Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

Солдаты захватили также несколько тракторов с прицепами и самосвалов, которые доставляли строительные материалы для ремонта в парке Уми-но-накамичи. Никто из водителей не оказал никакого сопротивления. Все были ошеломлены одним видом вооруженных людей и решительным блеском в их глазах, не говоря уже о численности «конфискаторов».

– Что именно интересно? – спросил Канесиро.

Исихара не ответил, продолжая пританцовывать и повторять ритмичное: «Хой-хой!» Канесиро не видел ничего интересного в том, что корейцы силой захватывают автомобили японских граждан. Но если уж сам Исихара считает это забавным, то, разумеется, на то есть причины.

Между тем корейцы постепенно загружали своими ящиками отобранные машины. В кабину каждого автомобиля или грузовика садилось по одному-двое солдат, автобусы же заполнялись под завязку. Камера взяла крупным планом одного из солдат в кабине легковой машины, который приказывал что-то водителю. «Фк-ку-ока-до», – прочитал по его губам Мори. Водитель замотал головой и попытался объяснить, что дорога к стадиону перекрыта. Но, по всей вероятности, прибывшие на самолетах люди не сильно владели японским языком. Вместо того чтобы повторить свой приказ, солдат ударил водителя по голове. Он сделал это без всякой злобы, механически, как будто так и следовало. Было хорошо видно, как корейцы бьют и других водителей, кого кулаком, а кого рукоятью пистолета или боевого ножа. При всем этом на лицах солдат сохранялось совершенно бесстрастное выражение. Они били просто так, не обращая внимания на крики и слезы своих жертв. Такой дух беспощадности был хорошо известен Ямаде. В его детском доме кто-нибудь постоянно подвергался насилию, и побои, словно электрический ток, проходили по нервной системе воспитанников, делая их покорными воле надзирателей. Подобные отношения возникли не внезапно и не были кем-то привнесены-это было совершенно естественное явление для детдома, причем настолько привычное, что его просто не замечали.

Водители, даже те, у кого по лицу текла смешанная со слезами кровь, завели двигатели своих автомобилей и тронулись в путь. Импровизированная процессия направилась на запад.

Приземлившиеся самолеты стояли ровными рядами. Телеведущая дрожащим голосом сообщила, что их то ли тридцать один, то ли тридцать два.

Исихара все еще продолжал свои вихляния и причмокивая, он то и дело проводил указательным пальцем взад-вперед у своего рта. Всем было понятно, что ему что-то очень не нравится, но что именно, он пока не пожелал сообщить.

– Только не говорите мне, что вы ничего не поняли! – Исихара повернулся лицом к собравшимся и заслонил своим туловищем телеэкран. – Все это полная херня, что сказал тот придурок!

– Какой придурок? – отозвался Канесиро.

Вместо ответа Исихара треснул его по голове телевизионным пультом. Из пульта вылетели две пальчиковые батарейки и покатились по полу.

– Зачем вы меня ударили? – застонал Канесиро, схватившись за ушибленное место.

– О, прости, – сказал Исихара. – Просто, когда я увидел, как эти деятели лупят почем зря водителей, мне захотелось поступить точно также. Но вы сами отчасти виноваты… Спрашиваете меня, кто этот придурок! Дети! Кто из вас помнит, что сказал этот дурак? Что первой заботой властей является безопасность жителей Фукуоки. А это означает, что у них – у правительства-нет никаких средств справиться с проблемой! Ничего они не могут! Йо-у! Это и есть то, что называется антиномией, йо-у! Что, разве не интересно, а?

Тем временем на телеэкране, наполовину скрытом телесами Исихары, возникло изображение полицейских, которые спешно разбирали возведенную ими баррикаду из заостренных балок, за которой стояло два бронированных автомобиля, чтобы открыть съезд с шоссе. Броневики начали маневрировать – видимо, поступило предупреждение о том, что машины с северокорейскими солдатами приближаются.

