Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 53 страниц)

Я не был в тот период ни членом правящей партии, ни секретарем Союза писателей, ни даже официальным работником идеологического фронта. Я был авангардистским и сугубо неформальным интеллектуалом широкого профиля (руководил авангардистским театром, психологической лабораторией, философско-методологическим семинаром etc.). И я всегда презирал лакеев – как официозных, так и стремительно перекрасившихся.

Я презирал их раньше, презираю и теперь. А презирая, уже по одной этой причине не могу не уважать тех, кто не лебезит перед властью. И охранительный крик "цыц, смутьяны!" не рвется из моей нонконформистской души.

Я не о политических "цыц" говорю! Я говорю о состоянии культуры в самом широком смысле этого слова. Потому что культура-то – это тоже некие "цыц". Называются они "табу". В определенных культурах эти табу относятся к сакрализованной власти. Но у нас она не сакрализованная, и в принципе табу нет. Их никогда и не было в России – на уровне культуры как таковой.

В Китае, наверное, были когда-то. В религиозно накаленных исламских обществах. Но не у нас. Мы в этом смысле ближе к Западу. И по мне, так хорошо, что в этом смысле мы ближе.

Я даже не буду говорить о том, что на Западе есть пресловутая политкорректность. На Западе (в США, в первую очередь) в СМИ очень сильно "прикладывают" Буша-младшего. И не звучат в ответ никакие "цыц". Слава богу, что не звучат. И у нас не должны звучать. Если зазвучат – очень стыдно будет. Но это касается права на уничижительность (экстремально критическую оценку). Уничижительность по отношению к Бушу или Путину как действующим властителям – правомочна.

А вот то, на что она может и не может опираться, – это совсем другой вопрос. У Пионтковского она опирается на социальный генезис Путина. И вот это недопустимо. Не в цензурном смысле, а в культурном, что намного важнее. Стыдно, когда лижут, когда лакействуют. Когда орут оголтело "цыц". Но и при уничижительных апелляциях к социальному генезису тоже стыдно. Стыдно за все. Прежде всего, за внутреннюю противоречивость сознания. Пионтковский хочет быть западником. Он любит Запад, верит в него. Он (верю) даже готов чем-то пожертвовать во славу этого своего идеала.

Ну, так вот. На Западе можно критиковать кого-то, и даже жестко и оскорбительно, хотя есть грани допустимого. Но предположим, что их нет. Ибо не в этом суть. На Западе можно критиковать Буша с позиций американского идеала. Можно "танцевать в разные стороны" от этой "печки". Но нельзя танцевать не от нее, этой "печки" идеала, а "абы как". И это "нельзя" – есть культурное табу, а не политическая цензура.

Пионтковский как западник не может не умиляться по поводу американского идеала – мальчика-чистильщика сапог, ставшего миллионером. Но его бесит мальчик из коммуналки и пролетарской семьи, ставший президентом. Это что такое? Это высокомерный окрик "цыц, плебей!"? Что за окрик? От имени какой реальности? В рамках какой культуры?

Этот окрик допустим в устах представителя демократической партии "Яблоко"? А почему тогда она демократическая? Ребята, вы, пожалуйста, извините, но мне (и не мне одному, поверьте) все чаще кажется, что вы совсем "оборзели". И этот ваш коллективный "оборзеж" – страшнее американских ядерных ракет и систем противоракетной обороны. Потому что это и есть клоака.

На Западе ни про кого – Буша (оснований нет) или Клинтона (оснований больше) – нельзя сказать в уничижительном смысле "плебей". Потому что культурная "печка" Запада, от которой все танцуют в разные стороны – это демократия. Власть демоса – власть народа. Я не знаю ни одного самого оголтелого тори, который в Великобритании публично осмелится осудить какого-то британского политика (ну, например, Тэтчер или Дизраэли), сказав, что это плебеи – "люди из плохих семей".

