Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 53 страниц)

Итак, Медведев говорит о развитии без революции. А о чем говорит народ? Насколько можно судить по самым объективным опросам, народ еще более контрреволюционен, чем Медведев. Народ готов даже на то, чтобы не было развития, лишь бы не было революции. Народ ненавидит революцию яростно. И готов на все, чтобы ее не было. Народ глубочайше разочарован в революции как таковой. Постреволюционная усталость – общий закон мировой истории. Но Россия в ХХ веке действительно пережила сразу несколько травм.

Первая из них – травма революции 1917 года (насколько это была революция – отдельный вопрос).

Вторая из них – травма обязательного постреволюционного термидора 1937 года.

Третья – травма сокрушительной дискредитации смысла предыдущих двух травм, то есть ценностей коммунизма, Великой Октябрьской социалистической революции, советского политического строя, советского образа жизни ("совка"), и так далее. Это – самая сокрушительная из травм, но не последняя в ХХ столетии.

Четвертая травма – это травма революции 1991 года (насколько это была революция – это, опять-таки, отдельный вопрос).

Пятая травма – это травма сокрушительной дискредитации смысла травмы 1991 года (она же – клеймо "проклятые 90-е годы").

Жить без перемен – вот чего хочет народ. Он боится Жириновского как перемен. Боится Зюганова как перемен. Он боится любых перемен вообще. Все, чего хотят люди, – это жить так, чтобы ничего не менялось. Даже не развиваясь, даже не наращивая жизненного уровня.

Конечно, хочется всего хорошего. Но еще больше хочется, чтобы не было перемен. Ненависть к переменам – ось сегодняшней ситуации. И что в этом смысле предполагается в качестве средств для проблематизации политического класса? Что? Что?!! (рис.14).

Такое состояние травмированного общества фантастически благоприятно для политического класса или элиты. Народ не любит политический класс. Но еще больше народ, в его нынешнем состоянии, не любит перемены вообще и революцию как крайнюю форму перемен. Понимая, что устранить политический класс может только революция, народ готов поддержать политический класс и его избранника не в силу любви к оным, а в силу сосредоточенной ненависти к революции, к переменам вообще. А дальше все зависит от эгоизма класса.

Эгоизм – это любовь к своему "эго", то есть "я". Эгоизм всегда плох. И, тем не менее, все зависит от "эго". То есть, от того, каково это любимое "я", и каково это качество любви к своему "я". Чернышевский, например, говорил о "разумном эгоизме".

Любая политическая коллизия разыгрывается в треугольнике "народ – класс – лидер" (рис.15).

Класс выдвигает своего избранника. Но без поддержки народа избранник не станет лидером.

Медведев, как и любой другой президент, – это посредник в отношениях между классом и народом. Посредник всегда убеждает стороны пойти на взаимный компромисс.

В чем этот компромисс?

Народ отказывается от революции.

Класс – от неразумной алчности. От безоглядной готовности принести национальные интересы в жертву близорукому классовому эгоизму. Если уж совсем грубо, то "золотому тельцу".

Народ будет любить лидера тем больше, чем дальше сдвинется лидер в сторону интересов народа (рис.16).

А класс тем больше будет любить лидера, чем больше он сдвинется в сторону интересов класса (рис. 17).

Лидер, лишенный общенародной поддержки, – беспомощен. Но и у класса есть своя возможность вмешаться в отношения между лидером и народом.

Рузвельт спас Америку от революции – почему? Потому что американский народ пошел за Рузвельтом, и это главное. Но и класс выдвинул Рузвельта, поддержал его, пойдя на требуемые уступки. Он вытерпел смещение Рузвельта в сторону народа, потому что слишком боялся революции.

А тех игр, которые начал Кеннеди, задев интересы класса вне наличия столь уж критической ситуации, – класс уже не выдержал.

Часть 3. По ту сторону легкомыслия

От арифметики к алгебре

Все, о чем я говорил до сих пор, это своего рода арифметика политического процесса. Сталин на XV партийной конференции упрекал своих противников в том, что они, учтя политическую арифметику, забыли об алгебре. Суть нынешнего легкомыслия в том, что оно хочет навязать окружающим забвение даже политической арифметики. И потому нужно эту арифметику постоянно напоминать.