– Исихара-сан, нам не видно! – произнес Канесиро, на всякий случай прикрыв голову руками.

Исихара раздраженно топнул, передвинулся в сторону, не прекращая при этом вихлять бедрами.

– Нет! Не-не-не-не! Зачем смотреть эту хрень?

«Северокорейские повстанцы, захватившие заложников на стадионе Фукуоки, – забубнил мужской голос из телевизора, – заявили о том, что все приблизившиеся к стадиону вертолеты, включая принадлежащие телерадиокомпаниям, будут сбиваться ракетами "земля – воздух"!»

Полицейские броневики медленно отступали, когда, взвизгнув тормозами, у разобранной баррикады остановилось захваченное такси. Из машины вышли двое солдат. Один был вооружен автоматической винтовкой и пистолетом, второй держал в руках РПГ. Зазевавшийся полицейский, увидев направленное на него оружие, оторопело застыл. Дуло пистолета смотрело ему в лоб, в грудь целился гранатомет. Водитель броневика заметил свою ошибку – он оставил полицейского без прикрытия; машина дернулась и… остановилась. К этому моменту уже подтянулись другие захваченные автомобили. Солдаты, не сводя глаз с полицейского, так и стоявшего в ступоре, опустили оружие, сели в такси, и вереница беспрепятственно выехала на дорогу № 1.

– Ты можешь поссать в унитаз, – заметил Исихара, – но не можешь насрать в писсуар.

Позади него на экране двигалась кажущаяся бесконечной лента такси, грузовиков, автобусов и легковых машин.

– Дурак по уши в дерьме! – торжественно объявил Исихара, поднимая пульт над головой. – Такеи! Так кто этот дурак, по-твоему?

– Ведущая, что ли? – пискнул Такеи.

Догадавшись, что ошибся, он попытался отскочить в сторону от Исихары, но не успел и получил удар по затылку.

– Да это же тот чиновник! – объяснил ему Канесиро.

– О, ты прав! – обрадовался Исихара и треснул Канесиро еще раз. – Ты правый, я левый, а ей лишь бы танцевать!

С этими словами Исихара попытался сыграть барабанную дробь на головах Татено, Хино и Синохары, но все трое оказались проворнее, и Исихара промахнулся.

– Нельзя насрать в писсуар! – снова возгласил он, указывая пальцем в потолок.

Все автоматически уставились наверх, но на потолке не было ничего интересного, кроме пыльных труб вентиляции и бетонных пятен.

– A-а, повелись! – воскликнул Исихара и рыкнул своим знаменитым смехом, который заглушил бубнеж телевизора.

После этого он стал извиваться, крутиться и прыгать, поводя в разные стороны руками и хватая себя за волосы. Только сейчас Ямада узнал, что такое смех Исихары. Он означал, что нет ничего невозможного и что ничего страшного не произойдет, даже если вся планета обратится в голую пустыню. «Все это херня!» – слышалось в раскатах смеха. Смех оборвался внезапно, и Исихара заговорил нормальным голосом:

– Национальным называется то государство, которое может пожертвовать немногими ради спасения большинства. Но если его главной целью является безопасность всех граждан, то это означает, что такое государство не в состоянии принять никаких действенных мер против своего врага. Если правительство выберет войну, то ни о какой безопасности граждан не может быть и речи! И корейцы прекрасно это знают, словно запах собственной жопы! И поэтому они всегда будут опережать нас на один шаг. Тараканы, например, никогда не думают, что все могут погибнуть от дихлофоса. Главный вопрос заключается в том, что нам важнее? Что мы действительно должны защитить? И эти «повстанцы» прекрасно об этом осведомлены! А тот мудила, что вещал на вокзале в Токио, даже намека не сделал! Хотите уничтожить врага – тогда имейте мужество пожертвовать кем-то из ваших людей! И пусть эта битва покажет, что каждый может иногда умалиться. Это, детки, запрещенное знание, причем никто не осмеливается и рта раскрыть, не то что зевнуть или рыгнуть. И только я могу. Почему? Да потому. Потому что я всегда жил в умалении, среди тех, кого могут уничтожить в любой момент. А этот придурок уже в утробе своей мамаши считал себя большинством и не понимал, что переродился уже пять триллионов раз!

