Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)

В проеме показалась высокая фигура. Против света трудно было различить звание, но сразу стало ясно, что это офицер. Тхак заметно занервничал. Офицер впрыгнул в салон и оглядел присутствующих. Глядя на него, Йокогава испытал иррациональное желание поскорее выбраться отсюда. Кожа мгновенно покрылась несколькими слоями мурашек. Мускулы офицера буквально выпирали на плечах, а на щеке узко белел длинный шрам. Еще больше Йокогаву испугало то, что офицер занял место как раз напротив него.

Кореец спросил Тхака, все ли на месте. Тхак ответил, что еще не прибыл журналист из «Асахи симбун» по фамилии Ито, и тут же Ито просунул голову внутрь, сказав:

– Извините за опоздание!

Часы показывали тридцать три минуты пятого. Ито подтянулся, чтобы залезть, но офицер сказал по-японски:

– Мы не можем позволить вам опаздывать!

Хотя произношение офицера было почти безупречно, фраза прозвучала странно. Ито снова извинился, объяснив, что опоздал из-за того, что на КПП долго проверяли его документы, – он был зарегистрирован в Токио.

– Все равно это недопустимо, – безо всякого выражения произнес офицер.

Ито опешил, с трудом сглотнул слюну.

– Ясно…

Офицер подался вперед, захлопнул дверь перед носом Ито и зычно приказал водителю:

– Вперед!

«Ну, труба, – подумал Йокогава. – По сравнению с ним я просто свистулька».

Из-за высоко расположенного кузова тряска была ощутимой. Йокогаву отделял от офицера металлический трап, ведущий в башню. Едва только они отъехали, тот представился как Чхве Хён Ир, капитан Специальной полиции. Полицейские-японцы тоже назвали свои фамилии и звания, но Чхве не обратил на них ни малейшего внимания, общаясь только с корейским солдатом, что сидел, словно проглотив аршин: ноги расставлены, руки на коленях. Время от времени солдат покашливал, прочищая горло.

За десять лет работы в отделе городских новостей Йокогава повидал многих интересных личностей: правых и левых, жестоких убийц, хулиганов, рэкетиров, политиков и детективов, но никогда не встречал такого человека, как Чхве Хён Ир. Как-то раз ему довелось общаться с гангстером, чья дочь незадолго до этого попала в тюрьму для несовершеннолетних. Он поинтересовался, за что, но в следующее мгновение увидел перед собой меч. «Ребенок пошел по стопам своего отца! – взревел бандит. – Какое тебе до этого дело?!» С этими словами он сорвал с себя рубаху, чтобы обнажить татуировки, и бросился на Йокогаву. Поняв, что, вероятно, настал его смертный час, Йокогава подпустил в штаны. Однако нынешний страх был совсем другого рода.

Чхве повязал себе на рукав повязку с надписью «Полиция», хотя его форма была обычного зеленого армейского цвета, так же как и головной убор. Может быть, из-за того, что он был в чине капитана или, скорее всего, по причине его высокого роста, ему не смогли найти синей формы подобающего размера. На плече у него висел АК, на поясе был приторочен маленький, похожий на игрушечный пистолет-пулемет и висело несколько ручных гранат. Йокогава никогда еще не видел, чтобы полицейские вооружались гранатами. Японские полицейские тут не могли составить никакой конкуренции – их вооружение состояло только лишь из револьверов и резиновых дубинок.

В броневике было шестеро японских полицейских, включая водителя, и трое корейцев. Если и во втором бронетранспортере то же самое, получалось, что на шесть корейцев приходится двенадцать японцев. Те из них, что сидели рядом с Чхве, казалось, пребывали в ступоре. Чхве, Тхак и бортовой стрелок не разговаривали, а просто рассеянно смотрели на пол и стены салона, трясясь и подпрыгивая на своих сиденьях в такт хода бронетранспортера. Для них это был второй рейд, а японцы, судя по всему, работали по сменному графику. Пятеро полицейских и Йокогава, очевидно, впервые выходили на подобное задание.

