Текст книги "Подземелье (СИ)"

Автор книги: Ваня Мордорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 110 страниц)

Все же, несколько раз в год она выходила в племя, приходилось. И в такие моменты, оказавшись очень близко к центральной площади, она очень хорошо ощущала Предка.

Так его называли все, – она же, ощущала это существо как нечто другое. Как постепенно разлагающуюся и неспособную наконец умереть тварь.

Он должен был умереть, должен. Те остатки запахов, которые доходили до нее, говорили об этом, – запаха падали и мертвечины она знала хорошо.

Однако шли годы, а этого не только не происходило, но и наоборот, – запах тлена и разложения лишь уменьшался.

А сейчас ОН проснулся.

Она услышала не только вдох – она почувствовала холод, который сковал всю пещеру тонким, невидимым пятном, с каждым мгновением расползающимся все шире.

Когда вокруг все начали умирать, она не сразу это осознала, не сразу поняла.

Прошло несколько мгновений, и в воздухе что-то начало меняться, что-то уходило навсегда. Что именно уходило, стало ясно через несколько мгновений. Уходила сама жизнь. Она высасывалась отовсюду, и тут же исчезала как бездонной пропасти.

Чем ближе холод добирался до ее части пещеры, до Окраин – тем сильнее она чувствовала эту неизбежную смерть.

Кругом наступили тишина и безмолвие. Везде. Почти одновременно.

Прежде нее, этот цепкий холод, высасывающий жизнь забрал ящеров-охранников. Они умерли почти мгновенно и их запах тут же изменился. Незримое прикосновение смерти накрыло их и дошло до нее.

Прата ощутила цепкие пальцы существа, которое убивало гоблинов племени одного за другим. Большинство из них она даже не знала, и не узнала бы никогда. И все равно ее бросило в дрожь от происходящего кошмара, который она чувствовала острее и болезненнее нежели любой гоблин.

Ее убило медленнее, чем остальных, и чуть позже. Просто из-за того, что она находилась почти на самом краю пещеры. Дальше всех остальных.

Леденящий холод вечности заморозил ее сознание, которое влилось туда хрустальным, ничего не понимающим осколком, лишенным всякого намека на разумную мысль.

****

Сурия стала слепой по собственному выбору. Должность живого жребия племени считалась почетной. И пусть работа не отличалась особой сложностью, но от этого решения зависела вся дальнейшая жизнь. Потому что пути обратно не было.

Сделавшись жребием, девушка, – а это всегда должна была быть девушка, – лишалась глаз навсегда.

Поначалу ей было страшно и больно. Больно – когда вырывали глаза, страшно – когда пришло осознание, что она стала слепой навсегда, и больше никогда не увидит этот мир.

Настойки и зелья делали свое дело, убирали пульсирующую в глазницах боль. А через неделю боль исчезла уже сама. Остались лишь пустые глазницы. Временно пустые. Скоро в глаза ей вставили два идеально подобранных камня, один с символом жизни, другой с символом смерти. Ее векам поначалу было больно, но со временем они загрубели, и вообще не ощущали вставленных камней.

Потом она училась вращать камни. То, ради чего все и было нужно.

Руки первые разы слушались плохо, скорость была недостаточной.

Важно было вращать камни настолько быстро, чтобы даже Охотник бы не усмотрел, где и какой камень лежит.

Постоянные тренировки и несколько лет потраченного времени дали ей небывалую сноровку. За ее руками было невозможно уследить. Даже ее предшественница была не способна на такую запредельную скорость.

Сурия знала эти два камня, которые решали судьбу детишек – идеально. Каждую щербинку, царапинку, выемку, хоть посторонним и казалось, что они идеально гладкие, она знала – это не так.

Кроме того, один был более гладкий, другой более твердый. Сурие даже не нужно было щупать низ камня, где выбиты символы, чтобы знать что там выцарапано – крест, или овал. Ее ладоням это и так было понятно.

