Текст книги "Содержательное единство 2007-2011"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 53 страниц)

…США оказывали поддержку продолжающемуся процессу реализации норм Уголовно-процессуального кодекса 2002 года, который ввел институт судов присяжных применительно к ряду категорий серьезных преступлений, запрет на рассмотрение в суде незаконно полученных доказательств, более жесткие стандарты досудебного заключения и требование получения разрешения суда на проведение прослушивания и обысков. США также осуществляли обучающие программы для прокуроров и адвокатов. Программы, направленные на укрепление независимости и реформирование судебной власти, способствовали продвижению внутренне разработанных стандартов этического поведения в рамках судебной системы и принятию обязательства об обнародовании результатов решений коммерческих (арбитражных) судов…

Наиболее серьезные нарушения прав человека по-прежнему происходили в Чечне и других районах Северного Кавказа… Официальные лица США часто встречались с правозащитными НПО для обсуждения ситуации в Чечне и демонстрации поддержки работы этих организаций. Они посетили Чечню, Ингушетию, Кабардино-Балкарию и Северную Осетию-Аланию для оценки гуманитарной ситуации и потенциала содействия урегулированию конфликта и оказания помощи по восстановлению…

…США продолжали оказывать поддержку широкому кругу усилий в сфере обеспечения прав человека. Официальные представители США в стране участвовали в работе второго Общероссийского конгресса по правам человека в декабре. В январе одна из местных организаций, работающих над реализацией спонсируемого США проекта, открыла первый женский кризисный центр в г.Благовещенск на Дальнем Востоке для оказания правовой помощи и поддержки жертвам торговли людьми и домашнего насилия, а также для обучения психологов и региональных чиновников…

…Старшие официальные лица США, включая посла, поддерживали активный диалог с представителями государства, НПО и религиозных конфессий по вопросам свободы религии, религиозной, расовой и этнической терпимости… В рамках программы демократической комиссии США были предоставлены гранты пяти НПО, работающим над укреплением межэтнической и межрелигиозной терпимости… В рамках одной из поддерживаемых США программ в Иваново, Костроме и Москве был проведен диалог между религиозными лидерами в попытке укрепить межконфессиональное общение и взаимопонимание, а также организованы занятия со студентами местного университета по вопросам терпимости. В июне делегация Комиссии США по международной религиозной свободе посетила страну для обсуждения вопросов религиозной свободы с представителями государственных органов, НПО и религиозными лидерами.

США продолжали оказывать содействие общенациональной ассоциации юристов и адвокатов в области трудового права, которая руководит работой правовых центров в восьми городах. Эти центры предоставляли рабочим, профсоюзам и их членам экспертную правовую помощь по вопросам договорных трудовых отношений. В течение года центры представляли интересы свыше 1700 лиц и 35 профсоюзов в ходе 713 судебных разбирательств; по результатам судебных разбирательств было принято 243 решения, 2/3 из которых были в пользу работников. Адвокаты также оказывали содействие рабочим и профсоюзам в более чем 5400 случаях и подготовили свыше 2500 документов (жалоб, апелляций и т.п.). Центры организовали 34 семинара и "круглых стола" с участием 243 человек.

В целях оказания стране содействия в деле борьбы с незаконной торговлей людьми США работали в тесном контакте с Министерством внутренних дел России в части обучения сотрудников правоохранительных органов и прокуратуры методам расследования дел по торговле людьми, включая ориентированный на жертвы подход…

…Свыше 60 учителей приняли участие в спонсируемом США мероприятии – конференции в Хабаровске по предотвращению торговли людьми посредством формирования позитивных ценностей среди молодежи.

Главный вопрос не в том, что делают американцы. Это еще полбеды. Главный вопрос в том, что те, кто должен отстаивать от них российский суверенитет, по существу, ничего не делают. "Наехать" на то, что всерьез "крышуют" американцы – слабо. И это все больше проникает в общественное сознание. "Наезжают" на бесхозное, на то, что не имеет серьезной "крыши". Мотив наезда? Или отчитаться, или подкормиться, используя административный ресурс. А американцы – работают. Европейцы работают. Ислам работает. Китайцы работают.