Может быть, в Гарварде или Йеле десять "отборных" молодых людей, собравшись на вечеринку, и позволят себе что-то подобное сказать про стипендиата, которого они на вечеринку не позвали. И если никто из этих десяти на следующий день не донесет ректору (а скорее всего, кто-нибудь донесет), то им это сойдет с рук. Но если они напишут это в сочинении – просто в очередной не предназначенной для печати учебной работе, – то с ними жестко разберутся. А если они сделают это публично, то их карьера будет завершена.

Ну, может быть, какой-нибудь князь Боргезе на собраниях полузапрещенных партий мог начать разглагольствовать по поводу плебейской погибели, угрожающей современному западному миру. Но тогда этот князь Боргезе берет на себя всю политическую карму, вытекающую из подобной риторики. Он открыто присягает фашистским партиям, выводит себя не только за пределы демократического, но и за пределы всяческого публичного мейнстрима. А дальше он ждет – будет ли отмашка на итальянский вариант "черных полковников" а-ля Греция или Чили Пиночета.

Поскольку отмашки не было, человек так всю жизнь и прождал. Но он был внутренне цельным человеком. И человеком, присягнувшим определенной – антидемократической – ущемленной западной контркультуре (смотрите фильмы Висконти).

Тут я уже не только о культурных табу говорю, но и о культурной логике. Есть такая логика – прошу не путать с формальной или даже диалектической.

Пионтковский действует, описывая Путина, вне всякой логики, всяких культурных норм. А главное – вне собственной матрицы идентичности. Разберемся с этим. Пионтковский описывает Путина как плебея. А кто он сам? Князь Боргезе скажет, кто он такой, и почему он ненавидит плебеев. Жозеф де Местр скажет. А Пионтковский? Для начала он должен был бы отрекомендоваться как стопроцентный князь. Но поскольку в России все князья (а также герцоги, бароны etc.) изведены на корню в 1917 году, то эта аристократическая позиция повисает в воздухе. Все повисает в воздухе! И висит, висит…

Пионтковский – не белоэмигрант. Да и белоэмигрантов-то убедительных не так много. Потому как перевалялись с кем попало, как и подобает эмигрантам. Но Пионтковский, повторю, – не белоэмигрант. И он отрекомендовывается как демократ. То есть, вроде бы позиционирует себя в качестве представителя той культуры, для которой человек из народа – это хорошо. Культура эта называется демократической. "Демос" – это и есть люди из народа. С точки зрения этой культуры, что плохого в том, что Путин – парень из коммуналки? Из коммуналки – значит из народа.

Но наша советская "диссидентура", называя себя демократами, была взращена на дрожжах неукротимого антидемократизма. Потому что демократами называли себя Ленин и его предтечи (революционные демократы). Потому что социалистическая идеология строилась на некоем народном (пролетарском) фундаменте. Потому, наконец, что хилиазм 1917 года был основан на "низовых" вещах: "И последние станут первыми".

Буржуазная демократия остановилась на политической свободе. Ее последний взлет – 1848 год. После этого она теряет первородство в разговоре о свободе. И начинается новая фаза этого разговора – от раннего Маркса через Парижскую коммуну к Ленину. Это тот же разговор о свободе. О том, как освободить не только от политического (феодального), но и от социального (буржуазного) гнета. Конкурируя с социализмом и осознавая по политическому результату, полученному русскими коллегами, чем чреват проигрыш в этой конкуренции, западное общество создало и риторику, и вполне корневые представления о том, что президент из народа (из коммуналки) – это хорошо. И социальное государство – это хорошо. И простой человек – это хорошо.

А советские диссиденты брали все то же самое со знаком минус. Но называли себя демократами. Ничего более антидемократического, чем эта диссидентура, нет. Впрочем, кое-что подобное есть. И называется оно "советская номенклатура". Чем быстрее выскакивал снизу наверх советский пацан, тем больше он ненавидел тот низ, из которого выскакивал. Он и выскакивал-то чаще всего на "горючем" этой ненависти.