Впрочем, сама возможность забвения арифметики уже является сферой алгебры, а может быть, даже политической топологии. Потому что такое забвение можно навязать лишь в определенной исторической ситуации. А именно – в условиях агрессивной постмодернизации общества. Притом, что постмодернизация предполагает отказ от мышления вообще.

Налицо симптомы чудовищного и далеко не случайного обытовления сознания. Только такое обытовление способно привести к глубокому нежеланию самых разных социальных групп и субъектов знать таблицу умножения и учитывать то, что дважды два – это все-таки четыре, а не пять с четвертью. Только в условиях глубокой социальной патологии можно так изъять волю к понимаю чего бы то ни было. И подменить это понимание яростным толчением воды симпатий и антипатий в ступе различных никчемных шоу.

Но нельзя все время обсуждать лишь арифметику! Надо переходить к более важным вещам. Однако как это сделать, сохраняя единство темы? Как сделать это, не обнуляя содержание предшествующих наработок?

Нужно найти преемственный к этим наработкам, но более сложный вопрос. И в общем-то ясно, каков подобный вопрос.

Соотношение развития и революции

Медведев предлагает развитие без революции.

Все "за". Кто "против"? Революции действительно далеко не сахар.

Вопрос в другом. Почему при таком общечеловеческом опыте, при такой простоте в понимании издержечности революционного процесса, революции все-таки происходят? Потому что "негодяи стараются"? Антисистемы воду мутят?

Революции происходят потому, что правящий политический класс приносит общенациональное развитие и даже простейшие общенациональные интересы в жертву своим недальновидным корыстным рефлексам.

С того момента, как правящий класс осуществляет нечто подобное, он становится препятствием на пути исторического бытия. Это то самое, о чем говорил Маяковский:

"Капитализм у истории на пути

Лег, как в свою кровать,

Его не объехать, не обойти,

Единственный выход – взорвать!"

Маяковский же не говорил, что это хороший выход. Он говорил "единственный". А почему вдруг возникает этот выход? Грубо говоря, почему так надо двигаться? Может, не надо ни объезжать, ни обходить? Встать на месте, устроить пикник. В сущности, сейчас в этом и состоит общенародное ожидание.

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть еще одно слагаемое в рамках вышеописанной коллизии "народ – класс – лидер" (рис. 18).

Вот это уже не арифметика, а алгебра политического процесса.

Все могут хотеть не развиваться. И класс, и народ. Абсолютная стагнация. Но где-то рядом идет развитие. И когда оно приводит к катастрофическому разрыву между некими совокупными показателями состояния двух стран, одна страна уничтожает другую. Уничтожает, порабощает.

Одно дело – хочется ли развиваться.

Другое дело – можно ли не развиваться.

Геополитическая конкуренция – лишь одна из причин, в силу которой развитие необходимо. Есть и другие причины. Можно долго их обсуждать. Но в двух словах, речь идет о загнивании. Как только развитие останавливается, загнивать начинает все. Рыба тухнет с головы, но, начав тухнуть, она тухнет вся. Над классом, народом и лидером есть историческая необходимость.

Можно ли ответить на ее вызовы без революции – это один вопрос. Скажем так, стратегический.

Но есть и другой, тактический. Можно ли вообще не ответить на вызовы этой самой исторической необходимости?

Если не ответить, то крах неминуем. Сталин это выразил в формуле:

"Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут" (Из выступления на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года).

Можно сколько угодно издеваться над этой формулой, но куда деть Победу в Великой Отечественной войне? Все-таки не смяли!

Революция страшна. Но крах еще страшнее революции.

Революционный выбор осуществляется только в ситуации, когда альтернативой становится крах.

Формула загнивания проста – когда класс не отдает власть и не решает ни общенародных задач, ни задач развития. Как видите, я уже отделяю одно от другого. Столыпин сказал: "Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия". Великая Россия в его варианте была Россией капиталистической. Могла ли она стать таковой, не развалившись, – отдельный вопрос. Но Столыпину нужна была капиталистическая Россия. А правящему политическому классу этой России, фактически классу феодалов, была нужна система их привилегий, которая подрывалась капиталистическими реформами. Капиталистический класс был не конкурентен феодальному. Но он был. Сейчас такой коллизии нет вообще.

