355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Кургинян » Содержательное единство 2007-2011 » Текст книги (страница 43)
Содержательное единство 2007-2011
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 05:22

Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"


Автор книги: Сергей Кургинян


Жанр:

   

Политика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 53 страниц)

Другой жертвой подобной игры в две руки становится реальность. Играющие в две руки – применяют принцип крупных мазков. Они всячески отвлекают своих читателей (зрителей, слушателей) от деталей. В этой связи хотелось бы обратить внимание на некоторые дефекты и впрямь очень высококачественной статьи госпожи Гордиенко.

Дефект #1 – вопреки многочисленным заявлениям отца Марьям Шариповой о том, что после теракта он ни разу не сумел дозвониться до проживающего в Москве старшего сына Анвара (который объявлен в розыск по подозрению в возможной причастности к теракту), в данной статье говорится о том, что мать Марьям Шариповой Патимат постоянно поддерживает связь с сыном, и что сын глубоко потрясен смертью сестры.

Мне кажется, что в столь тяжелой ситуации, как возобновление терактов в Москве, и после того, как раскрутка темы Марьям Шариповой уже приобрела столь злокачественный характер, общество имеет право получить окончательную, достоверную информацию по поводу того, что же именно говорят отец Марьям Шариповой и ее мать.

Говорил ли отец Марьям Шариповой (ведь, наверное, журналисты работали с диктофонами – или как?), что он после теракта ни разу не сумел дозвониться до проживающего в Москве сына Анвара? Пусть корреспонденты, которые настаивают на том, что отец Марьям Шариповой это говорил, предоставят обществу диктофонную запись – только одного этого его высказывания. Если они ее не предоставят – то они, мягко говоря, отбросы журналистского сообщества. И общество в праве поступить с ними соответственно. Вправе это сделать, как мне кажется, и корпорация журналистов, если она еще не потеряла до конца грань между допустимым и недопустимым.

Но если у журналистов, утверждающих, что отец Марьям Шариповой действительно сетовал на невозможность связаться с сыном, есть первичная достоверная информация (а газета не имеет право печатать статьи, если этой информации нет!!!), то как соотнести эту информацию с той, которую дает Гордиенко, сообщая, что мать Марьям Шариповой Патимат постоянно созванивается с сыном Анваром?

Мать может созваниваться, а отец не может? Отец не знает, что мать созванивается? Имеем мы право внести ясность хотя бы в этот элементарный вопрос?

Дефект #2 – в данной статье, как убедился читатель, Патимат говорит о том, что 28 марта около 6 утра ей позвонил муж и сообщил, что в Махачкале в дом главы администрации Балахани Расула Якубова, где он в это время находился, нагрянула милиция. И что она, Патимат, заволновавшись, бросилась вместе с Марьям в Махачкалу.

Но в первой статье той же Гордиенко говорилось, что мать и дочь поехали на рынок. Как соотнести одно с другим? Они на самом деле прогулялись на рынок? Или бросились на спасение захваченного отца и мужа?

Дефект #3 – в данной статье говорится, что когда обеспокоенные Патимат и Марьям уже добрались до города, Расул Магомедов позвонил им еще раз и сообщил, что с ним все в порядке. Тогда Марьям попросила мать подождать ее и отправилась в ближайший магазин купить хну для волос. Через десять минут она позвонила матери по мобильному телефону и сказала, чтобы мать возвращалась домой, а она зайдет к подруге и вернется позже.

Я точно воспроизвожу данные из второй статьи госпожи Гордиенко? Точно! Но в первой статье той же госпожи Гордиенко говорилось – я снова точно воспроизвожу аутентичный текст статьи, и это легко проверить – что Марьям позвонила матери "спустя пару часов". Так через два часа или через десять минут? Это же совершенно разные картины произошедшего!

(Продолжение следует).

30.04.2010 : Страстной понедельник. Часть 4

(продолжение)

Картины произошедшего… Они могут быть созданы только после того, как составлен полный реестр крупных, средних, мелких и мельчайших несостыковок. Нет этого реестра – нет возможности создать картину, точнее, картины. Нет возможности сравнить эти картины. Выбрать из них ту, которая оказывается наиболее близкой к реальности.