Мне вспоминается выступление одного из участников XV партконференции ВКП(б): "Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою. А в худшем? Скажете, сдаться в плен? Но в политических битвах в плен не берут. В ХУДШЕМ СЛУЧАЕ ОНА ПРЕДАСТ ИНТЕРЕСЫ ПОРОДИВШЕГО ЕЕ КЛАССА. В ЭТОМ СУТЬ И СМЫСЛ ТЕРМИДОРИАНСКОГО ПЕРЕРОЖДЕНИЯ".

Внутренне переродившаяся советская номенклатура была союзником и двойником антисоветской диссидентуры. Клоака, в которой мы живем, обязана своим существованием этому противоречивому симбиозу, в котором перерожденцы – это ведущее звено, а диссидентура – ведомое. Но это обычно скрывается. А в случае Пионтковского прорывается самым неожиданным образом.

В самом деле, Пионтковскому не нужен президент из народа (из коммуналки). А президента из числа принцев крови нет, потому как кровь эту выпустили в 1917 году. Причем в немеряных количествах. И, тем не менее, Пионтковскому нужен человек не из народа – как эталон.

А где его взять? Его можно взять только в среде старой коммунистической номенклатуры, которая – не чета Путину, настоящие баре. Породистые! Но Пионтковский ненавидит коммунизм. Впрочем, и баре ненавидят коммунизм. Возникает парадоксальная конвергенция. Она же – клоака. Она же – карнавал нон-стоп.

И вокруг этого парадоксального ядра складывается соответствующая лингвистика (рис. 24).

И что это за лингвистика?

Пионтковский – блистательный лингвист. Емкий, точный. Он талантливый практикующий политолог. И журналист отличный. Но поскольку в ядре – парадоксальная конвергенция (она же пустота), то вся лингвистика превращается в путаницу и, в каком-то смысле, в распутность.

А это и есть карнавал нон-стоп! Хотите верьте, хотите нет, но Бахтин именно это называл карнавализацией бытия (и одновременно карнавальной эстетикой). Обсуждая тупики прагматизма, я уже рассматривал этот вопрос – карнавализация и война с идеальным. Был бы я конспирологом, так бы и сказал: "Заговор карнавала".

Как бы то ни было, карнавализация в перестроечную и постперестроечную эпоху съела идеальное! Вооружившись карнавалом как оргоружием, субъект (союз антикоммунистической номенклатуры и диссидентства) растоптал субстанцию. Он победил не только свой строй, не только свое бытие и свою культуру, которую внутренне ненавидел. Он победил любое некарнавальное бытие (то есть реальность). Потому-то и рвется изнутри противопоставление реальности мира и реальности власти.

Побеждено бытие – и все его предпосылки. Любое идеальное как таковое. И теперь Россия вкушает плоды этой ужасной победы.

Не желая следовать за – как я убежден, лукавой – методологией Бахтина, я предпочитаю называть ситуацию не победительно-карнавальной, а совсем иначе. Я называю эту ситуацию "фундаментальной коллизией постсоветского русского бесчестия". Бахтин шел в своих исследованиях от Достоевского к Рабле. Что ж, Достоевский так Достоевский. Рабле мне глубоко безразличен, а Достоевский нет. Рабле – чужая культура, Достоевский – своя. Рабле мне мало что расскажет о нынешнем бытийствовании Отечества моего. Достоевский расскажет много.

У Достоевского есть особая лингвистика и семантика бесчестия. Не обнажения, нет. "Заголения". Каббалисты говорят, что Лилит – это заголившаяся Шехина. Ну, так вот, заголение как бесчестие. И бесчестие как особый способ думать и говорить. Я могу выделить этот способ (и этот тип лингвистики) в качестве отдельного "лингвослоя", сосуществующего у Достоевского с другими "лингвослоями". А у нас сегодня – вытесняющего другие "лингвослои".

