Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Через некоторое время машина тронулась. Переехав мост, водитель включил правый поворотник. Ослепительные неоновые вывески и толпы людей уступили место тускло освещенным улочкам. Машина сбавила скорость. Здесь тоже было множество магазинов, но уже какого-то подозрительного вида. Входы в дома были подсвечены ярко-красным и синим цветом, вид интерьеров закрывали шторы.

Тем временем Хосода болтала с водителем – мол, в таком-то магазине рыба для суши оказалась не совсем свежей; что мать кого-то из работников «Эн-эйч-кей» заболела, и так далее в том же духе… Иногда она поворачивалась в сторону Чо, чтобы сказать, что они почти приехали. Потом она замолчала. Ли, разглядывая накрашенных полураздетых девиц, хмурился. Машина проехала магазин с рекламой электрических ловушек для насекомых над вывеской. В прорези занавески, прикрывающей вход в соседнее заведение, Чо заметил женскую ногу. Он не мог понять, зачем Хосода привезла его в такое место; ему повсюду мерещились ловушки и засады. Успокаивая себя, он подумал, что двери магазинов, расположенных в деревянных двухэтажных зданиях, да и сама улица были слишком узкими, чтобы здесь могли развернуться силы полицейского спецназа. Неожиданные повороты улиц исключали возможность работы снайпера. Тяжелая техника здесь тоже не смогла бы развернуться. К тому же, появись в этом районе полицейские или солдаты Сил самообороны, среди населения немедленно возникла бы паника.

Автомобиль несколько раз свернул и теперь пробирался по какому-то переулку. Шум от автомагистрали стих. Не сказать, чтобы они слишком отдалились от нее, но это уже был совершенно иной мир, словно они попали в «мертвую зону». Машина проехала пустырь и заброшенную автостоянку, где догнивали старые автомобили. То тут, то там попадались женщины, одетые в бесформенные шерстяные свитеры. Некоторые из них, увидев дорогой автомобиль, складывали руки в молитвенном жесте, будто прося подаяния. Было еще довольно рано, и самые колоритные персонажи пока еще не вылезли из своих нор.

«Тойота» доехала до сплошь заросшей сорняками, огороженной металлическим забором детской площадки. Там были качели и еще какие-то полуразрушенные конструкции, а на гнилой скамейке рядом с пожилой женщиной, завернутой в одеяло, сидел одетый в шорты и кроссовки мальчишка. Они были увлечены беседой, около них, обнюхивая землю, вертелась рыжая собака. Издалека одеяло старухи напоминало турумаги – традиционную верхнюю одежду корейцев. Фонарь, освещавший площадку, то потухал, то вспыхивал вновь, создавая легкий стробоскопический эффект. Женщина порылась в своей сумке и что-то кинула собаке. Чо захватила эта картинка, она напомнила ему кое о чем.

По завершении трехлетней подготовки в Восьмом корпусе спецназа Чо был отправлен на курсы по пропаганде. Получив отпуск на три дня, он сначала отправился в Саривон, а затем, голосуя на дороге и подсаживаясь либо в армейские грузовики, либо в фуры торговцев, – на запад, к мысу Чансан. Оттуда был виден район, который марионеточное правительство Южной Кореи именовало «линией перемирия». Неподалеку, на острове Бекнён, стояли элитные части южнокорейских войск, осуществлявшие пристальное наблюдение за северной границей. На самой оконечности мыса располагался лагерь Народной армии.

Чо, разумеется, задержали и допросили: что он делает в этих местах? Он предъявил свои документы и пояснил, что хотел бы своими глазами увидеть последствия разделения, от которого страдала его Родина. Он говорил искренне, и ему поверили. Патрульные покопались в его личных вещах, попросили предъявить обратный билет, но после трех лет подготовки в Восьмом корпусе вряд ли его можно было принять за кого-то другого, представляющего опасность для Родины. Солдаты опустили его, пожелали доброго пути и рассказали, где находится единственная во всей округе гостиница.