Так что реестр несостыковок – это отнюдь не мелочь. Его создание – предпосылка к восхождению по аналитическим ступеням от первичной информации к пониманию сути происходящего. Ради этого нужен подобный реестр, а не ради того, чтобы учить уму-разуму власть, упрекая ее в информационной путанице, в том, что своими несостыковками она будоражит умы. Мол, не будет несостыковок, граждане угомонятся, перестанут делать опасные умозаключения, вернутся в информационное стойло и будут мирно жевать информационный корм, который избавление от несостыковок вновь сделает съедобным и даже лакомым.

Кто-то подозревает нас в том, что мы корм этот хотим "осъедобить" и потому хлопочем по поводу несостыковок. Кто-то, напротив, готов увидеть в нашей скрупулезности чуть ли не оппозиционность. А ну как реестр несостыковок окажется в руках растреклятой политической оппозиции!

Всем этим "кто-то", замучившим вашего покорного слугу разного рода каверзными вопросами, я отвечаю "вопросом на вопрос".

Глубокоуважаемые коллеги! Вы согласны с тем, что несостыковки эти имеют место в реальности? То есть что я их (а) не создаю и (б) не выдумываю? Вы согласны с тем, что я эти несостыковки ТОЛЬКО фиксирую? И что я фиксирую их ТОЛЬКО на основе открытой информации? Вы с этим согласны? Да или нет? Если не согласны – приведите хотя бы один пример выдуманной мною несостыковки. Значит, нет выдуманных несостыковок? Это первое.

Второе – не выдумывать, а создавать несостыковки, я, согласитесь, тоже не могу. Я не руководитель масс-медиа, не должностное лицо, не журналист, ведущий репортажи с места событий. И претендующий на обладание первичной информацией. Итак, эти несостыковки мною и не выдуманы, и не созданы. Они имеют место в реальности.

Тогда, коллеги, следующий вопрос: если они имеют место в реальности (а я занимаюсь реальностью), то должны ли они быть мною выявлены как часть этой самой реальности? А также упорядочены (каталогизированы)? Тут ведь "или-или". Или я их выявляю и каталогизирую, внося в реальность то, чего ей не хватает – осмысленность, упорядоченность. Или я их не выявляю и не каталогизирую, но тогда я должен расписаться в том, что на реальность мне наплевать.

Кроме того, будучи невыявленными, эти несостыковки не "заснут", не угомонятся, а будут еще сильнее терзать сознание моих сограждан. А также их подсознание. Еще Фрейдом доказано, что единственный способ угомонить что угодно, терзающее психику (несостыковки – частный случай, Фрейд ими конкретно не занимался), – это направить на то, что психику терзает, луч разума. Вот я и пытаюсь направить луч разума на эти несостыковки. Хотя бы для того, чтобы они не так терзали психику. Но и не только ради этого.

Зачем следователь выявляет несостыковки в показаниях? Для того, чтобы установить, что именно происходило в реальности. И никто его не спрашивает: "А что это Вы, любезный, к каким-то несостыковкам цепляетесь?"

Аналитик в данном случае отличается от следователя только тем, что он работает не с фактами как таковыми, а с высказываниями. Но в каком-то смысле (и я это оговорил в целом ряде своих исследований – в той же книге "Качели" и не только) высказывание – это тоже факт.

В каком смысле? Конечно же, не в том, что в любом высказывании говорится правда. А в том – что открытое высказывание сделано таким-то лицом, тогда-то, там-то и так далее.

Разбирая несостыковки, я работаю с особого рода фактами – высказываниями. Но этим только и отличается моя работа от работы следователя. Который, кстати, тоже работает в том числе и с высказываниями.

Показания – это разве не высказывания? Да, они могут быть ложными или истинными. Но они даны тогда-то, тем-то. Они запротоколированы. То, что они даны, и то, что в них сообщена именно запротоколированная информация, является несомненным. И потому может быть осмыслено.

Это касается каждого из высказываний. Но если высказываний много, если они формируют поток и воздействуют на общественное сознание, то речь всегда идет о мягкой или жесткой форме информационной войны. Можно ли обсуждать политологию произошедшего, не занимаясь информационной войной?

А можно ли говорить об общественной безопасности, игнорируя фактор информационной войны?

Итак, несостыковки – вещь крайне важная со всех точек зрения. И заслуживающая затраченных нами на нее усилий.

Каталогизируя несостыковки, мы удовлетворяем законное право – свое и своих сограждан – на преодоление путаницы. При том, что путаница набирает, так сказать, обороты. А сограждане наши (да и мы сами) имеют все законные основания для того, чтобы находиться в перевозбужденном состоянии.