Данный слой весьма специфичен. Лингвистика в пределах данного слоя может быть у Достоевского и жалобной ("а я в углу лежал… пьяненькой-с"), и агрессивной ("тварь ли я дрожащая или право имею?"). Но поскольку все равно ясно, что права нет никакого (даже а-ля Ставрогин), речь идет о дрожащей твари и о бесчестии как о фундаментальной коллизии. Я не ругаюсь, я диагностирую.

Главное, чего нет – это права. Можно даже мир пустить в тартарары, но все равно права нет ("Вот свету ли провалиться или мне чаю не пить? Так я скажу: чтобы свету провалиться, а чтобы мне чай всегда пить").

Мать мне когда-то говорила: "Достоевский очень точно описал некоторые свойства русской души. И, к сожалению, не лучшие". Эти свойства были свойствами потаенными. И описывались они соответственно. А потом душа (или, если хотите, Шехина) "заголилась". Обнажила эти свойства. Показала их как свои срамные места. И родился карнавал, и возликовала Лилит. И возжелала наша интеллигенточка карнавальной эстетики блуда и блатняка. Возжелать-то возжелала – а права все равно нет! Отсюда и надрыв, и поеживание.

Какого права нет? Да самого разного!

Права говорить "мы", права любить это самое "мы", права гордиться, права быть серьезным. В конечном счете – права быть человеком. И когда американцы, да и весь мир, чувствуют, что этого права нет, они просто звереют. Им так хочется добить, додавить, вытереть ноги об это, когда-то имевшее, а теперь лишенное права. А оно кривляется, льнет к их ногам… Но что американцы… Китай с его пафосом самоуважения, с его презрением к потере лица. Иран, исламский мир, умма… Все смотрят на этот карнавал нон-стоп и спрашивают: "Ребята-то что так веселятся? Они что чудят? Они что удумали?"

Это – страшнее всего на свете. Раньше Россию ненавидели – и уважали. Теперь ее начинают презирать. А она как бы не замечает.

Возможны ли ядерные удары по нам и другие крупные неприятности? Пока не вполне презирают – категорически невозможны. А вот когда начнут действительно презирать, тогда возможно все.

С рациональной и прагматической позиции – такое и тогда будет невозможно (все-таки ракет до и больше). Но не этой меркой будут измерять ситуацию. Убежден, что не этой. И крайне удивлен, что другие не замечают данной коллизии…

20.09.2007 : Кризис метода

Введение

Это первый доклад после долгого перерыва. Я не могу, делая такой доклад, совсем игнорировать приоритеты политологического сообщества. И я понимаю, что отставка Фрадкова и назначение Зубкова – это высший приоритет. Я принимаю вызов, который содержится в этой высшей приоритетности. И сделаю доклад по возможности сухой и как бы полностью заданный подобной приоритетностью. Но именно "как бы". Потому что если я подчинюсь подобной приоритетности или проигнорирую ее, я одинаково перестану себя уважать. Я должен сделать что-то третье. На каждом очередном витке протекающего процесса я понимаю, что надо делать нечто третье и, одновременно, что сделать это третье все труднее. Но я все-таки буду пытаться это делать.

Итак, главная (но вовсе не единственная) тема данного доклада – назначение нового премьер-министра.

Жанр – максимально приближен к прикладной политологии.

Цель – такая же, как всегда. Всмотреться в содержание происходящего и в себя самих. Помните, у Маркса: "Человек смотрится в другого, как в зеркало"? Так вот, я предлагаю всмотреться в содержание, как в зеркало. Именно как в зеркало! А не только в то, что обладает собственной ценностью.

Это не значит, что я отрицаю ценность содержания как такового. Но чем дальше – тем в большей степени это содержание не только повествует, но и вопрошает. Не только раскрывает, но и упрекает. И ничего я тут не могу поделать. Это наша реальность. Это наша бытийственность. Это наш странный императив. Бежать от него можно лишь в башню из слоновой кости. Но и там услышишь что-то наподобие пресловутого анекдота: "Ну, гады, что со слонами сделали!"