Еще и еще раз спрашиваю: что противопоставляет этому российская власть и связанный с нею российский бизнес? Может быть, какой-нибудь независимый российский фонд под названием "Конструктивный капитализм" встречается не с тысячами, как американцы, а с сотнями тысяч людей? Предоставляет им не американские, а иные, причем большие, возможности? А главное – востребует их энергию?! Ведь это главное!

Идет ли этот встречный поток инициатив? Ведь мы находимся у себя дома. Мы можем неизмеримо больше, чем они. Но с нашей стороны ничего не происходит. Кроме… кроме разговора о суверенности

Выше я уже начал говорить о понятии "суверенитет". Как известно, у нас "суверенная демократия". Или не "суверенная"? Или какая? Что за суверенитет? Какой именно?

Я предложил обсудить "многословную немоту". Другое название той же темы – "Под кожей нового брежневизма". Я убежден, что начинаю это обсуждение в переломный момент. И суть этого перелома обозначили сразу и события в Прибалтике, и события в Самаре.

Начнем с Самары.

Я неоднократно говорил о том, что "дном власти" (еще раз подчеркиваю – не самой властью, а ее дном) является дееспособная грубая сила. Пока такая грубая сила эффективно работает – все будет хотя бы внешне спокойно. Если на каждый митинг будет выходить такое количество "усмирителей", которое по всем показателям будет доминировать над митингующими, – все будет, в каком-то смысле, спокойно. А если "органы" будут прихватывать митингующих раньше, чем они соберутся – все будет еще спокойнее.

Сказать, что это спокойствие меня восхищает, я не могу. И потому, что ценю свободу. И потому, что понимаю иллюзорность этого спокойствия. Но сказать, что я больше люблю повтор бакинских или ферганских неспокойствий – так нет. Ненавижу я эту больную ангажированную энергию. Эту стайную готовность к спонтанно-истеричному выплеску, используемую кем-то и для чего-то.

Ну, ладно, грубая сила. Ну, ладно, издержки ее применения. Стоп. А издержки-то в чем? В том, что смутьянов по голове дубинками бьют? Нет, господа и товарищи! Нет, вчерашние и новые брежневисты! Основные издержки не в этом. А в том, что как только грубая сила подменяет собой все остальное, она как бы дает множественную индульгенцию. Индульгенцию на неубедительность власти, индульгенцию на неадекватный идеологический миф, индульгенцию на вытеснение из процесса людей, способных решать проблемы. Индульгенцию на безэнергийность, возведенную в принцип. Применительно к нашей теме, индульгенцию на эту самую немоту.

Таким образом, грубая сила становится последним (и очень комфортным) прибежищем дурака, последним прибежищем холуя, последним прибежищем системной импотенции во всем, что касается стратегии. Ведь если есть эта грубая сила, и она спасает, то зачем все остальное? Зачем эффективный политик? Зачем эффективный идеолог? Зачем эффективный общественный деятель или какой-то эффективный элитный клуб? Зачем все это? Зачем концепции, модели, эффективные технологии? Сиди себе спокойно, как-то что-то курлычь на какой-то "фенечке", окружай себя удобными интеллектуальными и политическими импотентами, которые так же курлычут, а коли кто-то начнет мешать, стукни по голове – и все будет в порядке.

А будет ли все в порядке? Если стукнешь, то будет. Но вот оказывается, что рядом есть еще какие-то "внешние" центры сил. А у твоего опорного класса по отношению к этим центрам сил есть обязательства и интересы. И вообще – с этим надо считаться. И надо подписывать какие-то Хельсинские соглашения. А потом что-то разрешать. Хоть что-то.

И грубая сила начинает работать избирательно. Возникает зона, где она работать не может. В эту зону собирается энергия. Зона превращает энергию в сплошную деструкцию. Власть, конечно же, работает со всем этим полицейскими методами. Но вскоре оказывается, что спецметоды иностранцы применяют более эффективно. А наши спецслужбисты, призванные "работать" против данной "аномальной" зоны, начинают к ней пристраиваться. Потому что это уже не зона, где какие-то там вонючие диссиденты, которых хоть так, хоть эдак можно употребить. Нет, это зона, где мировая сила пасется. И насчет которой предупреждают: не переусердствуйте.

"Так мы и не переусердствуем! Мы лучше недоусердствуем! Потому что не дети! И научились держать нос по ветру".

Так начиналась прежняя история. И я вижу черты этой прежней истории в истории нынешней.