Наверное, первые несколько десятков лет она ничего не чувствовала. Камни как камни. Ничего особенного.

Только потом, через десятки лет, она поняла, что камни – это нечто большее.

За внешней простотой скрывались символы жизни и смерти. Крест – смерть, круг – жизнь.

Она начала чувствовать это сначала руками, а затем и всем телом целиком. Камни обладали силой. Один был воплощением смерти. Тяжелый, темный, его тяжесть отдавливала руку почти до онемения. Черная клокочущая субстанция по недоразумению заключенная в камень.

Второй же…воплощение жизни. Не менее страшный – он словно пытался прорасти в ладонь, такой всеподавляющей жаждой жизни обладала энергия заключенная внутри него. Сурия не знала, что лучше – всепожирающая жизнь или всепоглощающая смерть.

Конечно, ошибки случались: иногда она отправляла ребенка с символом Жизни на Испытание, и наоборот, с символом Смерти домой, к матерям. Так она проверяла свою теорию. И конечно же ребенок отправленный домой, через непродолжительное время умирал, а ребенок отправленный на Испытание выживал.

Но делала она так не часто. И не видела в этом никакого нарушения своей функции в племени. Все честно. Она жребий – она и решает.

Теперь же, через две недели после последнего Испытания, она ставила себе другое задание – гадать на случайных прохожих племени.

От взрослых Охотников и детей, до женщин и глубоких стариков.

Она начала гадать не делая никаких различий, и не ставя никакой цели. Просто узнать, кого ждет смерть, а кого жизнь.

Иногда, когда мимо нее проходили женщины, – дети, даже Охотники, она, к их страху, начинала гадать на камнях. Вид этой слепой старухи перебирающей камни в каждом вызывал потаенный страх.

Жизнь или смерть. Она крутила, крутила, крутила. Пока камни не сливались в одно сплошное кольцо непрерывного движения – так быстро двигались ее руки для стороннего наблюдателя.

На каком камне остановится рука, такая судьба скоро и ждет случайного прохожего.

Ее охватил небывалый азарт.

Целый день она гадала и…подумала что либо в ней, либо в камнях произошел слом.

Она ни разу не вытащила камня со знаком жизни.

Она раз за разом крутила камни, руки. Но результат был один. Смерть. Смерть. Смерть.

Даже ее, – любившую такие мрачные прогнозы, – это испугало.

Она остановилась на сотне. Сотня смертей.

Сурия застыла, пытаясь понять такую странность.

Такого никогда не бывало ранее, а прогнозы…она знала, что прогнозы ее всегда сбывались. Проверить это у нее была вся жизнь, которая подтверждала неумолимость и безошибочность ее прогнозов.

Пару часов она не решалась прикоснуться к камням. Было страшно.

Неужели она потеряла способность предсказывать? Не может быть! Невозможно!

Но как тогда объяснить такой безоговорочно одинаковый и роковой конец для всех.

Наконец, – она рискнула сделать то, чего никогда не делала, – предсказать на себя.

Немного дрожащими поначалу руками она начала крутить камни.Вот теперь нужно завращать камни с такой скоростью, чтобы даже она не знала какой камень где, чтобы все было случайно.

Смерть. Жизнь.

Быстрее!

Смерть. Жизнь.

Еще быстрее. Еще быстрее.

Руки все еще четко различали, где какой камень. Круговорот завертелся невозможно быстро.

Стоп!

Рука легла на камень.

Смерть.

Липкий страх покрыл ее душу.

Камень ведь означал не просто смерть, а всегда скорую смерть.

Она сидела неподвижно, не в силах пошевелиться. Она всегда думала о смерти других, и никогда о своей.

Поверить в то, что она ошиблась, в то, что камни врут, она не могла – это значило бы бессмысленность всей ее жизни и веры.

Для нее проще было внутреннее примирение со смертью.

Значит скоро – подумала она.