Мыс Чансан был окутан туманом. Местность была пустынная, и от порывов морского ветра можно было потерять равновесие. В пути Чо застиг дождь, и он вымок до нитки. На сапоги липли тяжелые комья грязи. Хотя стояло лето, береговая линия была пуста, а подступы к пляжу затянуты колючей проволокой. Везде попадались таблички, предупреждающие о минах. По раскисшей грунтовой дороге Чо дошел до гостиницы. Вывеска на ней покосилась, краска совсем облезла. Постояльцев в гостинице не было – Чо узнал, что он первый гость за три прошедших недели. Трактирщик принес ему большую глиняную миску соджу, сказав, что это его согреет и придаст сил.

Пока в ванне нагревалась вода, дождь несколько утих. Откуда-то издалека Чо услышал хриплый мужской голос, поющий пхансори. Хозяин гостиницы сказал, что во время Войны за освобождение певец партизанил на юге, попал в плен и долгое время содержался в лагере на острове Чеджи, а когда начался обмен военнопленными, направился на север. Чо захотел пообщаться с этим человеком, и хозяин пояснил, что мужчина сейчас находится на незасеянном поле за гостиницей. Пхансори – что-то среднее между песней и сказанием – в Республике были запрещены, во всяком случае, Чо никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в открытую их исполнял.

Он пошел по покрытой грязью дороге, голос служил ему ориентиром. В поле на плоской вершине холма стоял полуразвалившийся сарай. Под сгнившим карнизом на низеньком топчане сидел старик и пел для мальчика, устроившегося рядом. На старике было рваное пальто, и он качался и вертелся, словно исполняя некий танец. Пхансори рассказывала про Чун Хвана, национального героя. Когда подошел Чо, старик пел о том, как Чун Хван передает Мон Ём кольцо с драгоценным камнем, а она дарит ему зеркало; молодые люди клянутся вновь встретиться друг с другом: «Сердце добродетельного мужчины сияет, словно зеркало, верность добродетельной женщины сияет, как драгоценный камень…» Про исполнителей пхансори рассказывали, что они тренируют свои голоса, специально распеваясь на морозном воздухе. Грубый и пронзительный голос старика запал Чо в самую душу – казалось, он движет облаками и благоуханным зефиром.

Пока Чо слушал, слова его покойного отца вновь всплыли в памяти и переплелись с мелодией. И тогда он понял, что хотел донести до него отец. «Нужно найти свой путь!» – вот что говорил отец. Нужно понять, как читатель будет интерпретировать для себя то, что пишет поэт или писатель. Нужно понять, что хотят те, кто находится у власти. Нужно найти свой путь…

Через год Чо написал свое первое революционное стихотворение, которое потом знали все в Республике:

Я иду по дороге к единой земле,

Руководствуясь сердцем и красной стрелой,

Я иду за тем, что мы создали за полвека,

Создали без молока и хлеба…

Если бы он написал «без риса и мясного супа», то его могли бы арестовать агенты государственной безопасности. Но он нашел верную метафору, чтобы сказать о нехватке продовольствия в Республике; страдания и борьба партии и народа занимали все его мысли, а «единая земля» действительно была для него самой важной целью. Поэзия во всех смыслах проложила для него путь. Теперь, когда он писал стихи, то слышал голос певца пхансори и видел перед собой пустынный ландшафт мыса Чансан.

– Ну вот мы и приехали, – сказала Хосода.

Машина остановилась у дверей дешевой закусочной с грязноватой занавеской «Норен» в проеме. Закусочная располагалась сразу за детской площадкой, где Чо видел старуху и мальчика. Напротив размещалось подозрительного вида заведение под названием «Мадемуазель».

– Да, выглядит не очень, но гёдза здесь делают действительно хорошо, – улыбнулась Хосода, открывая дверцу автомобиля.

– Нет, подождите! – воскликнул Чо. – Я не могу туда пойти, это запрещено.