Вереница захваченных машин двигалась в сторону пристани Хакозаки. Все восемь съездов с магистрали вокруг города были забаррикадированы, и другого пути не оставалось. Репортеры подтвердили, что колонна движется в западном направлении. Город погрузился во тьму. Погасли огни даже в здании местной администрации в Тендзине. В наступившем мраке вокруг домов копошились многочисленные вооруженные полицейские. Телеведущий сообщил, что мэр и префект находятся в безопасном месте и что они созвали совещание для выработки плана дальнейших действий. Скорее всего, административные здания опустели сразу же после того, как стало известно о захвате стадиона.

– Но ни префект, ни мэр, – добавил ведущий, – ничего не сказали об эвакуации населения.

Камера показывала темные улицы Фукуоки. Ямаде пришла в голову мысль, что корейцы и не думали атаковать правительственные объекты. Никто, кроме них самих, не знал о дальнейших планах, но было очевидно, что речи не шло о захвате всего города. Тридцать два самолета, в каждом по пятнадцать-шестнадцать человек, – итого около пятисот солдат. С такими силами город с миллионным населением не удержишь.

«Невероятно, – думал Ямада, вглядываясь в телеэкран. – Солдаты из Северной Кореи, которая уже десять лет считалась самой главной угрозой для Японии, высаживаются, отнимают у японцев их машины и устраивают автопробег по пустому шоссе! А полицейские разбирают для них баррикаду, да еще машут, словно бог весть каким важным персонам. А на стадионе тридцать тысяч заложников. И все это случилось, так сказать, в мгновение ока – меньше чем за три часа после того, как рухнуло табло на игровом поле. А что сделало правительство? Почему кому-нибудь из высшего руководства – премьер-министру, например, или префекту – не явиться туда, на стадион, чтобы лично выслушать требования боевиков? Почему ничего не было предпринято до того, как иностранные войска оказались на шоссе? Они еще им пару мотоциклистов в качестве почетного эскорта предложили бы!»

Тем временем процессия выехала на эспланаду Момочи и направилась в сторону стадиона. Всего удалось насчитать одиннадцать такси, семь небольших грузовиков, шесть автобусов и двенадцать легковушек. После того как по телевизору показали избиение водителей, толпа, что скопилась у стадиона, быстро рассосалась. Отель погрузился в темноту. Единственным освещенным зданием оставался медицинский центр, на крыше которого и при входе развевались флаги Красного Креста.

«В центре остаются сотни нетранспортабельных пациентов и те, кто готовится к операции, – мрачно сообщил корреспондент. – Мне не хватает слов, чтобы выразить чувства родных и близких этих людей».

Ямада решил, что ведущий говорит слишком много пустых слов.

Колонна уже достигла главного входа на стадион. Из машин выскочили около тридцати солдат, которые, став на одно колено, взяли оружие на изготовку, образовав своеобразный живой коридор между входом и машинами. Большинство солдат бросились по этому коридору ко входу, а оставшиеся отогнали автомобили на пустую площадку около госпиталя, где сразу же начали разгрузку.

«Благодарим вас за терпение, дамы и господа! – вдруг раздалось из динамиков стадиона. – Только что из КНДР прибыли сочувствующие нам войска, целью которых является свержение режима Ким Чен Ира. И теперь совместно с вами мы хотим вернуть мир в Фукуоку. Уверяем вас в наших добрых намерениях и просим великодушно принять знаки нашей дружбы».

Между рядами уже сновали корейские солдаты; из своих наплечных сумок они вынимали искусственные веточки сакуры, дешевые розовые нейлоновые шарфики и раздавали их зрителям. Разумеется, одарить всех присутствующих было невозможно, но те, кому доставался шарфик или веточка, улыбались, а некоторые даже обменивались с солдатами рукопожатием. При этом никто из корейцев не улыбнулся ни разу.