Совсем скоро она услышала ВДОХ и все поняла. Десяток мгновений прошло, прежде чем пришла смерть. И все равно она пришла слишком быстро, чтобы ее осознать. Но кое-что все же успело проскочить в ее сознание, прежде чем жизнь силком вырвали из тела. Одна маленькая, торжествующая мысль.

Я не ошиблась. Они все умрут.

С улыбкой на устах ее тело высохло, моментально превращаясь в замерзшую мумию.

****

Водонос, посылая проклятья тупому старику, который увел куда-то детей, нахлестывал плеткой по ящерам, стараясь одновременно, чтобы бурдюки с водой не повылетали за борты телеги.

Слазить и затевать драку он не хотел.

Дети как будто не боялись старика, но это ничего не значит. То, что он увидел там детей Охотников, лишь подстегнуло его решимость во всем разобраться. Правда, с помощью стражи, а не самому.

Детей никогда не пускали к источнику. Из-за опасностей, которые все же могут их подстерегать.

Водонос Мхар не сразу заметил, что стало значительно холоднее.

Минут десять он проехал, прежде чем понял что стало вдруг действительно холодно. Так холодно, что начало сводить ноги и руки.

Что за ерунда!

Какой-то плотной одежды гоблины не носили, а водонос так и вообще ездил в одной только длинной безрукавке.

Еще больше он удивился, когда начал замечать по стенам, на полу какой-то белый налет, а изо рта начали выплывать облачка белого пара.

Да и ящеры стали почему-то тяжелее дышать и сбавили темп. Однако, спешить было уже некуда. Вот он – выход из тоннеля, вот она – родная пещера.

Кое-что впереди заставило Мхара затормозить, а после совсем остановить ящеров.

Он увидел два тела. Вернее…ему показалось, что это тела.

Спрыгнув с телеги он подошел поближе.

Стражи!

Вернее то, что когда-то было ими. Узнавались доспехи, тела же разлетелись на куски, будто были глиняной посудой.

Боже! Как же холодно! – вновь подумал Мхар.

Он сделал еще несколько шагов в пещеру, внутрь. Его поразила мертвая тишина, стоявшая в ней. Он не слышал ни одного живого звука. Единственными звуками оставались его осторожные шаги.

Мхара начинало бить дрожью от холода, а потом и от резко нахлынувшего страха, когда он увидел сотни других тел.

То, что было когда-то телами. Высохшие лица. Детей, стариков , женщин. Всех изгоев, но какая уже разница.

Все мертвы!

Значит те дети не врали, и старик – тоже.

Это действительно настоящий кошмар.

Пока глаза Мхара воспринимали, вернее пытались воспринимать реальность, сознание раз за разом отказывалось принимать ее, верить в увиденное.

Еще полчаса назад он уехал не спеша за водой и все было в порядке. Все было хорошо. Все были живы. А теперь все мертвы.

Как это возможно?!

Он ступил еще десяток шагов в пещеру даже не думая о том, куда и зачем идет. Он просто хотел увидеть, остался ли кто живой?

Потому что если не осталось никого…

Он не хотел думать об этом. Не могло быть так, чтобы от всего племени остались только те дети и старик.

Не могло. Просто не могло. Это невозможно.

Он сделал еще десяток шагов пока ноги вдруг не отказались шевелиться. Просто вмерзли в пол.

Что за?!..

В следующее мгновение он увидел какую-то фигуру в сотне шагов от себя: высокая, мерцающая голубым сиянием.

Послышался щелчок и жизнь из него высосалась, оставив после водоноса Мхара, просто высушенную безжизненную обледенелую статую. Он не почувствовал пришедшую смерть.

Мхар даже не понял, что умер.

Глава 44

Пробуждение Тархана было очень медленным и постепенным. Словно сила помогающая ему спать, понемногу исчезала, частица за частицей. Пробуждалось лишь тело, ведь сознание его, ни на миг не засыпало, просто пребывало в особом состоянии созерцательности и медитации, которое было сродни прорыву на новую ступень понимания всего сущего.