Тем временем подоспела ориентировка на подозреваемого. Его звали Маэзоно Ёсио, жил он в Даймё 1-тёмэ в районе Чуо. Йокогава набрался храбрости и обратился по-корейски к Чхве:

– Могу ли я вас спросить?

Корейцы посмотрели на него, словно предупреждая, чтобы он не навлек на себя ненужных неприятностей. Прежде чем ответить, Чхве некоторое время смотрел на журналиста в упор, и от его взгляда Йокогава почувствовал колики в животе.

– Что такое? – наконец произнес Чхве.

Хотя и хриплый, его голос, когда он не отдавал распоряжения, был довольно приятен на слух, но вежливая интонация все равно заставляла внутренне напрягаться.

– У вас есть ордер на арест этого Маэзоно? – спросил Йокогава.

– Да, – коротко ответил ему Чхве, не сводя взгляда.

– А кто выдал ордер? Какая организация и на основании какого закона?

– Я не могу раскрывать все подробности, – покачал головой Чхве. – Пожалуйста, обратитесь в отдел пропаганды и управления.

– Хорошо, – отозвался Йокогава, заметив, что его собственный голос стал неестественно высоким. И еще он обратил внимание, что его подмышки стали совсем мокрыми, хотя в салоне было прохладно.

Поскольку в бронетранспортере не было окон, Йокогава не видел того, что происходит на улице. От КПП «D» до Даймё 1-тёмэ дорога должна была занять не более десяти минут, но чтобы не выезжать на блокированные магистрали, пришлось двигаться по прилегающим улицам. Чхве встал со своего места и поднялся в башню. Тхак с любопытством оглядывал Йокогаву, но, когда их взгляды встретились, кореец отвел глаза в сторону. Больше всего его заинтересовала цифровая камера Canon, висевшая у Йокогавы на шее. Тот вдруг понял, что до сих пор не сделал ни единого снимка. Стараясь, чтобы его не услышал Чхве, Йокогава тихонько спросил Тхака, можно ли ему что-нибудь сфотографировать. Тхак сокрушенно мотнул головой:

– Нет фото. Специальная полиция, – сказал он на ломаном японском.

– Понятно, – кивнул Йокогава, пытаясь догадаться, сколько лет этому юноше, почти ребенку.

Тот действительно недавно перешагнул подростковый рубеж, отделявший его от взрослой жизни, но в нем уже проглядывала зрелость. Лицо было молодым, но в глазах стояла тревога. И хотя Тхак вел себя просто и непринужденно, что-то в его поведении заставляло насторожиться.

Броневик сбавил ход. Тхак встал с места и заглянул в кабину. Чхве все еще находился в башне, и его ноги оказались прямо перед глазами Йокогавы. Одна брючина задралась, и он мог видеть притороченные к голени ножны с боевым ножом. Рукоять была оплетена металлической проволокой, а сами ножны были не кожаными, а металлическими. Йокогава размышлял: может быть, мэр действительно желал, чтобы он передал корейцам информацию о готовящейся против них операции SAT, но в любом случае он не мог поступить таким образом. Это означало бы только одно – допрос. Мысль о том, что ему придется иметь дело с таким, как Чхве, вызывала не иллюзорный страх. Кроме того, Йокогаве претило сотрудничать с теми, кто нагло и беззаконно захватил его родной город и лишил многих людей свободы. Но, с другой стороны, у тех, кто сталкивается с людьми, способными на самое жестокое насилие, возникает соблазн подыграть им. Постоянное ощущение опасности слишком изнурительно для нервной системы, и было очень легко, приняв желаемое за действительное, сказать самому себе, что, может быть, эти парни не такие уж и плохие.

