Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)

Ким почувствовала, как сильно бьется ее сердце. Ей даже в голову не могло прийти, что она отправится туда, где работает мужчина из ее снов. Она не могла упустить такой шанс – после переезда в Одо возможности попасть в медицинский центр у нее попросту не будет.

Впервые она увидела этого человека в день казни двух солдат-корейцев. Он выбежал из больницы в своем белом халате и бросился под дождем к лагерю. Она смотрела на него и чувствовала, как внутри нее растет напряжение. Никто из офицеров или рядовых не испытывал и капли сочувствия к приговоренным, а этот человек в белом халате спешил… чтобы пробудить ее совесть.

Доктор был стар и худ. Охрана смутилась – вероятно, на них все-таки произвели впечатление и его профессия, и его возраст, и белый халат. И хотя им был дан строжайший приказ не подпускать к месту казни никого, охранники уж точно не ожидали, что кто-нибудь отважится на подобный поступок. Ни один японец до этого момента не осмелился открыто противостоять Экспедиционному корпусу Корё.

На площадке появилась расстрельная команда с заряженными автоматами. Доктор размахивал руками, его мокрые волосы лезли ему в глаза. Потеряв белый шлепанец, он бежал по грязи и кричал по-японски и по-корейски:

– Остановитесь! Не убивайте! Sar-in mallida! Sar-in mallida!

Приговоренные, у которых были завязаны глаза, повернули головы на голос. Они стали отчаянно извиваться, моля о пощаде. Даже те, кто уже смирился с неизбежностью смерти, все-таки надеется на чудо: «А вдруг?»

Майор Ким Хак Су приказал немедленно удалить прорвавшегося за цепь охраны доктора. Солдаты схватили старика и потащили к спешившим ему на помощь коллегам. Ким увидела приколотый к нагрудному карману халата доктора небольшой значок с китайскими иероглифами. Это были слова «мир», «добро», «дерево», но она не знала, как они произносятся по-японски.

Старика бросили на землю, и почти сразу прогремели выстрелы. Затем командир расстрельной команды вытащил из кобуры свой ТТ. Старика тоже могли пристрелить, но помешал Чо Су Ём.

В тот момент Ким Хван Мок почувствовала, как в ее горле встал ком. В Республике она служила в железнодорожной полиции на китайской границе и видела много расстрелов, но чтобы кто-то смог вступиться за осужденных… Этот старик потряс ее до глубины души. Она осталась стоять под дождем и следила за ним, пока его не занесли в здание госпиталя.

– Эй, товарищ Ким! – крикнул ей один из солдат. – Смотрите, не простудитесь!

Трупы казненных положили на доски и унесли. Ким пошла было в отель, но вдруг увидела шлепанец, соскочивший с ноги доктора. Она оглянулась и, убедившись, что ее никто не видит, подобрала его, не понимая, зачем это делает.

Ночью она увидела старого доктора во сне. Ким никак не могла понять, что он для нее значит, но в глубине души хотела с ним встретиться.

Ким Хван Мок вернулась за свой стол, но никак не могла сосредоточиться и некоторое время пустыми глазами смотрела на двуязычный список имен и фамилий.

– У вас телефон звонит, – сказал ей кто-то.

Звонил директор оптовой фирмы, поставлявшей продукты питания. Ким начала с дежурной лести, сказав, что всем очень понравилась недавно присланная кунжутная настойка. Директор поблагодарил. Ким постепенно втянулась в разговор, надеясь, что работа поможет ей не думать о медицинском центре. Директор (его звали Ёсимото) рассказал о поставках сардин, бонито и моллюсков, а также сообщил, что может предложить большую партию лапши быстрого приготовления и карри. Продукты, правда, немного просрочены. Кроме того, сказал директор, на складе в порту Хаката хранится партия колбасы.

При слове «колбаса» внутри у Ким что-то екнуло. Она определенно слышала это слово раньше, хотя и не помнила, где и когда.

– Колбаса? – переспросила она.