Хосода, все еще держась за ручку, промолчала. Водитель – мужчина средних лет, – не снимая рук с руля и не оборачиваясь, спокойно произнес:

– Я думаю, с этим местом все в порядке. Прошу прощения, – продолжил он, – я понимаю, что моего мнения здесь никто не спрашивает, но… Видите ли, это здание скоро будет снесено. Наверное, Хосода-сан просто хотела познакомить вас со старой частью нашего города. Я останусь в машине. Если кто-нибудь подозрительный появится, обязательно дам знать. К тому же в это время клиентов не так много. Вряд ли возникнут проблемы.

– Хорошо, – сдался Чо. – Но не больше десяти минут. Через десять минут мы возвращаемся в лагерь.

Хосода хлопнула в ладоши, и на ее лице вновь заиграла улыбка.

Зал был маленьким и тесным, сильно пахло луком и чесноком. У стойки выстроились барные табуреты. На одном из них сидела женщина со светлыми волосами, жевала пельмени и запивала пивом. В углу приютился столик на двоих. Справа от входа на второй этаж вели узкие ступеньки.

Невысокий худой человек, приветствуя Хосоду, крикнул из-за стойки:

– Саки-тян! Что-то вы раненько сегодня, а?

Следом за Хосодой в помещение вошел Чо, а за ним – Ли с автоматом, и лицо хозяина сразу побледнело. Светловолосая женщина вскочила с открытым ртом, и кусочки непережеванной пищи упали ей на грудь. Женщина средних лет, стоявшая рядом с хозяином, вероятно, его жена, приглушенно вскрикнула и отшатнулась.

Оглядев лестницу, Ли сказал, что поднимется и проверит второй этаж. Не сняв обувь, он стал подниматься наверх.

– Стой! – крикнул ему Чо и повернулся к хозяину. – Там есть кто-нибудь?

– Сейчас никого нет, – ответил мужчина. – Постоянные клиенты из строительной компании приходят к половине восьмого; к нам часто захаживают еще несколько человек, но, если нужно, я могу отказать им. Прямо сейчас, нужно только позвонить. Так что вообще никаких проблем.

Лицо хозяина застыло от напряжения, и он потянулся было к телефону, но Хосода остановила его:

– Да не волнуйтесь вы так! Мы ненадолго.

Хозяин показал Чо и Ли на табуреты; Чо присел, Ли остался стоять.

Хосода поздоровалась с блондинкой, которая пыталась стереть пятно с одежды.

– Вот уж никак такого не ожидала! – воскликнула та. – Надо ж так пугать людей, как я только не подавилась!

Блондинка допила пиво, потянулась к серебристой сумочке, вытащила пачку длинных тонких сигарет и попыталась прикурить. Удалось ей это не сразу – руки сильно тряслись. Ли, сжимая автомат, с непроницаемым лицом всматривался через окно на улицу.

– Извини, пожалуйста, – обратилась Хосода к хозяину. – Не можешь ли ты действительно прикрыть заведение минут на пятнадцать? Просто, если придут другие посетители…

Хозяин кивнул жене; та пролезла под прилавком, отключила вывеску и заперла дверь. Посмотрев на Ли, она не решилась задернуть штору на окне, и Ли это сделал сам.

– Приготовь нам, пожалуйста, шесть порций, – попросила хозяина Хосода. – Да, и еще три – бабушке завезу.

Она предложила Ли присесть, но тот вежливо поклонился и остался на своем месте.

Жена хозяина принялась быстро раскатывать тесто, а сам он занялся начинкой: побросал на сковороду кусочки мяса размером не больше мизинца, добавил немного воды и закрыл сковороду деревянной крышкой. Скоро раздалось шипение, и все помещение наполнилось аппетитнейшим ароматом.

Рассказав Хосоде, чем традиционные корейские погребальные обычаи отличаются от японских, Чо спросил ее, что она думает по поводу реакции местных жителей.

– Ну, это можно узнать, – сказала она и посмотрела на хозяина закусочной. Тот стоял у огня и вытирал тряпкой капающий со лба пот. На его фартуке темнели масляные пятна.

– Как я понял, в Корее вы бы их похоронили, и дело с концом, так? А здесь… Пока я занят готовкой, мне, просите, все это до лампочки.

Он повернулся к жене:

– А ты что думаешь на сей счет?