Приезжает Ангела Меркель. Она хочет увидеть "марш несогласных" в Самаре. И ей надо показать марш. Как только это надо сделать, – суверенитет проблематичен. Потому что грубая сила избирательно работать не умеет.

Можно, конечно, привести на "марш несогласных" одних работников наших "органов". Но это сначала будет так. А потом по-другому. Потому что западникам "марш несогласных" нужен не для гламура, а для решения реальных задач. Они, конечно, скажут, что он нужен для гламура. Мол, власть должна показать, что есть свое общественное мнение, свои правозащитники! Выборы скоро… Надо показать хорошую картинку…

Они даже не до конца солгут. Но полуправда хуже лжи. В эти витринные зоны протестной дозволенности – рано или поздно будут введены настоящие операторы. И они добьются настоящих результатов. Если противостоять им будет "многословная немота".

Между тем, эта "многословная немота" разрастается. Она охватывает не только сферу управления макросоциальной энергией. Она охватывает и ту интеллектуальную сферу, процессы в которой косвенно определяют все, что касается работы с этой самой энергией.

Что такое государство? Это аппарат насилия одного класса над другим (марксистская формула)? Или это, все-таки, явление более тонкое и сложное? Государство – это форма, в которой народ сохраняет и развивает свое историческое бытие. В конечном счете, исполняет свое предназначение. Так значит, народ – не "суверен для отмазки", а нечто большее?

Но тогда его (даже иронически, даже с благими целями острастки олигархов) нельзя называть "бедным родственником". Нельзя говорить о государстве как о государстве "городских буржуа". А остальные что, "отдыхают"? И понадобятся в час жертвы? Если они понадобятся только в час жертвы, то жертвы не будет. А значит, не будет и государства.

Еще в Древнем Риме говорилось – "сенат и народ римский"… А о бедных родственниках – ни-ни. И о "городских буржуа" тоже. Какой король мог позволить себе непочтительное, "безлюбое" и безэнергийное отношение к народу? Никогда и ни при каких обстоятельствах это не было возможно. А там, где это становилось возможно, это плохо кончалось. Причем достаточно быстро.

Так это происходило даже в древности и в Средние века. Потом наступила Великая французская революция. Она подняла суверенитет на недосягаемую высоту. Но речь шла о народном суверенитете. О нации как суверене. И о государственном суверенитете как о том, что проистекает из суверенитета народного (глас народный – глас божий).

Тот, кто теряет народ в качестве исторического адресата, в качестве почвы и "запускающего генератора", автоматически получает в качестве ответного дара внешнее управление. Нынешняя идеология, описывающая идиллическую коллизию с суверенной демократией, которой мешают отдельные олигархи и экстремисты, своим гламурным мифом как бы налагает табу на обсуждение действительной ситуации. Это опять "развитая социалистическая демократия" и "товарищ Шими..Шуми.. левич…" – как "очень странный товарищ".

На самом деле уже сама концепция прав человека, международных обязательств и прочего проблематизирует суверенитет. Глобализация проблематизирует его еще больше. Можно не замечать этих фундаментальных проблематизаций. Но тогда приходит рано или поздно самарский "командор" и говорит идеологу суверенизации, как Дон Жуану: "Ты звал меня на ужин? Я пришел".

Тогда рано или поздно реальность доклада госдепартамента США начнет высмеивать фанфарные декларации по поводу суверенности. Казалось бы, самое время опомниться. И в каком-то формате обсудить суверенитет не как факт, а как проблему.

Что значит обсудить суверенитет как проблему? Это значит задать альтернативный код (рис. 15).

«Да что вы! – начинают кричать. – Какое внешнее управление? Вы что, хотите власть скомпрометировать?»

Боже избави! Кто ее хочет компрометировать? И зачем? Пусть себе здравствует! Пусть обеспечивает минимальные условия народного бытия на этой территории. И на том спасибо. Но если власть начнет уходить от реальности – она погибнет. А нельзя вернуться к реальности, если на любом остром интеллектуальном вопросе – печать идеологического табу. Сказал "регресс" – а как же национальное возрождение? Сказал "внешнее управление" – а как же суверенитет?