– Ну да, из Китая. Мы получили ее пару лет назад из Гуаньчжоу. Но здесь она не пошла – слишком соленая. Она лежит на складе на пирсе Хакозаки. Недорого. Будем рады, если вы ее возьмете.

Ким уточнила, что именно за колбаса, и директор пояснил, что из вяленой свинины.

Внезапно в памяти снова ожили давно забытые образы.

Однажды, когда она пошла в первый класс, отец принес домой большой кусок мяса цилиндрической формы.

– Это, – объяснил он, – называется «колбаса»!

Отец всегда говорил очень мало и еще реже смеялся, так что вся семья была крайне удивлена, что он находится в приподнятом настроении.

– Да, необычный случай! – сказал отец.

Оказалось, в тот день к нему на прием пришла старуха, репатриантка из Японии, – с жалобами на боли в коленях и дискомфорт в животе. Она уехала из Японии лет сорок назад и жила в Пхеньяне, пока ее не отправили в ссылку в эту местность. Так вот, эта старуха сказала, что у нее нет ни вона, чтобы заплатить доктору, и вдруг резко задрала юбку.

– Я чуть со стула не упал! – рассмеялся отец.

Оставшиеся в Японии родственники изредка присылали женщине гостинцы, уж какими путями, неведомо, и старуха прихватила с собой самое ценное, что было дома, – колбасу. Она была вынуждена спрятать ее под юбку, потому что сын и невестка считали, что мать слишком много тратит на себя.

– Колбаса-то почти телесного цвета и выглядела, как обрубок третьей ноги! – смеялся отец.

– …алло! Лейтенант Ким! Вы слышите меня? – раздалось из трубки.

Ким очнулась:

– Я думала о колбасе… Вы не могли бы привезти к нам в штаб образец на пробу?

Директор согласился. Ким повесила трубку и осталась сидеть на стуле с улыбкой на губах.

– Что-то хорошее? – спросил подчиненный.

– Да так… Забавный он, этот директор.

Ким перестала улыбаться, встала из-за стола и направилась к выходу. Она досадовала, что позволила себе улыбаться.

У нее еще оставалось время, и Ким решила переодеться в гражданское платье. Эта процедура, как и причесывание белой расческой, успокаивала ее. Она вошла в зал «Клен» и открыла общий шкаф. Шкаф был огромный, такие обычно покупают родители своим детям на свадьбу. Он стоял в отеле в качестве образца. На ценнике значилось, что стоит он восемнадцать миллионов иен. Ким и ее соседки по комнате были поражены суммой и несколько раз тщательно пересчитали нули. Ценник все еще свисал с дверной ручки. Рядом с футболкой и джинсами на плечиках висел серый костюм, а за ним – второй комплект униформы. Когда Ким покупала этот костюм, в магазине его завернули в прозрачный пакет и дали белые пластмассовые плечики, что казалось совсем уж в диковинку. Прежде чем вынуть костюм из пакета и разложить его на кровати, она несколько раз провела рукой по покрывалу, чтобы стряхнуть пыль.

Из всех женщин-офицеров только Ким Хван Мок имела право носить гражданскую одежду, поскольку она проводила переговоры с представителями торговых компаний. Помимо костюма, купленного по скидке, она приобрела еще две белые блузки, четыре пары чулок и сапоги на низком каблуке. Юбку она носила только в школе, а чулок и вовсе не видала. Они приятно касались кожи и хотя были очень тонкими, в них почти не ощущалось холода. Одну пару она даже подарила Ли Ги Ён, которая жаловалась, что ей холодно сидеть на рабочем месте.

Ким сняла китель и футболку и просунула руки в рукава блузки. Блузка была простой – похожа на мужскую рубашку, – но Ким она очень нравилась. Округлая линия воротника, похожие на ракушки пуговицы… Она вспомнила, как возмущалась Ли Кви Ху, когда им выдали похожие рубашечки во время тренировок по захвату «Фукуока Доум». Даже сейчас Ли Кви Ху продолжала брюзжать, говоря, что в этих «тряпках» чувствует себя какой-то шалавой. Но в задушевных разговорах Ли стала все чаще признаваться, что такие вещи приятно носить.