Покидать это устоявшееся состояние ему совсем не хотелось. Мир в этом состоянии воспринимался пятнами, энергетическими сгустками, такими же виделись и живые существа. Зрения у него сейчас не было. Глаза попросту отсутствовали, рассыпались трухой. Но даже будь они функционирующими, только мешали бы. В данный момент, в этом состоянии познания в котором он пребывал, зрение было помехой его чистым мыслям.

Сознание все еще продолжало плавать в сером мире с разноцветными огоньками, беспрестанно вспыхивающими и гаснущими. Часть огоньков были бездушными, почти бессознательными сгустками жизни, но часть...часть являлись разумными, осознанными существами. Благодаря воздействию на некоторые из этих осознанных огоньков – чужих сознаний, он мог поддерживать себя, вернее свое тело в полубессознательном, дремотном состоянии. Ведь маленькие осознанные существа выполняли его волю, сами толком об этом не подозревая. Воздействовать на них оказалось очень легко.

Гоблины – так они назывались, всплыло вдруг в сознании соответствующее слово.

Но даже за это воздействие на других, отвечали осколки его сознания, а не он сам, не ядро сознания.

Расколоть сознание перед погружением в сон было просто – для этого он использовал печать Запертой Открытости, основой которой служили специальные камни с помещенными в них частицами его тела. Расколотость сознания, позволила разделить выполнение задач, сделать так, чтобы центральное ядро его сознания даже не знало, что в то же самое время выполняют осколки.

А задачей осколков, было поддерживать нерушимость и беспробудность тела, выбирая для этого подходящие методы воздействия на реальность.

Для Тархана это стало не просто дерзким экспериментом – это было нечто большее. Он рисковал всем, собой в том числе. И пойти на такое не смог бы никто из тех, кого он знал. Ни один из культиваторов ближайших Сект не рискнул бы отправиться в Подземелья и запечатать себя там с помощью такого экстравагантного и несомненно опасного метода, какой использовал он. А уж если бы они узнали, что нужно для этого расколоть сознание…Да большинство из них хватил бы сердечный приступ. Как же! Бесценная нерушимость собственного сознания. Методы им используемые были слишком нетрадиционными, но они такими стали из необходимости. Совмещение несовместимого.

А что еще остается делать в такой дыре как этот мир, где энергии настолько мало, что ни о каком достижении уровня выше Формирования Ядра не может быть и речи. А это значит, что жить больше тысячи-другой лет просто невозможно – ядро рассыплется прежде, чем ты умудришься каким-то чудом прорваться на новый уровень. О качестве самого Ядра и речи вести не стоит: на деле это было жалкое подобие настоящего Ядра, и вполне естественно, что прорыва на новый уровень выдержать оно не способно.

Однако, на деле существовало множество методов развития. Вот только знающие их культиваторы молчали.

К сожалению Тархана, узнал он об этом слишком поздно, уже после того как не одну сотню лет культивировал с помощью традиционных методов, убежденный, что другие методы, как его и учили, приведут к печальным последствиям.

Старость надвигалась, а прорыва на следующую ступень и близко не предвиделось, как, впрочем и у других культиваторов одного с ним поколения. Тогда-то Тархан и стал искать другие способы стать сильнее.

Но каждый способ требовал отказаться от всего полученного за столетия практики.

Тархан сделал то, чего не сделал бы никто. Разрушил Ядро, разрушил Меридианы и сделал свое тело, вернее свои кости вместилищем энергии. Противоестественная техника. Техника, которая при успешном применении делала из культиватора долгоживущее существо, мало напоминавшее человека, правда и на культиватора это существо было уже непохоже.

У Тархана выбора не было – старость подбиралась все ближе, и уже стояла у самого порога. Просто так принять смерть он не мог, не после того, как стал культиватором именно для того, чтобы ее избежать. Поэтому решимости пойти на какой угодно способ чтобы обмануть смерть, у него имелось более чем в избытке.