Она покачала головой, но ничего не ответила. Она ловко заворачивала в тесто кусочки мяса и бросала их на другую сковородку.

– Наверное, она не знает, что сказать, – резюмировал хозяин.

– А я и правда не знаю. Но мне кажется, если человек умирает и его хоронят не по обычаям его родины, он вряд ли сможет попасть на небеса, – проговорила женщина, продолжая свою работу.

– Но ведь у вас есть свой ответ на этот вопрос, я думаю? – сказала Хосода, обращаясь к Чо; она вынула из коробки три набора палочек для еды, сняла с них бумажные обертки и положила палочки на столешницу. – Я и для вас приготовила. – Она посмотрела на Ли и принялась смешивать соус для пельменей.

Ли пробормотал что-то по-корейски. Поднимавшийся от сковороды пар был настолько соблазнителен, что он не смог побороть искушение и метнул взгляд в сторону сковороды.

Разливая в маленькие миски смесь соевого соуса, уксуса и какого-то красноватого масла, Хосода тихо произнесла:

– Мне кажется, вопрос не в способе похорон, а в том, где похоронить. У нас здесь огромное количество храмов и часовен, и местным жителям, вероятно, не слишком понравится, если ваши люди будут похоронены в освященной земле. Но если это сделать где-то в другом месте – я не имею в виду жилые застройки, разумеется, – то… Знаете что, посоветуйтесь со служителями храмов… и заплатите им за совет.

Хозяин поставил перед ними сковородку с пельменями гёдза.

– Очень горячо, так что осторожнее, – предупредил он.

Хосода попросила его принести бутылку пива «Кирин», сама наполнила стакан Чо и еще раз пригласила Ли присоединиться, но тот все-таки покачал головой.

Гёдза были обжарены до хрустящей корочки. До этого Чо приходилось есть пельмени, приготовленные на пару или в бульоне, но жареные он попробовал впервые в жизни. Хозяи и его жена выжидательно смотрели на него.

– Ну и как вам? – спросила Хосода.

– Очень вкусно!

Чо сделал глоток пива, твердо решив не допивать стакан до конца. Он чувствовал облегчение от того, что все-таки задал свой вопрос. Муниципальные служащие говорили только то, что, по их мнению, должно было понравиться корейцам. От них он бы никогда не добился совета переговорить с местными священниками. По возвращении в лагерь он подготовит отчет. А что касается переговоров со священниками, то он, конечно же, возьмет это на себя, не привлекая начальство.

Помещение наполнилось музыкой. Чо подумал, что это, должно быть, джаз. Американская музыка в КНДР была запрещена, но он имел возможность слушать ее, поскольку занимался исследованиями в области чуждой корейцам культуры. Музыка показалась ему аритмичной. Сочетание трубы, саксофона и ударных было странным для его слуха, голос певицы-резким. Чо взглянул на Хосоду, думая о том, нравится ли ей такая музыка. Однако ее лицо было скрыто волосами, от которых шел едва уловимый аромат фруктов и цветов.

«Тебе так бы хотелось вернуться домой…» – неслось из динамиков.

В Республике исполнители песен (Чо думал в первую очередь об ансамбле «Почонбо») пели чистыми и ясными голосами. Была ли нарочитая хриплость джазовой исполнительницы декадентской? Ее голос немного был похож на голос певца пхансори, которого он слушал на мысе Чансан. Чо попытался разобрать слова… что-то вроде: «Под августовской сияющей луной…» Наверняка какая-нибудь любовная баллада. В голове Чо сложились строчки будущего стихотворения: «Ее голос, словно алчные ласки, оставляет в моем сердце сладкие раны…» Однако он тут же отринул эту мысль, как чересчур прямую.

Песню сменила инструментальная пьеса. Взгляд Чо случайно зацепился за хозяина, который с недоумением смотрел на Хосоду. Ее голова была опущена, плечи вздрагивали.

– Саки-тян, – озабоченно произнес мужчина.