Полицейские из префектуры выглядели совершенно потерянными. У них был приказ, и им нечего было противопоставить людям из Корпуса; фактически весь город стал заложником, и оставалось только беспрекословно выполнять приказы захватчиков. Полицейские делали свое дело, полностью отрешившись от ситуации. Думать о происходящем было очень страшно, и они превратились в безжизненных кукол. Йокогава, стараясь не потерять связи с действительностью, заставлял себя смотреть на Чхве и Тхака, как на террористов. И как ни хотел того мэр, он не собирался играть на стороне тех, кто покусился на его свободу.

Бронетранспортер замедлил ход и наконец остановился. Чхве открыл дверь и сделал знак японцам выходить первыми. Когда Йокогава поднялся со своего места, машина дернулась, и он едва не упал. Тхак схватил его за руку и помог устоять на ногах.

– Старею, что тут скажешь! – отозвался Йокогава, спрыгивая на землю.

Они находились в нескольких сотнях метров от боковой улицы, что шла от проспекта Тайсё в сторону Тендзина. Йокогава был до крайности изумлен, увидев на улице толпившихся людей. Экспедиционный корпус никого не уведомлял о проведении задержаний – откуда все эти люди могли узнать? Почти все собравшиеся были молодыми; некоторые приехали сюда на велосипедах. Кто-то разговаривал по мобильнику, кто-то фотографировал происходящее.

В башне бронетранспортера раздался треск, и прожектор осветил вход в частный дом, приютившийся между двумя высокими зданиями. Оператор и репортер из «Эн-эйч-кей» уже были на месте. Репортер был знаком Йокогаве, и тот спросил его, почему собралась такая толпа. Репортер предположил, что кто-то из прохожих, увидев полицейские броневики, последовал за ними, попутно предупредив своих знакомых по телефону.

Уже совсем рассвело. Сотрудник полиции префектуры подошел к воротам дома и стал вызывать Маэзоно по домофону. Ворота были действительно хороши – такие часто можно видеть в телесериалах. Слева от них виднелась небольшая дверь. Над воротами поворачивалась видеокамера, вероятно управляемая кем-то из дома. По другую сторону раздавался собачий лай. Судя по мощному рыку, пес был немаленький.

Рядом с полицейским столпилось около десяти его коллег. Корейцы разделились по двое. Первая пара заняла позицию прямо перед воротами, еще две пары встали по бокам. Корейцы взяли оружие на изготовку, причем один в каждой паре опустился на колено, а другой стоял во весь рост. Тхак Чоль Хван находился в центральной паре напротив ворот, остальные прикрывали группу со стороны улицы. Чхве занял позицию справа.

Зеваки стояли поодаль на расстоянии метров тридцать – сорок, спокойно наблюдая за происходящим. Толпа потихоньку росла. Никто не приказывал разойтись – полиция была слишком занята, а корейцы просто не обращали на собравшихся никакого внимания.

Йокогава, стоя рядом с оператором из «Эн-эйч-кей», фотографировал, предварительно выключив вспышку. Тхак оставался безучастен – видимо, фотографировать не возбранялось, если только не снимать лица крупным планом. Репортер испытывал странное ощущение, будто все происходящее отделено от него невидимой пленкой. Чувство реальности почти исчезло. Поначалу он приписал этот эффект полицейскому прожектору, который освещал ворота, отчего создавалась иллюзия солнечного дня. Если не считать собачьего лая, обстановка была достаточно спокойная. Полицейский у ворот беспрестанно повторял: «Маэзоно Ёсио, откройте дверь!» Толпа оставалась безмолвной. Даже репортер «Эн-эйч-кей», который только что шепотом уведомил телезрителей о том, что находится сейчас у дома Маэзоно Ёсио, не проронил больше ни слова. Впечатление было такое, будто все играли в каком-то фильме и сейчас воспроизведение поставили на паузу.

Дом Маэзоно представлял собой классическую японскую одноэтажную виллу, занимавшую площадь около тысячи квадратных метров. На балконах соседних зданий стояли люди и беспокойно следили за происходящим. Оператор поочередно снимал то полицейского у ворот, то изготовившихся к атаке корейцев, то любопытствующих соседей – картинка тотчас же появлялась в прямом эфире на спутниковых каналах и в Интернете. Вдруг домофон ожил, и из динамика раздалось:

«Подождите немного!»

