильника, хотя, может быть, уже утратившее или трансформировавшее свое семантическое значение (табл. CXXIII).

Тот же основной спектр переплетающихся культурных традиций мы видим и в памятниках письменности. Бактрийско-арамейское письмо, пусть редко употребляемое, но все же существующее, – это явно древнее местное наследие Бактрии ахеменидской эпохи. Бактрийско-греческая письменность, официальная система письма кушанской державы – ярчайший пример огромной роли в Бактрии греческих традиций. И, наконец, система письменности кочевых племен (если подтвердится предположение о «сакском» генезисе письменности, третьей версии Даште-Навура), зафиксированная на двух памятниках Северной Бактрии, следует связывать с миром кочевых племен. Культурная динамика, выступающая в тесной взаимосвязи с изменением политической ситуации, впечатляюще выступает и на примере монетного чекана, являющегося определенным отражением политической прокламации. Греко-бактрийская эмиссия – это чисто эллинистическое явление, и сами помещенные здесь изображения греко-бактрийских царей справедливо считаются одним из выдающихся достижений эллинистического портретного искусства. Вторгшиеся кочевники начинают постепенно видоизменять эту традицию, и на одной из групп монет, чеканенных по образцу тетрадрахм Гелиокла, фигуру Зевса на оборотной стороне заменяет верный спутник степного всадника – идущий конь. На монетах «кушанца Герая» (Зограф А.Н., 1937; Давидович Е.А., 1976) и так называемого «безымянного царя», за которым скорее всего скрывается Кадфиз I (Массон М.Е., 1950), мы видим уже изображения царя в виде всадника.

Взаимодействия этих элементов, их взаимопроникновение и взаимовлияние не было постоянно действующей величиной, а непрерывно менялось во времени, каждый раз создавая неповторимый облик конкретной культуры. III–II вв. до н. э. были временем широкого распространения в Бактрии эталонов и норм эллинистической культуры от архитектурных канонов до письменности и языка. Важную роль в этом сыграл и фактор греческой колонизации, столь убедительно иллюстрируемый результатами раскопок Ай-Ханума, и политическое господство правителей греческого происхождения. Но важнейшее значение имело другое обстоятельство, отмеченное М.М. Дьяконовым. Повсюду в Передней Азии, и в известной мере этот процесс в середине I тысячелетия до н. э. распространяется и на Бактрию, происходило развитие городов, торговли, ремесел, городских форм жизнедеятельности, в обществе утверждались новые ценностные ориентации, новые модели поведения. С распространением в рамках империи Александра и его наследников системы полисов эти урбанизированные процессы получили и дополнительные стимулы, и новые формы. М.М. Дьяконов пишет: «Поскольку таким образом местные города вливались в систему полисов, в которых необходимые классу рабовладельцев общественные, политические и юридические институты имели наиболее последовательные и гибкие формы… постольку естественно, что местное рабовладельческое общество испытывало сильнейшее влияние греческой культуры и всех форм греческой жизни» (Дьяконов М.М., 1961, с. 173).

Пока трудно говорить для Бактрии о каком-либо слиянии полисных форм и местных городских организмов, но социально-экономические предпосылки утверждения «греческого идеала» вскрыты исследователем достаточно убедительно. Первоначально в Бактрии, да и в других странах, идет как бы культурный параллелизм, и для греко-бактрийского времени можно говорить лишь о самых начальных этапах культурного синтеза. Так, при чисто эллинской архитектуре Ай-Ханума его фортификация явно местная, бактрийская. Возможно, началась семантическая трансформация и слияние божеств эллинского и бактрийского пантеонов, правда пока еще мало отразившаяся в иконографии известных изображений. Подлинный синкретизм происходит уже в период после падения в Бактрии политического господства греко-македонских властителей; эллинские инновации, прошедшие стадию переработки и адаптации, входят составным элементом в кушанскую культуру.

С нашей точки зрения, для кушанской эпохи, во всяком случае для территории Бактрии, можно говорить в плане культурогенеза о кушанском культурном комплексе (Массон В.М., 1976а; 1979б). Как известно, социологи под культурным комплексом понимают широкую совокупность предметов, учреждений, идей, образцов поведения, функционально связанных с определенным элементом (Щепаньский Я., 1969, с. 47). В данном случае весь кушанский комплекс связан с кушанским городом и с тем широким развитием городской культуры и урбанизации, которое было характерно для этого времени. Кушанский культурный комплекс прямым образом отразился в археологических материалах, в том устойчивом наборе типов вещей, который позволяет нам выделять кушанские слои и ориентироваться в их временных и пространственных изменениях. Формирующийся на халчаянском этапе кушанский культурный комплекс переживает свои расцвет на дальверзинском, в то время как зартепинский этап – это уже его финал и начало трансформации. Специфической чертой бактрийских поселений кушанского времени является широкое распространение форм городского быта, представленных и в крупных центрах, и на мелких поселениях. Вместе с тем можно отметить, что на мелких поселениях, как правило, отсутствуют такие элементы кушанского культурного комплекса, как монументальная архитектура и ремесло.