Хосода медленно поднялась со своего места и встала перед Чо. По ее щекам бежали слезы. «Да что с ней случилось?» – подумал он. Девушка глубоко вздохнула, как будто решаясь на что-то, и вдруг опустилась на колени. Блондинка от удивления замерла с помадой в руке, хозяин с женой остолбенел; даже Ли разинул рот, глядя на коленопреклоненную фигуру с молитвенно сложенными руками.

– Пожалуйста, не убивайте больше никого в Фукуоке! – горячо заговорила Хосода. – Я не знаю, что случится дальше, но, пожалуйста… не убивайте, не унижайте никого, не пытайте! Да, у нас многие люди не ангелы, но в них есть много хорошего. Все в ужасе. Поверьте, мы все напуганы до смерти! Пощадите Фукуоку, пожалейте Сагу, Нагасаки, Кумамото… не убивайте никого на Кюсю! У нас многие ненавидят Токио, но мы не хотим, чтобы вы причинили вред и им! Пожалуйста, перестаньте убивать японцев!

Хозяин торопливо вышел из-за стойки и вместе с блондинкой помог Хосоде подняться. Ли все еще не пришел в себя от изумления. «Так вот зачем она привезла меня сюда!» – подумал Чо со смесью гнева и разочарования. Но в то же время он не мог не отдать должного мужеству молодой женщины – она единственная осмелилась противостоять ему и его товарищам, пускай и таким странным образом. Все эти чиновники боятся рот раскрыть, а она…

Ли сказал Чо, что пора уходить. По лицу Хосоды все еще текли слезы, подол ее платья и колени были испачканы. Чо не знал, как ему реагировать. Он попросил счет, расплатился, и все трое вышли на улицу. На улице было пусто. Водитель выскочил из машины и бросился открывать пассажирскую дверь, но Чо сам усадил Хосоду на сиденье. На крыльце показались хозяин, его жена и блондинка. Хозяин вдруг кинулся назад и через пару секунд вернулся с пакетом – пельмени для бабушки. Чо взял пакет и передал его Хосоде. Она попыталась было поблагодарить его, но вместо слов послышалось тихое всхлипывание.

Выехав на дорогу Кокутай, машина набрала приличную скорость. В салоне царило молчание. Хосода сидела, склонив голову. Чо все еще не мог побороть в себе раздражение. Ему хотелось заорать: «А сколько корейцев были убиты японскими солдатами во время колониального периода? Может быть, вы не знаете, что делали японцы с моим народом? Да спросите любого корейца!» И надо же было устроить это представление в тот момент, когда он только-только начал наслаждаться вкусом пельменей и пива. И разговор у них складывался приятный… Хозяин вел себя вполне дружелюбно, жена хозяина тоже была настроена отнюдь не враждебно. Но Хосода все испортила. «Ах, мы все напуганы!» И ради этого ей понадобилось тащить его черт знает куда!

Машина приближалась к Дзигёхаме. Когда показался контрольно-пропускной пункт «С», Хосода попросила остановить автомобиль и выпустить ее. Прежде чем кивнуть, Чо взглянул на Ли, но тот смотрел в окно.

Водитель притормозил у бензоколонки. Хосода открыла дверь.

– Я хочу кое-что сказать вам, – обратилась она к Чо, прежде чем выйти.

Чо задумался – не отвечать или все-таки выйти и поговорить с Хосодой? Вспомнив, что они соведущие программы, а значит, их объединяет общее дело, которое он намерен продолжать, он выбрал второй вариант.

На улице не было никого, бензоколонка не работала. Хосода стояла в тени большой эмблемы в форме морского гребешка. В руках она держала сумочку и пакет с пельменями. Морской бриз нежно играл темными волосами, большие глаза все еще блестели от слез.

– Я не собиралась говорить вам все это, – сказала она, вытирая щеки платком. – Но стоит мне подумать, что ожидает Фукуоку и мою семью, я не могу уснуть. Наверное, я слишком много себе позволила… Думаю, это выглядело совсем по-детски, но мне все равно больше не с кем говорить об этом.

Чо не знал, что ответить. Гнев исчез без следа, но теперь он чувствовал болезненное удушье. Если бы только он мог удержать ее, склонить на свою сторону…

– Я хочу прямо спросить, – сказала Хосода с беспокойным выражением лица. – Мы увидимся завтра?