По другую сторону ворот послышались шаги. Оператор попытался было приблизиться, но его остановил Тхак. Голос за воротами рявкнул на собаку, и лай затих. Затем заскрипели петли, и на пороге появился невысокого роста человек, прикрывая рукой глаза от яркого света прожектора. Его длинные волосы были зачесаны назад, фигуру плотно облегали брюки и свитер с кричащим рисунком. Вокруг шеи был намотан светло-зеленый шарф – и Йокогава сразу же узнал Маэзоно. Этого человека дважды арестовывали по подозрению в принуждении китайских женщин к занятию проституцией (обвинения, впрочем, не подтвердились), и на публике он появлялся точно в таком же шарфе.

– Маэзоно Ёсио, я объявляю вам, что вы арестованы по обвинению в безнравственном поведении, финансовых преступлениях и незаконном обогащении! – сказал ему полицейский, держа в руках ордер на арест. Но как только офицер взял Маэзоно под руку, чтобы надеть на него наручники, из ворот выскочил бритоголовый человек, одетый в футболку и штаны от пижамы. В руках у него был дробовик. Человек несколько раз поклонился и попытался протиснуться сквозь полицейский заслон к Маэзоно. При виде оружия полицейские отступили на несколько шагов. Маэзоно и бритоголовый переглянулись.

– Мы поедем с вами, – сказал Маэзоно, обращаясь к полицейским. – Но кто эти люди? – спросил он, указывая в сторону корейцев.

Бритоголовый продолжал подобострастно кланяться. Он был весь покрыт потом и выглядел так, словно накачался наркотиками. Маэзоно двинулся в сторону полицейского, уходя от направленных на него стволов. Оператор попытался подойти поближе, чтобы взять лицо задерживаемого крупным планом, но бритоголовый крикнул, чтобы тот оставался на месте. Затем он вскинул свой дробовик и прицелился в оператора. В ту же секунду Тхак, стоявший слева от Маэзоно, поднял свой «калашников» и дважды выстрелил. Из ствола вырвалось оранжевое пламя, и Йокогаве показалось, что он увидел, как пули проделали в бритой голове мужчины два отверстия. Череп бритоголового буквально разлетелся на куски, мозг брызнул во все стороны, и кусочки его вещества прилипли к лицу Йокогавы. Кровь и ошметки попали на объектив телекамеры. Оператор опустил ее, чтобы протереть линзу, но вдруг застыл, увидев перед собой то, что осталось от головы несчастного. Полицейские беспокойно загалдели.

Хотя мужчина и потерял половину головы, умер он не сразу. Руки его все еще сжимали дробовик, пальцы дрожали, а голова с вывалившимся мозгом продолжала дергаться. Земля вокруг потемнела от крови. Йокогава попытался стереть с лица кровавую жижу, но неожиданно для себя опустился на корточки и начал неудержимо блевать. Краем глаза он видел, как полицейские ведут Маэзоно к броневику, но никак не мог преодолеть рвотный рефлекс.

4. Парк охори

5 апреля 2011 года

Чхве Хён Ир вернулся в отель «Морской ястреб» с шестым по счету задержанным. Войдя в гостиничный холл, он с удивлением отметил про себя, что кондиционированный воздух больше не беспокоит его. Ранее он чувствовал себя неуютно, словно его тело начинало терять свои контуры и расплывалось. Все же он был привычен к суровому и холодному воздуху Республики. Изменения в ощущениях последовали, скорее всего, оттого, что Чхве гордился тем, как началась его служба в чине капитана в недавно созданной Специальной полиции Экспедиционного корпуса Корё.

