Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 53 страниц)

Почему такие (а также сходные) рассуждения должны рассматриваться как подкоп под регулятивность и ненависть к демократической возможности так или иначе поставить власть под контроль общества? Я хочу поставить власть под контроль общества. Я люблю такой контроль и не люблю распоясавшуюся власть. Я считаю распоясавшуюся власть крайне опасной. Я не являюсь поклонником диктатуры ради диктатуры. Но я не могу являться и поклонником демократии ради демократии (рис. 14).

Я предлагаю заменить линейную дискуссию (является ли демократия добром или злом, является ли диктатура добром или злом) – дискуссией матричной. И установить, что и диктатура, и демократия (а также все промежуточные конструкции) могут быть и средством добра, и средством зла.

Может быть ликвидационная диктатура или диктатура распада. Может быть диктатура спасения и развития.

Может быть ликвидационная (деградационная, каннибалистская) демократия. А может быть демократия как нормальная форма регулирования восходящих процессов. И эта форма, наверное, действительно лучше других, хотя и не является безусловной.

Но все эти формы требуют наличия общества. То есть рамок и многого другого. Эти рамки и другие предпосылки социальности давно поломаны. Они поломаны жесточайшим образом. И не были восстановлены в течение последних восьми лет. Они вообще не могут быть восстановлены этими способами. Но в течение восьми лет не делалось того, что могло быть сделано даже взятыми на вооружение способами. А раз так, то не могло не происходить дальнейшее социальное обрушение. Оно, конечно, отчасти сдерживалось (хотя сдерживалось недостаточно). Но сдерживать – не значит переломить. Сдержать негатив – это значит накапливать негатив будущего. Сдержать деструктив – это значит расходовать конструктив настоящего.

Каждый по-своему видит минусы своего времени. И плюсы тоже.

Я обязан сказать правду о минусах. Но я не могу не оговорить при этом фундаментальной специфики нынешнего разговора на данную тему.

Одни говорят о плюсах путинской эпохи. Другие – о минусах.

Те, кто говорит о плюсах, не признают минусов. А те, кто говорит о минусах, не признают плюсов.

Мне это кажется не вполне честным. Мне кажется, что не ощущать разницу между путинским отпором в Чечне и Хасавюртом так же неправильно, как и признать сегодняшнюю ситуацию на Северном Кавказе сколько-нибудь приемлемой. А уж тем более стабильной и благополучной.

Мне кажется, что признать сегодняшнюю экономическую ситуацию блестящей так же неправильно, как и назвать ее худшей, чем в 1998 году. Поскольку и то, и другое политизировано и подчинено некоей борьбе достаточно для меня сомнительного характера, то я вообще буду говорить о другом (рис. 15).

К моменту прихода Путина в обществе были сохранены и в каком-то смысле чуть-чуть огорожены от регресса некоторые нематериальные активы. Скажем так, в духе газеты «Завтра» образца 1993 года (державность, патриотизм и прочее).

Эти активы были изъяты у оппозиции и переданы Путину. Кто-то скажет: "Слава богу, что были переданы". И в таком утверждении есть доля правды, но это не вся правда. Потому что вопрос в том, что было сделано с переданными активами. Как они были использованы. О том, как были использованы, я говорил многократно. В духе постмодернизма, пиаризации. Это как раз и называется "плюс пиаризация всей страны". Хорошо, что пиар был патриотическим. Плохо, что это был пиар. Потому что оказалось, что за восемь лет израсходована большая часть этих нематериальных активов.

Восполнения израсходованного вообще не осуществлялось.

Оставшаяся часть нематериальных активов быстро превращается в тонкую и неспособную ничего удерживать пленку. Ситуация близка к исчерпанию. Что же в этом хорошего?

Мне говорят, что риторика (патриотизм) сама рождает новые национальные настроения, а эти настроения трансформируют власть в нужном направлении. То есть мне говорят о том, что регуляция есть – и есть сущности, между которыми установлен регулятивный контур (рис. 16).

Подобная схема (в технике она называется контуром с положительной обратной связью) называется «необратимый возврат державности».

Я не имел бы ничего против того, чтобы это было так. Но так ли это на самом деле? (рис. 17).

В принципе мы можем говорить о восьми типах противоречий (рис. 18).