Итак, не только антагонизм интересов создает сегодняшнюю коллизию.

Дело не только в том, что ученому нужен синхрофазатрон, а миллиардеру – стометровая яхта, а всего на всех не хватает. Дело не только в том, что классовый интерес требует цепкого, вороватого, хитрого и осторожного администратора в качестве единицы бюрократической системы, а общенациональный интерес требует подвижника с организационным талантом (нового Королева). Дело еще и в антагонизме между желанием не развиваться – и фатумом необходимости развития.

Как это будет себя проявлять?

Пока мы можем утверждать одно. Все коллизии будут разрешаться в рамках этого политического класса. Налицо проблема, выражаемая перефразированным известным афоризмом: "У меня для вас другого класса нет". Увы, можно еще добавить, в силу страшных объективных процессов, что и другого народа тоже нет.

А вот теперь, разобрав какие-то тактические вопросы, можно говорить и об основном стратегическом. О том, что такое в принципе развитие без революции. Возможно ли оно даже в каких-то идеальных ситуациях.

Наиболее внятно по вопросу о соотношении развития и революции высказался, конечно же, Маркс. Поскольку его авторитет подорван только на нашей территории и только на уровне, олицетворенном Афанасьевым, то апелляция к марксистскому ответу на данный принципиально важный вопрос никак не лишена научного смысла.

Для Маркса революция является единственным источником развития в любом классовом обществе. Само же развитие, терзая жалом исторической необходимости власть предержащих, побуждает оных к взращиванию своих революционных могильщиков. Капиталисты, будучи вынуждены развиваться, должны взращивать образованный пролетариат. А чем больше они его образовывают (развивают) во имя эффективности своего производства и своих сверхприбылей, тем быстрее этот пролетариат сбрасывает иго капиталистического господства, превращаясь в могильщика класса, породившего пролетариат.

Тот же "номер" до капиталистов "исполнили" феодалы, нуждаясь в производительных силах города, в городской буржуазии и развивая ее, в том числе и во имя геополитической конкуренции. И так далее. Маркс убежден, что новые производительные силы требуют новых производственных отношений. Что отказаться от новых производительных сил господствующий субъект не сможет, потому что его сомнут. А развивая новые производительные силы, господствующий субъект будет исподволь способствовать трансформации производственных отношений, то есть своей исторической гибели.

Маркс убежден, далее, что автоматическое соответствие между производительными силами и производственными отношениями классовое общество обеспечить не может. Что господствующий класс набирает инерцию, теряет способность к саморазвитию. А потеряв ее, начинает консервировать производственные отношения.

Но по Марксу, этот господствующий класс не может одновременно консервировать производительные силы. Расхождение между производительными силами и производственными отношениями нарастает. Рано или поздно это расхождение приобретает критический характер. И тогда возникает альтернатива между революцией и крахом. Чаще всего народ делает выбор в пользу революции. Реальность этого выбора тем выше, чем более оформлена прогрессивная классовая альтернатива.

Ленин с трагической ясностью осознавал, что эта альтернатива в России "неоформлена вообще". И что господствующий класс не отдаст власть вплоть до момента исторической катастрофы. В этом смысле – на деле, а не на словах! – Ленин осознавал полную невозможность подлинной революции в России. Ибо подлинная революция осуществляется раньше полного краха государства. А то, что осуществляется после такого краха, является уже не революцией, а чем-то другим.

Этим "другим" и был октябрь 1917 года. Политический класс Российской империи не решал проблем, не отвечал на исторические вызовы, но и не отдавал власть кому бы то ни было. Империя загнила – и сгнила.

Трагическая оценка Ленина: "Стена гнилая, ткни – обвалится" – оправдалась до конца. Большевикам даже не потребовалось "ткнуть" по-настоящему. Стена сгнила так, что обвалилась сама собой.

Поразительным образом этот опыт был повторен в августе 1991 года.

Сейчас кто-то рассчитывает на очередное повторение того же опыта.

И у тех, кто на это рассчитывает, есть шанс.

