Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)

И все же – внутри Карнавала была разработана и опробована технология войны с самим идеальным. Эта технология существовала в Карнавале безрефлексивно. Кто-то, конечно, понимал, о чем речь. Но вовсе не толпы участвующих. Да и вообще – понимание той эпохи находится по другую сторону так называемых "гуманитарных технологий".

Понадобились культурологи определенных школ ХХ века (примыкавших к структурализму или иначе связанных с ним), чтобы разлитое в живом явлении антикультурное (антиидеальное) начало – ректифицировать, описать, выявить в его особой (подлежащей деструктивной рукотворности) самости. В Советском Союзе эту задачу взял на себя выдающийся культуролог XX века Михаил Бахтин.

О завязанности Бахтина на спецслужбистские системы вообще и на Андропова лично говорю не я, а Евгений Киселев. Ему (и его источникам, которые очевидны) лучше знать, что к чему. Но если констатация правильна (а я, поскольку моя мать работала в секторе теории литературы ИМЛИ, что-то сходное помню по детским воспоминаниям), то выводы не могут быть "гомеопатическими". Андропову (поверим информации Киселева) карнавал мог быть нужен только как спецтехнология. А в качестве спецтехнологии он мог иметь одну конечную цель – борьбу с идеальным как таковым.

И бог бы с ними, с рассуждениями Киселева. Но в конце 80-х годов (и явно под опекой советских спецведомств) начался социальный "карнавал нон-стоп", осуществляемый именно как спецтехнология. Мы все видели это… Этот "Балаганчик" с далеко не клюквенным соком.

"Мы метили в коммунизм, а попали в Россию"… Эту фразу я бы принял в чьих угодно устах, но не в устах профессионального философа, коим, безусловно, являлся произнесший ее Александр Зиновьев.

Зиновьев, как никто другой, понимал – кто, как, зачем и по чему бьет. В соседних своих высказываниях (адресованных, видимо, другому слушателю и читателю) он прямо отрекомендовывается в качестве лица, советовавшего борцам с СССР сконцентрироваться на ударах по структурам и генераторам идеального.

Вот что пишет об этом сам А.Зиновьев, выехавший из СССР в 1978 году: "В 1979 году на одном из моих публичных выступлений, которое так и называлось: "Как иголкой убить слона", – мне был задан вопрос, какое место в советской системе является, на мой взгляд, самым уязвимым. Я ответил: то, которое считается самым надежным, а именно – аппарат КПСС, в нем – ЦК, в нем Политбюро, в последнем Генеральный секретарь. "Проведите своего человека на этот пост, – сказал я под гомерический хохот аудитории, – и он за несколько месяцев развалит партийный аппарат, и начнется цепная реакция распада всей системы власти и управления. И как следствие этого начнется распад всего общества"…

Пусть читатель не думает, будто я подсказал стратегам "холодной" войны такую идею. Они сами до этого додумались и без меня. Один из сотрудников "Интелледженс сервис" говорил как-то мне, что они (то есть силы Запада) скоро посадят на "советский престол" своего человека".

К этой теме Зиновьев возвращается неоднократно – в разных вариантах. Так, в интервью, опубликованном в "Независимой газете" 29 октября 2002 года, он говорит:

"Еще в 1978 году я сказал, что самое уязвимое место в советской структуре – ЦК КПСС. Если на пост генсека придет прозападно настроенный человек, с коммунизмом в СССР может быть покончено в несколько месяцев. К началу 80-х годов и на Западе тоже поняли, что на диссидентское движение рассчитывать нечего, что народные массы в СССР не восстанут, как ты их ни пропагандируй. В то время мне доводилось участвовать в разного рода закрытых совещаниях, где собирались спекциалисты, занимавшиеся планированием холодной войны, и эти специалисты говорили: советскую "верхушку" надо купить".

В самом деле, и без Зиновьева те, "кому надо было", прекрасно понимали азы подобного рода работы. Американские советологи яростно рекомендовали ударить именно по КПСС как "генератору идеального". И сулили поразительный результат: достаточно, мол, укола в этот идеальный мозг, в эту особую акупунктуру идеального, и все гигантское советское тело будет абсолютно парализовано.

