Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

Ли Кви Ху подняла руку и по-японски попросила разрешения обратиться. Ли недавно исполнилось двадцать восемь. Окончив школу, она получила назначение в Министерство народной безопасности. Там она настолько хорошо зарекомендовала себя, что, как и Ким, поступила в Университет имени Ким Чен Ира, где проявила способности в изучении японского и китайского языков, а кроме того, в работе с системами электронной коммуникации. Помимо этого, Ли прекрасно разбиралась в вопросах подрывной и диверсионной деятельности. Служила она в Агентстве государственной безопасности и разведки. Среднего роста, гибкая и спортивная, Ли обладала немалым интеллектом. Ее задача в предстоящей операции заключалась в том, чтобы, получив доступ к регистрационной базе данных, собрать, регламентировать и проанализировать демографические данные района Фукуока.

– Не нужно тянуть руку. Что у вас?

Ли встала со своего места и выпрямилась.

– Трудно придумать тему для разговора, когда тебе приказывают говорить.

Хан был в нерешительности. По здравому рассуждению, он понимал, что глупо заставлять людей свободно разговаривать после того, как им неустанно прививалась мысль (не столько словами, сколько действиями) о том, что они не должны иметь ни собственной воли, ни собственных чувств. В их среде значение имело лишь беспрекословное подчинение приказам. Новобранцев, например, было принято привязывать к столбу и в течение нескольких часов сечь прутьями, обвитыми медной проволокой. Старослужащие могли безнаказанно бить их (это поощрялось) – иногда в боксерских перчатках, а иногда и голыми руками. Практиковалось и такое – резиновую камеру от шины привязывали к некоему подобию большой рогатки, натягивали и били ею курсанта по лицу.

В армии было принято два вида «тренировок» для молодых солдат. Первый назывался «мотоцикл»: курсант расставлял ноги, сгибал колени и вытягивал руки вперед, словно держась за руль мотоцикла. В таком положении бедняга должен был оставаться неподвижным в течение часа, хотя уже через несколько минут напряжение в ногах и пояснице начинало причинять страшную боль. Наконец, следовала команда «бегом!» – и курсант со всей мочи должен был бежать прямо на бетонную стену. Если он пытался каким-либо образом смягчить удар, процедура повторялась.

Второе испытание называлось «вертолет». Человека заставляли раскинуть руки наподобие вертолетного винта и крутиться по вертикальной оси. В какой-то момент его толкали на бетонный пол, причем согнуться, чтобы смягчить падение, было нельзя.

Перейдя из Управления в действующий спецназ, Хан неоднократно испытал на своей шкуре, что такое «вертолет». Результатом были выбитые зубы, сломанный нос и неоднократные сотрясения мозга. Иногда боль становилась настолько сильной, что Хан почти терял сознание. Впрочем, на сей счет обольщаться не приходилось – если возникало подозрение, что испытуемый притворяется, его обливали ледяной водой или кололи ему веки иголками. Решивших схитрить подвергали еще более страшным пыткам.

Такого рода «испытания» служили идеальным инструментом подавления воли и эмоций. Для осуществления контроля над человеческим поведением в Республике было разработано множество методов с использованием унижения, боли и страха, причем эти методы одинаково применялись как в отношении к элитным частям спецназа, так и в отношении уголовников, политзаключенных и контрреволюционеров, которые томились в концентрационных лагерях в скотских условиях.

Теперь Хан полностью осознал, насколько он был не прав, приказав подчиненным вести себя открыто и по-дружески. Хоть они и научились подчиняться самым невообразимым приказам, просто болтать ни о чем было выше их сил. Кроме того, понятие дружбы не сводится к простому обмену мнениями. Хан попытался вспомнить, о чем он разговаривал со своими товарищами в детстве и как находил общий язык с русскими и венграми во время учебы в Киевском политехническом институте. В школьные годы он считался законченным хулиганом. После уроков они с друзьями собирались вместе и обсуждали, кто из их недругов заслужил сегодня взбучку. В те времена в молодежной среде был чрезвычайно популярен бокс. Хан и его одноклассники боготворили Чхве Чоль Су, чемпиона категории «в весе пера», и бегали тренироваться в единственный в городе спортзал. И даже после тренировок у них не было иных разговоров, кроме как о Чхве.