Ткань, из которой был пошит ее серый в полоску костюм, была настолько гладкой, что Ким испытывала удовольствие, даже просто прикасаясь к ней кончиками пальцев. Если к костюму прижаться лицом, можно было ощутить запах качественной материи. В детстве она носила свитер из овечьей шерсти. Овцу ее мать купила на черном рынке. Шерсти было недостаточно, чтобы связать одежду для всех, и старшие братья охотно уступили свитер сестренке. Ким с удовольствием наблюдала, как мать по весне стригла овцу и как потом трепетала на ветру шерсть, словно пух одуванчика. Шерсть клали в чан с кипящей водой, чтобы удалить жир, и кипятили три раза, затем выкладывали на доску для просушки, растягивали, расчесывали и наматывали на веретено. Свитер был очень колючим, и, когда Ким надевала его, в нос бил сильный овечий запах, но зато в нем было тепло; оправляя юбку и воротник перед зеркалом, Ким с любовью вспомнила его. На груди как будто чего-то не хватало, и она надела серебряное ожерелье, подаренное управляющей магазином GAP. Причесала волосы, закрепила прядки гребешком, и туалет был окончен.

На тетрадном листке она написала имя врача, достала из своей личной тумбочки белый шлепанец и сунула в кожаную сумку.

Ким Хван Мок сказала сотруднице мэрии, что список закупок консервов составит чуть позже. В десять часов она провела переговоры с директором компании, производящей пластиковую посуду. В Фукуоке пластиковой посуды было в переизбытке, директор показал ей каталог, однако Ким отвергла подходящее по цене предложение, так как на черенках ложек, вилок и палочек для еды были изображены мультяшные персонажи.

В половине одиннадцатого она и доктор Хо Чи встретились в зале «Лавр» с главой отдела продаж оптовой фармацевтической компании Medicina. Обычно коммерческие переговоры проводились в холле гостиницы на диванах, но эта компания являлась монополистом, и ее представителям уделялось особое внимание.

Сорокалетний Ниномия, исполнительный директор фирмы, был весьма посредственным фармацевтом, но зато по части коммерческих переговоров ему не было равных. Нехватка медикаментов в связи с установлением блокады, а также прибытие ста двадцати тысяч солдат угрожали оставить Экспедиционный корпус без лекарств. Отхлебнув предложенный ему женьшеневый чай, Ниномия просмотрел представленный доктором Хо Чи список и сравнил с каталогом товаров в своем ноутбуке.

Из-за того что Хо Чи не владел японским, Ким приходилось выполнять функции переводчика. Это было сложно из-за обилия специальных терминов. Ким то и дело заглядывала в словарь, который она купила в Фукуоке, пытаясь перевести такие слова, как «мочегонное средство», или «хинолон», или «бета-блокаторы». Поскольку в Республике отсутствовали многие лекарства, входившие в каталог Ниномии, обсуждение затянулось. Больше всего требовались антибиотики, анальгетики, антисептики, пищевые добавки, средства для улучшения пищеварения, жаропонижающие таблетки, глазные капли и лейкопластырь. Как выяснилось, ЭКК мог приобрести только пятую часть необходимых медикаментов, да и то по более высокой цене, чем ожидалось. Ниномия объяснил, что соглашение с Корпусом, если на то пошло, противоречило японскому законодательству, и у его компании могут возникнуть определенные сложности.

Во время разговора с Ниномией Ким услышала топот армейских сапог и лязг оружия. В холл вбежал взвод во главе с лейтенантом Паком Ир Су. Майор Ким Хак Су отдавал приказания, однако стеклянная перегородка заглушала его слова. Солдаты разделились на четыре группы и сели в лифты.

– Что случилось? – спросил Ниномия.

Ким предположила, что начались очередные учения. Доктор Хо Чи встал, открыл дверь и спросил майора о причине переполоха. Увидев в переговорной комнате Ниномию, майор вежливо поприветствовал его, а потом сказал, что командование Экспедиционного корпуса получило сообщение о пробравшихся в здание отеля посторонних, и теперь нужно провести проверку.

– Какие люди? – встревожился Ниномия.

– Да какие там люди? – рассмеялся доктор. – Вы, главное, не волнуйтесь. Передавим, как крыс!

По окончании переговоров Ниномия, узнав о том, что Ким собирается в медицинский центр, предложил подвезти ее на своей машине, поскольку и сам намеревался заехать туда. С разрешения своего руководства Ким приняла приглашение. Она отказалась от вооруженной охраны, но взяла с собой пистолет ПСМ, который сунула в сумочку.

Ниномия подогнал машину к главному входу в гостиницу, вышел и открыл дверь для Ким. На дверце автомобиля голубыми буквами было написано название его фирмы. Заведя мотор, он пояснил, что глава компании дал название в испанском духе, поскольку был любителем живописи Пикассо. От кожаных сидений в салоне распространялся приятный запах. Едва они отъехали от здания отеля, как сквозь окна машины засверкала блистающая водная гладь залива. Ким улыбнулась, и Ниномия приветливо кивнул ей.

За контрольно-пропускным пунктом Ким вынула свой листок и спросила Ниномию, знает ли он доктора Сераги. Ниномия взял свободной рукой бумажку и сказал, что, конечно, знаком с доктором. Он добавил, что Сераги пользуется большим уважением в Фукуоке, но у него репутация вольнодумца.

– Он напоминает одинокого волка.

«Именно так, – подумала Ким, – одинокий волк». Еще она подумала, что доктор Сераги чем-то напоминает ей отца. Отец специализировался по холере. Когда после китайской культурной революции он был вынужден бежать в Республику, над ним сомкнулся круг одиночества. У него совсем не было друзей, но он не слишком страдал от этого. Ким вспомнила, как отец каждое утро складывал руки над ушатом с водой, и этот жест чем-то напоминал молитву. Затем отец надевал шляпу и отправлялся на работу в свою клинику, захватив с собой портфель и сверток с обедом.

Отец никогда – насколько помнила Квон Мок – не играл с ней, не читал ей на ночь сказок. Только однажды он взял ее с братьями на рыбалку. Они ничего не поймали, но Ким запомнила тот вечер на всю жизнь.

Отношение к детям в Республике было строгим, однако отец никогда не пользовался своей властью. Он ни за что не поднял бы руку на детей или жену. Да, разумеется, иногда он бывал грубоват с домочадцами, но при этом… невероятно застенчивым. Отец свободно говорил по-китайски и читал медицинские книги на русском и немецком языках, но как разговаривать с детьми, какой тон взять, он, скорее всего, просто не знал. Что не мешало им любить его всем сердцем.

– Я высажу вас здесь и отгоню машину на парковку, – сказал Ниномия, открывая дверцу.

У входа в клинику располагалось помещение охраны. Пожилой мужчина в темно-синей форме поприветствовал Ким и предложил пройти в холл – скорее всего, он видел, что она вышла из машины с эмблемой фирмы Medicina.

Холл был почти таким же большим, как в отеле, с высоченным потолком. Перед стойкой регистратуры сидели несколько пожилых людей, ожидая очереди. В бумажнике Ким помимо денег лежали регистрационная карточка и страховой полис. Такие документы командование ЭКК выдало только старшим офицерам. Ей оставалось лишь подойти к стойке, предъявить карточку и оплатить счет за лечение капрала. По времени – пара минут. Но она хорошо продумала свои действия. Если предъявить удостоверение, решить финансовые вопросы, а потом попросить о встрече с доктором Сераги, то через несколько мгновений вся больница будет знать, что к ним пожаловал офицер Экспедиционного корпуса. Доктор, пытавшийся остановить казнь, скорее всего, попросит своего помощника сказать, что его нет на месте. Учитывая скорый переезд в Одо, второго шанса поговорить с доктором у нее просто не будет.

Ким посмотрела на часы. До полудня оставалось несколько минут. Разговор с доктором Сераги займет не больше четверти часа, так что в отеле ее не должны хватиться. Она отошла от стойки регистратуры и успела проскользнуть в закрывавшиеся двери лифта.

– Вам какой этаж? – спросил ее пожилой мужчина.

– Третий, пожалуйста, – ответила она, слегка поклонившись.

Лифт остановился. Здание медицинского центра было настолько большим, что здесь ничего не стоило заблудиться. Направо и налево по коридору шли ряды дверей. Ким растерялась. Чистый пол отражал свет ламп. Она подошла к медсестре и спросила, где находится кабинет доктора Сераги. Та поинтересовалась, зачем ей нужен доктор, и Ким сказала, что Сераги назначил ей встречу на двенадцать часов, они собирались обсудить возможность организации его лекции. Медсестра, преувеличенно артикулируя, но, впрочем, довольно вежливо объяснила, как пройти.

Шагая по коридору, Ким ощущала легкую ностальгию, которую навевали на нее запахи лекарств, да и вообще специфическая атмосфера больницы. Та больница, где работал ее отец, представляла собой деревянный барак с устаревшим оборудованием и, конечно, не могла сравниться с этим местом. Но ощущения были почти такими же.

Она миновала группу врачей, кивнула им и прошла дальше. По обрывкам фраз она догадалась, что те собираются в столовую. Однако до двенадцати часов еще оставалось время, и она рассчитывала застать доктора Сераги у себя.

Повернув направо, Ким прошла мимо конференц-зала, небольшой кухни, комнаты для санитаров и вскоре увидела двери врачебных кабинетов. Кабинетов было всего пять, и их разделяли стеклянные перегородки от пола до потолка. На первой двери висела табличка с надписью «Научно-исследовательское управление». Далее следовала надпись «Кинетическая интроскопия», затем «Сердечно-сосудистая физиология» и «Трансплантация органов». Последний кабинет был рядом с застекленным балконом, выходившим на здание отеля, стадион и палатки Экспедиционного корпуса. На табличке по-английски и по-японски значилось: «Иммунологический научно-исследовательский центр». На уровне глаз была прикреплена карточка с именем доктора Сераги. Сердце Ким учащенно забилось. Прежде чем постучать, она несколько раз глубоко вдохнула.

– Войдите! – раздался голос из-за двери.

«Что я делаю?» – мелькнула мысль. Она пришла сюда без всякого разрешения и действовала только на свой страх и риск. А вдруг ее попытаются захватить в плен сотрудники полиции или Сил самообороны? На всякий случай Ким проверила в сумочке ПСМ. «Если что, выход есть всегда», – сказала она себе и подняла руку, чтобы постучать еще раз, но в этот момент дверь отворилась, и на пороге возник сам доктор Сераги и внимательно взглянул на нее сквозь очки.

– Кто вы? – спросил он мягко, но тем не менее не давая пройти в кабинет.

Ким догадалась: доктор понял, что перед ним кореянка.

– Меня зовут Ким Хван Мок. Я лейтенант Экспедиционного корпуса Корё.

При упоминании ЭКК Сераги нахмурился и быстро посмотрел, нет ли кого за ее спиной.

– Вы одна? – спросил он.

Ким кивнула, и доктор отступил в сторону.

Три стены кабинета занимали книжные полки. Посередине располагался большой письменный стол, за окном виднелся балкон. Сераги не предложил ей сесть, и сам остался стоять, сложив руки на груди. Дверь он оставил открытой. Он показался Ким меньше ростом и старше, чем когда она увидела его в первый раз. Он был совсем не похож на ее отца. Но теперь, когда он был так близко, она поняла, почему этот человек являлся ей во сне и зачем она пришла к нему. При этом у Ким было такое ощущение, будто вышла из нагретой комнаты на мороз. Она хотела объяснить цель своего визита, но не могла вымолвить ни слова.

– Что вам угодно? – откуда-то издалека прозвучал голос Сераги, когда она села.

Ким вынула пистолет и сняла с предохранителя. В комнате явственно прозвучал металлический щелчок боевой пружины. Доктор испуганно метнулся к двери.

– Вам лучше остаться на месте, – сказала Ким.

– Вы что, пришли, чтобы застрелить меня?

Она покачала головой и вынула из сумочки белый шлепанец.

– Я хотела вернуть это вам.

Сераги подошел поближе, поправил очки и стал рассматривать шлепанец, по-видимому не понимая, что это его собственный. Наконец, ему удалось разглядеть свою фамилию на внутренней стороне, и он глубоко вздохнул, вероятно, вспомнив обстоятельства, при которых потерял этот предмет.

– Зачем вы его принесли? – спросил он.

– Я подумала, что вам он пригодится.

Сераги подошел к двери, выглянул в коридор и, убедившись, что там никого нет, закрыл ее. Со шлепанцем в руке он вернулся к столу и сел в кресло напротив Ким. На столе Ким заметила раскрытый ноутбук, фотографии членов семьи, несколько книг и исписанные листки бумаги. Ее внимание привлек странный предмет: чучело цыпленка с черными крыльями на подставке с надписью «Химера». Сераги, проследив за ее взглядом, объяснил:

– Химера – потому что этот цыпленок является организмом, составленным из различного генетического материала. Например, крылья у него от перепела. В самом начале эмбрионального развития часть его медуллярной трубки была заменена трубкой перепела. Оттого у него черные крылья. Вылупившись из яйца, цыпленок погиб почти сразу. Он не мог двигать крыльями и ходить и в конце концов умер от истощения. Его иммунная система отторгла клетки перепела.

Сераги положил шлепанец на стол, задаваясь вопросом, какова же истинная цель визита его гостьи, однако вслух он этого не спросил.

– Мой отец – врач, – промолвила Ким. – И он тоже увлечен своей работой.

Еще не успев закончить фразу, она поняла, что говорит об отце в настоящем времени.

– Простите… мой отец уже умер.

Когда она служила в охране железнодорожных путей близ китайской границы, до нее дошли вести, что отец серьезно болен. Командир дал ей внеочередной отпуск. На следующее утро Ким села на поезд, а потом долго тряслась в кузове грузовика, который перевозил уголь. Когда она добралась, отец уже совсем ослаб, у него началась пневмония, и понятно было, что он долго не протянет. Ким сидела у его изголовья. В последние минуты он приподнял голову с подушки и сказал:

– Хорошо бы нам еще сходить на рыбалку…

А потом:

– Люби и береги своих детей.

Люби и береги своих детей… Она снова и снова повторяла эти слова, запрятанные в памяти.

Сейчас Ким пыталась что-нибудь сказать, чтобы разрядить напряженность, но у нее пересохло в горле и язык не повиновался. Сераги налил ей кофе, и она наконец задала свой вопрос: почему он пытался защитить тех солдат?

Доктор молча смотрел в окно. Из него хорошо был виден палаточный лагерь. Только что начался обед, и солдаты собирались за столами, на которых дымились котелки.

– Позвольте, я расскажу вам очень старую историю, – вздохнув, произнес доктор. – Во время войны я был свидетелем многих казней, которые мы проводили в вашей стране. Правда, мы делали и хорошие вещи – например, построили дороги и плотины, мы создали ирригационную систему и осушили большие площади. Я был совсем молодым и, конечно, не смог бы остановить расстрелы, но ужас в том, что я даже и не пробовал. Это мне просто не приходило в голову, так как я не видел в казнях ничего плохого.

Слушая доктора, Ким разглядывала книги в шкафах. Еще раз посмотрела на чучело цыпленка; оно было настолько искусно сделано, что птичка казалась живой. Кофе без сахара горчил, но от него шел чудесный аромат.

– Мне тогда было пятнадцать лет, – продолжал доктор. – Я совсем ничего не знал. Не то чтобы я был полным невеждой… но нет ничего хуже невежества. После того как мы вернулись на родину, мне начали сниться кошмары. Только много позже, когда я пошел учиться, до меня стал доходить смысл всех этих казней. С тех пор прошло уже семьдесят лет, но кошмары не уходят. Мне восемьдесят три, и я понимаю, что могу умереть в любой момент, но новые кошмары… нет, они мне не нужны.

Сераги замолчал и посмотрел на Ким, которая не выпускала из рук пистолет. Он не мог знать, что она хотела застрелить не доктора, а саму себя. Но стреляться в кабинете? Это создало бы кучу проблем для всех. Нет, это следует сделать где-нибудь в другом месте. «Люби и береги своих детей», – сказал ей умирающий отец. А она… она забыла его последние слова и жила по другим правилам.

Ким подняла глаза на Сераги и сказала:

– Знаете, я убила своего ребенка.

Из-за льющегося в окно света она не могла разглядеть выражение его лица.

После смерти отца Ким оставила службу на железной дороге, вернулась домой и вскоре вышла замуж за техника, работавшего на консервном заводе. В 2002 году у них родился ребенок. Их деревня была слишком маленькая, чтобы иметь возможность покупать что-то у китайских контрабандистов, и люди голодали. Правительство отпустило цены, и рис с кукурузой стоили теперь в сотни раз дороже. Причиной смерти ее отца была пневмония, но на самом деле он умер от недоедания. Матери пришлось зарезать овцу, из шерсти которой она когда-то связала свитер для Ким, и мясо продать на черном рынке. Денег надолго не хватило. Тогда мать решила насобирать хвороста на ближайших холмах, чтобы обменять его в Ранаме на яйца и мед, но местные жители уже подобрали все до веточки.

Муж Ким оказался находчивым человеком. Он придумал, как провести в их дом воду при помощи разрезанных вдоль бамбуковых стволов, а также научился делать мыло из жженых желудей. С рождением ребенка дела пошли хуже, и муж думал только о том, как бы украсть со своего завода несколько банок кошачьих консервов. Но завод, на котором он работал, находился в ведении Четвертого корпуса Народной армии, поэтому и сырье, и конечную продукцию вывозили военные грузовики.

Ребенок едва научился держать головку, когда у Ким пропало молоко. Она пыталась кормить малыша кукурузным соком, но кукуруза и рис становились все дороже. Муж не спал ночами. Жег желуди, фильтровал золу через конопляную ткань и смешивал полученный экстракт с измельченными кусками обычного мыла. В результате получалась пенистая жидкость, которую он разливал по бутылкам, чтобы потом продавать на черном рынке. Однако на рынке было гораздо более качественное китайское мыло, и он почти ничего не выручил. Мать Ким продала всю домашнюю мебель на китайской границе и на эти деньги купила кукурузу. Половину они продали в Ранаме, а вторую половину оставили для семьи. Книги отца и его медицинские инструменты тоже пошли на продажу. Последнее, что можно было реализовать, – промасленную бумагу, покрывавшую земляной пол. Ким вспомнила, что когда-то они с братьями ходили на море за моллюсками. Несмотря на страшный холод, она добралась до берега, но обнаружила, что и здесь ничего не найти. Тогда она предложила пойти на холмы ловить кроликов. Мать рассмеялась – кролики, как и прочая живность, включая голубей и диких уток, давно были истреблены. Раньше на холмах росли лекарственные травы, но и их не осталось.

После того как выпал первый снег, в их деревне состоялась публичная казнь. Муж Ким был потрясен, узнав в двух приговоренных своих товарищей по цеху – их поймали при попытке вынести с завода несколько банок консервов. После этого он впал в депрессию. Однажды он рассказал Ким, как рабочие жаловались друг другу: мол, «для заграничных кошек рыбы им не жаль, а нам – шиш без масла». Эти разговоры услышали солдаты и избили рабочих до полусмерти. Потом муж ушел от них и, переправившись через реку Туманная, стал работать в Китае. Как-то раз он объявился дома с мешком пшеничной муки, и больше его уже не видели. Слухи ходили разные – кто-то говорил, что он утонул при переправе, а кто-то считал, что его поймали и расстреляли северокорейские пограничники. Впрочем, находились свидетели, утверждавшие, что он прекрасно устроился в Китае с какой-то этнической кореянкой. Судьба его так и осталась неизвестной.

Однажды братья позвали Ким, чтобы сходить на холмы за сосновой корой, которую у них в деревне теперь употребляли вместо хлеба. Кора отслаивалась с трудом, и после работы долго кровоточили пальцы. Дома они пользовались острым камнем, чтобы удалить верхний слой и живицу. То, что оставалось, на ночь помещали в воду, а потом кипятили с добавлением двууглекислого натрия. Слив остатки воды, массу сушили двое суток, подсохшую, складывали в мешок из конопляной материи, а потом, не вынимая из мешка, мяли при помощи круглого камня. Полученный порошок смешивали с пшеничной мукой или кукурузной мукой, а потом пекли лепешки. Волокна сосновой коры были безвкусными и плохо переваривались, отчего сильно раздувался живот. Именно это и произошло с годовалым ребенком Ким, который был слишком слаб, чтобы плакать. Сосновая кора облегчала чувство голода, но она почти не переваривалась. Ким выбирала древесные волокна из прямой кишки своего мальчика.

Как-то раз, пережевав волокна, чтобы сделать их помягче, Ким дала ребенку тюречку, но он не смог ее проглотить. Ким заставила, ребенок проглотил совсем немного и тут же начал извиваться, а через некоторое время его животик раздулся, как шар, – древесные волокна закупорили кишечник. После смерти отца в деревне не было доктора, и в тот же вечер малыш умер. В деревнях матери опасались класть своих детей в колыбель – всегда похлопывали их по животу, чтобы выходили газы. Когда Ким увидела чудовищно распухший живот своего ребенка, она решила, что убила его, и этот грех не сможет искупить даже ее собственная смерть.

– Я поступила глупо, – сказала она Сераги. – Я пришла к вам, чтобы рассказать эту историю, но это все равно не может искупить моей вины. Я прошу прощения за мое вторжение к вам.

Ким не выполнила последней воли своего отца. Она не любила своего ребенка, убила его, а затем попыталась бежать от реальности. Но когда она увидела доктора Сераги, бегущего в белом халате к месту казни, она вспомнила о своем отце. Ирония судьбы заключалась в том, что если бы Ким не приехала в Японию, то она, возможно, и не осознала бы того, что с ней происходит: что ее любовь к Республике затмила все остальные чувства. У нее было только одно оправдание: в КНДР в тот голодный год многие потеряли детей, и это как-то смягчало боль собственной потери.

Ким положила ПСМ в сумочку. Ей было стыдно перед доктором за то, что она заняла его время из-за своих эмоций.

Сераги продолжал неподвижно сидеть в своем кресле, не сводя с нее глаз. За окном маячила громада отеля, напоминавшая вонзенный в землю нож. Вдруг Ким увидела, как из окон второго этажа повалил белый дым, а через мгновение раздался звук взрыва. Доктор Сераги вздрогнул и тоже посмотрел в окно. Ким вынула из сумочки телефон и набрала номер Ли Ху Ноля. В этот момент донесся грохот второго взрыва.

– Нам пока не удалось выяснить, что происходит, – спокойно ответил Ли. – Непонятно – то ли диверсия, то ли авария. Японские рабочие говорят, что возможна утечка газа. Мы уже позвонили в полицию и пожарным. Они вот-вот будут на месте.

Ким нажала клавишу отбоя. Нужно было оплатить счет и возвращаться в штаб. Умереть должна была она, а не ее ребенок, – вот что она вынесла из этой встречи.

– Извините меня, доктор, – произнесла она, направляясь к двери.

– Подождите, – сказал Сераги.

Он подошел к книжной полке и достал какую-то старую книгу.

– Вы понимаете по-английски?

– Немного.

– Ну, в таком случае вы сможете прочитать эту сказку Андерсена. Она называется «Ангел». Впрочем, послушайте: «Когда умирает ребенок, с небес слетает Божий ангел, берет мертвого ребенка на руки и, расправив свои большие белые крылья, облетает все места, где ребенок бывал счастлив при жизни. Собрав большой букет цветов, он несет их к Господу, чтобы эти цветы цвели ярче на небесах, чем на земле. И Господь прижимает эти цветы к своему сердцу, и лобзает самый красивый цветок, и дарует ему голос, чтобы он смог петь гимны радости».