Аресты начались в два часа ночи, а к началу дня Чхве привел уже шестого преступника. После проведения первых арестов было решено разделиться на два отряда. Один возглавил Чхве, другой – Пак Ир Су, успевший задержать четырех человек. Разведка ЭКК сформировала список из ста шестидесяти девяти фамилий; половину из перечисленных следовало задержать в течение семи дней, до прибытия подкрепления. Впрочем, нынешние темпы все же не устраивали командование: девять человек за полдня – слишком мало. Большая часть поименованных в списке лиц проживали в окрестностях корейского лагеря – командование посчитало, что проведение арестов в более отдаленных и менее знакомых районах будет слишком опасным.

Задержанный по имени Омура Кикуо, видимо, был частым посетителем отеля «Морской ястреб». Сидя в бронемашине, он похвастался сопровождавшим его полицейским из префектуры, что пару лет назад устроил в холле «Ястреба» вечеринку на восемьсот персон.

– Да, это впечатляет, – мрачно заметил один из полицейских.

Он отлично знал, где с этого дня будет находиться Омура – отнюдь не в номере люкс – и как с ним будут обращаться.

Омура был светской фигурой и одним из богатейших людей Фукуоки. На нем были костюм-тройка из чрезвычайно дорогой материи, красный шелковый галстук, тщательно вычищенные кожаные ботинки и очки в черепаховой оправе. С одной стороны, полицейские-японцы должны были питать чувство жалости к нему, но в то же время они испытывали и некоторое удовлетворение, зная, что ожидает человека, чей доход во много раз превышал их служебное жалованье. Шестидесятилетний доктор Омура был первым в Фукуоке, кто создал больницу, включавшую в себя дом престарелых. Впоследствии, получив огромные прибыли, он стал одним из крупнейших спонсоров как Демократической партии, так и ныне не существовавшей ЛДП. В ордере на арест было указано, что он обвинялся в махинациях со страховыми выплатами, уклонении от уплаты налогов, подкупе политических деятелей и взимании незаконных поборов за лечение редких заболеваний, таких как бессимптомная ВИЧ-инфекция и лимфангиома.

В Экспедиционном корпусе выявлением преступников занимались два офицера. Они использовали идентификационные коды для определения самых крупных налогоплательщиков, в число которых входили владельцы дорогих вилл и ценных бумаг, приобретатели золотых монет и слитков, граждане, обладающие страховыми полисами на крупные суммы, владельцы банковских счетов за рубежом, состоятельные участники благотворительных обществ и члены неправительственных организаций, крупные спонсоры политических партий, любители зарубежных курортов, использующие для перелетов частные самолеты, лица, осуществляющие крупные денежные переводы с кредитных карт, владельцы дорогих импортных автомобилей, яхт и легких самолетов, члены элитных теннисных, яхт– и гольф-клубов, пациенты дорогих частных клиник. По выявлению таковых тщательно изучалось их финансовое и служебное положение; далее в дело вступала муниципальная полиция, которая и выдвигала обвинения в неуплате налогов, коррупции и прочих незаконных деяниях. Первостепенное значение придавалось арестам уголовных преступников – во-первых, ЭКК хотел завладеть их активами, во-вторых, предъявление политических обвинений пока считалось преждевременным.

Омура сначала был отведен в небольшую комнату радом с банкетным залом, где Чхве скрепил печатью расписку следующего содержания: «Я, Омура Кикуо, подследственный за № 10, даю свое согласие на допрос представителями Экспедиционного корпуса Корё». После этого его подвергли беглому медицинскому осмотру: измерили температуру, артериальное давление, пульс, проверили состояние желудочно-кишечного тракта и работу сердца – убедиться, что Омура сможет выдержать допрос с пристрастием. Важно было не допустить смерти допрашиваемого до того, как он передаст всю интересующую информацию.

Как только Омура подписал расписку, полицейские-японцы немедленно покинули комнату. Оставшись один на один с корейцами, Омура несколько сник и поинтересовался, не будет ли ему предоставлен переводчик. Чхве на это ответил на ломаном японском, что для проведения эффективного допроса знание языка, разумеется, является обязательным. Омура немного успокоился и улыбнулся. «Вот человек, – подумал Чхве, – который точно не знал ни дня нужды в своей жизни. Все, что ему сейчас остается, так это только улыбаться. Но скоро он разучится даже улыбаться».