Первая четверка называется «межсущностные противоречия». Это основные внутрисистемные противоречия.

Вторая четверка называется "внутрисущностные противоречии". Это дополнительные внутрисистемные противоречия.

Непротиворечивых сущностей и систем вообще не бывает. Между сущностями тоже должны быть противоречия. Но эти противоречия должны учитываться, сниматься, преодолеваться. В том-то и дело, что субъект развития – это класс, считающий систему своей собственностью и отстаивающий ее от угроз со стороны противоречий. Отстаивая, он снимает противоречия, то есть развивает систему. Если же он перестает отстаивать (например, считает, что ничто не угрожает системе, или наплевав на нее, или не умея что-то сделать в нужном направлении), то система (если класс цепко держится за власть) начинает загнивать. И в этом случае происходит то, что хорошо знакомо по застою тем, кто тогда работал (рис. 19)

Еще создавая театр «На досках» в конце 70-х – начале 80-х годов прошлого века, я отдавал себе отчет в том, что в сущности принимаю тех, кто убегает от смрада застоя, его культурных и социальных эталонов. От загнивания, противоречий, приводящих к этому загниванию, и прочего. И я понимал, что дальше эту энергию отстранения от загнивающего надо во что-то преобразовывать. Форматировать. Я понимал также, что форматировать я хочу эту энергию во имя исправления государства. И я понимал, наконец, что другие хотят форматировать ее во имя разрушения государства.

И я могу описать вам главное – разницу между тогдашней и сегодняшней ситуацией (рис. 20).

Поскольку я отвечаю за свою картину, то мне есть что с чем сравнить. Недавно я опять открыл театр. То, что сейчас могут делать мои актеры, очевидным образом несопоставимо выше того, что делают рядом с ними. Эта несопоставимость так очевидна, что мне даже стыдно. Но главное не в этом. А в том, что эта несопоставимость демонстрирует не только рост моего скромного начинания. Тогда можно было бы гордиться. Она демонстрирует еще и динамику окружающего меня мира.

"Тогда" ко мне в андеграунд бежали от загнивающего официоза "Малого театра", МХАТа или даже "Современника" и "Таганки". Но внутри этого загнивающего официоза было какое-то качество, которому надо было что-то противопоставить, с которым надо было вести полемику. Это качество определялось, в свою очередь, рядом социальных и культурных данностей того времени.

Данность #1 – зритель. Зритель шел в театр в поисках смысла. Он бежал туда, испытывая смысловой дефицит. Он не приползал, не ковылял, шатаясь, абы куда и неизвестно зачем. Он прибегал, вламывался, нес вместе с собою энергию. Пусть энергию неприятия, пусть энергию, беременную деструкцией, – но энергию. Эту энергию можно было очищать и преобразовывать.

Данность #2 – старшее поколение делателей культуры. Вокруг были люди театра (или других профессий, неважно), которые несли внутри себя некую высокую норму. Норму отношений к своему делу. Именно норму служения и порожденного служением высочайшего качества. Даже если это качество уже что-то не отражало, окаменевало и загнивало, оно было. И по отношению к нему можно было отстраиваться.

Данность #3 – критика. Существовал институт критики и качество критики.

Данность #4 – высокие культурные образцы. Они еще существовали. Кто-то что-то играл на уровне, сопоставимом с мировым. Мне мог не нравиться Смоктуновский в "Гамлете" или Чурикова в каком-нибудь фильме, но я не мог не понимать, что тут есть качество. И что я должен принять вызов качества и ответить.

Данность #5 – педагогика. В театральных или любых других вузах преподавался определенный тип мастерства с определенной степенью требовательности. Пока была требовательность, стандарты, ГОСТы на мастерство, была какая-то напряженность творческой жизни. Эти ГОСТы можно было опровергать, эти стандарты – проблематизировать. Но было что проблематизировать. И ясно было, что вот это (и это, и это) – недопустимая халтура, и она не пройдет. Ее не пропустят педагоги, старшие товарищи, критики, публика.

Данность #6 была связана с тем, что это же не пропустят инстанции. Даже если в инстанциях сидели вчерашние работники пищевой промышленности, они быстро проникались окружающим антихалтурным духом. И во что-то как-то врубались. Они переставали быть дикарями. И требовали не только соответствия дурацким критериям загнивающей идеологии, но и соответствия всему остальному. Каким образом они до этого додумывались и почему – не так уж и важно. Но это было. Как было и все другое.