Его воспоминания о Киеве были связаны с одним эпизодом. Продолжая заниматься боксом, Хан часто стоял в спарринге со студентом из Анголы. Однажды тот спросил Хана, знает ли он, кто такая Мадонна. Хан ответил, что образ Мадонны – довольно распространенный сюжет в европейской живописи. Анголец расхохотался и показал ему журнал с фотографией американской поп-звезды. Об этой истории узнали другие студенты. Хана стали узнавать, и так, мало-помалу, он приобрел приятелей. Как оказалось, для того, чтобы возникли дружеские отношения, достаточно простого интереса – к боксеру, певице… да неважно, к чему или кому.

– Вам всем, полагаю, известна легенда о Хон Гиль Доне?

Разумеется, думал Хан, эта легенда известна каждому корейцу, хоть южанину, хоть северянину. Чем не повод вызвать общий интерес? Хон Гиль Дон, этакий корейский аналог английского Робина Гуда, был сыном провинциального дворянина и служанки. С самого детства он проявлял способности в боевых искусствах, схожих с практиками японских ниндзя. Он мог летать, внезапно исчезать, становиться оборотнем, перепрыгивать через горы и бегать быстрее ветра. Благодаря таким способностям он сделался настоящим бичом для вельмож и даже для самого короля. Хон Гиль Дон создал отряд из восьми бойцов – двойников самого себя, вдохнув жизнь в восемь соломенных чучел. Ему наконец удалось взять с короля обещание править справедливо, после чего он сам и его восемь воплощений исчезли. Во второй легенде Хон Гиль Дон возвращается и собирает всех бедняков со всего королевства, сажает их на корабли и увозит на неизведанную землю, где беглецы создают новое государство, в котором живут сказочно счастливой жизнью.

– Товарищ Кан, когда разъяснял мне подробности предстоящей операции, сказал, что я должен думать о вас, как о восьми воплощениях Хон Гиль Дона.

Кан Ток Сан и вправду сослался на легендарного героя.

– Операция, которую вы возглавляете, имеет огромное значение для Республики, – сказал он Хану. – Детали ее проведения остаются на ваше усмотрение, но все же я бы хотел обсудить некоторые важные аспекты. Вы с вашими людьми выдаете себя за группу повстанцев, бежавших с полуострова после того, как вас постигла неудача. Партия отречется от вас и сообщит об этом всему миру. После того как ваша команда возьмет место высадки под свой контроль, в течение двух часов мы перебросим туда по воздуху четыре роты Восьмого корпуса в количестве пятисот человек. Командование этими объединенными силами поручается вам. Естественно, и они будут официально считаться повстанцами. О вас, товарищ Хан, будет объявлено, что вы, являясь сторонником «жесткой линии», упорно противодействовали мирному воссоединению с Югом и после провала своих планов были вынуждены покинуть Родину вместе с уцелевшими соратниками. Через девять дней после того, как вы во главе четырех рот Восьмого корпуса полностью овладеете Фукуокой, в бухте Хаката высадятся еще сто двадцать тысяч солдат – тоже из Восьмого. Разумеется, под видом повстанцев. Однако вам следует помнить, товарищ Хан, что, хотя Партия отречется от вас, вы все равно останетесь национальным героем, современным Хон Гиль Доном. Я не преувеличу, если скажу, что вы покидаете родной край для того, чтобы превратить остров Кюсю в то самое сказочное государство, о котором говорится в легенде. Ведь тамошние жители – ремесленники и рабочие – были когда-то насильно вывезены из Королевства Чосон^[13]!