На стадион продолжали прибывать новые солдаты. Кое-кто из них обменивался со зрителями одеждой. Никакого насилия – стягивали с себя камуфлированные куртки, протягивали их заложникам, а те взамен отдавали кто свитер, кто ветровку или пиджак.

«Дамы и господа, – вновь врубилась громкая связь, – мы приносим свои извинения, что заставили вас так долго ждать. Пожалуйста, можете покинуть стадион, только организованно и не торопясь».

Зрители стали подниматься со своих мест. Сначала действительно сохранялось какое-то подобие порядка, но затем кто-то не выдержал и бросился бежать. В результате у выходов создалась изрядная давка, осложнявшаяся тем, что теперь трудно было отличить переодевшихся солдат от местных жителей.

Неподалеку от отеля солдаты вбивали в землю колышки и устанавливали большие палатки и тенты.

– Смотрите внимательно, – заговорил Исихара. – Никто из тех, кто живет в старой доброй Японии, еще этого не сказал, но я здесь и сейчас заявляю вам. Это, – он указал на солдат, – и есть наш враг!

ФАЗА ВТОРАЯ

1. Блокада

3 апреля 2011 года

Перед банкетным залом, где теперь размещался временный штаб, был вывешен флаг Экспедиционного корпуса Корё. Название, судя по всему, было выбрано профессором Паком Ёнсу. Он объяснил, что Республика не отказывается от своего древнего наименования «Чосун», но в данном случае нужно использовать что-то другое. В переводе «корё» означало «высокие горы и сияющие воды». Имя династии Корё являлось сокращением наименования северного королевства Когурё, существовавшего около тысячи лет назад. На белом поле флага на хангыле было написано слово «Корё» и помещено упрощенное изображение знаменитой пятиэтажной корейской пагоды.

Старший лейтенант Пак Мён, хотя и не спал более тридцати часов, чувствовал себя наполненным энергией. Четыре отделения Девятьсот седьмого ударного батальона теперь объединились в один чрезвычайно эффективный отряд. Первое важное задание было успешно выполнено, и Пак Мён пребывал в превосходном настроении, считая, что полностью оправдал доверие Сил специальных операций КНДР. Четыреста восемьдесят четыре спецназовца и девять коммандос до сих пор не потеряли ни одного человека ни убитым, ни раненым. Никто не думал дезертировать. Подготовка лагеря заняла всего три дня. При этом не пришлось рыть окопов, тянуть колючую проволоку или ставить мины – обошлись блокпостами около стадиона, отеля, торгового центра и медицинского центра. Впрочем, для молодых солдат Девятьсот седьмого батальона все это было не сложнее детской забавы.

Около двадцати старших офицеров, включая Пака, всю ночь провели за обсуждением вопросов дальнейшего управления Фукуокой. Полковник Хан Сон Чин был официально назначен главнокомандующим Экспедиционным корпусом Корё, а банкетный зал на третьем этаже отеля «Морской ястреб» рядом со стадионом превратился в штаб-квартиру. Пак Мён стал ответственным по общим вопросам, а его непосредственным начальником был штабной майор Ли Ху Чоль, который командовал Первой ротой Девятьсот седьмого батальона. Ли был уроженцем города Кусон в провинции Пхёнан и числился специалистом по международному праву.