Данность #7 – ограничения снизу. Самый плохой театр все равно был театром. Была грань между плохим профессионализмом и самодеятельностью, между высокой студийностью и народным театром. Между народным театром и беспомощным драмкружком. Самый плохой фильм или спектакль должны были чему-то соответствовать.

А теперь от прошлого – к настоящему.

Данность #1* – зритель, болтающий по мобильным телефонам.

Данность #2* – отсутствие передаваемой из поколения в поколение актерской традиции. Совсем старые считают себя не вправе что-то передавать и не являются авторитетами. Следующие за ними в массе своей проституировали все, что можно. Перечислять даже не хочется. Кто не проституировал, тот выпал и маргинализовался.

Данность #3* – критика. Я не буду говорить, сколько надо заплатить, чтобы критики написали все, что угодно. А также не буду говорить о том, что писать бессмысленно. Негде и незачем. Те, кто пишет, пишут для себя. Читатели (какого-нибудь журнала "Театр") – это тоже отдельная песня.

Данность #4* – высокие культурные образцы. Внутри своей культуры, разумеется. Они вообще отсутствуют. То, что присутствует, вызывает глубокий стыд.

Данность #5* – педагогика. Ее нет. И она никому не нужна. Может быть, в цирке еще чему-то учат или в балете. Но и то в расчете на заграницу. А также в связи с крайней необходимостью. В цирке отсутствие минимальных навыков – это летальный исход.

Данность #6* – инстанции. Без комментариев. Их просто нет. Нет множества минусов (хотя для большинства административные запреты сменились карами финансового характера). Нет и плюсов. Нет ничего. Как говорил Салтыков-Щедрин в "Истории одного города", "ни бога, ни идолов – ничего".

Данность #7* – ограничения снизу. "Наша Раша" – это ограничение снизу? Реклама как поставщик актеров – это ограничение снизу? Каждый день вся страна должна смотреть отечественные сериалы. С экрана глядят тупые лица, которые в большинстве случаев находятся вне любого понимания профессии. Они этого даже не скрывают. Кто-то проплатил, это чьи-то любовники и любовницы. Просто непонятный мусор. Все это вместе называется "декультурация".

Ей что надо противопоставить? Рекультурацию.

Если бы в предоставленное тобой пространство бежали и несли энергию, было бы понятно, как это сделать. Но туда приползают, приковыливают, просачиваются. Если бы от скверны окружающего мира активно и энергийно отстранялись, можно было бы что-то делать. Но никакого отстранения нет. Все блуждает по каким-то меандрам, течет, приползает и уползает, что-то нюхает, что-то впитывает. И вы хотите мне сказать, что это не зона Д? Зачем мне говорить, что это не зона регресса? Я здесь остался. И я вижу, что происходит.

Что осью больного процесса является общество, а не власть.

Что подобная констатация никоим образом не снимает с власти ответственность за происходящее. Но что теперь-то симбиоз двух регрессов – сверху и снизу – стал данностью.

Что в главном дефиците? Гражданское чувство и позиция.

Если ситуация такова, как я говорю, то на нее есть три типа реакций (рис.21).

Прежде всего, давайте договоримся, что даже те, кто хочет что-то менять, живут в этом. И тут надо помнить Чацкого:

"Безумным вы меня прославили всем хором.

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет".

Нормальный человек не может дышать с "этим" одним воздухом и при этом не становиться частью этих болотных миазмов. Не заражаться. Не впадать в частичную кому, спячку, прострацию. Это называется регресс, аномия и так далее. Это можно обсуждать не только на уровне метафор. Пожалуйста, я обсужу иначе. Давно хотел.

Аномия – это социологическое понятие, введенное в конце XIX века французским социологом Дюркгеймом. Дюркгейм рассмотрел данный социальный феномен в ряде своих работ. Наиболее известная из них – "Самоубийство" – издана на русском языке впервые в Санкт-Петербурге в 1912 году.