Несостыковки усиливают эту перевозбужденность. Она же, будучи усиленной, порождает новые несостыковки. Подобная взаимоподпитка много чем чревата.

Несостыковка в данных о мощности взрывов, которую мы уже разобрали выше, – чревата общественным недоверием, то есть перерастанием террористического эксцесса в эксцесс политический. Подчеркиваю – только одна лишь эта несостыковка! А их, как мы видим, много. Сколь же благодатная почва создана для любых мифов! То есть для перехода от естественного доверия к власти, вызванного эксцессом, к естественному же недоверию, вызванному подачей противоречивой информации.

Что ее создает? Разгильдяйство? Отсутствие инструктивной базы? Невыполнение существующей инструктивной базы? Корысть? Гонка честолюбий? Или же к этой адской смеси естественных причин добавляется еще и что-то злокачественное и злокозненное?

Как бы там ни было – ясно, что этому немедленно надо положить конец. Хотя бы этому! И сделать это в принципе не так уж и трудно. Речь идет о практической рутинной работе, в ходе которой будут выработаны инструкции. И о способности власти (а точнее – пресловутой административной вертикали) элементарно наказывать за невыполнение инструкций, которые у всех руководителей СМИ должны лежать в отдельном ящике письменного стола и немедленно выниматься из этого ящика в момент, когда возникает эксцесс. Только-то и всего.

Несостыковки, которые я обсудил, относятся к числу наиболее ярких. Есть и другие несостыковки.

Но какие-то несостыковки всегда существуют в эксцессных ситуациях. И шить тут "все лыко в строку" бессмысленно. Поэтому я, завершая разбор несостыковок, лишь напомню читателям то, что в первые дни после терактов было совсем уж на слуху. Я ведь не в сенсации тычу пальцем, а нудно каталогизирую несостыковки. Как я могу не ввести в этот каталог очевидное и общеизвестное? А именно то, что российское телевидение отнюдь не сразу отреагировало на совершенные теракты.

Удивительно долго оно работало в странном для ситуации режиме. При этом российское телевидение, работавшее на заграницу, уже сообщало зрителям о трагических событиях. А российское телевидение, ориентированное на внутреннего потребителя, занималось совсем другим.

Как только на это указали (а на это указали быстро!), возникла полемика по поводу допустимости несостыковки между нормами международного поведения и нормами поведения внутреннего. Те, кто хотел доказать, что это допустимо, начал рассуждать по поводу взвешенного подхода, согласно которому якобы можно и должно сохранять основную сетку телевещания, заполняя сведениями о терактах только новостные программы.

Может быть, это и в самом деле так? Но наша элита, включая элиту СМИ, по любому поводу ссылается на международный опыт. Почему в этом случае международный опыт (например, опыт реакции американцев на взрывы башен или англичан на теракты в метро) не должен учитываться? И в чем состоит для СМИ высший приоритет в условиях, когда надо освещать трагические эксцессы? В том, чтобы попытаться спасти жизни возможных жертв новых терактов, информируя их о случившемся? Или в том, чтобы создавать для своих сограждан видимость безмятежности?

Почитайте то, что по этому поводу говорят граждане. И вы убедитесь, что они отнюдь не благодарят СМИ за создание видимости безмятежности, а костерят их почем зря.

Так зачем нужно было идти вразрез с мировым опытом, которому в других случаях стремятся следовать истово и, я бы сказал, даже фанатично? При этом – раздражая граждан. Может быть, для того, чтобы защитить чьи-то коммерческие интересы? Я гоню от себя эту кощунственную мысль, но она вновь и вновь приходит мне в голову. Если в обществе (а главное, в элите) утвердилась модель, согласно которой нет ничего, кроме интереса и денег в качестве его прямого количественного выражения, то как задеть Его Величество Интерес? Заденешь – мало не покажется. Уберешь из сетки программы – задел интерес. Отключил мобильные телефоны – задел интерес.

А задевать интересы в таком обществе, как наше нынешнее, не только кощунственно, но и опасно. Возьмут, да и поставят на счетчик. К кому побежишь за защитой? К власти? А что такое власть? Это же не только система, это и конкретные люди. У каждого из людей тоже есть интерес. И если интерес превыше всего, то ты, побежав за защитой к Власти как Системе, окажешься на рандеву не с Властью как Системой, а с конкретным Интересантом. Который вполне может тебе указать на недопустимость нарушения Интереса. И на то, что за это нарушение надо платить. Хорошо, если только деньгами. А то и кровью.