Однако он даже представить себе не мог, что на преобразование тела уйдет несколько тысяч лет и что все пройдет без неприятных неожиданностей...почти.

То, что он достиг своего нынешнего этапа трансформации тела – было сказочной удачей, потому что сойтись должно было так много факторов, что даже когда Тархан планировал все, ему казалось это нереальным, невозможным. И все же...вышло, пусть и не так как он себе представлял.

Одного он не учел в своем планировании – что перестанет быть разумным существом как таковым, станет чем-то другим, измененным, и не культиватором, и не смертным. Иной. Однако, о таком заранее не думаешь, не веришь в предупреждения, которые дают Старшие. Да и если б он знал заранее об изменениях, все равно ни за что бы не отказался от возможности жить, пусть и в таком извращенном виде.

Существование и жизнь в течении этих двух тысяч лет оказались сложным испытанием. Находиться запертым в тюрьме из тьмы и не в силах шелохнуться иначе весь процесс пойдет насмарку, оказалось совсем непросто, особенно поначалу.

Связь с телом постепенно исчезла, а все процессы как в теле, так и в сознании, с каждым годом все больше замедлялись и замедлялись. Пока не остановились окончательно, погрузив его в состояние Ложной Смерти, первой части ритуала.

Пребывая в этой тюрьме из тьмы, в которою он сам себя же и заточил, Тархан бессознательно начал переосмысление всего того, что делало его человеком. Первыми исчезли эмоции. Когда ты почти труп им просто нет места. И особенно остро это чувствуется, когда тело не терзает тебя, не диктует тебе свою волю, не влияет на тебя так сильно. Именно оказавшись по сути без воздействия реакций собственного тела, Тархан остался действительно наедине с собой.

Тархан, и собственное сознание, которое он начал изучать как нечто совершенно не знакомое. Нужно было по-новому взглянуть и на то, из чего он состоял, на все те кусочки личности, которые и составляли его Я.

Отсечь эмоции, – было лишь первым этапом. Но даже первый этап занял время. Много времени.

Понять насколько эмоции и чувства лишний сор, загрязняющий его сознание, было непросто. Понять, что они лишь придаток для смертных существ, мешающий, препятствующий постижению истин и переходу тела и сознания на новую ступень. Потому что без изменения сознания, управлять новым телом было бы невозможно.

Теперь, через века в течении которых он отсекал эмоции, сознание Тархана наполняло всепоглощающее равнодушие. Это придавало удивительную, кристальную чистоту мыслям. Он мог блуждать по своему сознанию, и по своему спящему телу, как по просторному дому, проверяя его состояние, и отслеживая неполадки.

Его тело усохло и затвердело, но так и должно было быть. Зато обрело особое могущество сознание. Обрело особый взгляд.

Он окинул внутренним взором пещеру в которой находилось его тело. Никакой пещеры он конечно не видел, и не мог видеть, зато видел тьму наполненную десятками тысяч крохотных огоньков. Создания, которые устроили вокруг его усопшего тела свое обиталище. Вернее, пойманные в его ловушку и вынужденные выбрать эту пещеру как единственно возможное пристанище, от самых маленьких насекомых, до невысоких существ обладающих признаками достаточно слабого разума, – гоблинов.

Тархан был как огромный водоворот, затягивающий в себя всю мелкую и неопасную для себя живность и одновременно отпугивающий крупную. Для него гоблины не сильно отличались от насекомых – те же огоньки, только жизненной энергии в них было чуть больше и в голове крутились примитивные мысли.

Физически воздействовать на окружающий мир он не мог – это бы разрушило весь смысл этой многовековой медитации. Поэтому было так важно, чтобы осколки его сознания справлялись с поддержанием его искусственного сна сами, направляя мысли окружающих его существ в необходимую сторону.