Напряженный взгляд делал ее трогательно беззащитной. Чо захотелось обнять девушку, прижать к себе. У него пересохло в горле, стало трудно дышать. Он не мог выдавить из себя ни слова и только кивнул. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Хосода бросила на асфальт сумочку с пакетом, обняла его за шею и, приникнув к уху, прошептала:

– Я так рада!

И… она поцеловала его, губы были прохладными и мягкими.

Чо почувствовал, что еще немного, и он совсем потеряет голову.

Хосода отстранилась, подняла свои вещи и сказала:

– До завтра!

Затем повернулась, взмахнула рукой и быстро пошла прочь.

Чо еще некоторое время стоял неподвижно, провожая девушку глазами. Прежде чем вернуться в машину, он вытер губы, но ощущение поцелуя все равно осталось. Он вспомнил ее слова. Она спросила: «Мы увидимся завтра?» Если перефразировать, это могло звучать и так: «Будем ли мы – ты и я – встречаться?» И еще этот поцелуй…

Сев в машину, Чо дрогнувшим голосом сказал:

– Отвезите нас в лагерь, пожалуйста.

– Так точно, сэр, – кивнул водитель и включил зажигание.

Сердце громко билось; при каждом ударе в кармане куртки ощущался пистолет, и казалось, что он сейчас выстрелит.

Когда они проехали через КПП, Ли Сон Су наконец положил свой автомат на колени и расслабился. Интересно, подумал Чо, видел ли этот парень, как Хосода поцеловала его?

Ли попросил разрешения закурить, вытащил из пачки «Севен Старз» сигарету и, пощелкав по фильтру ногтем большого пальца, предложил ее Чо.

– А она и правда похожа Лю Хван Ми, – вдруг сказал он, ухмыльнувшись во всю физиономию.

Зазвонил телефон.

– Что там еще?

Звонил Ли Ху Чоль, голос его был мрачен.

– Скоро будем, – ответил Чо, выпуская изо рта струйку дыма.

– У нас произошел неприятный инцидент, – сказал майор и кратко объяснил суть проблемы.

Как только Чо нажал на отбой, Ли тревожно воззрился на него. Ничего не говоря, Чо кивнул в сторону лагеря. Машина ехала медленно, и через окно были видны два столба рядом с местом общих собраний. Ли мгновенно затушил сигарету.

– Кого-то будут казнить? – спросил он.

Мог бы и не спрашивать – каждый военнослужащий Республики прекрасно знал, что значат эти столбы.

Как выяснилось, капрал Сон Чин Пал выиграл у сержанта Лима Чхвон Кё наручные часы в карты. Расстроенный Лим выпил виски, который продал ему кто-то из японцев, и попытался вернуть имущество. Лим хотел подарить эти часы своему старшему брату, который должен был прибыть с основными силами, тем более что дата прибытия совпадала с днем его рождения. Вместе со своим подельником, капралом Чо Чон На, также служившим в инженерном батальоне, он забрался в палатку к Сону. Сон застиг обоих и пригрозил сообщить в Специальную полицию. Тогда сообщники ударили его первым, что нашлось под рукой, а под руку подвернулся штык-нож. Врач приказал немедленно отправить истекающего кровью капрала в медицинский центр Кюсю. Сразу же был созван военный трибунал, который приговорил виновных к смертной казни через расстрел. Казнь должна была послужить укреплению дисциплины в войсках, а также заставить призадуматься местное население. Расстрел был назначен на вечер следующего дня.

Чо раздавил свой окурок в пепельнице. Приговор полевого суда обжалованию не подлежал. Ощущение от поцелуя Хосоды исчезло, зато сразу вернулось ощущение «жесткой руки» Республики. И это ощущение еще более усилится с прибытием основного контингента войск. Однако трещины во внутренних оборонительных сооружениях Чо продолжали расширяться, являя ему смутные очертания чего-то такого, что невозможно было разглядеть, когда он находился в Республике.