Что бы ни назвал своими именами – ты "странный товарищ". Любое серьезное понятие немедленно "гламуризируется". Что такое проект? Проект – это форма исторической мобилизации. Теперь оказывается, что проект – это что угодно, любая финансируемая государством программа…

Ни болевые точки так не выявишь, ни угрозы… А не выявив болевые точки и угрозы, нельзя найти адекватные ответы. А не найдя адекватные ответы… Мне кажется, что я уже достаточно ясно сформулировал суть коллизии.

Когда речь идет о внешнем управлении, то никто не имеет в виду, что их руководитель звонит нашему и указывает ему, что делать. Никто из тех, кто об этом говорит, не наклеивает ярлыков, никого не демонизирует. Напротив – хотят выявить структуру реальности, найти слабые места в стратегии противника. И через это в каком-то смысле освободиться. То есть снизить меру управляемости и повысить меру суверенности. Но как можно снижать одно и повышать другое, если миф гласит, что у нас сто процентов одного и ноль другого? Одно снижать дальше некуда (ибо ноль), другое повышать невозможно (ибо уже сто процентов).

А Самара? А доклад госдепа? А реальный смысл событий в Прибалтике?

Но и это еще не все.

Предположим, что не противник ввел нас в нынешнее состояние с тем, чтобы мы катились в тартарары. А мы сами дерзко перешли от одного общественного устройства к другому. При этом что-то задели, что-то порушили – на то он и переход. Стоп. Что задели? Что порушили? Что при переходах можно задевать, а что нельзя? (рис. 16)

Я говорил об этом в передаче Караулова. Сейчас скажу развернуто.

Любой переход от одного устройства к другому требует подавления целого слоя представлений и ценностей. Но это поверхностный (пусть и очень влиятельный) слой.

Предположим, что задачей был переход от социализма к капитализму. Тогда ценностный слой, который надо подавить, это "предрассудки". То есть "предрассудки" – все, что в сознании связано с социализмом. Но под этим слоем предрассудков есть следующий слой – слой идей. И туда-то – уже бить нельзя. Ну, например, можно бить по уравниловке социализма, но нельзя бить по идее справедливости как таковой. Потому что потом – при строительстве новых общественных отношений – эта идея понадобится.

Ленин прекрасно понимал подобные тонкости, когда обсуждал, казалось бы, абстрактный вопрос "от какого наследства мы отказываемся". Он понимал, что если хочет настоящей власти на территории (а он ее, безусловно, хотел), то от всего наследства отказаться невозможно. Ну, невозможно, и все. И какое-то наследство надо оставить. То есть по предрассудкам русской монархии и русского капитализма надо ударить. А по идеям русского государства – нет.

У нас ударили и по идеям, и по большему. По следующему, наиболее глубокому слою идеального. Если идея – это справедливость, то идеальное – это метафизика справедливости. Метафизика жертвы. Метафизика добродетели и греха. В качестве производной от этого – метафизика морали. Метафизика истории. Метафизика сострадания и солидарности.

Никто из тех, кто потом хочет иметь власть, никогда по этому не бьет. Здесь, у нас, ударили наотмашь и до конца. Зачем? Предположим даже, что бил противник. Что, противнику потом, после своей победы, не нужен неворующий работник? А кто ему нужен? Ему никто не нужен? Ему нужен огромный гнойник, распространяющийся на мир? Зачем?

А ведь пахнет именно этим. И тут есть о чем поразмышлять. Но для этого надо выйти за рамки тупиковых мифов. Надо вообще выйти за очень многие рамки (рис. 17).

Наша элита находится в определенных рамках. И в этих рамках она ничего решить не может. В этих рамках она является стопроцентным объектом манипуляции.

И все же – лучше оставить ее в рамках, чем неправильным образом за эти рамки вытягивать. Человек должен сначала расширить рамки, а потом выйти за прежние "рамочные пределы". Если он, не расширив рамки, начнет выходить, он окажется на чужой территории (феномен коровы на льду). Предложить ему выходить на неосвоенное поле может только тот, кто хочет, чтобы он при этом выходе "навернулся". Мы этого не хотим. Все, что можно делать, связано с расширением рамок. С выходом за ложные ограничения – и отдельного человеческого сознания, и сознания группового. В пределе – классового.