Параллельно на практике совершалась еще одна его идея – чем больше расколотых частиц сознания, тем больше вещей они смогут познать независимо друг от друга, и когда сознание вновь объединится, то шанс осознать новые истины будет выше.

Главным препятствием в переходе на следующую ступень, было именно осознание новых, неизвестных до того истин. А для превращения в Нетленного, Тархану нужно было не просто пересмотреть свой взгляд и отношение к жизни и смерти, а и полностью перестроить свое понимание этого фундаментального понятия и себя как мыслящего существа. Стать другим.

Ключом для него оказалось равнодушие, чем дольше он спал, тем большее равнодушие в нем росло к жизни вокруг. Это было не сознательное Превращение.

Наблюдать за огоньками окружающими его, за их тысячами, безучастно оказалось невозможно. Потому что он знал, что всё это огоньки жизни: где-то помельче, где-то побольше, но все бесценные жизни.

Вначале, Тархан не обладал таким невероятным сенсорным восприятием, оно появилось через первую сотню лет сна, когда он в кромешной тьме пытался уловить хоть что-то. Что-то кроме себя.

Бесконечная непроглядная тьма окружала его сознание, и только каким-то особым внутренним ощущением, он чувствовал уходы и приходы жизни, но вначале лишь смутно. Они ощущались как тепло, а затем как резкий, остужающий холод. Каждый раз наблюдая за чужими жизнями, в Тархане неожиданно возникало неприятное до дрожи чувство невыносимой потери, и не менее часто, чувство обретения. Каждый раз душа выворачивалась наизнанку от этой чужой смерти. И пусть радость тоже была, когда рождалась новая жизнь, все же, перебить тяжесть ощущения смерти она не могла.

Жизнь и смерть. Именно постоянное ощущение этого бесконечного возобновляемого процесса и начало обострять его чувства до предела.

Окружающая его первую сотню лет тьма стала заселяться крохотными сгустками энергии – гоблинами, насекомыми, зверьми и просто растениями.

Теперь он мог буквально наблюдать как зарождение жизни, так и ее угасание, а не просто смутно чувствовать как в прежде. Бесконечное болезненное сопереживание каждой частичке жизни было возможно лишь вначале – первую сотню лет, не больше. Дальше в нем огромным всепоглощающим комом росло равнодушие. Чужая, короткая жизнь перестала обладать для него какой-либо ценностью. Если жизнь этих существ так коротка – то велика ли разница, раньше они погибнут, или позже? Ведь для них итог все равно один, другого пути им не дано.

Более того, даже собственная жизнь, к которой он так трепетно раньше относился, что даже пошел на такой противоестественный ритуал, – перестала казаться столь ценной как прежде.

Все потому, что ушел страх смерти. Смерть, – понял он, – лишь одна из ступеней, неизбежная часть жизни, без одного не бывает другого, их взаимосвязь неразрывна, и глупец тот, кто думает иначе.

И он был глупцом раньше.

Именно отсюда, из этих новых мыслей он осознал всю глупость своих прежних суждений, на которые так сильно влияли эмоции смертного тела. Главное, – понял он, – от чего за эти сотни лет он избавился. Без эмоций разум мог оценивать вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими какими кажутся подслащенные и искаженные всплесками эмоций.

Но даже эта необходимость избавления от эмоций заняла много времени. Возможно, окончательно они ушли из его сознания через тысячу лет. Все это время он методично выковыривал, вырывал их из себя. Перерабатывал болезненные воспоминания о неразделенной любви, несправедливости, обидах и наоборот – об торжествующей мести. Все это теперь не имело ни малейшего значения.

Только собственное развитие и продолжение жизни имело значение. Но имело лишь как сопротивление существующему порядку вещей. Потому что несмотря на отсутствие страха смерти, Тархан умирать не собирался, наоборот, – теперь, когда его тело изменилось, он понял что поглощать жизнь других существ вполне его устраивает. В этом нет ничего такого, ничего особенного. Будто он просто взял, и пошел поесть. Никаких эмоций и сожалений.