Омуру провели в подвал гостиницы по пожарной лестнице. На тускло освещенной лестнице было холодно, воздух был пропитан пыльным запахом бетона. Из-за стены, что отделяла лестницу от автопарковки, доносились слабые стоны и всхлипывания. Каждый раз Омура останавливался и вопросительно смотрел на сопровождавших. Чхве вдруг почувствовал аромат жасмина. Этот разодетый человек перед своим арестом выбрал нежный, почти женственный парфюм. Лоб и щеки Омуры покрывал здоровый румянец, делая его моложе своих лет. Седые волосы разделены прямым пробором и приглажены. Ткань серого пиджака была гладкой, словно атлас, без единой складочки; запонки изготовлены из перламутра, а на пухлом безымянном пальце, напоминавшем банан, сверкало толстое обручальное кольцо. Черный циферблат наручных часов по окружности был инкрустирован драгоценными камнями. Подобными часами в Республике выплачивались взятки коррумпированным членам партии и чиновникам. Часы «Сейко» продавались в специализированных магазинах по баснословным ценам, но Чхве еще не видел таких, как у Омуры. Гостиная в доме Омуры напоминала интерьер королевского дворца. Солдатские ботинки Чхве полностью утонули в толстом пушистом ковре. В застекленных шкафах стояли многочисленные бутылки с виски и коньяками, о которых Чхве даже и не слышал, а в свете старинной люстры матового стекла поблескивали бесконечные ряды бокалов и рюмок самых разных размеров и форм. Чхве не мог отделаться от мысли, что стоящий перед ним человек пока и понятия не имеет о таких наказаниях, о такой боли, которая заставляет непроизвольно кричать, причем подвергающийся пыткам не осознает, что он орет во все горло.

Впереди группы двигался уоррент-офицер На Юн Хак. Он сбежал вниз по лестнице и постучал в стальную дверь, крикнув, что прибыл подследственный № 10. Дверь отворилась, и На жестом велел Омуре войти. Омура сделал несколько шагов и застыл как истукан. Помещение автопарковки на шестьдесят машиномест было превращено в тюрьму. Оно было разделено деревянными решетчатыми перегородками, укрепленными оцинкованным железом. В каждой импровизированной камере площадью два квадратных метра стояло ведро и было постелено одеяло. На момент появления Омуры в камерах уже сидели девять человек. Вдруг позади Омуры раздался какой-то звук, напоминавший собачий визг. Звук многократно отразился от бетонных стен и пола. Как выяснилось, одного из заключенных избивал охранник: что было мочи лупил по рукам несчастного плеткой, сделанной из свиных кишок с вплетенной медной проволокой.

Двигаться заключенным не разрешалось. За исключением времени, отпущенного на сон, прием пищи и оправку, все должны были неподвижно сидеть, скрестив под собой ноги, а руки держать на коленях. Через пару часов сидения в такой позе на бетонном получеловек начинает ощущать сильнейшую боль в суставах ног и в области ягодиц. Но стоило попытаться хоть немного изменить неудобное положение, как охранник свистком делал предупреждение; после двух предупреждений заключенный подвергался избиению свиной плеткой. От ударов кожа на руках лопалась, нередко дело оканчивалось переломом костей запястья.

Пять блоков с камерами шли параллельно друг другу, разделенные проходом шириной метр. В каждом блоке находилось от пятнадцати до двадцати камер-ячеек, перегороженных листами кровельного железа высотой чуть ниже человеческого роста. Сверху камеры не перекрывались. Перегородки крепились при помощи деревянных распорок, вмурованных в бетон, а сзади к конструкции приколачивался толстый фанерный лист. Двери висели на петлях и открывались ключом, освобождавшим шток замка. Одеяла в камерах были в половину своего нормального размера, то есть попросту разрезаны пополам. Подушек не предусматривалось. Заключенные носили только тонкие хлопчатобумажные халаты и резиновые шлепанцы.