Такой процесс мы называем – "трансцендентация" (буквально – выход за границы). Трансцендентация предполагает альтернативу манипуляции – актуализацию. Возможна ли она? Кто знает? Но не испытать эту возможность мы не имеем права. И во имя этого – боремся и будем бороться с многословной немотой как врагом всяческой актуализации. А по сути, и врагом всяческой подлинно человеческой жизни.

31.05.2007 : Тупик прагматизма

Введение

Я часто говорил о внесистемном заимствовании как принципе поведения, вытекающем из некоего превратного прагматизма. Я вынужден снова об этом говорить. Что значит – вынужден? В отличие от многого другого, что я намерен обсуждать, меня феномен такого внесистемного заимствования, взятый как вещь в себе, не очень интересует. Но этот феномен порождает определенное политическое поведение. А это поведение создает систему рисков для действующей российской власти. А значит, для страны и общества.

Я – практикующий политолог. И, кроме того, гражданин данной страны и данного общества. Я не могу не понимать, что порождая риски для действующей власти, этот феномен внесистемного заимствования (дитя тупикового прагматизма) порождает риски для страны и общества. А значит, и для меня лично. Моя профессиональная и гражданская обязанность в том, чтобы обсуждать эти риски. Если я перестану их обсуждать – я должен поменять профессию.

И я, может, ее и поменял бы. Но у меня нет никакого желания менять все остальное. Место проживания, причастность к данному историческому субъекту. Вытекающую из этого экзистенциальную ответственность, то есть судьбу. Профессиональные обязанности можно скорректировать, не потеряв самоуважения. А как быть с гражданскими обязанностями и тем, что из них вытекает?

Потому я вынужден теоретически осмысливать внесистемные заимствования определенных – в том-то и дело, что особых – вещей. Для того, чтобы это обсуждать, я должен выделить класс вещей, в пределах которого внесистемное заимствование особенно опасно. А чтобы это сделать, понадобится хотя бы короткий теоретический пассаж. Пассаж этот посвящен, как вы увидите, очень конкретному поводу. Но оторвать повод от теории невозможно.

Внесистемное заимствование – это способ политического поведения, при котором слова, принципы оценки, способы полемики, другие социо-алгоритмы отрываются от той системы, которая все это использовала (рис.1).

Итак, есть (а) сама Система, (б) нечто, используемое этой Системой и (в) само это использование (рис.2).

Как только есть использование, есть все то, что это использование обусловливает или детерминирует. Между обусловливанием и использованием существует прямое и обратное соответствие. Нет нормального использования без обусловливания. И нет обусловливания без использования (рис.3).

Обусловливание – это не абстракция. Это система процедур, устанавливающих соответствие между тем, что порождено Системой и подлежит использованию, и массой сопряженных с генезисом Системы (и не отделимых от нее) специфичностей. К коим относятся:

– цели, ради которых применяются данные средства,

– рамки, в которых применение этих средств возможно ,

– обстоятельства, которые породит применение этих средств,

– ограничения, которые встроены в алгоритмы, неотрывно связанные со средствами,

– допуски на нагрузки при применении данных средств,

– возможности, которыми надо располагать для того, чтобы применять определенные средства.

Отрыв средств от Системы означает, что исчезает само это обусловливание. И остается "голое средство" (рис.4).

Отрыв процедуры использования от Системы превращает любое средство – в голое средство (рис.5).

Голое средство связано со средством так же, как вещь – с тем, что именуется утиль (рис.6).

Процедуру такого освобождения средства от Системы и совокупности факторов, обусловливающих использование этого средства, можно назвать утилизацией (рис.7).

А где есть утилизация, там есть и свалка (рис.8).

Образ свалки – не ярлык, не ругательство, не оценочное суждение. Это важнейшая рабочая аналитическая метафора, которая для нас существенна по ряду причин.

Во-первых, каждый, кто имел дело со свалками, знает, что это очень сложная и небесполезная штука. На свалке размещены гигантские ценности. Но все вещи, находящиеся на свалке, лишены своего генезиса, своей родовой функции. Автомобиль – это не автомобиль, а груда металлолома. Диван – это не диван, а совокупность частей – тряпок, пружин – которые могут быть использованы по произвольному назначению. Свалка – это место расположения вещей, освобожденных от своей предназначенности. От того отпечатка смысла, который накладывает дух на эти структурные совокупности. Хотел бы сказать попроще, но, честно, не знаю, как именно.