А то, что по пробуждении так и придется существовать, пожирая других, он и так знал. Потому-то этот способ развития, который уже не имел ни малейшего отношения к традиционной культивации, и был запрещен когда-то давно. И именно поэтому, из-за его абсолютной бесчеловечности, далеко не все могли бы ему следовать. Только такие как он, лишенные иллюзий, надежд, разочаровавшиеся в обмане Старших, готовые на все, ради продолжения своей жизни, в каком бы виде она не продолжалась.

В один из моментов, – он не мог точно сказать когда, – он ощутил совершенно забытое им ощущение. Ощущение медленного пробуждения. Было слишком рано для пробуждения. Он успел пройти трансформацию сознания, но полная трансформация тела еще не успела завершиться.

Когда-то раньше он бы ощутил злость, лютую злость за срыв планов. Сейчас же...он не чувствовал ничего. Случилось…и случилось.

Гладь поверхности его сознания была непоколебима. Случайности конечно происходят. Это неизбежно. Очевидно, – понял он, – произошла какая-то досадная случайность. Случайность, которую невозможно было предусмотреть.

Прошло несколько мгновений и ему будто бы захотелось закашлять, это нестерпимое желание заполнило его тело заставляя проснуться. Тархан впервые за тысячи лет вдохнул. Вдох, полный жуткой боли, пронзившей каждую клеточку его тела. Через мгновение он закашлялся.

Боль, вновь вспыхнувшая в почти что мертвом теле заставила его выгнуться дугой. Если бы он мог, то закричал бы во все горло срывая связки. Но это было невозможно. Усохшее тело было неспособно на такое.

И несмотря на всю эту боль в теле, мысленно, он приветствовал ее почти радостно.

Да, – подумал он, приветствуя боль. Боль – это значит, что он снова жив, что тело снова подчиняется ему. Оно пробудилось хоть трансформация и не закончилась полностью.

Почти одновременно с этим вдохом к нему внутрь, в ядро сознания, устремились осколки, пылинки, частицы, которые были отправлены познавать, узнавать, влиять, и, самое главное, которые все это время были частью печати вокруг пещеры.

И теперь совсем другая боль пронзила сознание. Боль единения. И нестерпимо ослепительный свет разогнавший прочь вековую тьму, которая окружала ядро его сознания.

Сознание расширялось, возвращаясь в свое исходное, цельное состояние. Одна за другой, разделенные прежде частицы стыковались, всасывались в него, они, в отличии от ядра сознания не были ограничены, изолированы, они могли воздействовать, видеть, смотреть, запоминать реальность вокруг.

Тьма видений, картинок и образов входила в него. Требовалось время, чтобы этот бешеный бурлящий поток не нарушил спокойствие ядра сознания.

Сохранять отстраненность – вот что было главным.

Не нарушать достигнутого за тысячелетия состояния. А что это за состояние Тархан сам еще до конца не понял. Для конечного осознания этого требовались все его частицы. Тогда он станет вновь собой. Тогда поймет достигнутое за тысячелетия. Потому что все это время он был разорван на части, и… как сразу понял в момент единения – неполноценен.

Вихрь образов и воспоминаний попытался вывести его из себя, нарушить спокойный поток мыслей.

Не вышло.

Он раскладывал каждый образ на составляющие, на фрагменты, детали, и впитывал в себя.

Так один за одним. Время переваривания не играло никакой роли. Он не спешил.

Пробуждение не происходит мгновенно. Видения наполняли его. Он наблюдал жизнь племени, попавшего в его ловушку. Но только фрагментами. Частицы сознания отработали как следовало. Они обеспечили ему более чем тысячелетний сон.

Через тысячу мгновений, где мгновением измерялось поглощение отдельного осколка сознания, – он открыл глаза.

Тьма.

Да…ему только показалось, что он открыл глаза. Его глаза на самом деле давно рассыпались прахом. Остались лишь кости и усохшая плоть. Которая, тем не менее, может и должна наполниться жизнью.