Все зависит от того, насколько способен наш народ осмысливать свой исторический опыт. Мы можем лишь помочь в этом. Помочь можно только одним способом: воюя с постмодернизмом, с обытовлением, с легкомыслием, переходящим в пошлость, в новое мракобесие, в извращенную инквизицию, в отчуждение от смысла и содержания.

В отличие от Афанасьева, я не ищу врагов, не охочусь на ведьм, не составляю проскрипционных списков. Для меня врагами являются не люди, а навязываемые людям рамки мышления. В нынешних рамках мысль уже вообще невозможна. А значит, они должны быть расширены. Зачем мне бороться против Афанасьева или еще кого бы то ни было? И уж тем более, зачем мне бороться со свободой? Я борюсь с мракобесием. Мракобесие хочет надеть маску свободы? Моя задача – снять с него эту маску.

А со свободой пусть воюют другие. Мне эта война отвратительна.

Мракобесию нужна муть. Ибо оно прекрасно понимает, что муть порождает жуть. И эта жуть уже приближается.

Нам нужна суть. И мы пробиваемся к ней. Мы в чем-то ошибаемся? Докажите. Мы абсолютно открыты для дискуссии и аргументации. Но выдавать мракобесие за свободу мы не позволим.

Для меня этот текст – документ политической борьбы. Борьбы за свободу мысли, за право на понимание. Это борьба не с людьми, а за людей. За каждого, кто готов думать.

От исхода этой борьбы зависит буквально все.

Понимают ли это те, в чьих руках сегодня находится судьба России? Способны ли они это понять?

В любом случае – мы будем бороться. Но что значит бороться? Бороться с легкомыслием – значит углублять смысл. И все! Мы должны, преодолевая соблазны, связанные с модой на легкомыслие, углублять обсуждаемую тему. И при этом не превращать такое углубление в оторванную от жизни абстракцию. Сейчас это важнее, чем когда бы то ни было.

08.04.2010 : Страстной понедельник. Часть1

Системная аналитика террористических актов

Введение

Полностью солидаризируясь с существующими суждениями, согласно которым необходим единый подход ко всем жертвам террористов и недопустима никакая исключительность подхода к жертвам-москвичам, я, как руководитель аналитического центра, представляющий вам не свое личное мнение, а продукцию своего центра, говорю, прежде всего, о событиях в Москве.

Как известно, эти события, произошедшие 29 марта, пришлись на первый день Страстной недели. Не придавая названию своего доклада никакого религиозного и, уж тем более, конспирологического смысла, я все же не считаю возможным выводить за скобки дату взрывов, полагая ее одним из элементов совокупного многоуровневого контекста. Не более того, но и не менее.

Почему же я уделяю такое внимание именно взрывам в Москве? Потому что аналитики не имеют права пройти мимо факта, несомненного для всех думающих граждан России. Факт этот состоит в том, что в Москве терактов, подобных свершившимся 29 марта 2010 года, не было около шести лет. Вдумайтесь – шести лет!

Наше исключительное внимание к Москве оправдано только этим. Речь идет об исключительно аналитической, а не гражданской и политической, приоритетности событий в столице. Слишком велика цена понимания (да и непонимания!) того, почему терактов в Москве не было с 2004 года, и почему они осуществились ИМЕННО в 2010-м.

Являются ли теракты в Москве лишь проходящим, хотя и трагическим, эпизодом, или же речь идет о чем-то большем? И, коль скоро удастся установить, что речь идет о чем-то большем, – то надо, не останавливаясь на достигнутом, добиваться ответа на вопрос: "О чем же именно большем?"

Добиваться ответа – от кого? Те наши соотечественники, которые не именуют себя аналитиками вообще и аналитиками террора в особенности, имеют полное право добиваться ответа от власти. Но возглавляемый мною центр, во-первых, аналитический и, во-вторых, в течение многих лет различными способами позиционирующий себя в качестве организации, исследующей террор.

Коль скоро это так, то добиваться ответа мы имеем право только от Ее Величества Реальности. От нее и ни от кого больше. Такова, по определению, судьба любого субъекта независимой гражданской экспертизы, коль скоро он себя позиционирует в качестве такового: "Назвался груздем – полезай в кузов".

Но что значит требовать ответа от Ее Величества Реальности? Это значит, что ВСЕ субъекты независимой гражданской экспертизы, к числу которых относится и наш коллектив, должны работать с тем, что только и находится в их распоряжении. Что же именно находится в их распоряжении?