Во-вторых, каждый, кто наблюдал вблизи судороги нашего бесконечного "переходного периода" (всегда хотел знать – от чего к чему переходного), видел, что советские вещи, то есть объекты материальной среды, использовались утилизационным, то есть свалочным, образом. В простейшем случае они просто продавались, иногда за бесценок. Хотя иногда они использовались и более тонко.

Но всегда – не по назначению. То есть не для обеспечения жизни определенной социальной системы, государства, общества, а как дорогостоящий утиль, лишенный этой "дурацкой предназначенности" (какая еще система, какое государство, какое общество? Хе-хе-хе!). Но утиль, который обладает собственной "утилизационной вкусностью".

МВД как средство обеспечения правопорядка – это, с точки зрения утилизатора, глупая мерзость. А СОБР для наезда на конкурента – это лакомая "вкусность". Поэтому нельзя сказать, что МВД лишено ценности. Если взглянуть на МВД освобожденным взглядом, как на утиль, то оно обладает огромной ценностью. "Но только не надо предвзятости"!

В-третьих, мы должны понимать, что утилизация утилизации рознь. Где-то утилизация более применима, а где-то менее. Для того, чтобы это понять, нужно всерьез (без улыбок и пожимания плечами) разобраться в том, что такое есть утилизация.

К сожалению, это теоретическая проблема. Но не такая уж сложная. Поэтому я позволю себе ее рассмотреть. Для этого я введу простейшее противопоставление: вещественное – невещественное (рис.9).

Обращаю внимание на то, что я осуществляю предельную формализацию, максимально освобождая ее от конкретного содержания. Я не говорю: «материя – сознание», «плоть – дух». Я просто говорю, что есть вещественное и невещественное.

Такое противопоставление вполне корректно с позиций формальной логики. Понимая ограничение этой логики, я ее применяю, чтобы преодолеть. Чтобы преобразовать в диалектическую логику с помощью прозрачных, интеллектуально-осязаемых способов (рис.10).

Теперь представьте себе, что я скажу: миром правит невещественное. Многие пожмут плечами. Мол, как это невещественное? Миром правят деньги. Ну, еще нефть, оружие… В крайнем случае, большие батальоны (формулировка Наполеона). Но причем тут невещественное? (рис.11)

А если я скажу: «Информация правит миром» – все согласятся. Даже те, кто убеждены во всесилии денег. Финансовые рынки управляются информацией, эти рынки и есть деньги. Деньги правят миром… Все совпадает. Все правильно.

А теперь давайте два утверждения – безусловное и сомнительное – поставим в один ряд (рис.12).

Вроде бы, я опроверг оппонента. Но у всех, кто за этим опровержением следит, остался какой-то осадок. Потому что информация трудно располагается в заданной антиномии «вещественное – невещественное». И чаще всего для того, чтобы ее там расположить, снимают антиномичность, то есть двоичный код, и используют троичный. То есть говорят о том, что информация – это какое-то третье состояние между вещественностью и невещественностью. Все, кто читал Джона фон Ноймана, или Урсула, или наших теоретиков, хорошо знакомы с такой недвоичной описательностью.

И все бы хорошо, но дальше – "ни тпру, ни ну". Коды-то задавать можно любые. Но если это настоящие коды – они будут что-то порождать: графы, поля, множества, кольца… Хоть что-нибудь. А эта троичность порождает только гуманитарно-философскую болтовню. Но и антиномия никуда не уходит. Что же делать?

Я давно предложил для того, чтобы избежать троичной спекулятивности и двоичной антиномичности, применять "диалектические матрицы". Вроде бы, прием усложненный, а на самом деле – ничего подобного. Когда вам говорят "Икс или Игрек" – не покупайтесь на это "или" (антиномичность). И не убегайте в спекулятивность (троичность). Лучше скажите, что есть совсем очищенный от Игрека Икс. И совсем очищенный от Икса Игрек. А также есть Икс, в котором Игрек остается. И наоборот – Игрек, в котором остается Икс.

В итоге получится матрица (рис. 13).

Здесь одна диагональ (ХХ – YY) усугубляет антиномию, а другая диагональ (XY – YX) антиномию преодолевает.