Чо подумал, что в ближайшие пару часов ему придется готовить текст для местного телевидения и газетчиков по поводу казни. Обнародовать его можно будет только после того, как все свершится, иначе возможна негативная реакция местных жителей. ЭКК должен четко разъяснить: воинские преступления караются быстро и неотвратимо. И это – акт восстановления справедливости.

Когда они проезжали по лагерю, было видно, что настроение у солдат подавленное. Казни всегда отрезвляют людей, потому что сообщают нехитрую мысль: каждый из них может быть следующим.

Декаданс или разложение нравов не имеет ничего общего с влечением к женщине, подумал Чо. Как-то давно отец рассказал ему красивую европейскую сказку о детях, искавших синюю птицу счастья. Им так и не удалось найти ее, но когда они вернулись домой, то увидели, что у птички, сидевшей в клетке у них на кухне, синие перья.

Чо долго и упорно искал значение слова «декаданс». Но только теперь его осенило: да он же здесь, у него перед носом. Настоящий декаданс это вовсе не плотское явление, не мужчина в сетчатых чулках с накрашенными губами – речь идет о жертвовании меньшинством ради большинства. Ему вспомнились «Игры в Ариранге». Эти игры, вне всякого сомнения, были торжеством большинства, но одновременно они были и воплощением декаданса. Ради счастья большинства Республика пожертвовала меньшинством, которое сомневалось в легитимности существующего режима.

Стоп, стоп, стоп, одернул он себя. Лес рубят, щепки летят. Казнь, конечно, дело не очень приятное, но такие меры, скорее всего, необходимы. Соблюдение жесткой дисциплины так или иначе предполагает, что слабые будут принесены в жертву. Но пока народ и армия находятся в нейтральном положении друг к другу, это разделение не так бросается в глаза. Зато в критических ситуациях все меняется: меньшинство неизбежно приносится в жертву, а остальные начинают активно карабкаться наверх, чтобы не попасть в число меньшинства. И именно в этот момент в полной силе проявлялся декаданс.

Машина подъехала к входу в отель. Чо волевым усилием заставил себя забыть о поцелуе Хосоды Сакико и направился в штаб командования.

8. Казнь

9 апреля 2011 года

Курода Гендзи только что окончил утренний обход. Выйдя в застеленный линолеумом коридор, он вдруг понял, что ему хочется рамена из «Хоукс Тауна». Он всегда заказывал лапшу в крепком бульоне из свиной кости, обязательно с салом и с ложечкой чесночного соуса. На самом деле он не очень любил вкус этого блюда, но время от времени его, что называется, пробивало. Куроде было пятьдесят, и он работал в отделении респираторной медицины в Национальном медицинском центре Кюсю. Большинство пациентов центра страдали от серьезных или уже неизлечимых заболеваний; те же, у кого были выявлены заболевания бронхов или легких, пусть даже совсем молодые люди, выглядели, словно ходячие скелеты. Возможно, из-за постоянного общения с ними у него периодически и возникала тяга к крепкому бульону с сочной лапшой.

Но попробовать рамена ему было не суждено – кафешка в «Хоукс Тауне», где он продавался, была закрыта. Курода не ходил в торговый центр с самого начала оккупации Фукуоки, но слышал, что некоторые владельцы магазинов, в основном торговавшие одеждой, обувью и медицинскими товарами, стали сотрудничать с корейцами, другие позакрывали свои заведения, а что касается закусочных и ресторанов, то они и вовсе не подавали признаков жизни. Корейцы готовили себе сами, а японцы… да кто ж из японцев пойдет обедать в ресторан, который находится под прицелом ЭКК.

Прошлой ночью, когда уже было довольно поздно, байкеры из «Клана скорости» устроили покатушки вокруг лагеря. Размахивая флагами Корпуса Корё, они кричали на ломаном корейском, что хотят записаться в Корпус. Часовым пришлось сделать несколько предупредительных выстрелов, но большого шума от этого не произошло. Все понимали: только идиоты могли предпринять подобные действия.