Может быть, эта арифметика "войны с идеалами" была непонятна наивным советским хозяйственникам, оборзевшим от глупого диктата стремительно дряхлеющей КПСС. Но специалисты по идеальному не могли этого не понимать. Патетическое восклицание Зиновьева поразительно лишь своим особым цинизмом и – вот в чем главное! – способностью наших патриотических кругов "покупаться" на этот цинизм. Покупаться страстно и истово. Что требует какого-то объяснения. Либо эти круги наполнены клиническими идиотами, либо… Либо они (в какой-то мере и в каком-то смысле) сами не чужды сходному (и в этом смысле специфическому) цинизму.

Между тем, проблема отнюдь не так хитра и "подковерна", чтобы ее не могло вобрать в себя нормальное граждански обеспокоенное сознание. Тут не нужны особые профессиональные изыски. То есть, для чего-то другого они, конечно, нужны. Но не для осваивания подобных – в сущности, нагло глумливых – патетических вывертов (рис. 44)

Я не говорю об анекдотических обертонах подобных высказываний… «Рабинович стрельнул – стрельнул, промахнулся и попал немножечко в меня. Я лежу в больнице. Сука Рабинович с Хасею гуляет без меня»… А также о том, что если ты, милый, прицелившись в одно, а попав в другое и признав сие, требуешь для себя статуса Вильгельма Теля…

Это все простейшие – не требующие философской изощренности, и в этом смысле почти посконные – возражения. И если мы говорим о неочевидности, то она не в этих вопросах. А в том, что вроде бы все очевидно так, что дальше некуда. Но патриотическая верхушки и ведомые ею массы этого (очевидного) на дух не чувствуют.

Верхушка, может быть, того… А массы? Массы – бесконечно отуплены и бесконечно ведомы? Думается, что это не вполне так. Что шок (Россия далеко не так необразована и бессмысленна – значит, шок) вечно длиться не будет. Но поскольку я свою задачу всегда видел вовсе не в обнаружениях очевидного, то я постараюсь быстро перейти к неочевидному, задев по дороге два пласта, так сказать, полуочевидного.

Пласт первый. А как все же можно (хотя бы теоретически) отделить смысл (коммунизм) от носителя и активнейшего проводника (русского народа, России, СССР)? Возможна ли в принципе такая процедура?

Конечно, возможна! Если русский народ и Россию в целом оседлали абсолютно злые и магически могучие нелюди (читай – евреи), то народ оказался заражен опаснейшим вирусом. Конечно, надо понять, почему именно этот народ оказался заражен сим абсолютным злом. И восстанавливать иммунитет. Или – зачищать заразу (и вирус, и больных)! Чтобы чума не распространилась на человечество!

В любом случае – у медиков, приходящих в этот "чумной барак", имеются абсолютные властные прерогативы. Могут – сжигать, могут – лечить. И надо спросить себя – что это за медики? Повторяю вопрос: что за мировые "медики" хотят так исступленно и абсолютно властно избавлять Россию от чумы, которая в этом ее предъявлении не может быть иной, кроме как еврейской?

Читайте Климова – "Протоколы красных мудрецов". И ищите западные "оазисы востребованности" подобной литературы. Не удивляйтесь, если найдете их в Гарварде. Впрочем, мое "не удивляйтесь" здесь, скорее, фигура речи. Конечно, удивляйтесь. А главное – думайте.

Пласт второй. Если коммунизм – такое тотальное, метафизическое зло, то чем является фашизм? Двух одинаково метафизических "анти" – быть не может. Тем более, что как ни вертись, но роль коммунизма в уничтожении фашизма нельзя не признать.

Но главное-то не в этом. А в том, что как только возникает пласт первый (отделение вируса от зараженных, коммунизма от русского народа), то вместе с определением качества вируса возникает и "великая правда фашизма". Потому что фашизм об этом "еврейском вирусе" и говорил, он так и обосновывал свой "дранг нах Остен". И вообще свою миссию.

Если теперь признается, что он был прав в основном (в "дранг нах Остен") – то как его назвать метафизическим злом? И как отделить эту его "правоту" от неправоты всей его остальной миссии? В любом случае – при таком признании фашизм придется лишить предельного антисистемного статуса. Это не значит – сразу реабилитировать. Но постепенно речь пойдет именно об этом.

Но бог с ними, с этими промежуточными пластами.

Вы мне лучше про Зиновьева объясните нечто более существенное.

Что значит сказать "Хомо советикус" (название книги Зиновьева, которое все знают)? Это значит отделить вирус от носителя, сказать, что русское "хомо" заражено вирусом "советикус"? В нечто подобное может поверить только полный лох!