Во-первых, вся открытая информация о случившемся (а она огромна).

Во-вторых, какой-то объем знаний, касающихся терроризма вообще и суицидального в особенности. А также сил и структур, задействующих подобное оружие против наших сограждан.

Поскольку на протяжении многих лет я и мои коллеги занимаемся проблемами суицидального терроризма, проводя востребованные исследования в различных точках земного шара, то было бы странно не предъявить своему обществу экспертизу в столь ответственный момент. С нашей точки зрения, это было бы проявлением недостойного отчуждения от своей страны и своего общества.

Хорошо понимая разницу между открытой и закрытой экспертизой террористических актов, мы никоим образом не хотим вторгаться в прерогативы тех, кто ведет сейчас, мы верим, очень нужную и важную оперативно-следственную работу. Мы анализируем только открытую информацию. И только в той степени, в какой это касается нашей профессиональной специфики, каковой является СОПРЯЖЕНИЕ конкретных вопросов суицидального терроризма с вопросами стратегии и большой политики.

Данный доклад посвящен только подобному СОПРЯЖЕНИЮ.

А также – тому, в какой степени способствует или противодействует адекватности этого сопряжения состояние нынешнего российского общества.

Во многих своих работах мы, апеллируя к конкретным данным, задавались вопросом: "А есть ли в нынешней России общество как сложно организуемый макросоциум, пусть даже и раздираемый очень серьезными противоречиями? Или же эти противоречия, а также протекающий в обществе регрессивный процесс давно диссоциировали макросоциум, разодрали его на социальные микросреды, не связанные между собой никаким мало-мальски внятным консенсусом?"

Мы с прискорбием приходили к выводу о том, что внятный консенсус крайне проблематичен. В этом смысле для вящей точности нам следовало бы говорить сейчас не о том, как общество сопрягает суицидальную террористическую конкретику со стратегией и большой политикой, а о том, как это делают (если, конечно, делают) различные социальные группы и микросоциальные среды. Каждая из которых использует для подобного сопряжения свои собственные рациональные и иррациональные "технологии".

Но поскольку анализ "технологий", использованных множеством групп или микросоциальных сред, и затруднен, и слишком объемен, то разумно в данном случае заняться пристальным исследованием так называемого экспертного сообщества как одной из важнейших ("задающих", как сказали бы кибернетики) микросоциальных сред.

Являясь частью этой микросоциальной среды, мы по определению не можем ставить вопрос: "Что С НИМИ происходит?" Мы обязаны преодолеть такой неконструктивный отчужденческий подход и спросить себя: "Что С НАМИ происходит?" Можно как угодно дистанцироваться от чуждых тебе процессов, протекающих в твоей социальной и профессиональной группе. Но всегда надо помнить, что эти процессы протекают именно В ТВОЕЙ социальной и профессиональной группе. И, помня об этом, ставить вопрос надлежащим образом.

Итак, что же происходит с той группой, чьи представители призваны осуществлять наиважнейшую сейчас функцию открытой независимой экспертизы?

Часть 1. События обязывают

Пресловутого "noblesse oblige" ("положение обязывает") недостаточно, чтобы задать нормы обсуждения экспертным сообществом того, что произошло в Москве 29 марта 2010 года. Конечно, положение тоже обязывает. Но всегда ли оно обязывает к одному и тому же?

Рискуя быть обвиненным в отсутствии единого нормативного профессионального отношения ко всем обсуждаемым событиям, я, тем не менее, настаиваю: нет, положение не всегда обязывает представителей экспертного сообщества вдумчиво и глубоко анализировать ту реальность, по отношению к различным фрагментам которой эти представители должны высказываться.

Во-первых, любой из этих представителей – живой человек. А значит, он не только эксперт, но и участник политического процесса, заинтересованный в успехе одних, близких к нему, политических групп и незаинтересованный в успехе других политических групп, ему безразличных или враждебных.