Хан спросил его, следует ли его людям отвечать огнем в случае, если японская полиция, Силы самообороны или американские войска станут их атаковать.

– Да, разумеется, – ответил Кан, но тут же добавил, что такого исхода следует, по возможности, избегать. – Через два часа после вашей высадки четыре роты спецназа немедленно возьмут всю территорию города под свой контроль. Начало операции запланировано на субботу, когда, как следует из наших разведданных, члены японского Кабинета министров будут в разных частях страны разъяснять нынешнюю политику властей. Премьер-министр также вряд ли будет в Токио. Так что создать антикризисный штаб за эти два часа им, скорее всего, не удастся. Все, что от вас требуется в данном случае, – вежливо, но непреклонно уведомить японское правительство о том, что в случае противодействия с их стороны вы не сможете гарантировать жизнь захваченным вами заложникам. Это поспособствует тому, что спецназ сможет беспрепятственно десантироваться на побережье. А если Силы самообороны предпримут попытку атаковать, то вам достаточно намекнуть, что в таком случае заложники погибнут в первую очередь.

Фукуока – большой город с населением более миллиона человек, – продолжал Кан. – Так что жертвовать жизнями своих граждан правительство явно не захочет. И, если они не обратятся за помощью, американцы им тоже не подмога. Как говорил профессор Пак Ёнсу, Япония никогда не переживала катаклизмов, связанных с большими жертвами. Нет, битва за Окинаву здесь не пример – тогда японцы просто попали в безжалостную мясорубку войны^[14]. Ваша легенда заключается в том, что вы покинули Полуостров с целью создания нового государства, сначала в районе Фукуоки, а впоследствии – на всей территории острова Кюсю, по примеру Хон Гиль Дона. Этого должно быть достаточно. Таким образом, вы освободите целый регион от гнета японского империализма и принесете туда свободу и справедливость. Вы сделаете то, что сделал пророк Мухаммед, завоевав Мекку, что сделали крестоносцы, штурмуя Иерусалим, что сделали солдаты японской императорской армии, вторгшись в материковую Азию, что сделал Гитлер, начав блицкриг, что сделали союзники, одолев нацистов, что сделали США, войдя в Ирак и Афганистан. Так что тема Хон Гиль Дона до сих пор актуальна!

Воспользовавшись паузой, Хан попробовал уточнить:

– Чтобы взять под свой контроль Фукуоку до подхода основных сил Восьмого корпуса, придется взять ее в кольцо имеющимися силами. Но ведь будет всего четыре роты…

– Когда высадится первый десант, вам следует распространить слух о том, что некие коммандос из Кореи, говорящие по-японски и одетые в японскую форму, уже покинули город и направились в Токио, чтобы атаковать Императорский дворец и здание парламента. В этом случае правительство обязательно закроет аэропорты, морские гавани, а также перекроет дороги, ведущие в столицу. Так что значительная площадь окажется заблокированной еще до того, как вы начнете активно действовать. Крупные японские острова никогда не подвергались вторжению неприятеля, и у японцев нет опыта противодействия. Правительство и СМИ сразу же заговорят либо о ракетной атаке со стороны КНДР, либо о попытке захвата ядерных объектов. Разумеется, обострять ситуацию до предела было бы безумием с нашей стороны. Все, что нам нужно, – оккупировать один из внешних островов. Расстреляйте нескольких полицейских, возьмите кого-нибудь из местных жителей в заложники, и вопрос решен – японское правительство сразу начнет плясать под вашу дудку. Неужели они пойдут на то, чтобы уничтожить противника ценой жизни своих же граждан? Нет, конечно.