Что, если реальность хотя бы в чем-то такова? Это ведь, согласитесь, крайне существенно – такова она или нет. Нельзя не задуматься об этом, занимаясь реальностью. Конечно, надо избегать скоропалительных суждений! Но отказаться от рассмотрения различных интерпретационных моделей произошедшего, от гипотез, объясняющих произошедшее, – столь же безответственно, как и шить всем дела, не разобравшись в сути.

Итак, есть еще одна несостыковка (назовем ее несостыковкой #5), которая должна быть обсуждена. Это несостыковка между поведением нашего телевидения и международными нормами, которым наше телевидение якобы поклоняется. Увы, имеет место и она. Мы в который раз сталкиваемся с разрывом между поведением масс-медиа и общественным запросом на информацию об эксцессе. Запросом, на который, казалось бы, масс-медиа должны были ориентироваться даже из корыстных соображений. Есть он, этот разрыв (он же несостыковка). И он явно не может быть объяснен ни с классической масс-медийной ("есть запрос на информацию – корми ею досыта, иначе рейтинг упадет"), ни с моральной точки зрения.

Обсудим вкратце последнее. Тут все, казалось бы, очевидно и общеизвестно: предупрежден – значит, вооружен. Если нельзя защитить граждан от терактов, то надо их хотя бы развернуто информировать о произошедшем, предоставляя им право выбора – идти на работу, не идти, сворачивать режим передвижений, связанный с покупками, встречами или чем-либо другим – или не сворачивать? Мы не имеем права решать за своих граждан – мы можем только предоставить им максимально подробную информацию с тем, чтобы они могли принять решение.

Подробнее обсуждать эту несостыковку #5 – значит ломиться в открытую дверь. Но не обсудить это обстоятельство вообще, занимаясь каталогизацией несостыковок, было бы крайне странно.

Часть 5. От каталогизации – к проблематизации

А вот теперь, имея в руках каталог, разобравшись в каких-то деталях, посетовав на прискорбные дисбалансы, можно переходить к тому, что называется "проблематизацией".

В отличие от конкретных утверждений (построенных по принципу "а на самом деле все было так"), проблематизация строится на вопросах, задаваемых госпоже Ситуации. Или тем эпизодам, из которых эта госпожа, так сказать, состоит. Вопросы таковы.

Вопрос #1 – чем взрыв 300-граммового заряда отличается от взрыва заряда в 2 или 4 килограмма?

Ответ: тем, что взрыв 300-граммового заряда фактически исключает версию так называемого "пояса шахида". Присмотритесь к этим поясам и жилетам еще раз. Вы увидите, что они состоят из определенного количества элементов, имеющих определенный вес. Суммарный вес взрывчатого вещества в этих элементах, как известно из практики, колеблется, в основном, в диапазоне от 2,5 до 4,5 килограммов. Никакой смертник, направляемый на теракт организацией, пусть даже и не очень сильной, не будет жертвовать собой, взрывая слишком малый заряд. Потому что тогда он пожертвует только собой и не выполнит необходимой задачи. Значит, либо-либо.

Либо повреждения вагона, а также повреждения, нанесенные людям, свидетельствуют, что был взорван мини-заряд. Но можно ли тогда говорить о том, что подорвавшийся смертник был выдвинут для выполнения задачи террористической организацией?

Либо взрыв породил повреждения, говорящие о том, что было взорвано 2 или 4 килограмма соответствующей взрывчатки. Но тогда зачем говорить о 300-х или 400-х граммах? Зачем вообще, повторяю, нагружать сознание граждан лишними непроверенными деталями? Да еще и так, чтобы детали, сообщенные одним должностным лицом, расходились с теми же деталями, сообщенными другим лицом? Зачем нужно наделять сразу несколько лиц полномочиями сообщать подобные детали? Пусть в инструкции будет написано, кто имеет право эти детали сообщать, а кто не имеет. И пусть правом будет наделен только кто-то один. Речь идет о необходимости соблюдать простейшие правила поведения в экстремальных ситуациях. Поскольку данная ситуация, увы, наверное, не последняя, это необходимо зафиксировать.