И кочевнические, и эллинистические традиции сыграли свою роль в формировании кушанского культурного комплекса. Вместе с тем можно наблюдать, как популярные и традиционные формы, привычный стиль и иконография меняют семантику, наполняются новым содержанием. Основные элементы кушанского культурного комплекса, имеющие эллинский генезис, перечислены Г.А. Пугаченковой, которая в их числе называет для архитектуры коринфизированные капители, аттические базы и антефиксы; для скульптуры – дионисийский мотив и образы некоторых божеств, например Афины; для орнаментики – мотивы пальметты и виноградной лозы; для одежды – женские драпирующиеся платья и мантии, хорошо известные по скульптуре и терракотам (Дальверзинтепе, с. 176).

Таким образом, в кушанский период, в эпоху определенной политической стабилизации, культура древней Бактрии достигает наивысшего расцвета, творчески объединяет и перерабатывает разнокультурные начала и импульсы. С V в. н. э. мы наблюдаем упадок бактрийских городов, вызванный социально-экономическими причинами (Массон В.М., 1968) и усиливаемый политической ситуацией неустойчивости и постоянных иноземных вторжении. Приходят в запустенье все основные городские центры, о которых шла речь, – и Дальверзин, и Зартепе, и Кейкобадшах, и Яван. В развитии древней культуры народов Средней Азии подводится на определенном рубеже своего рода итоговая черта.

Глава тринадцатая
Согд
(Г.В. Шишкина, Р. X. Сулейманов, Г.А. Кошеленко)

Согд (Согдиана) – одна из важнейших и крупнейших областей древней Средней Азии. По мнению некоторых исследователей – «сердце Центральной Азии» (Frye R.N., 1971, с. 222). До сего времени продолжаются дискуссии о границах этой области, особенно южных. На основании некоторых свидетельств древних авторов иногда считается, что границы Согда на юге простирались вплоть до Амударьи, что вряд ли справедливо (подробнее см. гл. «Бактрия»). Средневековые арабоязычные авторы Согдом обычно считали долину р. Зарафшан в ее среднем течении. Однако некоторые источники относят к Согду всю долину Зарафшана с Бухарой и Самаркандом, а также и долину Кашкадарьи с городами Кеш и Несеф (Бертольд В.В., т. III, с. 487, 488) (рис. 15).

Рис. 15. Основные памятники Кашкадарьинского Согда (по С.К. Кабанову).

а – поселения эпохи поздней бронзы и раннего железа; б – памятники античной эпохи; в – памятники античной эпохи, перекрытые средневековыми слоями.

1 – городище в Китабе (Каляндартепе); 2 – Кургантепа; 3 – Кенделиктепе; 4 – Джангальтепа; 5 – Аултепа; 6 – Шортепа; 7 – Калаи-Захоки-Марон; 8 – Пирмет-бабатепа; 9 – Коштепа; 10 – Шумлюктепе; 11 – Еркурган; 12 – Касантепа; 13 – Каджартепа; 14 – Касбитепа; 15 – Куня Фазли.

Согласно современным представлениям Согд охватывал долины этих рек, западная граница проходила по пескам, ограничивающим Бухарский оазис, восточная – по предгорьям. Однако высказывалось мнение, что в состав Согда входили и горные области вплоть до Бадахшана (Bernard P., Francfort H.Р., 1978). Согд делился на три района: Самаркандский, Бухарский и Кашкадарьинский. Население всех этих трех районов было этнически однородным и чрезвычайно близким по уровню и характеру культуры. Два района Согда (Самаркандский и Бухарский) располагались в долине р. Зарафшан. Неизвестно, когда река получила это наименование, засвидетельствованное только с XVIII в. Древние греки, появившиеся здесь в ходе завоеваний Александра Македонского, называли ее Политиметом («Высокочтимым»), что служит подтверждением достоверности реконструкции древнего имени реки – Намич (согдийское «славный», «знаменитый») (Лившиц В.А., 1969, с. 61). Свое начало Зарафшан берет из Зарафшанского ледника, принимая в горах воды более 50 горных речек. Выйдя на равнину, Зарафшан уже не принимает притоков, наоборот, интенсивно отдает свои воды для орошения. Ширина долины его – 30–40 км, северная граница ее примыкает к подножью отрогов Нуратинского хребта, южная граничит с адырами Зарафшанского. Большие и малые оросительные каналы, орошающие Самаркандский Согд, берут свое начало в районе выхода реки из гор. Северо-восточнее Самарканда Зарафшан разделяется на два рукава, образующие остров Мианкаль. Длина его 100 км, ширина 12–15 км. Этот остров с древности был самой освоенной человеком частью долины. Границей между Самаркандским и Бухарским Согдом является Хазаринская теснина. После ее пересечения Зарафшан течет к юго-западу и образует конусообразный Бухарский оазис. Не доходя 25 км до Амударьи, Зарафшан теряется в песках (Мухамеджанов А.Р., 1978, с. 19 сл.)