Слушая инструктора, Хан едва мог унять дрожь. Эта операция войдет в историю. Его не тревожила мысль, что Родина будет считать и его самого, и его людей отступниками. Кан сказал, что их семьи получат особые привилегии. И на самом деле, как только операция была санкционирована и обучение началось, семья Хана была перемещена из Кумхвы в Пхеньян. Со временем его семье обещали предоставить квартиру на проспекте Квангбок, а детей зачислить в одну из столичных школ. Вполне вероятно, что подобные привилегии получит семья каждого из участников операции. Какие гарантии? В любом случае альтернатива такая: либо с позором остаться дома, либо покинуть Родину героем, а что о них будут думать другие – справедливость все равно восторжествует.

Непосредственно перед началом операции Кан звенящим голосом зачитал письмо от Ким Квон Чоля:

– Приветствую вас, товарищи бойцы, верные воины! В тот час, когда вы готовитесь исполнить свою миссию, в вашей груди должна подниматься клокочущая волна гордости от осознания того, что вы отправляетесь прямо в пасть смерти ради вашей единой Родины, для которой не жалел себя наш Вождь и которой наш нынешний Великий Руководитель посвящает себя без остатка! Мы знаем, что ваши сердца бьются и ваша воля крепнет для той же цели. Вы отправляетесь выполнить самые заветные чаяния нашего народа, оставив покой и уют родных домов, и вы никогда не будете забыты Родиной. Приказы, которым вы подчиняетесь, отданы лично нашим дорогим Вождем. Неудача немыслима! Под его высочайшим командованием вы обретете победу и станете великими защитниками идей социализма, Родины и прогресса!

– Что вы думаете? Вы видите себя в роли Хон Гиль Дона?

Хан опустился на диван. Сам звук этого имени вкупе с образом молодого, здорового, розовощекого юноши приподнял ему настроение.

Чхве Хён Ир и Чо Сон Ли вскочили со своих мест и начали мерить шагами кубрик.

– Но Хон Гиль Дон был мальчишкой, – пробормотал Чо, воздевая взгляд к потолку. – А я – взрослый. Я солдат, простой солдат.

Чо был родом из Йонгдана, что в провинции Хванхэдо. Он и Чхве были исключением в команде, поскольку не происходили из высшего класса. Отец Ли Кви Ху, например, считался выдающимся инженером, Чан Пом Су родился в семье капитана Корпуса ПВО Пхеньяна, родитель Ким Хван Мок учился в Москве на врача, а мать была дочерью героя Революции, который приходился дальним родственником Кан Пан Сок – матери Вождя. В отличие от них, Чхве родился в семье небогатого фермера, а Чо был сыном повара. С политической точки зрения, их родословные были безупречны, но все же происхождение давало о себе знать. Чо слыл отчаянным солдатом – во всех смыслах этого слова. Он отлично зарекомендовал себя во время учений в горах; и при этом было известно, что он неоднократно шалил с женщинами на окраинах Пхеньяна.

– Никто и не говорит, что ты и есть Хон Гиль Дон, – заметила Ким, обхватив колени руками. – Командир выразился иносказательно.

– Это точно, – отозвался Чхве. – Какой там Хон Гиль Дон, когда он девок тащит в кусты.

Чо на мгновение залился краской, и Хану показалось, что разговор может принять нехороший оборот. Но Чо вздохнул, почесал голову, словно пойманный на озорстве ребенок, и все рассмеялись.

– Ну, я, конечно, не могу сказать, что совсем без греха. Однако дело не во мне, а в том, что женщин в Республике больше, чем мужчин. Самые красивые перебираются в Пхеньян, а остальным что? На Пхеньянской прядильной фабрике и на текстильном заводе процентов восемьдесят незамужних женщин. Что за жизнь у них – ни любви, ни секса! А я даже не пользовался своим положением. Ну, приглашал на пикник иногда, брал рис, кимчи, бобовую пасту, мясо и все такое… А ведь с продовольствием одно время было очень туго, вот они и пытались отблагодарить меня, чем могли. Я никого не заставлял.