Дюркгейм, вводя новое понятие, использовал лингвистическую конструкцию, состоящую из греческого слова "номос" (закон) и отрицательной частицы "а". А-номос – это нарушение закона. Если же отойти от лингвистической буквальности, то аномией для Дюркгейма является любая разновидность нарушения (сбива, слома, сдвига и прочее) в функционировании ценностно-нормативной системы, регулирующей то или иное общество. Итак, чтобы была "аномия", необходимо следующее (рис. 22).

То есть аномия – это то или иное повреждение наличествующей социальной (ценностно-нормативной) регулятивности.

Чтобы у меня была психическая болезнь, у меня должна быть психика. Существо, не имеющее психики, не может обладать больной психикой. Должна, повторяю, быть (а) психика и (б) ее болезнь.

Чтобы общество болело, должно быть общество. Аномия – это социальная болезнь, свидетельствующая о наличии социальности так же, как психическая болезнь свидетельствует о наличии психики.

Каковы же разновидности этой болезни?

Есть болезнь отсутствия этих ценностно-нормативных регуляторов, иначе называемая "ценностно-нормативный вакуум". Поскольку общество без ценностно-нормативных регуляторов вообще – это уже не общество, то глубокий ценностной вакуум равносилен потере некоей совокупностью особей статуса социальности. Мы – не микрогруппа, не семья, не коллектив, если у нас нет ценностно-нормативных регуляторов поведения.

Помимо "болезни отсутствия", есть еще "болезнь неэффективности". Нормы и ценности как бы есть. Но они слабо регулируют поведение или, точнее, его регулирует нечто другое. В пределе возможна ситуация, когда человек постоянно говорит о ценностях и нормах и абсолютно игнорирует их, совершая те или иные поступки.

Есть еще болезнь "расплывчатости" ценностно-нормативной системы, "болезнь противоречивости" этой системы. Человек слишком абстрактно сопрягает себя с ценностью и в силу этого его поведение расплывается. Вообще-то он твердо знает, что в поведении своем он должен опираться на благо. Но в чем оно, это благо, конкретно в этой неоднозначной ситуации, требующей того или иного поступка? Как и что из блага (например, исповедуемой религии) должно соотнестись с той реальностью, где он совершает поступок?

Есть еще и конфликт ценностей. А также конфликт между нормами, определяющими цели деятельности, и нормами, позволяющими получить средства для достижения этих целей.

Короче – есть культура и ее базовые элементы. Есть она – можно говорить о той или иной опертости поведения на эти базовые элементы и то, что они порождают. Если базовые элементы культуры разрушаются, то – либо-либо. Либо есть другие базовые элементы, связанные с новой культурой, и тогда на них опираются. Либо всё летит в тартарары. Хорошо, если имеет место просто смена общественных идеалов и морали! Тогда есть что и на что менять! А если один идеал и одна мораль уничтожены, а другой идеал и другая мораль не предъявлены? Или не предъявлены достаточно убедительно?

Даже резкая смена общественных идеалов и норм приводит к тому, что определенные социальные группы перестают ощущать свою причастность к данному обществу, отчуждаются от него, отвергают новые социальные нормы и ценности как убедительные образцы поведения.

А если нового вообще не предложено, а старое уничтожено, поругано, лишено регулятивного статуса? Тогда ничто не свято, а значит необязательно. Разрушение обязательности как таковой – совместимо ли с любой созидательной деятельностью? И так ли далека от нашей реальности ситуация тотального "кидняка"?

Люди превращаются в существа, производящие необязательность и даже не замечающие этого.

Предположим, что сегодня обязательность – 100%, завтра – 90%, потом 50%. Когда она станет нулевой сразу во всем – что такое семья, работа? Не говорю – долженствование. Об этом (а значит – об армии и многом другом) и говорить не приходится.

Обязательность стремится к нулю, а деятельность кипит. Что это за деятельность?

"Так… Завтра в 10-00 я вам звоню и мы…"

Завтра – не звонит, послезавтра. Если напоминаешь – на лице не огорчение, не извиняющаяся улыбка, а особое пустое недоумение: "Ну, обещал… И что?"

В очень высоких кабинетах в ответ на напоминание о данном обещании высокий чин лепил в коммутатор, сообщая о своей верности духу великого анекдота: "Ты обещал на мне жениться!" – "Мало ли что я на тебе обещал!".