"Хомо советикус" – это выражение, не существующее в отрыве от других, сходных с ним и основных. Основное же – "хомо сапиенс" (человек разумный). Это видовая характеристика современного антропоса. Сказать про своего соотечественника, что он "хомо советикус", это значит сказать про него, что он НЕ "хомо сапиенс", а какое-то другое "хомо", наподобие "хомо эректус". Ну, не "хомо" же "люденс" он, право слово! "Хомо люденс" – это более высокая ступень человека разумного.

Ведь у этого "хомо" с прибавкой – есть культурная традиция. И ее не спрячешь! Тем более от Зиновьева. Когда Макс Фриш говорит "хомо фабер" (человек делающий), то он имеет в виду, что делающий-то делающий, но не вполне разумный. Когда Милтон Фридмен говорит "хомо экономикус", он тоже имеет в виду, что экономикус-то экономикус, но не вполне сапиенс. Все это вам не шуточки. Это посягательство на единство вида!

"Хомо советикус" – это не возвышающая степень "хомо". А значит, умаляющая степень. Возвышающая степень – сверхчеловек, умаляющая – недочеловек. "Хомо советикус" – это недочеловек, а вовсе не зараженный вирусом человек. Кто этих нюансов не улавливает, с тем и говорить не о чем. А чтобы у малочувствительных граждан не было сомнений, этого "хомо советикуса" при следующей политико-лингвистической модуляции назвали просто "совком". А чтобы и у совсем-совсем малочувствительных граждан не было сомнений, осуществили еще одну модуляцию. И сказали: "Совки и шариковы". Про "шариковых" знали все. Это зверо-люди ("почти как люди" Клиффорда Саймака).

"Совков" назвали "шариковыми", и они залаяли. Образовался именно тот зооциум из зверо-людей унтерменшей, который и планировался. Вот пока что "предварительно-окончательный" результат сделанных шагов. Образовалось нечто, которое можно называть по-разному. Зооциум, клоака… На худой конец, "Скотный двор" Оруэлла.

Только не надо говорить, что оно образовалось само собой. Или что это результат семидесяти лет советской власти. Это результат описанных выше шагов, имеющих разное качество, но в совокупности ведущих в особую зону, за которой абсолютная социальная бездна.

Меня при этом всегда удивляет, с какой непоколебимой оптимистической уверенностью теоретики этих шагов говорят: "Когда общество ударится о дно, начнется социальное возрождение". Если это бездна, то почему у нее должно быть дно? Она по определению дна иметь не должна.

Александр Зиновьев прекрасно понимал, что удар наносится не в коммунизм и не в Россию. И что это альтернатива для дураков. А реальная альтернатива выглядит по-другому (рис. 45).

Часть 5. Другие аспекты все той же темы

Бледная немочь, погруженная в бесплодные мечтания… Фанатик, приносящий человеческое благо в жертву своей фантазии… Такой способ описания связи человека с идеальным – очевидно тенденциозен. И в этом смысле является все той же борьбой идей. Эта борьба, ну, никак не может быть редуцирована к сюжетам из нашей (и даже общемировой) истории последнего столетия.

Хотя, конечно же, война с идеалами, которую Запад предпринял после 1945 года, имея целью прежде всего удушение (или ослабление) идеального как такового, приобрела особо беспощадный характер именно в новейшее время.

Неореализм, апология "маленького человека" с его земными делами, апология земной обычной человеческой боли и радости – конечно, часть подобной борьбы. Говорилось, что это – борьба с нацистским культом героизма и идеального. Но искренним ли был такой пафос (во многом разделявшийся советской интеллигенцией)?

Помню, ставлю я один из своих первых спектаклей. И пытаюсь показать в нем историю любви на войне как вечную и великую. Ввожу параллельные ряды из Данте и Петрарки, использую соответствующую музыку и пластические образы… Встает на обсуждении один из интеллигентов и говорит (кого-то цитируя): "Простое маленькое горе – единственная стоящая вещь". Мол, написана история маленького человека – так вы нам не пытайтесь этого маленького человека поднять на пьедестал. Не нужно нам ничего, кроме изображения его вибраций в масштабе один к одному. А иначе, знаете ли, получается этот самый… "Триумф воли".

Ну, не могу же я этого интеллигента заподозрить в том, что он вел переговоры с какими-то инстанциями по поводу проекта "Война с идеальным"! Он так мыслил и чувствовал. Другое дело, почему он так мыслил и чувствовал, на какие референтные группы опирался, как его личное мышление подобного типа было связано с мышлением (уже вполне идеологическим) представительных для него диссидентских групп, создававших определенную моду? Как это перекликалось с каким-нибудь Максом Фришем и его героями, противостоявшими своим обыденным копанием в навозе – "дурацким подвигам" Геркулеса ("Геркулес и авгиевы конюшни")?