Дед Чо был рядовым солдатом. В одном из сражений он накрыл своим телом гранату, чтобы спасти офицера. Семья погибшего была особо отмечена. Отец Чо, в свою очередь, пошел служить в спецназ, в 91‑й батальон Первого корпуса, который напрямую подчинялся Комитету национальной обороны и в обязанности которого входила охрана гостевых домов, где останавливалось военное руководство, а также проведение диверсионных и шпионских операций на территории других государств. Потом он выучился на повара. Должность давала ему доступ в гостиницы на окраинах Пхеньяна, находившиеся под управлением Министерства культуры, и там он проводил время с самыми красивыми женщинами, свезенными в столицу со всех уголков КНДР. Однако «свободное времяпрепровождение» негласно ограничивалось месячным сроком. Отец Чо срок этот неоднократно превышал, за что был привлечен к ответственности. В Республике адюльтер приравнивался к преступлению, и идти против правил мог только полный идиот либо маньяк. Чо не был ни тем, ни другим, хотя не отказывал себе в плотских удовольствиях, и ему, как и остальным, посчастливилось получить первоклассное образование.

Вырвавшееся откровение Чо разрядило напряжение, возникшее в кубрике; разговор потек свободнее. Ким Хван Мок заметила, что их миссия больше напоминает ей «Историю пятнадцати юношей», чем легенду о Гиль Доне, и все с ней согласились. Эту историю рассказывал детям сам Вождь во время антияпонского восстания. Позже рассказы превратились в роман, сюжет которого заключался в следующем. Пятнадцать юношей и девушек берут напрокат лодку, чтобы поплавать под парусом. По пути домой они попадают в шторм, и их относит далеко от родных берегов на необитаемый остров близ Полярного круга. Чтобы выжить, им приходится преодолеть множество трудностей: построить дом, приручить северных оленей, охотиться на тюленей, чтобы обеспечить себя едой, одеждой и жиром для освещения жилища. Им удалось поймать перелетную птицу, к ноге которой ребята привязали записку с просьбой о спасении. От болезней они собирали целебные травы, из красной глины научились выделывать керамическую посуду, а также освоили способ выпаривания соли из морской воды. В течение долгого заточения на острове среди поселенцев начался раздор, однако их предводителю удалось восстановить мир и согласие. В конце концов им удалось построить новую лодку, пересечь холодное море и добраться до дома.

«Действительно, – подумал Хан, – эти пятнадцать юнцов, что пытались выжить на необитаемом острове, куда лучше воплощают цель и смысл нашего задания, нежели Хон Гиль Дон…»

Потихоньку люди расслабились и принялись болтать о разных разностях: только что услышанном рассказе, Южной Корее, сексуальных излишествах, о Японии…

– Скоро отбой, – напомнил Хан.

Раздался согласный гул голосов, но уже никто не вытянулся в струнку.

Коммандос начали превращаться в настоящих свободных людей.

2. Папайя без косточек

2 апреля 2011 года

Чан Пом Су проснулся за пять минут до побудки. Иллюминаторы были темны – солнце еще не всходило. Неподалеку резали волны несколько подобных «Атаго-Ямасиру Мару» траулеров, но большая часть судов сопровождения держалась поодаль. До восхода оставалось еще два часа, но на судне уже никто не спал. Вообще, для того, чтобы служить в спецназе, требовалось особо обостренное чувство времени. На учениях бойцы привыкали спать ровно столько, сколько приказано, – пять часов, например, и ни минутой дольше. На марше солдаты должны были уметь использовать все возможное время, которое отводилось для сна на получасовых привалах, случись они при испепеляющей жаре, на пронизывающем холоде или среди туч болотных комаров. Спецназовцы умели заснуть на десять секунд даже на ходу. В горах, когда надо было пробираться через снежные завалы, такое умение помогало остаться в строю. Стоило поспать чуть дольше, и боец мог упасть – организм, долгое время лишенный нормального сна, просто прекращал все свои функции. Обычную физическую усталость можно было преодолеть, улегшись на землю, но для активной работы мозга необходим был именно сон – в противном случае из-за накопившейся усталости сильно снижалась способность концентрировать внимание.