То есть, по сути бежать просто некуда. Да и зачем бежать-то? Ведь сказано было: "Камо грядеши?" Так что надо не бежать, а принимать вызов. Ну, так я и его и приму.

Часть 1. Ситуация с Зубковым – как зеркало

Улетая из Москвы на контртеррористический форум, проводимый в Израиле каждый год в связи с 11 сентября 2001 года (так называемым nine eleven), я сдуру сделал прогноз. И случайно попал в десятку. Сделал же я этот прогноз потому, что меня "достали". Вместе со мной летели израильтяне, которых я перед этим принимал в Москве. И мои гости начали перевозбужденный разговор о том, что на днях Фрадков должен прилететь в Тель-Авив, и в связи с эти должно произойти то-то и то-то.

Меня эти разговоры о бессмысленных официальных визитах, таких визитах, которые заведомо ничего не могут поменять (сколько уже назначенных на заклание отправлялось в Тель-Авив с официальными визитами!), всегда безумно раздражали. Раздражала возбужденность, придыхание при произнесении высоких имен, картежная бессмысленность (мол, приедет, а дальше – как карта ляжет), конъюнктурность. А тут еще – утомление от очень непростой конференции в Москве. Короче, я, чтобы сменить тему, сказал: "Это он еще должен остаться премьером! Его сейчас менять будут!"

Гости остолбенели. А когда Фрадкова сняли, начались звонки, напоминающие грузинский анекдот: "Догадайся, Гиви, сколько будет дважды два? – Наверно, чэтыре! – Ти знал, Гиви, ти знал!"

Мне стали говорить, что я знал, что Фрадкова снимут. А раз знал, то, наверное, сам снимал.

Я никого не снимал. Я ничего не знал. Я ткнул наугад. И мне совершенно непонятно, почему после этого от меня что-то должно убыть или прибыть.

Я политолог – а не "серый кардинал" или придворный нюхач, разнюхивающий, откуда дует ветер. Моя профессия – это процессы. Когда я предугадал развал СССР и структуру постсоветских системных трансформаций, когда я предупредил о ряде порождаемых развалом СССР процессов и сделал это раньше других – мне есть чем горько гордиться. Но если бы я должен был твердо знать, что гордиться мне надлежит лишь тем, имею ли я инсайдерскую информацию о назначениях и снятиях, то я бы поменял профессию.

Отставка Фрадкова и назначение Зубкова породили пока один отвратительный, но требующий осмысления феномен. Я называю его – политболтовня.

Речь идет о бесконечных ахах и охах по поводу того, кто угадал Зубкова, а кто не угадал и назвал других.

Эти ахи и охи, во-первых, низводят профессию политолога к профессии нюхача. И делают предметом этой профессии не процессы и проблемы, а назначения. Ничего более унизительного, глупого, чем подобная редукция, быть не может. Но ведь, вдумаемся, эта редукция носит абсолютный характер. Она является аксиомой, нормой вкуса, системообразующим принципом. Так что же с нами происходит?

Задав этот вопрос, я должен отвечать. И я отвечу, что происходит. Редукция, вот что. Это если говорить наукообразно и мягко. (рис. 1)

Те, кого интересует моя позиция, должны знать, что мне до отвращения стыдно. Мне стыдно за то, что эта редукция происходит. И еще мне стыдно за то, что я не до конца понимаю, почему она происходит в таких масштабах. То есть я понимаю и даже что-то предсказал. Мол, деградация, регресс, вторичное упрощение… Но ведь не настолько же! Не до такой же степени!

Но и это еще не все. Предположим, что политология – это авгурство. Умение уловить дворцовые хитросплетения и их конечный продукт – отставки и назначения. Я только что категорически заявил, что это не так. Что я ничего общего ни с чем подобным не хочу иметь. Но в порядке осмысления масштабов происходящего я готов принять гипотезу, согласно которой это так.