В коридоре между блоками появилась шатающаяся фигура человека с поганым ведром в руке. Это был подследственный № 9, почти семидесятилетний старик по имени Оцука Сэйдзи. Он был юристом и работал на сеть преступных синдикатов: занимался отмыванием денег, консультировал по вопросам уклонения от уплаты налогов, сколотив на этом вполне приличное состояние. Оцуку арестовала команда Пака Ир Су. На старика возложили обязанность собирать все девять поганых ведер и опорожнять их в туалете за лифтом. После нескольких часов, проведенных в неудобной позе, его правое колено и лодыжка опухли и приобрели фиолетовый оттенок. Оцука подволакивал ногу и не мог нормально ходить. Из ведра нестерпимо воняло, и запах распространялся по всему помещению; охранник грозно орал, что, если содержимое выплеснется на пол, заключенный будет подтирать пол собственной одеждой. Оцука всхлипывал, словно ребенок, которого сильно отругали, его плечи тряслись, голова моталась из стороны в сторону, когда он вытирал слезы свободной рукой.

Рядом с запасным выходом стоял большой автобус. Сиденья в салоне были сняты, и теперь транспортное средство служило помещением для досмотра. Из окон открывался вид на камеры, и сразу становилось ясно, что сбежать отсюда практически невозможно.

При виде Чхве двое солдат вытянулись и поприветствовали его. Омура побледнел, но все еще старался держаться достойно. Ему приказали раздеться, осмотрели волосы, рот и заглянули в анус. Костюм-тройка, перламутровые запонки, обручальное кольцо, наручные часы и очки в черепаховой оправе были конфискованы. Затем ему объяснили, что любой акт неповиновения приведет лишь к тому, что его изобьют обученные тхэквондо и кёксульдо охранники. Повторный проступок повлечет более жесткое наказание. Наконец Омуре вручили его тюремную одежду – нестираный гостиничный халат, пропахший по́том и прочими человеческими выделениями. Лишившись очков, подслеповатый Омура долго не мог справиться с рукавами…

В течение одного дня все оставшиеся следы его прежнего положения должны были бесследно исчезнуть.

Чхве отпустил На в лагерь, чтобы тот приготовился к следующему рейду, назначенному на вторую половину дня. Сам капитан отправился в комнату, где проводились допросы. Некогда это помещение три на четыре метра служило административным офисом. Со стен свисали веревки и проволока, посередине стоял небольшой стол с прикрученными тисками и кузнечной наковальней. Рядом лежали вымазанные в крови плоскогубцы и молоток. Большую часть пола закрывал синий брезент. У стены стояли двое солдат, державшие в руках палки с потемневшими пятнами.

На нижнем этаже отеля содержались только подследственные. Заложники – все трудоспособные мужчины от пятнадцати лет и старше, включая сотрудников отеля и некоторых водителей отъятых Девятьсот седьмым батальоном машин, – размещались на двадцать втором этаже. Солдаты вывели весь транспорт с автостоянки на этаже В2 в лагерь, оставив на месте только автобус. Надзиратели вскоре стали называть номера для заложников гостевыми комнатами, а камеры для подследственных – административным центром, так в Республике официально именовались исправительные лагеря.

Чхве сменил камуфляж на зеленую полевую форму с повязкой на правом рукаве, означавшей служащего Специальной полиции. При виде начальства солдаты вытянулись в струнку. Достоинства Чхве были хорошо известны всем служащим Девятьсот седьмого батальона. В капитаны он был произведен после захвата «Фукуока Доум». К нему относились почти что с благоговением, так как, в отличие от большинства солдат ЭКК, он действительно участвовал в боевых действиях. В 1995 году Чхве и его товарищи перешли границу с Южной Кореей, где убили несколько солдат марионеточного режима и гражданских. В 1998‑м он участвовал в вооруженном конфликте на необитаемом острове в заливе Кёнги.