Сполоснув лицо в раковине у изголовья, Чан надел футболку с изображением американского мультяшного героя, носки с каким-то непонятным логотипом в виде маленькой курительной трубки, розовую хлопчатобумажную рубашку, джинсы с кожаным ремнем (в Республике их называли «американские брюки» и продавали по баснословной цене), светло-зеленую ветровку и кроссовки «Найк». В запасе у него оставалась еще пара футболок, трусы и комплект носков. Остальное добро, лежавшее в голубом рюкзаке южнокорейского производства, заключалось в бельгийском пистолете, небольшом чешском автомате и четырех ручных гранатах. Помимо смены белья и оружия коммандос полагались солнечные очки, маленькие бинокли, носовые платки с цветочным рисунком, китайские реплики часов «Сейко», кожаные бумажники с долларами и иенами, поддельные южнокорейские паспорта, по пять пачек японских сигарет, одноразовые зажигалки и японские мобильники. Для женщин также предусмотрели косметички и карманные зеркальца. В качестве наглядного пособия для не умевших краситься Ким и Ли к косметичкам прилагались еще и фотографии накрашенных девиц, однако все равно правильно нанести макияж оказалось очень нелегким делом.

Вскоре к бойцам спустился Ким Хак Су, чтобы объявить о том, что судно вошло в японские территориальные воды и до точки назначения осталось не более четверти часа.

Чан вышел из рубки на палубу, где несколько из его солдат в полной экипировке уже ждали момента высадки. Чхве Хён Ир курил сигарету. Он что-то сказал Чану, но его голос утонул в шуме работавшего двигателя. Чхве жестом предложил отойти, и оба перешли на другой борт.

Хан огляделся, и у него перехватило дыхание. В предрассветном сумраке впереди тянулся наклонный берег, усыпанный огнями в легкой дымке. Это зрелище напомнило Хану Млечный Путь, которым он любовался в детстве в деревне. Позже, уже по делам службы, охотясь за политическими преступниками, он часто бывал в китайских приграничных городах, где также поражался их освещением. Но этот вид превосходил все. Хан никогда еще не видел такого множества огней. На сколько хватало глаз, тянулись здания, почти полностью залитые ярчайшим светом. На крышах самых высоких из них трепетали оранжевые пульсирующие вспышки. Сердце Чана бешено колотилось, в горле пересохло. Ему казалось, что его медленно затягивает в объятия светящегося исполина.

– Вот она, Фукуока.

Подошла Ким и с открытой неприязнью воззрилась на сияющий берег. Следом за ней появилась Ли. Ее волосы развевались на утреннем ветерке, и Чан вдруг ощутил легкий аромат духов. В Республике такого парфюма не делали. Запах был очень нежен и не много успокаивал взвинченные нервы. Лицо Ли оставалось совершенно бесстрастным, тогда как Ким смотрела на чужой берег с тлеющей ненавистью в глазах. Ее дед, едва перешагнув порог своей юности, присоединился к партизанскому отряду в Маньчжурии. Во время рейда на Почхонбо он попал в плен, был подвергнут пыткам и убит японцами. Его сын, отец Ким, научил ее смотреть на японцев, как на расу недочеловеков. И вот теперь перед ней плыл их город, отражаясь в глазах. Чану подумалось, что он тоже должен испытывать то, что переживает сейчас Ким. В конце концов, они пришли сюда, чтобы убивать людей, по милости которых дорогое Отечество было разделено на две части и которые все еще могут отважиться на вторжение.

Прибрежные огни выглядели умиротворяющими и безобидными – возможно, из-за теплого мягкого воздуха и ласкающего ветра. Свет казался каким-то нереальным, призрачным, отчего Хану на мгновение показалось, что он все еще спит. По левому борту лежал остров, связанный с Фукуокой длинным мостом. И хотя еще было только четыре часа утра, цепочки автомобильных огней тянулись в обоих направлениях.