Зачем я рассматриваю эту гипотезу? Для того, чтобы можно было осмыслить масштаб редукции. Или – если позволить себе чуть больше патетики – деградации, падения, дегенератизма, своеобразного сумасшествия, наконец.

Итак, предположим, что политология – это наука о снятиях и назначениях, осуществляемых в нынешнем Кремле, а вовсе не о процессах, конфликтах, тенденциях, интересах.

Такое предположение сразу же должно добавить к слову "политология" какие-то прилагательные. Например, дворцовая политология, суперприкладная политология… В этом смысле редукция первого рода заключается в том, чтобы свести всю политологию к такой политологии. Но далее я собираюсь доказать, что это еще не вся редукция (рис. 2).

Итак, я хочу доказать, что редукционизм, с которым мы сейчас имеем дело, и который столь ярко проявился в случае с ахами и охами («не угадали Зубкова!») – это просто клиника. Это не прагматизм, не утилитаризм, не низведение всего и вся до дворцовых перипетий. Это клиника, дурдом, бред прогрессивно шизеющей – и почти уже смердящей – тусовки.

Я не ругаюсь и не мечу громы и молнии. Я делаю утверждение и берусь его доказать.

Предположим, что предмет некоей науки, почему-то называемой "Политология", – это назначения и снятия. Но если это наука, и у нее есть предмет, то она должна что-то конкретизировать. Речь идет о назначениях и снятиях, которые (а) осуществляются определенным субъектом, (б) обладают процессуальностью, вытекающей из свойств субъекта, и (в) погружены в контекст, состоящий из условий и обстоятельств (рис. 3).

Кому-то кажется, что я развожу наукообразие на пустом месте. Но мне-то кажется, что другие просто «совсем того»… И потому я вынужден говорить, что «Волга впадает в Каспийское море», а субъектом, осуществляющим назначения и снятия, является президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.

Данный субъект обладает определенными свойствами. По отношению к нашей теме – Владимир Владимирович Путин обладает настойчивым желанием делать неожиданные назначения. Он считает это правильным. И ему это нравится. О том, что это так, все знают.

Из этих свойств субъекта вытекает процессуальность. Кадровые назначения и снятия обсуждаются в обстановке абсолютной секретности. Участники обсуждений не имеют права ни передавать инсайдерскую информацию, ни выступать в виде ньюсмейкеров. Ньюсмейкером должен выступить сам президент. И, к чести президента, надо сказать, что он сумел добиться от своей команды отсутствия утечек за пределы очень узкого круга. А от узкого круга – твердого понимания того, что поперек батьки в пекло лезть нельзя. А если полезешь, то за это можно сильно схлопотать. Как минимум, потерять место в узком круге. А как максимум – нарваться и на более серьезные неприятности.

Я кому-нибудь открываю глаза на что-то необычное? Я, как мне кажется, наоборот, ломлюсь в открытую дверь! И я не стал бы это все обсуждать вообще, если бы не дурдом, он же шабаш, который сейчас устроили.

Кстати, Ельцин тоже многого сумел добиться по части отсутствия утечек. Но кое-кто забавлялся, выдавая инсайдерскую информацию в эфир. Особо это любил делать Березовский, который получал информацию из узкого круга. А потом предъявлял ее – как сейчас помню – сидя в черном костюме и имея позади кроваво-красный бархатный занавес. Чем это кончилось? Тем, что он потерял место в узком круге. А потом и возможность быть сенсационным ньюсмейкером. А потом и нечто большее.

Вторым таким любителем был Гусинский. Он, правда, передоверял подобное нюхачество Евгению Киселеву. Почему-то это называлось политологией. И считалось, что Киселев – это политолог номер один, потому что он первый знает от Гусинского об отставках и назначениях.