Говорят, что есть два состояния – культура и дикость. Иначе – культура и варварство. Варвар, дикарь – это вполне регулятивное существо. Просто у него другие – более природно-звериные – регуляторы.

Стая – это тоже регулятивная общность (рис. 23.)

Между культурой и дикостью есть третье состояние – хамство. «От ворон отстал, к павам не пристал».

Культура еще не регулирует поведение, природа его уже не регулирует.

Возникает ущербная особь. Она как-то ведет себя? Как именно? (рис. 24)

Человек может попасть не только в пропасть между культурой и природой. Он может попасть в пропасть между двумя культурами (рис. 25).

Например, между традиционной культурой с ее ценностно-нормативными регуляторами и культурой Модерна с его ценностными нормативными регуляторами. Ситуация, описанная и учеными, и писателями. Человек ушел из традиционной деревенской культуры. Но он не стал человеком современной городской культуры. Эту ситуацию у нас глубже и лучше всех описал Василий Шукшин (рис. 26).

Но пока есть два берега. Есть и Мост. Человек идет по Мосту. Может упасть. А может и перейти пропасть. А если нет ни моста, ни другого берега? (рис. 27)

Человек повисает в пустоте.

Если для Э.Дюркгейма аномия являла состояние безнормности, то для Р.Мертона, который пошел дальше французского социолога и предложил стройное учение, она служила результатом конфликта норм в культуре или, выражаясь более точно, конфликт официально провозглашенных целей и доступных законных средств их достижения. Аномия возникает тогда, когда люди не могут достичь законным путем провозглашенных обществом в качестве нравственного закона целей. При социализме официально провозглашались принципы равенства и моральной заинтересованности в труде, при капитализме – цели индивидуальной наживы и материального успеха. Но если в том и в другом случае большинству населения легитимные, т. е. законные, способы достижения этих целей недоступны, то на его долю достаются только незаконные. У Мертона их пять:

1) конформизм (принятие целей и средств);

2) инновация, реформизм (принятие целей, устранение средств);

3) ритуализм (неприятие целей, принятие средств);

4) ретритизм, уход (неприятие ни целей, ни средств);

5) мятеж (отказ от целей и средств с заменой их новыми целями и средствами).

Так люди приспосабливаются к аномии. В большинстве случаев это отклоняющееся поведение.

Далее я позволю себе длинную цитату из работы Роберта Мертона "Социальная структура и аномия" (Social Structure and Anomie// American Sociological Review. 3. October, 1938. P. 672-682).

Почему эта цитата столь длинна, я объясню после завершения цитирования.

"В социологической теории существует заметная и настойчивая тенденция относить неудовлетворительное функционирование социальной структуры в первую очередь на счет присущих человеку повелительных биологических влечений, которые недостаточно сдерживаются социальным контролем. С этой точки зрения социальный порядок – всего лишь инструмент для "регулирования импульсивных действий", "социальной переработки" напряжений. Следует отметить, что эти импульсивные действия, прорывающиеся сквозь социальный контроль, рассматриваются в качестве проявления биологически обусловленных влечений. Предполагается, что стремление к неподчинению коренится в самой природе человека.

Подчинение, таким образом, представляет собой результат либо практического расчета, либо механического кондиционирования. Эта точка зрения, не говоря уже о ее прочих недостатках, явно не дает ответа на один вопрос. Она не дает основы для определения тех условий небиологического характера, которые стимулируют отклонения от предписанного типа поведения. В настоящей работе мы исходим из предположения, что определенные фазы социальной структуры порождают обстоятельства, при которых нарушение социального кодекса представляет собой "нормальный" ответ на возникающую ситуацию. Принципиальная схема, которую следует разработать, должна обеспечить последовательный систематический подход к изучению социально-культурных источников отклоняющегося от нормы поведения. Мы намерены в первую очередь показать, что некоторые социальные структуры оказывают определенное давление на отдельных членов общества, толкая их, скорее, на путь неподчинения, чем на путь поведения, сообразующегося с общепринятыми правилами. Многие вопросы, связанные с этой схемой, мы не сможем обсудить; нередко нам придется ограничиться простым упоминанием проблем без подробного их анализа.