Судно миновало мост, оставив по правому борту еще один остров. Машина сбавила обороты, и «Атаго-Ямасиру Мару» тихо подошел к третьему острову. Остров, как они знали, был популярным местом отдыха. На дальнем конце острова находится пирс, от которого через бухту Хаката днем каждый час отходили паромы. Им предстояло выдавать себя за южнокорейских туристов, переночевавших в гостинице на острове, а теперь возвращающихся в город.

Судно вошло в бухточку и стало швартоваться у пирса, защищенного L-образным волнорезом. Судя по всему, здесь находилась стоянка прогулочных яхт и лодок. Бухту ограничивал поросший лесом мыс, гребень которого скрыл огни Фукуоки. Все вокруг тонуло во мраке. Согласно информации, полученной на инструктаже, население острова составляло около тысячи жителей. Здесь были две школы, три гостиницы, пять общественных уборных, и дежурило одно такси. Наибольшее количество туристов прибывало сюда осенью, в сезон цветения космеи; летом же на острове проводился музыкальный фестиваль под открытым небом. Весна считалась лучшим временем года для рыбалки, поэтому Чан и еще трое коммандос прихватили с собой удочки для пущей маскировки. Ким накинула на плечо ремень корзины для рыбы, а Хан, Ким Хак Су и Чхве Хён Ир несли длинные тубусы, в которых были спрятаны гранатометы.

Ветер стих, и поверхность воды сделалась гладкой, словно зеркало. Застывший воздух был ни тепл, ни прохладен. Команда быстро покинул борт «Атаго-Ямасиру Мару». Чан прыгнул на пирс с легкостью мальчишки, перескакивающего лужу. Он даже не осознал, что его ноги ступили на чужую, вражескую землю. Из темного леса донесся крик какой-то птицы. Когда глаза привыкли к темноте, коммандос огляделись. Деревянная пристань была слишком узкой, а доски крайне неровными, однако не могло быть и речи, чтобы воспользоваться карманными фонарями.

Осторожно переступая по ненадежной поверхности, Хан повел группу за собой. Когда они прошли несколько метров, Чан услышал шум отходящего судна и, обернувшись, увидел белый кильватерный след. Внезапно он ощутил легкую дурноту, а ноги словно бы отнялись на время. Сердце сбилось, затихло и снова ритмично заколотилось. Чан приложил руку к груди, испугавшись, что его замешательство заметят остальные бойцы. Не то чтобы он сильно переживал за свое состояние – самая обычная аритмия, ничего особенного, но все же этот эпизод заставил почувствовать себя игрушечным роботом, у которого сели батарейки. Раньше Чан не испытывал ничего похожего. Скорее всего, подумал он, дело в съеденной накануне консервированной треске.

Он засомневался, стоит ли рассказать о своем состоянии командиру, но тут заметил, как дрожат ноги у шедшего впереди него бойца. Это был Чхве. Чан еще раз вгляделся – действительно, так и есть, дрожат…

Про Чхве рассказывали, что однажды во время учений в Пхёнсане он вместе с товарищами выбрался после отбоя из казармы, чтобы совершить двадцатикилометровый марш-бросок в одно заведение. По пути они затарились едой и выпивкой и по прибытии устроили такой дебош, что в дело вмешался военный патруль. Чхве в ярости избил троих патрульных, да так, что они не подавали признаков жизни, и вернулся в казарму.

Все спецназовцы для укрепления рук и пальцев проходили специальную тренировку, которая заключалась в нанесении ударов по сырым бобам адзуки, насыпанным в ведра, – правой, левой, правой, левой, – до тех пор, пока пальцы не превращались в кровавое месиво. Некоторые от боли падали в обморок. Через неделю занятий ногти на руках отпадали. Однако привыкшие ко всему солдаты дожидались, пока ногти отрастут заново, и после переходили на песок. Набившийся под ногтевые пластины песок вызывал боль другого рода, однако от этого никто уже чувств не лишался. Ежедневные часовые тренировки продолжались год, после чего на смену песку приходила галька. Здесь нужно было быть осторожным, чтобы не сломать кости. Через два года занятий пальцы натренированного спецназовца превращались в такое же смертельное оружие, как и нож. Но Чхве и после этого продолжал ежедневные упражнения с галькой. Пальцы его сделались поистине стальными, и все же, как заметил Чан, Чхве в настоящий момент «поплыл». «Неужели боится?» – подумал он.