Сегодня нет ни "Итогов" с Киселевым, ни Гусинского с НТВ. А есть – абсолютно обратный стиль. При котором тот, кто знает, – молчит в тряпочку. И правильно делает. Если хотите знать, мне этот стиль намного более симпатичен.

Но главное – все понимают, что стиль именно таков. И что этот стиль – он же процессуальность – задает субъект (он же – Путин).

Однако, кроме процессуальности и субъекта, есть еще и контекст. Контекст (в нашем случае слагаемый условиями и обстоятельствами) состоит в том, что кадровые назначения и снятия являются продуктом борьбы неких, крайне близких к президенту Путину, групп. Кто-то называет их кланами, а кто-то "кремлевскими башнями". Не я эту борьбу выдумал! Она вопиет! О ней говорят все!

Кто-то ее мистифицирует, называя борьбой чекистов и либералов. Это полная и вопиющая чушь. На нынешнем этапе в бой идут одни силовики. Они разделены на пять или шесть враждующих групп. Накал конфликта резко выше, чем в эпоху Ельцина. Никто при этом не борется против Путина, борются только за него. Точнее, борются, проявляя максимум лояльности. И одновременно встраивая в эту лояльность много чего. Настолько много, что иногда становится не по себе.

Борьба этого рода шла в течение всего путинского семилетия. В последний год она обострилась до крайности как в связи с возможным уходом Владимира Владимировича, так и по другим причинам.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что эта борьба идет. Что если сначала все говорили (ведь не я, а все!), что концерн "Нанотехнологии" возглавит Михаил Ковальчук, и что это индекс влиятельности одной из групп, а потом этот концерн возглавил Леонид Меламед, – то это борьба групп, в которой одна группа проиграла, а другая выиграла.

Что отставка Вайнштока – это тоже борьба групп. И что новое назначение Вайнштока – это тоже борьба групп. Что если бы группа, борющаяся против Вайнштока, выиграла до конца, то Вайншток в лучшем случае был бы уже в Лондоне, а не во главе престижного начинания, в которое вмонтированы гигантские деньги и огромные политические интересы. Но если бы полностью выиграла группа, борющаяся за Вайнштока, то он остался бы руководителем "Транснефти".

Знать это должны все прикладные политологи. И особенно специалисты по дворцовой политологии, коль скоро это наука или хотя бы просто сфера экспертной деятельности.

Количество конфликтов – намного больше. Их острота растет и уже является запредельной. А значит, назначение Виктора Зубкова, как и неназначение Сергея Иванова – это результат борьбы групп. И мы находимся не просто в ситуации "закрытости как эпоса". Мы находимся в ситуации "закрытости как драмы". Что фактически делает публичный прогноз на тему о новом премьере абсолютно невозможным. Этого никто не будет делать, потому что это нарушает правила игры. Этого никто не будет делать, потому что это деструктивно взрывает игру (назвать потенциального назначенца – значит убить назначение). И этого никто не будет делать, потому что все в игре. А игра – это борьба. Причем жестокая.

Предугадать борьбу невозможно. Комментировать закрытую борьбу открыто – это значит провоцировать. Провоцировать, находясь вовне, невозможно. А провоцировать, находясь внутри, это значит оказаться вовне. А будучи внутри, потом оказаться вовне, не просто обидно и глупо, а крайне опасно, глупо и постыдно одновременно.

Какой из этого практический и очевидный вывод? Причем вывод в рамках дворцовой политологии!

Вывод этот в том, что все, кто знали, что будет Зубков (точнее – боролись за то, чтобы он был), – молчали в тряпочку. И лезть с высказываниями по этому поводу не хотели, не имели права. Да и просто помыслить об этом не могли.

Соответственно, пространство высказываний было поделено не между теми, кто правильно назвал премьера и теми, кто его неправильно назвал. А между теми, кто молчал, и теми, кто говорил. Большинство молчало. Часть этого большинства молчала потому, что не знала. А часть молчала потому, что знала. А знала потому, что умела соблюдать правила. А правила состояли в том, чтобы молчать.