Среди элементов социальной и культурной структуры особую важность для нас имеют два элемента. Аналитически они разделимы, хотя в конкретных ситуациях они нераздельно переплетаются. Первый элемент состоит из целей, намерений и интересов, определяемых данной культурой. Они составляют сферу устремлений. Указанные цели более или менее интегрированы и включают в себя различные степени престижа и эмоций. Они составляют основной, но не единственный компонент того, что Линтон удачно назвал "схемой группового существования". Некоторые из этих определяемых культурой устремлений имеют отношение к первичным влечениям человека, однако они не определяются ими.

Вторая фаза социальной структуры определяет, регулирует и контролирует приемлемые способы достижения этих целей. Каждая социальная группа обязательно сочетает свою шкалу желаемых целей с моральным или институционным регулированием допустимых и требуемых способов достижения этих целей. Этого рода регулятивные нормы и моральные императивы не обязательно совпадают с нормами, определяющими техническую целесообразность или эффективность этих способов. Многие способы, которые отдельным лицам представляются наиболее эффективными для достижения желаемых ценностей, такие, как незаконные операции с акциями нефтяных компаний, кража, мошенничество, исключены из институционной сферы дозволенного поведения. Выбор подходящих средств ограничен институционными нормами.

…Из типов групп, формирующихся в результате независимых изменений в соотношении двух фаз социальной структуры, нас интересуют главным образом группы первого типа, именно те, в которых непропорционально большое ударение ставится на целях. Это положение следует переформулировать в надлежащей перспективе. Нет таких групп, в которых отсутствовали бы кодексы, регулирующие поведение, однако существуют различия в степени, в которой обыкновения, нравы и институционный контроль эффективно сочетаются с менее отчетливо определенными целями, составляющими часть культурной основы общества. Эмоциональные убеждения могут группироваться вокруг комплекса признанных обществом целей, лишая одновременно своей поддержки определенные данной культурой средства их достижения. Как мы увидим далее, определенные аспекты социальной структуры могут породить противонравы и антисоциальное поведение именно вследствие различия в значении, придаваемом целям и нормам, регулирующим их достижение. В крайних случаях эти последние могут быть настолько подорваны чрезмерным акцентом на целях, что выбор способов поведения будет ограничиваться только соображениями технической целесообразности. Вследствие этого единственным вопросом, имеющим значение, становится вопрос о том, насколько эффективны наличные средства овладения социально апробированными ценностями. Способ, наиболее практичный с технической точки зрения, независимо от того, законен он или нет, получает предпочтение перед институционно предписанным поведением. По мере развития этого процесса интеграция общества ослабевает и развивается аномия.

Так, если речь об атлетическом соревновании, когда стремление к победе освобождено от соблюдения институционных правил и успех оценивается в терминах "выигрыша", а не "выигрыша определенным способом", использование незаконных, но технически эффективных средств получает молчаливую санкцию. Лучшему игроку футбольной команды противника исподтишка наносится удар, борец, незаметно применяя искусный, но не законный прием, выводит своего партнера из строя; учебные заведения тайком субсидируют "студентов", чьи таланты почти целиком ограничены областью спорта. Стремление к достижению цели настолько ослабило удовлетворение, получаемое от самого процесса участия в соревновании, что это удовольствие фактически сводится только к достижению успешного результата. Благодаря этому же процессу напряжение, порождаемое желанием выиграть в покер, снимается, если посчастливилось сдать самому себе четыре туза или в случае, когда культ успеха стал полностью доминирующим, если удалось искусно подтасовать карты при составлении пасьянса. Слабый укор совести в последнем случае, а также тайный характер нарушения нормативных правил ясно показывает, что институционные правила игры известны тем, кто их обходит, но что эмоциональные устои этих правил в значительной мере ослаблены преувеличенным значением, придаваемым данной культурой цели достижения успеха. Таково микрокосмическое отображение социального макрокосмоса.

Разумеется, этот процесс не ограничивается сферой спорта. Процесс, имеющий своим результатом преувеличение значения цели, порождающий подлинную деморализацию, то есть деинституционализацию средств, присущ многим группам, в которых отсутствует достаточно высокая степень интеграции этих двух фаз социальной структуры. Чрезвычайное значение, придаваемое в нашем обществе накоплению богатства в качестве символа успеха, препятствует установлению полностью эффективного контроля над использованием институционно урегулированных способов приобретения состояния. Обман, коррупция, аморальность, преступность, короче говоря, весь набор запрещенных средств становится все более обычным, когда значение, придаваемое стимулируемой данной культурой цели достижения успеха расходится с координированным институционным значением средств.