А теперь уйдем от полных абстракций. И возьмем антиномию "плоть – дух". Есть абсолютная плоть, то есть плоть, полностью лишенная духа (ультравещественность). И есть абсолютный дух, лишенный плоти (ультраневещественность). Ультравещественность – это ХХ. Ультраневещественность – это YY. А есть еще воплощенный дух (YX). И одухотворенная плоть (ХY).

Воплощенный дух (YX) – это ИНФОРМАЦИОННАЯ СТРУКТУРА. То есть слово, оценка, критерий, алгоритм, композиция, схема.

Одухотворенная плоть (ХY) – это МАТЕРИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА.

Объединяет эту диагональ матрицы (XY – YX) свойство структурности.

Абсолютная материальность – это недоструктурность.

Абсолютная духовность – это сверхструктурность.

А вот промежуточные реальности связаны со структурностью.

Рассмотрим разницу между материальной и информационной структурой. Если я создаю материальную структуру, например, машину (шире – вещь), то степень моей обособленности от духа, породившего эту материальную структуру (иначе – материальную форму) очень велика.

Чтобы водить машину, я не должен быть Генри Фордом. Но и тут мое использование вещи обусловлено. Я осознаю свою ответственность за это обусловливание. Я должен заправлять машину бензином, проходить техосмотр, уметь водить машину, знать правила дорожного движения, избегать аварий, отвечать за их возможность (то есть рисковать), участвовать в деятельности под названием "автовождение", зачем-то применять этот вид деятельности, то есть куда-то ездить.

Но я не обязан поддерживать постоянную связь с духом, породившим вещь. Дух, породив вещь, умер в ней. И его отпечаток лишь в том, что он сохраняет структурность и нечто, называемое "использованием". Если убрать использование, то останется обычный утиль. И я вправе утилизировать материальную структуру, извлекая из нее побочные полезности.

А вот в информационных структурах дух присутствует постоянно. В виде живого духа. Он не умирает, не опредмечивается окончательно. Он постоянно там существует. И отделить информационную структуру от духа очень трудно. Она при этом не просто умирает. Она превращается. Потому что оставшаяся в ней доза духа начинает гнить и разлагать структурную оболочку.

Поэтому одно дело – нормальная свалка, место размещения материальных структур, освобожденных от предназначенности. А другое дело – свалка информационных структур, освобожденных от предназначенности. Где под информационными структурами я имею в виду любую структурную невещественность.

В том-то и беда нынешней ситуации, что утилизация (и ее источник в виде так называемого прагматизма) предполагает возможность отделения социальных структур, лого-структур и всего "структурного невещественного" – от тех систем, которые их породили, то есть от духа.

Выхватывание неких систем со свалки и их произвольное использование – это свойство нынешнего времени. Возможно, основное его свойство.

Комментируя победу КПРФ на выборах губернатора в Волгограде, Зюганов говорил: "Это историческое событие, равноценное победе советских войск под Сталинградом в 1943 году".

А Слиска, помнится, 2-3 года назад предлагала восстановить в России народные дружины.

Что это значит? (рис.14)

Это значит, что есть коммунизм как дух. Что этот дух породил СССР как Систему. Что внутри этой Системы были невещественные структурности типа: народная дружина (способ организации), победа под Сталинградом (исторический подвиг), гимн, знамя, культурные эталоны и мало ли что еще… То есть были какие-то идеальные средства, способы их использования и обусловленности.

Теперь способы использования, обусловленности, сам дух и даже Система – изъяты. А средства сохранены.

Экстремальной разновидностью подобной операциональности было все, что вытворялось вокруг Знамени Победы. И не в плане конкретного хамства конкретных лиц – это отдельно.

Если знамя – это символ, то что такое символ знамени? Значит, для тех, кто это придумал, знамя – не символ, а вещь. То есть "идеальный утиль". А по отношению к идеальной вещи возможна утилизация. Если знамя – это не символ, а вещь (тряпка) с ее утилизационно-прагматической ценностью (выборной кампанией), то вещь может иметь знак (символ знамени). А знак – цену. А цена – биржевые эквиваленты и процедуры.

Анджей Вайда это описал в фильме "Всё на продажу". Но там продавались идеальные предметы, имеющие предназначение и не освобожденные от него (долг, любовь, миссия). Здесь продаются утиль-предметы. Не только информструктуры, оторванные от духа, превращены в информвещи. Но и информвещи сразу превращены в информ-утиль.