В силу этого так называемая объективность является чаще всего маской, что вовсе не означает злокачественной лживости лица, сообщающего ту или иную информацию, прячась под маской подобной объективности. По сути, в очень многих ситуациях такое лицо просто предъявляет обществу свои аргументы в пользу отстаиваемой им точки зрения. И что с того? Важно, чтобы эти аргументы не были, что называется, "тухлыми". Если они "свежие", то есть серьезные, основательные, не высосанные из пальца, то стоит ли завышать планку и требовать от живого человека, чтобы он выдавал "на гора" сразу и pro, и contra? Скажем ему спасибо за то, что он выдал правильные pro, и обратимся за contra к другим экспертам, с другой политической ориентацией.

Конечно, хотелось бы, чтобы эксперт был мотивирован лишь поиском истины. Но это – идеал, к которому можно и должно стремиться. Но который находится в сложных отношениях с любой реальностью. С нашей же… Как говорится, без комментариев…

Во-вторых, эксперт, он же представитель экспертного сообщества, очень часто выступает за рамками своей узкой компетенции. А если он выступает часто, будучи востребован обществом, то ожидать от него постоянного глубочайшего погружения в сферу, находящуюся за рамками его узкой компетенции, – опять-таки, нелепо.

В-третьих, эксперт в России очень часто выступает в роли системщика, концептуалиста. А эта роль востребует уже не компетенцию эксперта, не степень его погружения в реальный материал, а его иные интеллектуальные качества. Широту взгляда, общую эрудицию, способность посмотреть на нечто конкретное, как говорится, "с высоты птичьего полета".

Итак, положение "эксперта" не всегда обязывает лицо, занимающее подобное положение, глубоко погружаться в обсуждаемую этим лицом реальность.

Обязывать к такому погружению может только эксцессность. Но она-то, как нам кажется, должна именно к этому обязывать всех без исключения представителей экспертного сообщества.

Погибли люди, причем совсем невинные – не профессионалы, обязанные ловить преступников, не солдаты, обязанные рисковать жизнью, выполняя данную ими присягу.

Погибли студенты, клерки – мало ли еще кто. Просто случайные люди, которые, что называется, "ни ухом, ни рылом".

Среди пострадавших есть совсем молодые люди.

Кровавая слепота произошедшего категорически исключает дистанцирование от трагедии кого бы то ни было. Даже тех, кто ездит только в индивидуальном бронированном спецтранспорте. Ибо и у таких людей есть если не родственники, то знакомые, которые не ездят в подобном спецтранспорте. Не говоря уже о том, что ни один человек не может продиктовать всем, в разной степени близким ему, людям норму, согласно которой надо всегда, непрерывно и постоянно, ездить только в подобном транспорте, даже если он находится в твоем распоряжении.

Мало ли еще причин, по которым произошедшие события действительно обязывают к высказываниям, опирающимся на глубокое погружение в реальность того, что произошло. К высказываниям, учитывающим все сразу – эксцентрические детали, хронологию, противоречия. Учитывающим это – и сопрягающим это с различными процессами, в которые тоже надо погрузиться. По отношению к которым нельзя становиться в позу высоколобого всезнайки, интеллектуала, которому детали произошедшего совершенно не важны. Или даже просто не слишком важны.

Не надо подробно излагать все эти причины! Они или очевидны априорно, или… или речь идет о тех, с кем в принципе не о чем разговаривать, кто находится по ту сторону любой аргументации – как прагматической, так и экзистенциальной. И тогда можно и должно обсуждать только одно: "Почему это лицо находится вне подобной аргументации? Что именно С НИМ происходит, с этим лицом? Не С ТОБОЙ, а С НИМ, не С НАМИ, а С НИМИ?" И вот тут уже не следует размывать грань между НАМИ и ИМИ.

Да, мы принадлежим к одному интеллектуальному сообществу. Но эта принадлежность не избавляет нас от необходимости выявления антагонистических противоречий, превращающих это сообщество в то, что никогда и ни при каких условиях не будет сведено к общему знаменателю.

Но можно ли, даже понимая, что произошедшее обязывает к чему-то особенному, выполнить подобное обязательство перед произошедшим? То есть погрузиться по-настоящему в его кровавую и коварную реальность?