Лейтенант Ли Кви Ху обеспечивала безопасность и работу электрогенератора отеля, а также функционирование систем передачи данных, что позволило сразу же включить в работу разведывательный отдел. Совместно с лейтенантом Паком Чхон О из Второй роты и уоррент-офицером Ким Сон И из Третьей Ли удалось собрать обширную базу данных о проживающих в Фукуоке и ее окрестностях. Самой важной задачей для Ли являлось выявление политически неблагонадежных граждан и преступных элементов. Власти Фукуоки, а также корпорации NTT Data и «Фудзицу» сразу же предоставили полный доступ к базам данных администрации и архиву персональных данных всех граждан Японии. Получить искомое оказалось очень просто – майор Ли Ху Чоль объявил, что в случае отказа японские граждане, остававшиеся в заложниках, будут убиты. К удивлению корейцев, им также достались все персональные данные по кредитным операциям и историям частных лиц, а кроме того, все данные по медицинским учреждениям и хранящимся историям болезни пациентов.

В шесть часов утра 3 апреля префекту Фукуоки, мэру города и начальнику местной полиции от имени командующего ЭКК были направлены электронные письма с приглашением явиться в штаб-квартиру Корпуса. Указанные лица должны были прийти без охраны и даже без переводчиков. Им также было объявлено, что в случае опоздания или несоблюдения полученных инструкций все заложники будут уничтожены, причем ответственность за их смерть ляжет на самих чиновников. Когда силы Девятьсот седьмого батальона встретились с коммандос, было принято решение взять в заложники всех не успевших скрыться постояльцев гостиницы и обслугу, включая двух гостиничных врачей и шестерых охранников. Среди заложников оказалось девять туристов из Австралии, Тайваня, Малайзии и Канады; восемнадцать граждан Южной Кореи; сорок пять граждан Японии, значительная часть которых оказалась дряхлыми стариками; четырнадцать филиппинцев и более тридцати японцев, работавших в ресторане и на регистрационной стойке. Здание отеля представляло собой небоскреб, и чтобы превратить его в тюрьму, оказалось достаточным отключить лифты и закрыть эвакуационные выходы. Было сказано, что как только трое приглашенных чиновников передадут корейцам определенные данные разведывательного характера, а также подпишут совместную декларацию, все иностранные туристы и филиппинцы будут немедленно отпущены. Кроме того, было обещано освободить всех стариков, больных и детей младше четырнадцати лет. Остальные японцы – туристы и сотрудники отеля – останутся в заключении.

Близость переполненного пациентами госпиталя, многие из которых умирали от рака или нуждались в немедленной операции, означала, что ни американские войска, ни Силы самообороны Японии не смогут атаковать захваченную гостиницу даже при помощи высокоточного оружия.

В начале восьмого утра того же дня Пак Мён сидел за столом, поглощенный изучением документов, касавшихся вопросов создания нового правительства Фукуоки, и сам не заметил, как перед ним на столе появилась дымящаяся чашка. Он поднял глаза и обнаружил перед собой женщину в офицерском звании. Женщина отдала ему воинское приветствие. Форма была ей чуть велика, но зато у нее были огромные миндалевидные глаза и небольшой носик, а рисунок губ предполагал наличие сильной воли. Облик дополняли слегка пухловатые, совсем девчоночьи, щеки. По знакам различия Пак понял, что перед ним уоррент-офицер, хотя девушке еще не исполнилось и двадцати пяти лет. Пак поблагодарил ее.

– Думаю, это вкусно. Кстати, как ваше имя?

– Ли Ги Ён, – сказала она и некоторое время смотрела на Пака, пока не смутилась и не отвела взгляд.

Пак взял чашку, сделал глоток и тут же издал вопль, разорвавший тишину бывшего банкетного зала. Лейтенант Ли Кви Ху, сидевшая за соседним столом, повернулась в его сторону и прыснула от смеха. Все еще отводя взгляд, Ли Ги Ён закусила губу.

– Чер-рт! – прошипел Пак.

Он потянулся за носовым платком, чтобы вытереть со стола влажное пятно, но девушка опередила его, протянув пакет с надписью «бумажные салфетки».

– Что, сильно горячо? – спросила она с извиняющимися нотками в голосе.

Пак кивнул.

– Я вроде бы заварила черный чай, – продолжала девушка, – но не знала, как долго нужно греть воду.