Вопрос #2 – через сколько часов после теракта можно получить достоверную информацию о том, какова была мощность взрыва, организованного террористами?

Ответ: для начала на месте взрыва должна оказаться группа с газоанализаторами, способная определить тип взрывчатого вещества. Существуют другие методы определения типа взрывчатого вещества, но только газовые анализаторы дают информацию с необходимой степенью достоверности. Для этого нужно немного времени.

Дальше нужно, чтобы профессионалы оценили повреждения хотя бы качественно. Какие именно механические повреждения имеют место? Каким нагрузкам соответствуют эти механические повреждения? И так далее. На это нужно, если работать оперативно и серьезно, примерно 3 часа.

А дальше надо вводить понижающие коэффициенты. Потому что во всех таблицах будут фигурировать только данные о том, какие нагрузки порождаются таким-то взрывом в пустой среде. И о том, какая мощность взрыва в пустой среде порождает такие нагрузки. Если среда не была пустой, то надо знать, насколько она не была пустой. И ввести поправки. На это нужен еще один час как минимум.

А дальше нужно проверять и перепроверять данные, сопоставлять сведения из разных справочников, уточнять проведенные расчеты и так далее. На это уходят сутки.

Вывод: на то, чтобы дать примерную, но весьма шаткую оценку, профессионалу нужно около пяти часов. На то, чтобы дать серьезную оценку, – сутки. Ну, и зачем же терзать граждан этими оценками, полученными раньше, чем за пять часов?

Скажут: а это такого класса профессионал, что он на глаз сразу все видит и оценивает.

Отвечаю: пусть он видит и оценивает, сообщая это на ухо своему начальству, то есть – кому положено. Но данные, которые получает общество, сразу должны быть точными и не подвергаться коррекции. Притом, что у общества нет никакого срочного, жизненно важного запроса на разбираемую сейчас мною конкретику. А вот запрос на то, чтобы уличить власть во лжи, всегда есть и у общества, и у тех конкретных интересантов, которые попытаются управлять общественным мнением. Так что поспешность в вопросе о количественных данных и бесполезна с практической точки зрения (граждан эти сведения не спасут, они им не помогут, они их не успокоят и так далее), и контрпродуктивна с политической точки зрения. В отличие от поспешности в том, что касается перевода телеэфира на нужный формат, отвечающий задаче адекватного освещения крупного теракта.

Вопрос #3 – имеем ли мы право сейчас говорить о террористках-смертницах вообще и называть их конкретные имена?

Ответ: если на телах обнаружены фрагменты так называемых "поясов шахидов" и другие неопровержимые доказательства совершения, так сказать, обладателями этих тел, самоподрывов, и если эти тела женские, то мы имеем право говорить о том, что видим. А точнее, о том, что видят профессионалы, получившие доступ к закрытому материалу. Но торопливость, с которой это делается, и тут не дает положительного эффекта. А отрицательный – дает. Ибо политические интересанты начнут анализировать природу этой торопливости. Как именно они будут это делать, понятно. Вообще торопливость в любой выдаче "на гора" следственной информации малопродуктивна. Отвечать надо всегда одно и то же: ждите – мы ведем следствие.

Что же касается того, что по фотографиям сохраненных фрагментов тел погибших женщин эти женщины были опознаны родственниками, то данные опознания никак не могут быть признаны фактом совершения террористических актов теми, кого опознали родственники. Тут возможны трагические ошибки, потому что есть люди с очень похожими лицами. А родственники, находясь в соответствующем состоянии и имея дело с фотографиями, могут совершить понятные ошибки. Поэтому всегда ждут объективных данных – окончательной генетической экспертизы. Только после этого можно о чем-либо говорить утвердительно. Но и тогда целесообразно избегать окончательных суждений.

Надо закончить следствие, передать данные в суд и настаивать на том, что только суд может вынести окончательное решение, проверив, не являются ли те или иные данные фальсифицированными, проконтролировав корректность следствия и так далее. До тех пор любые выдаваемые данные – это версии. Понятно, для чего эти версии выдаются людям, которые должны эти версии проверять. Но для чего они сообщаются обществу – отдельный вопрос. Чтобы журналисты могли поехать интервьюировать родственников террористок-смертниц?