После первого полноценного вдоха он ощутил жажду.

Такую дикую жажду, которой никогда не испытывал и не чувствовал. Особенно остро это ощущалось после тысячелетнего сна, где никаких телесных потребностей просто не существовало.

Почти в тот же миг пробуждения он почувствовал жесткие рамки тела, о существовании которых прежде даже не задумывался. Его сознание вновь оказалось заковано в темницу – тело.

Снова ощущать себя в этом слабом, неповоротливом теле было неприятно. Даже как им пользоваться, он вспомнил не сразу. Слишком уж долго оно лежало неподвижно. Голову сдавило тисками. Внешний мир сразу напомнил о себе болью.

Короткое волевое усилие и он снял реакции тела на боль. Теперь он так мог.

Он сделал еще несколько глубоких вдохов, не таких как первый, содрогнувший пещеру до основания, – а неслышных никому.

Силы…Ему нужна была жизненная энергия, которую настойчиво требовало высушенное временем тело.

Да, – вдруг вспомнилось ему, – именно для этого он и сделал ловушку для такого огромного количества живых существ, чтобы в момент пробуждения, было откуда взять силы на восстановление тела. Частично измененное тело требовало колоссальных вливаний энергии.

На мгновение он сосредоточил все свое внимание далеко вокруг себя, пытаясь почувствовать каждое существо в пещере. Всех он охватить так и не смог – слишком много. Он даже не мог сосчитать сколько их тут – тысячи крупных, и десятки тысяч мелких.

Впрочем, даже самые крупные из существ были довольно слабыми источниками жизни, и все же...вполне годились для восстановления тела.

Зрение пока не восстановилось.

Но он по передвижениям огоньков, по всплескам их энергетики, по испускаемому страху понял – они сразу почувствовали его пробуждение. И всполошились. Волны бессознательного, панического страха, источал практически каждый такой огонек.

Раньше он бы ни за что не смог ощутить этого, но теперь… любая, даже чужая эмоция ощущалась его сознанием особенно остро. Именно потому, что своих эмоций сейчас в нем не было совсем.

Он встал. Тело все захрустело и заскрипело. Еще сложнее оказалось сделать первые несколько шагов. Получалось идти как на костылях – тяжело и неудобно.

Тархан сделал еще один глубокий вдох. Легкие наполнились воздухом и одновременно с этим он втянул как насосом десятки огоньков энергии прямо в себя.

Огоньки погасли.

Тело получило подпитку.

Нужно было направить энергию на глаза. Первое, что следовало восстановить. Энергия с бешеной скоростью запустила восстановление. Клетка за клеткой глаза почти вырастали заново, потому что от старых осталось одно только название.

Он не переставая шел вперед, поближе к огонькам жизни.

Десяток мгновений и он открыл глаза. Увы, поглощенной энергии хватило лишь на то, чтобы восстановить глаза как таковые, вместо зрения все еще стояла мутная пелена. Но сознанием, он уже приготовился воспринимать реальность посредством глаз, хоть он и отвык от этого.

Сознание было готово, оно стало вновь цельным.

Вдох.

Еще с десяток жизней, уже покрупнее, послушные его воле, покинули собственные оболочки и вкрутились в его тело. Если сопротивление и было, Тархан его не заметил. Вот теперь энергии хватило чтобы восстановить зрение, пусть и частично.

И все же, больше десятка мгновений он ждал. Зрение сначала оглушило его сознание, а потом он начал снова привыкать к этому органу чувств. Первый взгляд – все видится большими мутными пятнами. Еще мгновение – и мутные пятна начали уменьшаться и через десяток секунд он уже смог различать детали окружающего мира.

Теперь он видел тоннель, комнату, заиндевелые неровные стены, ложе.

Это было помещение, которое он сам себе когда-то выдолбил в камне, еще во время подготовки к Трансформации.