Пак наконец вспомнил ее личное дело. Девушка служила военным врачом. В Фукуоку прибыли восемнадцать женщин, а если учесть Ли Кви Ху и Ким Хван Мок, всего их в команде было двадцать. Вообще же полностью укомплектованные женщинами взводы в составе подразделений разведки, воздушных десантников и пехоты – разумеется, под непосредственным руководством Политбюро – были созданы в КНДР в 1990 году.

Поскольку врачебное искусство Ли Ги Ён пока еще не было востребовано, она помогала от случая к случаю в повседневной жизни штаба, включая приготовление обеда для приглашенных японских чиновников.

Пак снова приложился к чашке и осторожно втянул в себя чай. Темная жидкость оказалась настолько крепкой, что у него онемели язык и полость рта. К тому же не было сахара.

– Что, невкусно? – забеспокоилась Ли.

– Вы хотя бы сахару положили, – сказал Пак.

– Так я сахарницу не нашла, – виновато отозвалась девушка.

Пак собрался было заметить, что японцы используют пакетированный сахар, но в это время все уставились на плоский экран телевизора, где показывали полицейских, устанавливающих на дороге ограничительные барьеры. Полковник прибавил громкости, старший лейтенант Чо Су Ём и лейтенант Чо Сон Ли удовлетворенно кивнули.

– Прошу прощения, – обратилась к Паку Ли Ги Ён, – я не очень хорошо понимаю по-японски. Что там происходит?

– Правительство решило блокировать Фукуоку, – пояснил он.

Накануне вечером, когда Девятьсот седьмой батальон вошел на стадион Фукуоки, солдаты из тех, кто более-менее сносно изъяснялся на японском, рассказали заложникам, обмениваясь с ними одеждой, что около десятка спецназовцев, переодетых в штатское, двинулись в сторону Токио. Вроде как некоторые из повстанцев выразили желание стать гражданами Японии, и поэтому решили проникнуть в столицу и там нанести визит вежливости в Императорский дворец и парламент. То же самое было сказано и владельцам захваченных у Ганносу машин. Говорили также, что у солдат видели карты Токио. Информация попала к журналистам и позже стала известна полиции. Мысль о том, что в столице появятся переодетые северокорейские спецназовцы, повергла правительство в ужас. Общественность выражала озабоченность тем, что государственные учреждения могут оказаться под прицелом корейских гранатометов. Как и предвидел полковник Хан, в сложившейся ситуации, не понятной до конца ни властям, ни народу, правительству ничего не останется, как попытаться изолировать Фукуоку, чтобы избежать масштабного вторжения сил ЭКК.

Телеведущие продолжали твердить, что действия властей во всей северной части Кюсю осуществляются исключительно в соответствии с законодательством о защите гражданских лиц. Во время своего выступления на пресс-конференции секретарь Кабинета министров на вопрос о том, были ли эвакуированы жители Фукуоки, покраснев и едва сдерживая слезы, ответил, что это решительно невозможно. Де-факто Фукуока превратилась в окруженный сушей остров. Во-первых, Силы самообороны еще утром 3 апреля закрыли аэропорты Фукуоки, Китакюсю и Саги. При этом до сих пор не было принято решение о закрытии аэропортов в Нагасаки, Кумамото, Миядзаки и Кагосиме, хотя внутренние авиалинии уже отменили все свои рейсы, заявив, что не смогут обеспечить безопасность пассажиров. Иностранные авиакомпании ввиду террористической угрозы также бессрочно приостановили полеты. Закрылась и железнодорожная станция Хаката. Гордость Японии – высокоскоростной поезд пока еще курсировал, но большая часть железных дорог Кюсю уже бездействовала. Больше не обслуживались паромные маршруты, а для гражданских лиц были закрыты порты, связывавшие Кюсю с островами Сикоку и Хонсю. Что касалось наземных транспортных коммуникаций, власти закрыли туннель Каммон, проложенный под проливом, разделяющим острова Кюсю и Хонсю, и частично ограничили движение по трассам Кюсю государственного значения. На взлетно-посадочной полосе аэропорта Фукуоки выстроились бронированные армейские автомобили, а на близлежащей военной базе приведены в боевую готовность батальон Сил самообороны и ударные вертолеты американской армии. Также подразделения Сил самообороны перекрыли мост между Китаюосю Симоносэки с его северного конца, разместив там танки и легкую бронетехнику. Таким образом, правительство Японии использовало армию для изоляции Фукуоки, а полицию – для проведения профилактических мероприятий в Токио и других крупных городах страны. Голубые мундиры полицейских заполонили территорию столичного аэропорта «Ханеда», периметр Императорского дворца и окрестности зданий правительственных учреждений. Дело пахло, как передавали тележурналисты, введением военного положения.