А понимаем ли мы, что сегодня любое интервью, делающее интервьюируемых своего рода знаменитостями, – это паблисити? В каком-то смысле, поощрение к теракту. Тут работает давно открытый закон потребности быть знаменитым, иронически описанный еще А.Чеховым в рассказе "Прославился". Но то, что Чехов описывает иронически, в нашем случае имеет совсем другой характер. Потому что кто-то начнет сочувствовать родственникам, прославлять погибших. Родственникам это будет льстить. Возникнет совершенно нежелательная эмоциональная волна. Разве это не очевидно?

Вопрос #4 – можем ли мы считать правдивым или хотя бы правдоподобным объяснение, согласно которому террористки-смертницы осуществляли самоподрыв при выходе людей из вагонов, то есть на станциях метро, а не в тоннелях, потому что за счет этого им удавалось достичь максимума поражающего эффекта?

Ответ: мы категорически не можем считать такое объяснение правдивым или даже правдоподобным. Хотя бы потому, что предыдущий теракт в тоннеле между Павелецкой и Автозаводской, совершенный в 2004 году, унес 40 жизней. А значит, один взрыв примерно той мощности, которая сейчас называется, осуществленный в закрытом вагоне, унес столько же жизней, сколько два нынешних взрыва.

Аргументы в пользу того, что поражения при выходе людей на платформу будут больше, ибо люди рассредоточены и поражающие элементы (гвозди, гайки) не будут перекрыты плотной толпой прижатых друг к другу людей (так называемое первое кольцо поражения), не выдерживают критики. Насколько нам известно, на другой стороне платформы никто не пострадал. А значит, поражающие элементы увязли в плотной группе людей.

Повреждения, нанесенные осколками, смертельны только в первом кольце поражения. Во втором кольце речь уже должна идти, по преимуществу, не о травмах, несовместимых с жизнью. Тем более, не может быть нанесенных повреждающими элементами травм, не совместимых с жизнью, в третьем кольце.

Совсем иначе обстоит дело с повреждениями от ударной волны. Ударной волне безразлично, как именно – плотно или нет – стоят люди. Она вполне может наносить травмы, не совместимые с жизнью (разрывы легких, ударные травмы головы и так далее). Взрыв в замкнутом пространстве обладает гораздо более высокой поражающей способностью, нежели взрыв в открытом пространстве, коль скоро речь идет о поражающей способности ударной волны. К этому добавляются эффекты пожара, удушья, паники.

Вывод: если бы те гипотетические особы, которых называют террористками-смертницами, осуществляли самоподрыв с целью нанести максимальное повреждение, то они взорвались бы в тоннелях. Поскольку на сегодняшний день крайне высока вероятность того, что какие-то особы действительно несли на себе заряды, которые взорвались, то, скорее всего (это, конечно же, не более чем гипотеза), эти особы не были полноценными террористками-смертницами, способными на самоподрыв. А значит, не исключено, что их взрывали внешние сопровождающие, активируя взрывное вещество.

Тут есть два варианта: либо особы шли на теракт и струсили, то есть были не полноценными террористками-смертницами, а так называемыми "живыми бомбами", сопровождаемыми надзирающими операторами. Либо этих особ просто играли "втемную" различными способами, которые известны профессионалам. Не зря израильские службы настойчиво спрашивают пассажиров: "А не просил ли вас кто-то передать своему другу посылку? А не оставляли ли вы где-нибудь свой багаж?"

Спросят: разве это имеет значение для жертв терактов?

Отвечаю. Во-первых, при подтверждении справедливости выдвинутых гипотез (никоим образом не настаиваю на их справедливости), предполагаемые преступницы могут оказаться не вполне преступницами, а в каком-то смысле и жертвами. Это надо тщательно проверить! В чем и состоит задача следствия. Уже сказал в предыдущей части и повторю еше раз: это курьезно – надрываться десятилетиями в криках о том, что Сталин осуществлял репрессии без суда и следствия, а затем самим делать окончательные выводы до завершения следствия и суда.

Во-вторых, если гипотетический сценарий (на котором я, повторяю, никоим образом не настаиваю) окажется верен, то, скорее всего – как минимум, на 99 процентов, – заряды были активированы извне с помощью мобильного телефона. Временной интервал между первым и вторым терактами составляет 40 минут. Для того, чтобы отключить мобильные телефонные сети, нужно гораздо меньше времени. Ссылки на то, что отключение сетей могло бы взволновать массу людей, желающих уточнить судьбу своих близких, не выдерживают никакой критики. Пусть волнуются миллионы, лишь бы десятки оказались целы и здоровы.