Долина Кашкадарьи расположена между двумя западными отрогами Памиро-Алайской горной системы – Зарафшанским и Гиссарским хребтами.

В верхней ее части, охваченной с востока горами, находится обширный Шахрисябзский оазис, а в нижней, вне горного обрамления, среди степной равнины, сливающейся на западе с пустыней Кызылкумы – другой крупный оазис – Каршинский. Между этими двумя крупными массивами орошенных земель раскинулись степные пространства, в которые вкраплены небольшие участки освоенных еще в древности земель. Лишь вдоль русла реки почти сплошной полосой расположены орошенные земли. Река Кашкадарья образует замкнутый бассейн, питаемый ключевыми водами, ледниками и снегами (Кабанов С.К., 1977, с. 5 сл.)

История изучения. Основным объектом изучения в Согде до недавнего времени оставался Афрасиаб (Якубовский А.Ю., 1940, с. 285–336; Массон М.Е., 1956; Шишкин В.А., 1969а, с. 3 сл.). Первые раскопки здесь начались вскоре после присоединения Самарканда к России, но они были непрофессиональными и не были вкладом в науку. Тогда же было высказано предположение о тождестве Самарканда и Мараканды греческих авторов, описывавших поход Александра Македонского (Шишкин В.А., 1969а, с. 15). Первые научные работы были проведены Н.И. Веселовским, однако они также были незначительными (Шишкин В.А., 1969а, с. 26 сл.). Заложив в течение четырех месяцев более сотни разведочных шурфов, он оставил беглые описания только шести из них.

Значение Афрасиаба для решения больших исторических вопросов по достоинству оценил В.В. Бартольд. Он даже проводил здесь раскопки в 1904 г. Многолетние (1905–1930 гг., с перерывами) раскопки В.Л. Вяткина на Афрасиабе долгое время оставляли его в убеждении о незначительной древности города (Вяткин В.Л., 1927, с. 4). В 30-е годы благодаря энергии И.А. Сухарева при участии Г.В. Григорьева предпринимались разведывательные поездки на памятники в округе Самарканда со сбором материала, фотографированием, глазомерными съемками и картографированием. Обследовались остатки древней стены городской округи – Дивари-Кылмат. Правда, материалов, относящихся к ранним периодам, собрано было немного, и выделить древние памятники не удалось. Важную роль сыграли работы Г.В. Григорьева на городище Тали-Барзу (в 12 км от Самарканда), проведенные в 1936–1939 гг. Время существования древнейшего слоя городища Г.В. Григорьев определил концом первой половины I тысячелетия до н. э. Кроме того, было выделено еще пять слоев, три из которых датировались пределами I тысячелетия до н. э. (Григорьев Г.В., 1940, с. 88–95). Очень скоро выяснилось, что Г.В. Григорьев неправильно датировал ранние слои, однако сам процесс пересмотра датировок сыграл большую роль в понимании характера культуры древнего Согда[55]55
  Ошибочность хронологии Тали-Барзу отмечал С.П. Толстов (Толстов С.П., 1948а, с. 86), А.И. Тереножкин два ранних слоя (ТБ II и III) отнес к I–IV вв. н. э. (Тереножкин А.И., 1950б, с. 156–161). В дальнейшем и эти даты были пересмотрены. Сейчас нижний рубеж Тали-Барзу определяется IV в. н. э. (Шишкина Г.В., 1969, с. 5, 13, 14) или – не ранее второй половины III в. н. э. (Ставиский Б.Я., 1967, с. 22–28).


[Закрыть].

В 1940 г. во время археологического наблюдения за строительством Каттакурганского водохранилища был собран значительный материал для археологической карты не исследованной ранее части долины Зарафшана (Шишкин В.А., 1969 а, с. 115 сл.).