Сам Чан считал, что утратил чувство страха, после того как поступил на службу, но он лукавил – страх просто скрылся глубоко внутри его души. Вид уходящего корабля – последней ниточки, связывавшей их с Родиной, вероятно, разбудил подавленное чувство и, судя по всему, не у одного Чана. Он немного воспрянул духом, обнаружив, что даже железный Чхве не устоял перед эмоциями. Их корабль лег на обратный курс, затерявшись среди судов прикрытия. Теперь хочешь не хочешь – пути назад нет.

Сразу за пирсом начиналась узкая тропа, которая вела наверх, в темную лесную чащу. Коммандос след в след двинулись по склону, который оказался довольно крутым. Тропа по краям густо заросла кустарником. С приближением рассвета птичьи крики становились все громче и пронзительнее. Ноги скользили по красной глине, то и дело попадались камни и выступающие наружу древесные корни. Малейшая неосторожность – запутавшаяся в ветвях удочка, неверный шаг или скользкий камень – могли привести к падению. Впрочем, по сравнению с зимними марш-бросками по пересеченной местности этот подъем казался почти что загородной прогулкой. Чан даже почувствовал прилив энергии – до этого ему приходилось спать не более двух часов в сутки, а однажды, выслеживая южнокорейского пастора, помогавшего перебежчикам пересечь границу, он не сомкнул глаз трое суток подряд.

Накануне Чан отлично поел – на борту им дали рис, кимчи и треску, но дело не в еде: ему было легко идти, потому что на нем была удобная одежда. Чану казалось, будто он идет босиком, поскольку вместо шнурованных отечественных ботинок на нем была почти невесомая обувь, обеспечивавшая отличное сцепление с грунтом. Футболка прекрасно пропускала воздух. Он никогда раньше не носил таких вещей и до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что все это принадлежит лично ему. В Республике нижнее белье не считалось чьей-то собственностью. Все вещи были стандартными, различались лишь в размерах, и солдаты выбирали подходящее для себя из огромной кучи тряпья, наваленной в раздевалке. Казенное белье обычно было сильно накрахмалено, и от этого плохо впитывало пот, так что в холодные месяцы простудиться было проще простого.

Во время подготовки к операции все привыкали к тому, что трусы и носки отныне будут считаться их личной собственностью. Не так-то это было легко. Ли и Ким получили по кусочку полупрозрачной ткани, именуемой женскими трусиками. В придачу к трусикам, которые в скомканном виде были не больше бутона камелии, они получили по паре бюстгальтеров того же цвета. Девушки резонно заметили: какой смысл надевать вещи, которые все равно никто не увидит? На это им разъяснили, что изделия, именуемые в Республике нижним бельем, в Японии не носят. То есть носят, но на вид это белье другое. А поскольку японки все поголовно ходят в лифчиках, то и они должны носить их, дабы избежать провала. Ким и Ли скептически оглядели врученные предметы одежды, которые показались им явным признаком разложения нравов.

Светало. Чан уже мог различить впереди себя обеих девушек и даже идущего головным Хана. На Ли были белые штаны, едва доходившие до лодыжек, светло-красная ветровка и бейсболка с наложенными друг на друга буквами «N» и «Y». Ким выбрала себе серые джинсы и джинсовую куртку. Обе тащили на спинах рюкзаки, причем у Ли на рюкзаке был изображен котик. Чан представил кружевные трусики и лифчики, но тотчас же отогнал эту мысль.