Курода мотнул головой, пытаясь избавиться от мыслей о рамене, и направился в сторону лифта. Ладно, можно поесть и в столовой. У лифта собралось несколько человек – больной с капельницей, члены его семьи, медсестра и… доктор Сераги. Курода сделал было шаг назад, но Сераги уже заметил его.

– Эй, Курода! Идешь обедать? – воскликнул старик.

Курода подчинился неизбежному и вошел в кабину лифта.

Сераги Кацухико, крупный специалист в области аутоиммунных заболеваний, был почетным консультантом центра. В этом году ему должно было исполниться восемьдесят три года. Сераги не являлся членом Медицинской ассоциации и не входил в состав профессоров Университета Кюсю. Этот факт сделал его весьма популярным среди молодых врачей, а также стажеров и пациентов – за последние годы в связи с реформой здравоохранения влияние Медицинской ассоциации и Университета Кюсю стало ослабевать. И был еще один момент – всем больницам общего профиля, как государственным, так и частным, требовалась хотя бы одна известная в медицинских кругах фигура, чтобы с ее помощью привлечь на работу лучших специалистов. Отчасти это объясняло, почему Сераги продолжал работать в своем более чем преклонном возрасте.

– Как поживают супруга и дети? – спросил Сераги в лифте.

– Кажется, все в порядке, – кивнул Курода.

Жена Куроды работала медсестрой и была близкой подругой дочери Сераги, а та была офтальмологом. Три-четыре раза в год Сераги и Курода собирались семьями, чтобы пообедать в китайском ресторане в Тендзине. Поначалу старик не присоединялся к их походам, но после того как его жена скончалась три года назад, Курода с супругой послали ему приглашение, и тот с легкостью его принял. Оказалось, что Сераги вовсе не подавлен одиночеством, за столом он ел и говорил больше всех и вел себя так, словно застолье устроено исключительно в его честь.

Сераги Кацухико был ярым сторонником реформы здравоохранения, и, когда государственная и частная медицина были объединены в так называемую двойную систему, он стал добиваться должности инспектора медицинских учреждений, каковую в конце концов и получил. На самом деле Сераги был превосходным врачом, и Курода безмерно уважал его как специалиста, но общаться с ним продолжительное время было утомительно. Старик был среднего роста и выглядел довольно мягким человеком, если бы не тревожный блеск в его глазах. В медицинском центре не было никого, кто мог бы спорить с Сераги, – даже сам генеральный директор предпочитал не связываться.

Курода проследовал за стариком в столовую, подумав с сожалением, что не сможет пообедать в тишине. Все-таки кафе в торговом центре – идеальное место, когда хочешь избежать нежелательного общения.

Столовая была разделена на две части – одна для персонала, другая для посетителей, но меню было общим для всех. Стоило Сераги войти, сотрудники центра поднялись со своих мест в знак приветствия. Сераги улыбнулся в ответ и кивнул, предлагая всем сесть. Курода выбрал себе стандартный набор «А», а Сераги – рис с тофу и лапшу удон с яйцом. Нагрузив поднос, он направился к пустующему столику у стены.

Столы и стулья были сделаны из необработанного и довольно ароматного дерева; скатерти – хлопчатобумажные, в белую и желтую клетку. Еще четыре года назад здесь стояли самые простые столы и металлические складные стулья, но после реформы здравоохранения бюджет на дополнительные расходы увеличился, и это позволило обновить интерьер.

Набор «А» включал в себя салат с тунцом, курицу на гриле, тушеные овощи, овощной суп и рис.

– Это что, меню для гипертоников? – спросил Сераги.

Курода кивнул. Тунец был в собственном соку, на курице (белое мясо) не было кожи, а в тушеных овощах преобладали сладкий картофель и яблоко с лимоном. Японское общество старело, и основное внимание уделялось комплексному медицинскому обслуживанию, направленному на пропаганду здорового образа жизни. Правильная диета играла в этом не последнюю роль. При столовой центра работали три диетолога, которые создали несколько наборов блюд: для людей с повышенным давлением, для сердечников и диабетиков. Однако Курода сомневался, что молодые врачи изо дня в день будут питаться безвкусным обезжиренным тофу. Каждый из них время от времени срывался на жирный рамен.