Кроме того, необходимо было соответствующим образом оповестить эти миллионы, чтобы они не паниковали, а понимали, в чем дело. И миллионы бы все правильно поняли. В конце концов, еще совсем недавно, пятнадцать лет назад, например, Москва и, тем более, Россия жили без мобильных телефонов. И все каким-то образом дозванивались друг до друга. Практика подавления радиосигналов в условиях угрозы взрывов, создаваемых посланными радиосигналами, – азбучна. Или (гоню от себя эту скверную мысль) во главу угла были поставлены доходы компаний, владеющих мобильной связью, а не жизни граждан?

Как бы там ни было, на будущее необходимо помнить о том, что подавление радиосигналов категорически необходимо. И вводить для телефонных компаний соответствующие инструкции, обязательные к исполнению. Или же выводить на специальный пульт кнопки, позволяющие в директивном порядке отключать мобильную связь в случае чрезвычайных ситуаций рассматриваемого разряда. Еще раз предлагаю присмотреться, например, к кейсу, используемому для взрывов, для того, чтобы понять, какова может быть цена выключенной и не выключенной мобильной связи.

Вопрос #5, который я задаю лично – и, как и в остальных случаях, не с целью кого-то уязвить, а с целью уточнить для себя ситуацию: "Из какого контингента на Северном Кавказе рекрутируются террористки-смертницы?"

Здесь я снова возвращаюсь к теме Марьям Шариповой.

Известно, что чаще всего речь идет о так называемом "бросовом контингенте". Известно, что на Северном Кавказе представительницы элиты и даже средних слоев нечасто становятся смертницами. И что в этом отличие северокавказского региона от других регионов мира. Помимо того, что методы подготовки террористок-смертниц на Северном Кавказе очень грубы и жестоки (применять такие методы к представительницам элиты и средних слоев – значит оскорбить их семьи), срабатывает и определенное террористическое здравомыслие.

Зачем нужно иметь дело с беспокойными и разговорчивыми отцами, если можно добыть "живой материал" – или вообще, в каком-то смысле, "бесхозный", или не обремененный беспокойными родственниками? В террористической среде закон омерты, по понятным причинам, еще более неотменяем, чем в мафии. Нужно ли проверить нынешних гипотетических смертниц на соответствие этим критериям? Безусловно, чтобы подтвердить – мы страна, где формула "без суда и следствия" не является главенствующей. При малейшем шансе на ошибку мы проверяем все до конца. И добраться мы хотим до настоящих преступников, а не до тех, кого нам сходу представляет на эту роль трагический ход событий.

Часть 6. От проблематизаций – к обнаружению качества ситуации

Главное, что бросается в глаза мне лично, когда я начинаю рассматривать вопрос о качестве уже в чем-то понятной для меня ситуации, – это загадочная незаинтересованность слишком многих в том, чтобы в головах наших сограждан сложилась картинА, а не картинЫ произошедшего.

Или чтобы, как минимум, сложившиеся картинЫ (можно ли сложить единую картину при такой разорванности общественного сознания?) не были антагонистичными, взаимоисключающими, порождающими в сознании общества и его отдельных групп нарастающий когнитивный хаос.

Говоря о всеобщей незаинтересованности, я, конечно же, ставлю во главу угла фундаментальную и, как мне кажется, доказанную приведенной выше информацией, незаинтересованность власти в том, что только и может обеспечить базу ее поддержки в общественном сознании. То есть наличия этой самой единой картины произошедшего. Нет этого единства – откуда возьмется искомая политическая стабильность?

Мы видим, что власть или не может, или не хочет обеспечить все то, что способно сформировать такую единую картину произошедшего. Но мне давно уже неинтересно зацикливаться на изъянах в поведении власти.

Прежде всего, зацикливаться на чем-либо – всегда высокоиздержечно для разума и души.

Кроме того, эти изъяны так очевидны! Да, их надо показать! А также рассказать, как надо было бы их исправлять. Но очень скучно, неинтересно с научной и любой иной точки зрения – их смаковать. Ты превращаешься при этом из математика, занимающегося нерешенными проблемами, в педагога по арифметике в первом классе начальной школы. Согласитесь, весьма прискорбное, не греющее ни душу, ни разум ученого превращение.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю