Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц)

Озлобленные народы – неудачники презираемы своими соседями. То же правило применимо и к отдельным людям. Нищета и раздраженность приводят человека к полной потере самоконтроля. Быстро заводясь, такой человек либо нападает, либо угрожает вскрытием вен (а иногда и действительно пускает себе кровь). Когда надсмотрщики из управляющей организации находят таких в Рёкюти – нещадно избивают до полусмерти. Неспособные контролировать свои эмоции и, как следствие, поступки очень опасны, и уделать их в хлам – единственный способ «воспитания». После такой процедуры они становятся изгоями, париями. Им остается лишь рыться в отбросах, и вскоре они полностью опускаются, особенно в смысле личной гигиены. Им запрещалось пользоваться общественными туалетами, и они справляли нужду в вырытые ямки. Учитывая, что туалетной бумаги им тоже не доставалось, вонь от таких распространялась на много метров. Вообще, запах немытого тела – визитная карточка всякого бездомного, но никто не хотел общаться с человеком, от которого разит дерьмом. Если надсмотрщики обнаруживали подобного вонючку, тому приходилось настолько туго, что он предпочитал убраться из Рёкюти для собственного же блага… То же и с нацией – потеряв самоконтроль, она становится объектом всеобщего презрения и напрочь исторгается из международного сообщества.

Сидя на толчке, Нобуэ вспомнил, что, когда население «слило» сорок процентов своего дохода правительству, он все еще торчал вместе с Исихарой в Фукуоке. Тужась, он почувствовал боль в ягодицах, а когда подтирался, его плечи свело. Нобуэ медленно выпрямился, стараясь не напрягать поясницу. Ему в голову вдруг пришла мысль: как быстро он смог бы сейчас пробежать стометровку? В юности, когда он вовсю отжигал в компании Исихары и прочих, мог осилить дистанцию за одиннадцать секунд. Но теперь, черт побери, это вряд ли удастся! Поясница, плечи, локти, да и все остальное едва двигалось. Так что если б ему и пришлось побегать, то он просто развалился бы на части. Нобуэ представил себе эту картину и снова засмеялся.

Едва он вышел из кабинки, как до него донесся звенящий голос юноши:

– Нобуэ-сан! Полагаю, у вас все благополучно…

Длинноволосый скомкал фразу и протянул горячее полотенце. Согнувшись пополам и давясь от смеха, Нобуэ посмотрел на него.

– Знаешь что? – вдруг произнес он. – Если бы я сейчас попробовал пробежаться, то рассыпался бы на части, как игрушечный Джи-Ай Джо!

Все еще смеясь, Нобуэ оперся о плечо молодого человека и принялся утираться. Он начал с лица и шеи, вытер подмышки, затем сунул руку в штаны и обработал полотенцем промежность. Полотенце из белого стало коричневым, а по завершении процедуры превратилось и вовсе в черное. Время о времени Нобуэ останавливался, чтобы получше разглядеть результат и понюхать махрушку, а завершив процедуру, стал размахивать полотенцем, как флагом. Длинноволосый ошеломленно следил за ним, не в силах вымолвить ни слова. Из очереди на Нобуэ таращилось несколько пар совершено обалдевших глаз.

– Тут у нас есть один новенький, который ведет себя довольно странно. И я хотел бы попросить вас поговорить с ним, – сказал бритоголовый, подходя к Нобуэ.

– Что значит «довольно странно»?

Они зашагали через поле в сторону леска на юге, где располагался ограниченный пешеходными и велосипедными дорожками участок, поименованный местным людом «народным рынком». Здесь располагались многочисленные лавчонки, торговавшие по низким ценам. Даже те, кто не жил в Рёкюти, приходили сюда за покупками. Лавчонки – громко сказано – торговали как придется: некоторые прямо на земле раскладывали свой товар. Однако большая часть торговых точек была снабжена динамиками, откуда гремела музыка вперемешку с рекламой. Нобуэ нравилась эта суета. Погружаясь в галдящую толпу, он всегда представлял, что находится на какой-то неведомой планете, заселенной необычными формами жизни. Но его бритоголовый спутник не разделял его восторгов. Едва они приблизились к торговым рядам, он нахмурился.

– Так что значит «довольно странно»? – переспросил Нобуэ, наклонившись прямо к уху бритого.

– Да он не говорит ничего. И еще у него есть эта чертова штука…

– Ну так вышвырните его отсюда.

– Мы уже два раза его избивали, но он все равно не уходит. И, когда мы его лупили, он даже не пошевелился ни разу. Вот это реально страшно.

В Рёкюти часто появлялись странные типы. Пару лет назад объявился бледный и худой парень по имени Синохара, с огромным чемоданом, внутри которого копошились ядовитые многоножки. Иногда, от нечего делать, парень выпускал насекомых на какого-нибудь бродягу, чтобы потом полюбоваться на его конвульсии. Умереть никто не умер, но жуткая сыпь всем была обеспечена. Власти парка поначалу подумали, что это вспышка эпидемии и страшно переполошились, но, когда разобрались, предприняли было попытку выкинуть Синохару вон. То есть как предприняли… Помня про содержимое его чемодана, ни один из служащих так и не рискнул подойти к обиталищу парня.

У Синохары были глаза покойника и привычка смеяться без всякой причины. При этом он никогда не отвечал, если с ним заговаривали. Однако Нобуэ мог запросто подойти к нему, сесть рядом и разговорить. На губах Синохары появлялась мальчишеская улыбка, когда он начинал рассказывать ему о своей семье. «Мне говорили, – заметил как-то Нобуэ, – что ты ни с кем не разговариваешь. А почему со мной говоришь?» – «Ну, человек с таким лицом, как у тебя, похожий на космического монстра, не может быть плохим парнем», – ответил Синохара.

Синохара жил в Сэтагае^[2] с родителями и младшей сестрой. Сестра играла на виолончели и, как говорили, подавала надежды. Отец где-то что-то преподавал, мать работала переводчиком.

С самого раннего детства Синохару привлекали всякие ядовитые гады. Поступив в школу, он на свои карманные деньги стал покупать через Интернет пауков, ядовитых лягушек, скорпионов и так далее. Он настолько увлекся разведением многоножек, что носил их с собой в школу. Итогом стал частичный паралич у одного из одноклассников.

Перед самым визитом полиции к нему в дом Синохара безуспешно пытался убить всю свою семью. Дело в том, что родители души не чаяли в его сестренке-вундеркинде, тогда как Синохару в упор не замечали.

Освободившись из детского исправительного центра, Синохара оказался в полном одиночестве. Кому-то из служащих центра было поручено заняться устройством парня, однако бравый офицер до ужаса боялся пауков и предпочел уклониться от дела.

Еще до своей отсидки Синохара был почти что экспертом в области ядов, а в исправительном центре, штудируя труды по биохимии и фармакологии, настолько расширил свои познания, что мог бы, наверное, написать диссертацию. «Вот идиоты! – говорил он. – Книжки про яды, видите ли, запрещено читать, зато фармакологию – пожалуйста! А фармакология, в принципе, та же наука о ядах. Но эти дураки даже такой элементарщины не знают».

– …И чего сюда вечно несет всяких мудозвонов? – бубнил бритоголовый.

Нобуэ промолчал. Зачем отвечать, если вопрос лишен всякого смысла? Для него «мудозвонами» были как раз те люди, кто слепо следовал установленным порядкам. У него был приятель, звали его Сугиока. Так вот, как-то ранним утром, будучи в особо скверном настроении, вызванном недосыпом, пристроился этот Сугиока к сорокалетней разведенке, задница которой, по его словам, так и напрашивалась на действие. Но стоило ему перейти к этому действию, то есть слегка пихнуть чреслами для начала, как тетка заверещала так громко, что Сугиока был вынужден рассечь ей горло спецназовским ножом, который носил с собой. Каждый способен на убийство. И уж если кто и был «странным», так именно те, кто считал странным существование таких людей, как Сугиока и Синохара. Человек свободен и может делать все, что ему заблагорассудится. Но как раз эта мысль и пугает «обыкновенных» людей.

Конечно, такие, как Сугиока или Синохара, опасны. Но они не были такой занозой в заднице общества, как большинство обитателей парка Рёкюти. Те, кто жил в Рёкюти, причиняли этому самому обществу сильное беспокойство и поэтому стали отверженными. Лишившиеся крова, потерявшие накопленное, ограбленные, они все равно искали нечто, во что могли бы верить. И дело было даже не в том, что они хотели во что-то верить, а в том, что боялись утратить жизненную точку опоры. Но людям в Рёкюти не хватало таких, как Сугиока, Синохара или Исихара, – те были людьми действия, а не грезили наяву.

– …Да, у него нет даже персонального кода. Вряд ли он его продал, скорее у него его вообще никогда не было. И говорить не стоит, что здесь может натворить такой псих.

Регистрационный код состоял из одиннадцати цифр. Его записывали на чип или на портативный коммуникатор, и он служил для идентификации личности. Некоторые из бездомных продавали свой персональный код китайским мафиози. Создание Регистрационной сети, или, как ее тут называли, «Юки», было поручено нескольким частным фирмам. Эти фирмы привлекали к работе китайские или индийские компании. Купив чей-нибудь персональный код, китайцы могли поменять личные данные. А затем продать код за большие деньги иностранцу или человеку, пожелавшему начать новую жизнь. Но что верно, то верно, некоторые из коренных японцев никогда не имели персонального кода. Его не было ни у Синохары, ни у Нобуэ и Исихары.

И дело было даже не в их криминальном прошлом. За преступление код не отберут. Просто некоторые люди могли выпасть из поля зрения властей в тот период, когда создавалась учетная система: от кого-то отказывалась семья; или же излишне верующие родители, например, члены радикальных религиозных сект запрещали регистрировать своих детей. Так что, если не было особого желания попасть в эту систему, от получения кода можно было легко отказаться. Нобуэ даже не знал, что это такое. Он был зарегистрирован по месту жительства своих родителей в Хатёдзи, Токио. Но после того как они вместе с Исихарой спалили дотла часть городка Фучу, родители Нобуэ отказались от него. У него не было ни кредитки, ни смарт-карты, ни водительского удостоверения, и даже медицинского полиса не имелось. И он не помнил своего персонального кода, что равнялось его отсутствию.

– Вот он, Нобуэ-сан. Поговорите с ним, хорошо? И скажите, чтоб он убирался отсюда.

Парень, о котором шла речь, сидел в шезлонге неподалеку, между мясной лавкой и газетным ларьком. Нобуэ направился к нему. Концентрация ларьков и прочих торговых точек в этом месте была просто зашкаливающей, а свободное пространство между ними – если таковое находилось – служило чем-то вроде переулков и аллей. На пути Нобуэ попалась харчевня, из трубы которой валил дым. Над входом красовалась вывеска «Удон и Соба». Лапша подавалась бесплатно, в качестве поддержки программы питания, которую ввели около двух лет назад, как только в рядах управляющей организации появились люди из якудзы. Впрочем, все остальное было только за деньги, но местные цены почти на пятьдесят процентов были ниже, чем за пределами парка Рёкюти. Чашка бульона с лапшой обходилась всего в триста иен. Туг же приютилась парочка оборванцев с донельзя грязными палочками, которыми каждый из них по очереди отправлял себе в рот порцию лапши.

Перед харчевней стояла лавка, где было можно обзавестись походными лампами и фонарями. Прямо напротив торговали жидкостью для их розжига. Чуть поодаль, среди штабелей старых покрышек, также предназначенных на продажу, примостился лоток, где худющий человек заряжал одноразовые зажигалки. Рядом, кое-как уместившись на пятачке в два квадратных метра, держали свои лавки четверо коммерсантов: один ремонтировал переносные генераторы, другой предлагал ношеные колготки, третий расхваливал самодельную гигиеническую помаду. Чем занимался четвертый, Нобуэ так и не понял. В окне колготочной лавки маячили девушка с плохой фигурой и чучело детеныша динозавра. Позади палатки, где торговали овощами и соленьями, виднелась помойка, в которой рылся человек, наряженный сразу чуть ли не в пять свитеров.

Нобуэ чувствовал, как холод начинает пробирать его до костей. Бедра снова заныли. Он вспомнил, что хотел выпить чего-нибудь горячего. Как раз после туалета и собирался сделать это, но теплое полотенце напрочь вышибло все мысли из головы.

– Доброе утро, Нобуэ-сан! – обратился к нему торговец вразнос, предлагавший шотландский виски. В руках у него был громкоговоритель, через который он блажил на всю округу: «Две бутылки, всего десять тысяч иен!» Довольно симпатичный парень лет под тридцать, наполовину японец, наполовину колумбиец, одетый в такой же виниловый плащ, что и бритоголовый. Даже надпись на спине была та же: «Гармония и безопасность».

– Мне б выпить чего-нибудь горячего, – сказал ему Нобуэ.

Парень поставил свой матюгальник на ящик с виски.

– Так точно, сэр! Что вам угодно?

– Да все равно. Какао или еще что-нибудь. Два, – добавил он, подумав, что тот, с кем ему придется сейчас разговаривать, тоже может захотеть горячего.

– А если не будет какао? – спросил колумбиец, приготовившейся уже бежать за заказом.

– Ты что, глухой? – раздраженно воскликнул Нобуэ. – Я же сказал, можно чего угодно! Чего угодно, лишь бы горячего!

Прочитав на лице Нобуэ недовольство, парень мигом нырнул в толпу и через несколько секунд, тяжело дыша, вернулся обратно, неся в руках два бумажных стаканчика с дымящимся шоколадом.

Юноша уставил куда-то вдаль невидящий взгляд. Губу пересекал розовый шрам в месте бывшего воспаления. Черный кожаный рюкзак на спине выглядел довольно странно: плоский, в форме буквы «L». На лоб свешивалась пушистая челка. Возраст юноши был, как говорится, неопределенный. Ему легко можно было дать и тринадцать, и все тридцать – это как посмотреть. Нобуэ протянул ему бумажный стаканчик. Взгляд юноши сначала сфокусировался на горячем шоколаде, затем на руке самого Нобуэ, потом на его плече и, наконец, на лице. Паренек выглядел так, словно не понимал, что происходит вокруг.

Напротив стоял ларек, торговавший батарейками. Земля рядом с ним была усыпана листовками с рекламой банка спермы, где большими красными иероглифами значилось: «Выпускникам университетов Токио, Киото и Хитоцубаси гарантированная выплата триста тысяч иен».

Через десяток метров от торговли батарейками, в направлении к южной окраине парка, виднелись самодельные сортиры из картонных коробок, прикрывавших ямы с дерьмом. Такие сооружения устраивали те, у кого не было денег на нормальный туалет. В одной из этих «кабинок» как раз пристроилась толстуха с выкрашенными желтыми волосами. Сквозь дыру в картоне виднелись ее необъятные ягодицы, которые она отчаянно пыталась освободить от рваной вязаной юбки. Через некоторое время бабища показалась вновь, вся растопырившись в попытке подтереться, однако никто из сновавшего тут и там народа даже не взглянул в ее сторону.

Юноша взял предложенный ему стаканчик.

– Не возражаешь, если я присяду? – спросил Нобуэ.

Несколько секунд паренек внимательно изучал его лицо, затем кивнул.

– Что это у тебя за сумка такая? Странная. А что внутри? Юноша что-то пробормотал, уставившись себе под ноги.

– Говори погромче, слышь? – сказал, смеясь, Нобуэ, отчего шоколад в его стаканчике покрылся рябью.

Напротив, из мясной лавки, где в глубокой сковороде жарились фрикадельки, потянуло запахом кипящего масла и перегорелой муки. Едва только раздался смех Нобуэ, как у обоих посетителей заведения изо рта посыпались кусочки непережеванной пищи.

– Я сказал что-то смешное? – хриплым басом осведомился юноша.

– Да не, все нормально. Просто ни хрена не понять, что ты бубнишь. Стесняешься, что ли? Да ладно, чего тут стесняться! Вон, видишь, баба гадит прямо на виду у всех, и ничего.

Смех Нобуэ становился громче с каждым его словом.

– Извините, – произнес юноша, когда Нобуэ отсмеялся.

– Не стоит извинений, – ответил Нобуэ, утирая выступившие слезы. – Но все же скажи, что у тебя за штука?

– Это бумеранги, – отозвался юноша, на этот раз совершенно нормальным голосом.

– Да ну?

Нобуэ довольно смутно представлял, что это такое.

Юноша встал со своего места и по дорожке мимо мясной лавки направился в сторону лесных зарослей. Нобуэ последовал за ним. Вероятно, ночью были заморозки на почве – земля превратилась в грязь, а роса мгновенно пропитала кроссовки и полы длинного пальто.

В южной стороне от рынка находилась пустая территория, заваленная мусором и испещренная сортирными ямками. Администрация запрещала устанавливать здесь палатки и лачуги. Нарушившего запрет смельчака ожидали хорошая взбучка, а после выдворение из парка. Вокруг не было никого, за исключением вороны, устроившейся на краю бочки из-под бензина. По-хорошему, в этот час здесь должна была работать команда ассенизаторов – убирать дерьмо и мусор, однако из-за холодов они, видно, не горели желанием приходить так рано. Работу говночистов оплачивали обитатели жилых кварталов, расположенных за лесным массивом. На гребне пологого склона, где растительности было поменьше, границу парка огораживал забор из колючей проволоки. Жилые кварталы начинались сразу за «колючкой». Иногда тамошние жители, выгуливая собак, задерживались у ограды и наблюдали в бинокли за жизнью лагеря бездомных.

На опушке леса юноша остановился, снял с плеч рюкзак и извлек из него металлическое лезвие, изогнутое наподобие полумесяца, примерно тридцати сантиметров в длину. Один конец бумеранга, служивший рукоятью, был обмотан проволокой. По виду, внутренней стороной лезвия можно было бриться.

Юноша поправил в руке оружие и прицелился в сторону бензиновой бочки. «А, так вот что это за фигня», – догадался Нобуэ, и в тот же миг раздался свист, словно запел ветер. Металлическое лезвие полетело над самой травой, набирая скорость, а затем взмыло вверх и скрылось из глаз Нобуэ. Все, что он смог увидеть, – мелькающие солнечные блики на металлической поверхности, пока бумеранг летел через поле в сторону бочки. Такой полет не свойственен ни птице, ни аэроплану, ни стреле, ни пуле. Казалось, бумеранг получает энергию от собственного вращения. Вдруг на краю бочки что-то взорвалось, словно лопнувший черный воздушный шарик. Бумеранг замер где-то в нескольких метрах от земли и, сверкая, полетел обратно с еще большей, как показалось Нобуэ, скоростью. В следующую секунду он упал к ногам юноши.

– Это оружие, правильно я понимаю? – выдавил из себя Нобуэ, когда они подошли к бочке, около которой валялась разрезанная надвое ворона.

– Ага, – ответил юноша.

Он вытер с лезвия кровь и грязь и спрятал бумеранг обратно в рюкзак. Теперь его глаза выглядели совсем как у Сугиоки, когда тот зарезал женщину с трясущейся задницей. «Похоже, этот псих пробуждается к жизни, только если ему удается кого-то угрохать своей блестящей металлической штуковиной. Лучше всего отправить этого парня в Фукуоку, поближе к Исихаре, – решил Нобуэ, – иначе он здесь точно кого-нибудь пришьет».

Пролог 2. Из отчизны…

21 марта 2010 года

Пхеньян, Корейская Народно-Демократическая Республика

Пак Ёнсу поздно вечером получил уведомление, что завтра он должен явиться с отчетом в Корпус 3. В Корпусе 3 размещался Комитет по национальной консолидации – орган, занимавшийся операциями против Юга.

Получить приказ после десяти вечера уже само по себе было плохим предзнаменованием. Кроме того, информация была передана непосредственно через Чан Чин Мэна, заместителя министра культуры. Это было невероятно – когда-то давно Чан сидел за одной партой с Паком в Военно-политическом университете имени Ким Чен Ира. За более чем тридцать лет, посвященных жесткому миру политики, Пак научился сторониться всех, кто выходил за рамки посредственности. Чан специализировался по теории искусств Западной Европы и после вступления в партию получил должность при Министерстве культуры. Пак, в свою очередь, изучал философию и английский язык и после окончания курса был принят в Главное политуправление Народной армии. Его зачислили в Главное Управление специальных операций. На протяжении шестнадцати лет Пак изучал также японский язык и последние четыре года преподавал его в своей альма-матер.

– Давненько не видались, – сказал Чан, входя в кабинет Пака. – Вижу, ты в порядке.

Теплые слова приветствия резко контрастировали с холодным выражением глаз за стеклами очков. В последний раз Пак и Чан виделись около десяти лет назад. Пак знал Чана, как человека, который всегда умеет держать себя в руках, но сейчас Чан выглядел необычайно возбужденным. Его синий пиджак напоминал одежду телевизионного комика, а синтетический галстук был бордового цвета. На рубашке, что прикрывала выпирающий, словно у знаменитой гигантской ящерицы из Пхеньянского зоопарка, живот, желтело пятно. Носовым платком Чан вытирал струившийся по лбу и щекам пот, хотя температура в кабинете явно к этому не располагала.

Получив от охраны предупреждение о том, что к нему направляется Чан, Пак сразу же выключил ноутбук. В этот самый момент он просматривал домашнюю страницу японского Кабинета министров. И хотя он имел полное право на посещение подобных сайтов, все же Пак не был уверен в своих коллегах – мало ли что? В последнее время в Политбюро требовалось особенно внимательно следить за своими действиями и словами. За прошедшие три года демократическая администрация США смягчила свою позицию по отношению к КНДР. Вследствие наметившегося сближения, политические интересы Республики несколько изменились, что привело к возникновению реформистской фракции в правительстве и отстранению от руководящих постов сторонников «жесткой линии». Также репрессиям были подвергнуты те, кто выступал за серьезные реформы и экономическую либерализацию.

Ходили упорные слухи, что Великий Руководитель товарищ генерал Ким Чен Ир может отказаться от власти. Однако о передаче полномочий военным даже и речи быть не могло. А среди реформистов не находилось достаточно харизматичного лидера. Ни американцы, ни китайцы не хотели начала смуты. Но независимо от того, чья сторона – реформистов или сторонников «жесткой линии» – одержала бы победу, вопрос замены Великого Руководителя Ким Чен Ира на коллегиальный орган государственного управления все еще оставался в далекой перспективе. Сам Вождь дважды заявил в прессе и по телевидению, что «оттепель еще далека». Кроме того, упоминалось его высказывание о том, что «в марте все грибы ядовиты», то есть что преждевременные слова и действия в данном направлении могут нанести серьезный вред политической системе государства. Говорилось также, что теперь основным источником национальной угрозы является уже не Америка, а Япония, однако Пак не нуждался в напоминании, насколько опасно это может быть. Не меньшую опасность представляло отнесение себя к реформистскому или традиционалистскому лагерю. И быть может, теперь Чан явился сюда в столь поздний час, когда уже никого нет, чтобы найти жертвенного козла из тех, кто «застрял посередине»… А может, он решил выведать что-нибудь о деятельности Пака или же прощупать его на предмет какой-нибудь тайной связи с американцами.

– Товарищ Пак, прошу меня извинить за неожиданный визит в такое позднее время, – произнес Чан, вытирая вспотевший лоб и глядя на часы – серебряный «Ролекс» с выгравированными инициалами Великого Руководителя. Благодаря знакомствам Чана с представителями европейского кинематографа Родина имела возможность получать техническую поддержку от некоего шведского производителя полупроводников, ну и «Ролексы» в придачу.

– Не беспокойтесь, – кивнул Пак. – Как вам известно, я, несмотря на свой возраст, до сих пор не женат, так что торопиться домой мне незачем. Да и, как говорят: «Зимняя бабочка – редкий гость».

Хотя Пак льстил из осмотрительности, все же ему стало неловко из-за того, что он сравнил своего гостя, пятидесятилетнего мужчину, с бабочкой.

– Благодарю вас. Старые знакомые важнее всего на свете. Но какой прекрасный вид из вашего окна на Тэдонган! И наконец-то снова зажигают освещение на мосту Чусон! Может, огни и не так ярки… но их следует рассматривать как символ успехов последнего десятилетия и как знак верности политики нашего Вождя.

Занавеси на окне были чуть раздернуты, и открывался вид на неспешно текущие воды реки; над мостом, который последние десять лет по ночам был погружен во мрак, горели тусклые фонари. И даже количество лодок на реке увеличилось. Возможно, трудные времена миновали, как предположил Чан. Впрочем, если это и так, то не из-за экономического роста, а лишь благодаря той поддержке, которую КНДР начали оказывать США и Китай, когда стало понятно, что страна стоит на краю бездны.

– А кстати, товарищ Пак, вы всегда засиживаетесь на службе допоздна? Я слышал, ваше зрение уже не то, что было когда-то.

Что крылось за этими словами? Легкое поддразнивание старого холостяка и этакого «вечного студента»? Или же это тонкий намек, завуалированная критика государственного служащего за то, что он использует компьютер поздно вечером, несмотря на всеобщую бедность и хронический кризис власти?

Чан был уроженцем Пхеньяна, тогда как Пак появился на свет в маленькой деревушке у подножия гор Пуксу и Пек, что на северо-востоке. Еще учась в начальной школе, трудолюбивый Пак спал не больше четырех часов в сутки. Причиной его безбрачия была любовь к Ли Соль Со, однокласснице, умершей от туберкулеза. Ли родилась в городе Кэсон и была беззаботной и доброй девушкой. Убедившись, что никто не сможет сравниться с Ли, Пак решил навсегда остаться холостяком.

Чан был прав, намекая на то, что из-за постоянного сидения за компьютером зрение Пака стремительно ухудшалось. Для лечения недуга Партия даже снабжала его очень дорогим маслом из печени миноги. Но почему же Чан, который, несомненно, знал об этом, спрашивал о причинах трудового энтузиазма?

– Я живу один, – сказал Пак, делано улыбаясь. – И кроме службы, у меня нет никаких дел.

В дверь постучали, и в кабинет вошел охранник с чаем. Увидев захламленный стол Пака, он замялся, не зная куда поставить чашки. И все-таки, следуя инструкции, запрещающей рассматривать кабинет, мебель, посетителей и компьютер, не сфокусировал взгляд ни на чем. Пак смахнул несколько бумаг, охранник поставил чашки на стол и бесшумно, словно тень, удалился.

Пак отпил чая и произнес:

– Недавно пришлось прочитать и проанализировать огромный объем документов.

Это было правдой. После президентских выборов в Соединенных Штатах ситуация в Восточной Азии кардинально изменилась.

Чан отвернулся от окна, и его лицо сделалось серьезным.

– Мне хотелось бы узнать о ваших исследованиях. Что нам делать с ситуацией в Японии?

Пак хорошо понимал озабоченность Чана этой темой, но для чего нужно было затевать этот разговор так поздно вечером? К тому же японский кризис подробнейшим образом освещался в северокорейской прессе. «Возможно, – подумалось Паку, – это просто наводящий вопрос».

– Я просматривал сайт японского кабмина. На этой неделе их правительство приняло решение повысить ставку потребительского налога на два с половиной процента. Таким образом, ставка достигнет семнадцати с половиной процентов. Кроме того, они намереваются принять закон об увеличении численности Сил самообороны без внесения изменений в Конституцию. Оппозиция выдвинула лозунг с требованием сменить проамериканский патриотизм патриотизмом антиамериканским. Такие настроения распространяются не только в среде бедняков, но также и среди среднего класса и даже истэблишмента. Правительство, судя по всему, понимает, что начинает припекать, и отчаянно ищет компромисса с оппозицией и ее сторонниками. Как пишет «Асахи симбун», правые члены Либерально-демократической партии, которые составляют оппозиционное ядро, призывают реализовать резервы, размещенные за рубежом, для финансирования дальнейшей милитаризации, и этот призыв также находит широкий отклик. Но другое влиятельное издание, «Майнити симбун», придерживается мнения, что японский иностранный капитал, в том числе и облигации, был полностью исчерпан попытками укрепить курс иены. Наиболее пессимистически настроенные экономисты считают, что правительство бессильно предотвратить крах экономики. И это, вполне возможно, не преувеличение. – Пак говорил сдержанно, стараясь касаться только того, что уже было известно всем. – На мой взгляд, Япония со своей разрушенной экономикой стоит на перепутье. Оппозиция требует наращивать мощь Сил самообороны, а стоящая сейчас у власти либеральная администрация позволяет этой власти ускользнуть. И если государственные посты займут сторонники «жесткой линии», то Япония откажется от конституционного пути и сразу же станет ядерной державой. Но даже если у японцев имеется технология создания атомного оружия, у них все равно нет средств доставки. Средства массовой информации на этот факт закрывают глаза. Япония серьезно отстала в ракетной отрасли, и у нее нет стратегических бомбардировщиков. Как следствие, не может быть и речи о рисках, связанных с наличием даже сдерживающего оружия, не говоря уже о возможности превентивного удара.

Он сделал короткую паузу и продолжил:

– В любом случае последствия инфляции оказались крайне тяжелыми. Как государственные, так и частные финансовые ресурсы исчерпаны. После падения иены были повышены пошлины на импорт не только нефти, но и кормового зерна. Общественность обеспокоена тем, что импорт как продуктов питания, так и нефти прекратится совсем. Эта обеспокоенность играет на руку сторонникам милитаризации. В плане калорийности японские продукты дотягивают только до сорока процентов. Но для зерновых, включая корма для домашнего скота, показатель падает до тридцати пяти процентов, что ниже, чем у нас в Республике. По мере того как иена продолжает падать, Япония непременно столкнется с продовольственным и энергетическим кризисами. Стоило появиться слухам о подобном исходе, как США немедленно подняли цену на кормовое зерно на треть. Это привело к тому, что все главные печатные органы страны выступили с единодушным протестом против таких действий Америки. «Йомиури симбун» утверждает, что уже сейчас может умереть от голода и замерзнуть огромное количество бездомных.

Чан Чин Мэн сосредоточенно слушал. Он еще не объяснил Паку цели своего визита, и тот склонялся к тому, что главный разговор еще впереди.

– Мне хотелось бы узнать от вас, в каком направлении развиваются отношения Японии и Китая, – сказал Чан.

«Может быть, теперь он наконец подойдет к делу?» – внутренне подобравшись, подумал Пак.

Отношения Республики с Поднебесной были довольно сложными, и японо-китайский вопрос стоял весьма остро. Если демократическая администрация Вашингтона продолжит курс на сближение – например, предложив поставки продовольствия и топлива в обмен на ядерное разоружение КНДР, – воссоединение Севера и Юга было бы решенным вопросом. Но Китай, конечно, будет делать все возможное, чтобы противодействовать исполнению этой долгожданной мечты. Ведь объединение обеих Корей означало бы исчезновение буферной зоны между Китаем и США, в результате чего обе страны окажутся лицом клицу. Кроме того, ясное дело, что Вооруженные силы единой Кореи получат значительную помощь от американцев оружием, и помешать этому китайцам будет трудно. Таким образом, дружба с Китаем являлась для Республики своего рода ахиллесовой пятой.