С 1945 г. начинается новый этап в изучении городища Афрасиаб и вообще древнего Согда (Шишкин В.А., 1969б). В этом году была создана Самаркандская археологическая база, руководителем которой стал А.И. Тереножкин. Несмотря на крайнюю ограниченность средств, А.И. Тереножкин сумел собрать (главным образом путем зачисток стенок оврагов, промоин и т. д.) большой и разнообразный археологический материал, а также сумел привести его в систему и построить на его основе периодизацию древнего и средневекового Самарканда, вычленив ряд стратиграфических комплексов (Тереножкин А.И., 1947а; 1950б). Некоторые ошибки археологического и исторического характера объяснялись ограниченностью масштабов археологических работ. В частности, не подтвердился его вывод об упадке Самарканда в первые века н. э. Напротив, на это время приходится один из периодов процветания города. Некоторые выводы А.И. Тереножкина были в сущности догадками, не подкрепленными имевшимся в то время материалом: например, вывод о значительных размерах раннего города (219 га). Только после раскопок 1974–1977 гг. этот вопрос был решен окончательно. В 1950 г. появилась статья М.Е. Массона, посвященная периодизации истории Самарканда (Массон М.Е., 1950а). Подвергая критике ряд положений А.И. Тереножкина, автор в то же время высказал убеждение в глубокой древности города и обратил внимание на существование стены городской округи (Дивари Кундалянг). М.Е. Массон сопоставил ее с упомянутой античными авторами, описывавшими поход Александра Македонского, внешней стеной Мараканды длиной 70 стадиев.

В 1958 г. была организована Афрасиабская археологическая экспедиция (руководители: 1958–1966 гг. – В.А. Шишкин, 1967–1970 гг. – Я.Г. Гулямов, с 1971 г. – Ш. Ташходжаев, с 1977 г. – Г.В. Шишкина). На первых порах сказались трудности изучения городища древнего Самарканда. Нарушенность (вплоть до полного уничтожения) ранних слоев в процессе интенсивной городской жизни привела к скептицизму относительно ранних дат становления города и его первоначальных размеров (Шишкин В.А., 1961), а ошибочная интерпретация фортификационных сооружений давала повод сомневаться в определении поселения первых веков до н. э. на Афрасиабе как города (Пачос М.К., 1966). Только в 70-е годы новые обширные материалы подтвердили сформулированную еще в 40-е годы гипотезу А.И. Тереножкина. Археологические исследования 70-х годов привели к открытию на Афрасиабе древнейшего поселения – предшественника города Самарканда, ранних укреплений его, большого вещественного материала, охватывающего всю древнюю эпоху существования города (Афрасиаб, вып. II; Афрасиаб, вып. III; К исторической топографии…).

Начиная с 50-х годов проводились археологические исследования и в различных районах Самаркандского Согда. В частности, исследовалось Кулдортепе (в 35 км на юго-восток от Самарканда). Здесь были обнаружены находки раннего времени, перемещенные в средневековые слои. Б.Я. Ставиский датирует их первыми веками н. э. (Ставиский Б.Я., 1960), хотя, несомненно, что среди них есть вещи и последних веков до н. э. Исследования разведывательных отрядов Афрасиабской экспедиции (начиная о 1958 г.) дали больше материалов для истории средневекового Согда, чем древнего. Тем не менее, в разных частях долины выявлено значительное число пунктов, обжитых в последние века до н. э. – первые века н. э. В эти же годы проводились исследования и ирригационной системы Согда (Мухамеджанов А.Р., 1975).

История изучения южного, Кашкадарьинского, Согда еще короче, чем история изучения Самаркандского. До революции он почти не привлекал к себе внимания археологов и историков, что в значительной мере объясняется тем, что он входил в состав Бухарского ханства (Кабанов С.К., 1977, с. 7, сл.). Многочисленные руины только иногда отмечались проезжавшими по служебным делам чиновниками и специалистами. В первые годы после установления Советской власти этот район также почти не был затронут археологическими раскопками. Первые археологические разведки здесь были осуществлены в 1946–1948 гг. С.К. Кабановым, А.И. Тереножкиным и Л.И. Альбаумом (Кабанов С.К., 1977, с. 8). В дальнейшем археологические работы здесь проводились в связи со строительством Иски-Ангорского канала и Чимкурганского водохранилища (Кабанов С.К., 1957; 1959б). Особенно активно стали проводиться археологические работы в Кашкадарье начиная с 1960-х годов. Здесь в 1965–1966 гг. работала Кешская археолого-топографическая экспедиция ТашГУ под руководством М.Е. Массона, проводившая главным образом разведки (Массон М.Е., 1973в), активно изучались сельские поселения (Кабанов С.К., 1977; 1981), крупные города исследовались Кашкадарьинской экспедицией Института археологии АН Узбекской ССР под руководством Р.Х. Сулейманова. Особенно активно изучается крупнейшее городище южного Согда – Еркурган, где раскапываются храм, квартал ремесленников-керамистов, укрепления. На основе работ этого отряда была создана стратиграфическая шкала керамических материалов Кашкадарьинского Согда (Исамиддинов М.Х., 1978; 1979).