Любое частное коренится в общем. И все же… Все же запуск качественно нового витка борьбы с идеальным опирался на определенную "органику". В его основе был органический испуг западной интеллигенции (и не только ее) при встрече с взрывной энергией определенного (фашистского) типа.

Этот испуг породил отношение к любой (да, именно любой) энергии, извлеченной из полусонного общества теми или иными страстями по идеальному. Так называемая антифашистская интеллигенция и стоящие за ней властные группы, ожегшись на фашистском "молоке", стали дуть на "воду" любой идео-энергийности (рис. 46).

Уже 20 лет я пытаюсь приучить наших «жрецов естественности», ненавидящих проекты и заговоры, к элементарной мысли: органические основы процесса никоим образом не противостоят тому, чтобы эти основы были использованы и развиты в чьем-то проекте. Наоборот, ни один проект не делается, если к тому нет органических предпосылок.

Физики, занятые колебаниями, на первом курсе усваивают, что есть собственные колебания, а есть вынуждающие. И что одно не противоречит другому. Да и в школе вроде бы об этом говорят, рассказывая, должен ли военный отряд шагать в ногу, переходя какой-нибудь мост. Мол, у моста есть собственные частоты колебаний. Если воздействие на мост осуществляется не в этом спектре частот (или вообще в широком спектре), то мост абсолютно прочен. Но вот идет по нему отряд. И идет он в ногу. За счет того, что идет в ногу, оказывает воздействие на мост на определенной частоте (частоте хождения в ногу). И если эта частота совпадает с одной из собственных частот моста, то он может разрушиться.

Уже такие детские примеры показывают – обрушить систему можно, лишь используя ее собственные (органические) свойства. Все подрывники об этом знают – если переходить от детских примеров к более взрослым. Но политология и гуманитарные науки в целом, как правило, делают вид, что им это незнакомо, или это для них неочевидно.

Ну, так вот. Когда мы говорим, что ужас перед конкретными проявлениями идео-энергийности сам по себе привел к войне с идеальным, мы не раскрываем одного важнейшего аспекта. А без раскрытия этого аспекта все выглядит слишком уж по-дурацки. Развязывание такой войны с идеальным, конечно же, могло задействовать в качестве "собственной частоты" некий интеллигентский синдром, порожденный встречей западной интеллигенции с фашизмом. Но не более того.

Синдром нужен был в качестве органической предпосылки. Однако ни масштаб войны, ни ее планомерность и изощренность – не допускают редуцирования всего произошедшего к автономным интеллигентским антифашистским дерганьям. Слишком уж все было изощрено, алгоритмизировано и "ресурсо-обеспечено".

Под последним имею в виду и деньги как таковые (на войну с идеальным с 1945 по 1968 год на Западе было истрачено не менее четверти триллиона тогдашних долларов), и используемые инфраструктурные модули. На войну с идеальным на Западе работали сети и структуры, клубы и комитеты по премиям. Все это явно находилось не в руках самой невротизированной западной интеллигенции, хотя и подстегивало ее активность.

Анализируя элитный аспект рассматриваемой коллизии, мы тут же наталкиваемся на другой, не антифашистский фактор. И сразу вынуждены апеллировать не к поговорке про молоко и воду, а к присказке "из песни слов не выкинешь". Под "песней" я здесь имею в виду всю реальность Второй мировой войны. А под "словами, которые из нее нельзя выкинуть", – роль СССР и коммунизма в победе над Гитлером. Эти вроде бы невыкидываемые слова – убийственны для тех, кого мы именуем западными "хозяевами". Потому что признав такие слова в данной песне, придется признать далее нижеследующее.

1. Безыдеальность веймарского немецкого общества породила патологию идеального в виде фашизма.

2. Остывающая идеальность западного (демократического) общества не сумела противостоять накаленной патологии фашистского идеального. Позорный пример Франции здесь носит слишком очевидный и абсолютно неснимаемый характер. Да и Дюнкерк, ну, никак не представишь как адекватный отпор аглосаксонского духа фашистской угрозе.

3. Только встречная волна разогретой идеальности советского общества смогла остановить патологию фашистской идеальности.