– Но зачем? – негромко произнесла Ли, глядя в телеэкран.

Пак хорошо понимал ее реакцию. Действительно, зачем, вместо того чтобы проводить военную операцию против Экспедиционного корпуса, правительство решило заблокировать Фукуоку, сосредоточившись на отслеживании ситуации в столице? Всему виной были слухи. Ведь и так ясно, что ЭКК не сможет оказать влияние на всю японскую нацию. Просто правительство поддалось панике, испугавшись возможных терактов в Токио, и из всех сценариев выбрало наихудший. Но, во-первых, блокада Фукуоки была чересчур затратна в плане использования людских ресурсов, финансов и оборудования: привлечь десятки тысяч служащих Сил самообороны и полицейских – это стоит огромных денег; а во-вторых, блокада делала невозможными нормальный товарообмен и свободное перемещение граждан между островом Кюсю и остальной частью страны, что повлечет за собой экономический кризис.

Ли Ги Ён продолжала с озадаченным видом всматриваться в экран. Паку было понятно, о чем она думает: почему японцы не атакуют? Если и так их расходы на оборону превзошли все ожидания, то отчего бы не перейти в наступление? Если бы Республика оказалась в подобной ситуации, Великий Руководитель непременно велел бы контратаковать силы противника. Разумеется, при таком исходе было бы не избежать значительных человеческих жертв, но материальные затраты оказались бы сравнительно небольшими.

Перед самым началом операции Пак спросил полковника Хана, действительно ли Япония откажется от проведения военной операции, если при этом будут затронуты гражданские? Неужели они будут руководствоваться соображениями гуманизма?

– Гуманный политик, – рассмеявшись, ответил Хан, – это все равно что воинствующий пацифист. Взаимоисключающие параграфы. Политик просто обязан жертвовать меньшинством ради всего общества, то есть большинства. Правительство больше всего боится не жертв среди мирного населения, а той ярости, которую сей факт возбудит в народных массах. Правительство боится потерять поддержку большинства населения.

Ли Ги Ён извинилась и спросила лейтенанта Пака, не требуется ли ее помощь. Салфетки все еще лежали на столешнице. На упаковке бросалось в глаза название службы такси. Интересно, какое отношение служба такси имеет к изготовлению бумажных салфеток? Пак извлек одну из них и потер между пальцев, чтобы ощутить текстуру бумаги. Ни разу в жизни он еще не видел такой тонкой и мягкой салфетки. Приложил салфетку к губам, провел по щеке… точно шелк. Мягкость – это именно то свойство, что так присуще японцам. Столь же нежен и мягок был утренний воздух над островом Ноконосима, как, впрочем, и воздух на стадионе Фукуоки. Или глаза этого убитого юноши-фермера… «Будто втыкаешь пальцы в свежий соевый творог», – описал свои ощущения Чхве Хён Ир. Розданное спецназовцам японское нижнее белье тоже оказалось мягким и нежным, словно сотканным из невидимой материи. Кровати и диваны в отеле были чрезвычайно мягки.