Также в общем сравнительно коротка история изучения и Бухарского Согда. Первые сообщения о памятниках Бухарского оазиса относятся еще к первой половине XIX в. После 1868 г., когда бухарский эмир был вынужден признать себя вассалом России, территория оазиса стала более доступна для исследователей, но и тогда для изучения памятников рассматриваемой эпохи практически ничего не было сделано. Единственными исключениями, пожалуй, были работы военного топографа Н.Ф. Ситняковского и Л.А. Зимина. Н.Ф. Ситняковский дал ценное описание ирригационной системы оазиса, изучавшего остатки стены Кампирдивал (Кампирак), окружавшей в древности оазис, и произведшего небольшие по масштабам раскопки в ряде мест (подробнее см.: Шишкин В.А., 1963, с. 13, сл.). Л.А. Зимин в 1913–1915 гг. совершил несколько рекогносцировочных поездок по Бухарскому оазису, главным образом по восточным и западным окраинам (Шишкин В.А., 1963, с. 15).

Первой значительной работой советских археологов в оазисе была разведочная экспедиция Государственного Эрмитажа и Узкомстариса под руководством А.Ю. Якубовского в 1934 г. (Якубовский А.Ю., 1940). Для рассматриваемой в данном томе исторической эпохи, впрочем, экспедиция сделала сравнительно немного (Шишкин В.А., 1963, с. 10). Исследование стены Кампирдивал в 1934–1935 гг. проводил В.А. Шишкин. Им тогда же был открыт ряд памятников, в том числе и ныне знаменитый – Варахша (Шишкин В.А., 1963, с. 16). Несколько позднее было проведено разведочное обследование ряда памятников античного времени к западу от Варахши – Баштепинская группа памятников (Шишкин В.А., 1956; 1963, с. 139 сл.; Жуков В.Д., 1956а), а также начаты раскопки на Варахше (Шишкин В.А., 1963).

После Великой Отечественной войны возобновилось исследование Варахши, продолжавшееся до 1954 г. (Шишкин В.А., 1963), проводились раскопки на ряде памятников, таких, как Кызылкыр (Нильсен В.А., 1959). Очень важную роль сыграли исследования древней ирригационной сети оазиса (Мухамеджанов А.Р., 1978). Одновременно проводились раскопки на ряде античных памятников Бухарского оазиса. Особенно важную роль сыграли стратиграфические раскопки на городище Ромиш (Сулейманов Р.Х., Ураков Б., 1977; Ураков Б., 1982), позволившие создать стратиграфическую шкалу керамики Бухарского оазиса. Для исследования кочевников, обитавших на окраинах Бухарского оазиса, много сделано О.В. Обельченко (Обельченко О.В., 1956).

Основой хронологии и периодизации культуры Самаркандского Согда служит схема, разработанная А.И. Тереножкиным в 40-е годы и опубликованная в 1950 г. (Тереножкин А.И., 1950). Относительная хронология сложилась в результате наблюдений над стратиграфией Афрасиаба, абсолютные даты определялись с помощью сопоставления с иными комплексами (чаще всего территориально удаленными). Относительная хронология слоев, предложенная А.И. Тереножкиным, в сущности с того времени не изменилась. Абсолютная хронология уточнялась по мере накопления материалов (как с Афрасиаба, так иных, привлекаемых для сравнения). Особенно важным было изучение наконечников стрел, датируемых комплексами скифо-сарматского мира. Гораздо более серьезным модификациям должна быть подвергнута та часть периодизации, которая связана с историческими, культурными и этническими изменениями в Согде. И схему А.И. Тереножкина и последующие попытки ее исправить (Кабанов С.К., 1969, с. 194) вряд ли можно признать удачными. Из этой схемы можно взять определение только некоторых периодов («эллинистический», например), в то же время определение других периодов оказывается (в свете новых материалов) либо сомнительным (например, «древнесогдийский» – VI–IV вв. до н. э. или «позднесогдийский» – V–VII вв. н. э.), либо вообще неоправданным (например, «кангюй-кушанский»).