В результате вырисовывается такая (абсолютно прискорбная для хозяев) картина (рис. 47).

Обнажить подобную суть вопроса хозяева не хотели и не могли. Ибо эта суть, в каком-то смысле, ставила крест на их (не выдержавшем удара) западном обществе. Более того, становилось как бы очевидным, что следующий удар станет ударом на добивание этого общества и его хозяев.

И что делать? Как спасать это общество и себя? Провести глубокую перестройку своих идеалов западное общество не хотело и не могло. Такая перестройка вообще не является технологией. То есть чем-то, что можно взять и осуществить (была бы воля и были бы средства – соберутся мозги, вложатся деньги).

Идеальное – это то, что подобным образом не создается. Можно собрать любые мозги и заплатить любые деньги, а результата не будет. Идеалы – это сверхтонкая ткань. А раз сверхтонкая, то и не до конца рукотворная.

О мере этой нерукотворности спорят уже много веков. И вклинивание данного спора в наше текущее обсуждение увело бы от существа дела. Просто обозначим, что спор имеет место. И что спорящие обсуждают лишь меру нерукотворности идеального. Проникает ли элита в некую "пещеру" и вбирает энергию идеальной сферы, создает ли идеалы народ… Но то, что по заказу это нельзя состряпать, – всем очевидно. А то, что можно состряпать, – не является этим. Потому и называется "пиар" или как-то еще.

Итак, волевым усилием хозяев идеалы не обновляются и не энергетизируются. Но даже если их и можно более или менее сознательно взрастить в недрах существующего западного общества, речь должна идти об очень особом взращивании.

Такого рода взращивание осуществляется в недрах восходящих социальных компонент данного общества. Компоненты эти принято называть классами. Классы могут (и должны) взрастить в себе новое идеальное для того, чтобы прийти к власти. Но они его взращивают не для того, чтобы позабавить текущих хозяев жизни. Они его взращивают, чтобы этих хозяев "уконтрапупить". То есть отобрать у них власть, вооружившись взращенным идеальным.

А хозяева? Им что, нужно было, чтобы новый класс их общества, взрастив новое идеальное, согнал их, хозяев, с исторической сцены? Реализовал пресловутую роль могильщика?

Нет! Дураков нет подобное поощрять, да и… слишком уж напоминает мировую красную революцию, лидером которой станет понятно кто. Геополитический и онтологический враг по имени СССР.

Имея ограничения по части своего идеального Неба, хозяева схватились за Землю. Имея ограничения по части своего Огня, они стали искать Воду. Во главу угла в итоге было поставлено (а) относительное растление своих восходящих групп, способных принести новое идеальное, (б) абсолютное растление чужих групп, связанных с чужим идеальным. Совокупность двух таких задач продиктовала определенные технологии.

Если ты должен обеспечить победу своего – совсем нерастленного – общества над чужим, то можно умеренно растлить чужое. Но если ты уже умеренно растлил свое, то чужое ты должен растлить абсолютно.

Если ты предполагаешь, что в твоей борьбе прямая военная компонента будет достигать 90-95% (как в случае с Германией во Второй мировой войне), то растление для тебя не решающая компонента в победе.

А если ты знаешь, что военный фактор должен быть строго равен нулю (у противника стратегическое ядерное оружие), то растление – это суперсредство. Единственно спасительное.

Если ты располагаешь технологиями XIX века, то можно, конечно, растлевать отдельных лидеров враждебных стран, подкладывая им кого-то в постель. Или поддерживать отдельные подрывные элементы враждебного тебе общества.

Но если ты можешь применять для растления всю мощь технологий информационной эры, то… То это совсем другая история.

То, что пока что складывается из рассмотренных нами фрагментов, позволяет говорить о мультипликации (нелинейном взаимном усилении) трех основных акторов, осуществлявших растление советского общества (рис. 48).

К данному (взаимоусиливающему) стихийному (а может быть, отчасти и сознательному) консенсусу трех растлевающих акторов надо, конечно, добавить объективный процесс. Советские идеалы остывали и определенным органическим образом. Но констатируя это, никоим образом нельзя (ну, просто невозможно в условиях того, что мы видели) редуцировать ВЕСЬ ПРОЦЕСС к этой органике.

И я берусь доказать, что операция "МЕНТАЛ" (иначе говоря – управление когнитивными матрицами, мышлением элиты) тоже входила в ту совокупность "операциональностей", которая и задает прискорбный формат нашей действительности.

(Продолжение следует)