Я никогда не относил себя к дворцовой политологии. Мне не нужны лавры на этом поле. И они мне, честно говоря, просто претят. Но есть же какие-то пределы дури, пределы безумства, которые надо оговаривать. Нельзя же так! То есть, как мы видим, можно, но слишком унизительно оставлять это без реакции. И потому я реагирую. А реагируя, я все-таки должен – и просто профессионально обязан – дать мониторинг высказываний на тему о назначениях.

Мониторинг этот, кстати, небезынтересен.

Часть 2. Мониторинг

6 сентября 2007 года на сайте газеты "Московский комсомолец" (но не в бумажной, а только в электронной версии газеты, что крайне существенно!) появился материал "Иванов поможет Иванову". В заметке сообщалось, что по данным "источника, близкого к Управлению по внутренней политике АП РФ", в ближайшее время политолог Виталий Иванов займет пост заместителя руководителя секретариата первого вице-премьера правительства РФ Сергея Иванова.

На этой должности Виталий Иванов будет курировать предвыборную кампанию Сергея Иванова, считает источник. По его мнению, новое назначение Виталия Иванова свидетельствует о том, что Сергей Иванов "почти наверняка" возглавит предвыборный список партии "Единая Россия", – поскольку Виталий Иванов является одним из главных идеологов "партийного преемника" и автором идеи, согласно которой лидером "Единой России" на выборах в Государственную думу должен быть именно преемник Владимира Путина.

Было также высказано предположение, что Виталий Иванов, видимо, "станет и одним из руководителей президентского штаба Сергея Иванова, который в настоящее время находится в стадии формирования".

В конце заметки в краткой справке о Виталии Иванове указывалось, что он в настоящее время является "вице-президентом Центра политической конъюнктуры России (ЦПКР), ведущего "мозгового центра" по проблемам внутренней политики и преемственности власти в РФ… С 2005 года считается экспертом и теоретиком, очень близким к руководству Управления по внутренней политике администрации президента РФ, одним из наиболее влиятельных околокремлевских политологов".

Нельзя назвать такую публикацию абсолютно тривиальной. И дело не в том, кто именно интеллектуально сопровождает Сергея Борисовича Иванова. Все московское экспертное сообщество, занятое элитами, знает, кто его сопровождает. Его сопровождают очень сильные и интеллектуально зрелые люди, добившиеся серьезных результатов.

К числу этих результатов относится, например, то, что Сергей Борисович Иванов прекрасно выдержал удар, связанный с назначением другого члена команды Путина на место премьер-министра. Не только мы, но и все мировые СМИ отметили, что Иванов держался очень хорошо. А это совсем не просто. К тому же никто не считает, что игра сыграна до конца. Однако нетривиальность данной публикации состоит в другом.

Во-первых, в том, что по каноническим правилам данной игры никакие субъекты сопровождения не "засвечиваются". Что этим субъектам засветка не нужна. И даже вредна.

Во-вторых, нетривиальность состоит в том, что данная статья породила цепную реакцию. То есть стала частью некоей информационной кампании. Судите сами. Процитированный вброс был сделан 6 сентября.

А утром 11 сентября на информационном сайте Ура.Ру появилось сообщение обозревателя Ура.Ру Михаила Тульского о том, что подготовлены указы об увольнении Михаила Фрадкова с поста председателя правительства РФ и назначении исполняющим обязанности премьера Сергея Иванова. Эти указы, по данным Тульского, будут подписаны президентом РФ Владимиром Путиным в прямом эфире основных общенациональных телеканалов 12 либо 13 сентября.

Указы не были подписаны в прямом эфире. Они не были подписаны один за другим. Не в прямом эфире, а под запись – и без всякой демонстрации указов – Путин и Фрадков поговорили. После чего возникла пауза. И тем не менее сообщение Тульского – не дешевка, а утечка. Причем кем-то и зачем-то санкционированная. Кем и зачем?