Разве кто-то может и должен предоставить тебе, независимому эксперту, необходимый материал для этого? И с какой стати этот "кто-то" будет тебе предоставлять такой материал? И являешься ли ты независимым экспертом, если кто-то тебе такой материал предоставил? Какие обязательства берешь ты на себя, если тебе предоставлен этот материал? Каково, наконец, качество этого материала? Не для того ли он тебе предоставлен, чтобы тебя использовать "втемную" и реализовать через тебя нужную версию?

Вопросов много. И для того, чтобы сразу расставить точки над "i", надо оговорить: "Независимого эксперта, высказывающего свои суждения по поводу так называемых эксцессных событий, кровавое содержание этих событий обязывает лишь к одному – к погружению в реальность под названием "открытая информация о случившемся". Только в эту реальность он и должен погрузиться. Но в нее-то он должен погрузиться без дураков".

А раз так, то, по определению, есть во что погружаться. Во всех эксцессных случаях всегда есть возможность в нечто, ими порожденное, погрузиться. А уж в интересующем нас случае…

Взрывы в Москве являются событием, породившим массу разнообразных сообщений и высказываний. Все эти сообщения и высказывания несут в себе ту или иную частицу разнокачественной и разновекторной информации.

Могут возразить, что ряд сообщений и высказываний несет в себе не информацию, а дезинформацию. Что ж, дезинформация в каком-то смысле тоже является информацией. Иногда обнаружение факта дезинформации позволяет продвинуться в плане понимания сути произошедшего очень далеко. Так что давайте считать, что любое сообщение (то есть мессидж, в котором есть только информация о случившемся) или высказывание (то есть мессидж, в котором оценивается случившееся) является информативным.

Предположим, что произошло событие А, и по его поводу получены разнокачественные мессиджи – a1, a2, a3 и так далее. Каждый мессидж содержит в себе большее или меньшее количество доброкачественной или недоброкачественной информации. Мессидж a1 содержит в себе информацию i1. Мессидж a2 – информацию i2. И так далее. Если число полученных вами мессиджей – n, то суммарная информация I равна сумме информаций, имеющихся в каждом из мессиджей:

I = i1 + i2 + i3 + … + in

Разумеется, информация, содержащаяся в одном мессидже, может полностью или частично дублироваться информацией, содержащейся в другом мессидже. Информация, содержащаяся в одном мессидже, повторяю, может быть очень важной и полезной, а информация, содержащаяся в другом мессидже, – пустой или даже вредной.

Но в любом случае, у нас есть событие А – теракты в Москве. И есть определенный объем открытой информации по поводу этих событий – I. Этот общий объем открытой информации I, повторяю, является суммой информаций i, содержащихся в полученных нами n мессиджах. Продвинутые в математическом смысле специалисты, использующие так называемую теорию множеств, скажут: "Не суммой, а пересечением" -

I = i1 ? i2 ? i3 … ? in

Они, конечно же, будут правы. Но этот доклад не только и не столько им адресован.

Итак, экспертный центр, "назвавшийся груздем", то есть организацией, предоставляющей вменяемую информацию обществу, должен "полезть в кузов" – то есть:

1) потрудиться над тем, чтобы хотя бы собрать в достаточно полном объеме открытую информацию о террористических актах;

2) внимательно и квалифицированно ознакомиться с подобным образом собранной информацией;

3) произвести разбраковку этой информации, хотя бы по наиболее очевидным параметрам;

4) сопоставить явным образом противоречивую информацию;

5) описать информацию, подвергнутую надлежащей структуризации и классификации, сколь-нибудь системно;

6) осуществить СОПРЯЖЕНИЕ этой информации с процессами, протекающими в нашей реальности;

7) построить какие-то модели, вытекающие из подобного СОПРЯЖЕНИЯ.

Вкратце это все сводится к трем процедурам – сбору информации, ее обработке и ее осмыслению. Насколько я могу понять, что именно происходит с тремя этими процедурами (а я, как мне кажется, не до конца утерял способность понимать, что именно с ними у нас в стране происходит), НИКТО не удосужился ни надлежащим образом собрать эту информацию, ни обработать. А если кто-то и занимается осмыслением, то не на основе сбора и обработки информации, что применительно к свершившимся эксцессам является абсолютно недопустимым.

Говоря НИКТО, я категорически не имею в виду профессионалов, которым поручено заниматься расследованием случившегося. Почему я не имею их в виду? По четырем причинам.