Пак снова поднес салфетку к лицу – от его вздоха бумага вспорхнула, словно бабочка. Ли сказала ему, что взяла упаковку у одного из владельцев реквизированных вблизи аэродрома Ганносу машин. Тот расстался с салфетками без всяких возражений, из чего Пак понял, что подобная продукция доступна не только богатым японцам, а всем. Уровень технологии, позволяющий делать невесомые бумажки, был выше понимания Пака. Но в то же время его поражал и тот факт, что способная к таким достижениям страна оказалась настолько бездарной в политическом смысле. Неужели никто в правительстве не понимает, что изоляция Фукуоки повлечет за собой фатальные последствия? Родившийся в стране, где голод и нехватка топлива являлись нормой, Пак прекрасно понимал, что при таком же раскладе на захваченной территории скоро наступит форменный ад.

Встреча с префектом и мэром Фукуоки должна была состояться в соседнем зале. За тридцать минут до ожидаемого прибытия чиновников Пак тщательно проверил готовность к предстоящему мероприятию. На стене были вывешены флаги Японии и Экспедиционного корпуса. На украшенном искусственными цветами вишни листе ватмана аккуратно было выведено: «Мир и Дружба» – на японском и на корейском. От центра потолка к стенам тянулись красные и белые шнуры, свитые в косы, а посередине зала стоял длинный стол с вышитой скатертью: мудрец, читающий проповедь тигру, вышедшему из бамбуковых зарослей. Эту скатерть привез с собой Чо Су Ём, решив, что изображение прекрасно передает суть отношений между Фукуокой и Экспедиционным корпусом Корё.

Зал был наполнен благоуханием цветов, в изобилии расставленных на столе и вдоль стен. Тут были желтые, белые и красные тюльпаны, примулы, нарциссы, азалии и камелии. Чтобы навести всю эту красоту, лейтенанту Ким Хван Мок и ее подчиненным пришлось попотеть с раннего утра.

Стол, разумеется, был накрыт. Богатый выбор напитков: и пхеньянский соджу, и розовый «Камхонгно», и японский виски, и пиво, а также кофе, множество сортов чая (даже женьшеневый) и, наконец, газировка и простая вода. Что же касалось еды, то такое роскошное угощение было бы не стыдно выставить на стол к Первомаю или ко Дню рождения Великого Руководителя. В центре возвышалась корзина, наполненная яблоками, мандаринами, дынями и прочими фруктами, о существовании которых Пак и не знал. Впрочем, он догадался, что некоторые из них росли на юге, – например, похожий на яйцо зеленый фрукт, покрытый нежным пушком, или желтоватый, напоминавший сладкий картофель. Рядом с корзиной поставили большую чашу с каштанами, жареной ююбой и корейскими сладостями. Также было много мясных блюд: жареная говядина и свинина с кимчи, пирожки с курицей. Но сильнее всего благоухало блюдо под названием «чекджон», представлявшее собой обжаренные в масле ломтики свинины. Не забыли и про макрель и осьминога с гарниром из обжаренного перца. Для каждого гостя стояли тарелки с охлажденным супом из водорослей и огурцов.

Ароматы кухни неожиданно напомнили Паку его дом. Пак родился в небольшой деревне в провинции Канвондо. Свинина там была доступна лишь для партийных работников. И хотя дед со стороны отца Пака погиб на войне, что означало блестящие перспективы для потомков, семья испытывала затруднения. С малых лет Пак был вынужден работать на семейном огороде.

Мама иногда готовила чекджон – например, в честь рождения второго ребенка, младшего брата Пака. Тогда Пак и отведал впервые это блюдо. Он помнил, как его отец гордился тем, что за успехи в разведении яблок и персиков секретарь местного отделения партии выделил семье немного свинины. Для изготовления чекджона требовалось смешать выжатый через полотенце соевый творог и пряности кимчи со свининой; затем добавить соль, черного перца, чеснока и кунжутного масла. До того как мясо прожарится, добавлялся яичный желток. Аромат готового чекджона было невозможно спутать ни с каким другим.