…Едва ли мы можем остановиться в этом пункте. Если мы хотим рассмотреть вопрос о социальном генезисе различных коэффициентов и типов отклоняющегося от нормы поведения, характерного для различных обществ, мы должны обратиться к другим аспектам социальной структуры. До сих пор мы обрисовали три идеальных типа социального порядка, образуемых различными типами связи между определяемыми культурой целями и средствами их достижения. Исходя из этих типов определяемых культурой сочетаний, мы обнаруживаем пять логически возможных, альтернативных способов приспособления или адаптации индивидуума к условиям, существующим в обществе или группе – носителе данной культуры.

I – конформизм (принятие целей и средств);

II – инновация, реформизм (принятие целей, устранение средств);

III – ритуализм (неприятие целей, принятие средств);

IV – ретритизм, уход (неприятие ни целей, ни средств);

V – мятеж (отказ от целей и средств с заменой их новыми целями и средствами).

В любом обществе приспособление типа I (подчинение как определяемым культурой целям, так и средствам) наиболее обычно и широко распространено. Если бы дело обстояло иначе, было бы невозможно поддерживать стабильность и преемственность общества. Сложная конфигурация устремлений, составляющая основу каждого социального порядка, находит свое внешнее выражение в модальном поведении членов этого общества, подпадающим под первую из приведенных категорий. Поведение в рамках общепризнанной роли, ориентированное на достижение основных ценностей группы, представляет собой правило, а не исключение. Уже этот факт сам по себе позволяет нам говорить о совокупности людей как о группе или обществе.

Напротив, приспособление типа IV (отрицание целей и средств) встречается реже всего. Люди, которые "приспособлены" (или не приспособлены), в этом смысле находятся, строго говоря, в обществе, однако они не принадлежат ему. В социологическом смысле они являются подлинными "чужаками". Не разделяя общую ориентацию, они могут быть отнесены к числу членов данного общества чисто фиктивно.

Под эту категорию подпадают некоторые виды активности психопатов, психоневротиков, лиц, страдающих хроническим психическим расстройством, выражающемся в уходе от реального мира во внутренний мир болезненных переживаний, париев, отщепенцев, праздношатающихся, бродяг, хронических алкоголиков и наркоманов. Эти лица в некоторых сферах деятельности отказываются от определенных данной культурой целей, доходя в полярном случае до полного отрицания целенаправленной деятельности, а их приспособление не находится в согласии с институционными нормами.

…Пораженчество, квиетизм и самоустранение проявляют себя в психологических механизмах бегства от действительности, с неизбежностью ведущего к "бегству" от требований, предъявляемых обществом. Это результат постоянных неудач в стремлении достигнуть цели законными средствами и неспособности прибегнуть к незаконным способам вследствие наличия внутреннего запрета и институционализированного принуждения, причем в ходе этого процесса высшая ценность успеха как цели еще не отвергнута. Конфликт разрешается путем устранения обоих воздействующих элементов – как целей, так и средств. Бегство завершено, конфликт устранен, индивидуум приспособился к требованиям общества.

Следует заметить, что в случаях, когда неудача связана с недоступностью эффективных институционных средств достижения экономического или какого-нибудь иного высокоценимого "успеха", возможны также приспособления типа II, III и V (нововведение, ритуализм и мятеж). Результат будет определяться конкретными чертами личности и тем самым конкретной культурной характеристикой. Неадекватное приспособление лица к требованиям общества может иметь своим результатом реакцию типа инновации, через которую конфликт и переживания, связанные с неудачей в достижении цели, устраняются путем отказа от институционных средств и сохранения стремления к достижению успеха. Крайняя степень усвоения институционных требований ведет к ритуализму, при котором цель отбрасывается, как находящаяся за пределами достижимого, однако подчинение нравам продолжает поддерживаться. Мятеж имеет место в случае, когда освобождение от господствующих стандартов, являющееся результатом неудачи или ограниченности перспектив, ведет к попытке ввести "новый социальный порядок".