И все же главным его достоинством был не послужной список, а способность принимать быстрые решения. Такой опыт включал в себя формирование у подчиненных привычки немедленно выполнять приказы: упасть на землю, открыть огонь из положения лежа, перезарядиться, изменить направление движения и снова упасть лицом в грязь… Иногда муштра продолжалась по два дня, с двухчасовым перерывом на отдых. Накопившаяся усталость может сыграть с человеком злую шутку: он просто перестанет адекватно реагировать на изменяющуюся ситуацию. Например, забудет поменять прицел, не рассчитает количество оставшихся боеприпасов, потеряет из поля зрения противника, не сможет правильно указать свое местоположение или, чего доброго, откроет огонь по своим. Но ни с самим Чхве, ни с его подчиненными такого произойти не могло. Подготовка по мгновенному реагированию была важной частью общей подготовки для Сил специальных операций. Последовательность действий отрабатывалась до полного автоматизма. Солдат спецназа должен был превратить себя в высокоточный, доведенный до совершенства инструмент и быть готовым выполнить любой приказ в любое время дня и ночи, в любой обстановке и при любых погодных условиях.

Войдя в помещение, Чхве спросил лейтенанта Ли Су Ира, ответственного за полицейское расследование, сообщил ли подследственный № 6 имена управляющих активами и владельцев банковских счетов. Ли был родом из Сепона, что в провинции Кангвон, расположенной неподалеку от демилитаризованной зоны. В 2008 году он был переведен из Штаба обороны в Девятьсот седьмой батальон. Ему было двадцать семь лет, и в своих очках без оправы он походил на школьника, хотя в его личном деле было указано, что Ли полтора года числился командиром снайперского взвода в демилитаризованной зоне. Кроме того, Ли был специалистом по допросам вражеских шпионов и политических преступников. Он сообщил Чхве, что с подследственным № 6 все закончено, а подследственный № 7 уже согласился на сотрудничество по конфискации его активов. С этими словами Ли указал на человека с черными от порошка для снятия отпечатков пальцами, сидящего на стуле. К заключенным обращались не по имени, а по присвоенному каждому номеру, для того чтобы лишить их идентичности и пресечь в корне всякую способность к сопротивлению.

Номер 7 ранее занимался незаконным вывозом отходов. Он был крепкого телосложения, настоящий громила, но с того момента, как его доставили в административный центр, надели грязный гостиничный халат и дали пообщаться полчаса с охранниками, он стал тише воды ниже травы, как, впрочем, все, кому не посчастли вилось попасть на допрос к ЭКК. Номер 7 пытался подписать необходимые бумаги, но, поскольку кожа на его руках почти слезла от побоев, он не мог нормально держать перо. Активы, которые он добровольно передавал Экспедиционному корпусу, были размещены на различных счетах (более девяноста миллионов иен на одном и тридцать миллионов долларов на другом), плюс к этому почти миллиард иен, размещенных в акциях, банковских долговых обязательствах и вложенных в коллекцию антиквариата, куда входили старинные мечи, фарфор и древние свитки.

Заместитель командующего Ли Ху Чоль решил, что в связи с юридическими трудностями недвижимость заключенного не будет подвергнута конфискации. Кроме того, учитывая сложившееся в Японии общественное мнение, от наказания будут освобождены и его родственники. Последнее обстоятельство особенно мучило Чхве, поскольку в Республике действовало правило, согласно которому ответственность распространялась на три поколения семьи преступника. Однако полковник Хан Сон Чин, как и его заместитель, настаивали на том, что коль скоро японцы не принимают подобную практику и считают ее ретроградной, то введение такого правила может вызвать ненужную враждебность местного населения по отношению к силам Экспедиционного корпуса. Чхве и Ким Хак Су высказали свои возражения на сей счет, но командующий остался непреклонен. Главной целью принципа ответственности трех поколений являлось не просто стремление наложить коллективное наказание и укрепить систему управления через страх, а все-таки заставить уважать и понимать всю важность родовых связей. Но Чвхе никак не мог понять, почему Экспедиционный корпус должен был принимать в расчет чувства побежденных.