Текст книги "Фатерлянд"

Автор книги: Рю Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

Прослышав, что эта парочка – Нобуэ и Исихара – в свое время порезвилась в пригороде Токио, а теперь залегла на дно в Фукуоке, байкеры стали едва ли не поклоняться им. Вероятно, эти два уже немолодых человека представляли для них куда более интересную разновидность бунтарей, нежели якудза или правые радикалы, с которыми «Клан скорости» обычно враждовал. «Исихара-сан, – говорили они, – вы в любой момент можете рассчитывать на нашу помощь. А когда откроется еще один магазин?» Вожак клана хотел заключить с группой Исихары что-то вроде альянса, однако Исихара отделывался невнятными отговорками, не отказывая, но и не принимая предложения. И все же байкеры продолжали наносить Исихаре визиты, как бы в знак уважения. «Если мы чем-то можем вам помочь, только скажите нам», – все время повторял главный.

За поворотом дорога резко пошла вниз, но бухта Хаката все еще виднелась сквозь разрушенные стены гимназии. Солнце клонилось к закату. Из того места, где находится храм, можно будет увидеть, как красный диск скрывается за островом Ноконосима…

С другой стороны дороги виднелись стены детского сада. Разбитые окна зияли темными провалами, нарисованные звери почти полностью выцвели, а игровая площадка с качелями, песочницами и рукоходами превратилась в прибежище для бездомных. Повсюду виднелись картонные коробки и виниловые тенты. Бомжи перекрикивались между собой, но, увидев Татено, замолчали и попрятались в своих норах. Вероятно, сюда заглядывали байкеры и хорошенько напугали местный сброд. Может, даже и побили кого. Скорее всего, бездомные приняли Татено за одного из них, решившего вернуться и продолжить экзекуцию. Парк Рёюоти находился под контролем якудзы, да и народу там было предостаточно, так что местных особо никто не трогал. Но в других местах по всей стране бездомные постоянно подвергались насилию – ни дня не проходило без убийства. Количество нищих неуклонно росло – пока Татено пробирался из Токио в Фукуоку, он видел огромное количество оборванных людей, ютившихся на железнодорожных станциях, под эстакадами, на набережных, в парках и даже на автобусных остановках. На несчастных нападали ежедневно, и убийства бродяг давно перестали быть сенсацией.

Непонятно почему, но исполненный страха взгляд одного из бродяг взбесил Татено. Случись такое до его знакомства с Нобуэ и Исихарой, Татено сразу же попытался бы убить этого недоделка. В Рёкюти он охотился с бумерангом на ворон, а у себя в Яманаси убивал бродячих собак. В конце концов, он мог убить и человека. А бездомный бродяга – легкая жертва. Все, начиная с детского возраста, боятся потерпеть неудачу в жизни, и этот страх подогревается массовой культурой, изображающей бездомных как позорнейших неудачников, которым уже никогда не оправиться от своего поражения; они обречены клянчить деньги, питаться объедками, носить вонючую рваную одежду и жить в картонных коробках до самой смерти. С началом кризиса бездомных стали презирать еще больше. И многие делали вывод, что если уж совершенно нормально смотреть на бродяг свысока, то нет ничего зазорного в том, чтобы поколотить кого-то из них.

Остудив пыл, Татено двинулся дальше. Впереди он увидел верхушку торий^[11], затерявшихся среди густой растительности на склоне холма. В сырой земле около храма было полным-полно насекомых, которые основали там целую колонию. Справа виднелись остатки заброшенных торговых рядов, и Татено задержался, чтобы получше их разглядеть. В самом начале красовалась арка с надписью: «Городок улыбок Мейнохама». Электрический провод от вывески был оборван и свободно болтался на ветру. Из разбитого окна магазина одежды наполовину вывалился на улицу обезглавленный манекен. Рядом с лавкой мясника лежал на боку промышленный холодильник, из которого на землю высыпалось что-то напоминавшее белый порошок. У сломанного ставня аптечного киоска валялись раздавленные банки из-под энергетических напитков; рядом с лавкой зеленщика догнивал полуразрушенный автомобиль-универсал. С карниза магазина канцтоваров свешивались качели-на таких обычно качают совсем маленьких детей. Время от времени ветер приводил их в движение, и цепи издавали жалобный стон. Татено невольно остановился – точно такие же качельки были когда-то и у него дома.

Татено был единственным ребенком в семье. Его отец занимался строительными подрядами. Дела у него шли довольно успешно, и в лучшие времена он мог себе позволить держать на окладе около двадцать рабочих, для которых он снимал панельный дом. Дед и бабушка Татено жили в семье, и каждый год они все вместе отправлялись либо в Австралию, либо в Новую Зеландию, где катались на лыжах или ныряли с аквалангом. В двенадцать лет Татено получил от отца в подарок деревянный бумеранг, купленный в аэропорту Сиднея. Дома он сразу же начал практиковаться, избрав для этого лужайку за близлежащим холмом. Его отец в школьные годы играл в бейсбольной команде и мог бросить бумеранг на приличное расстояние. Татено мечтал добиться, чтобы брошенный им бумеранг описывал длинную красивую дугу, и каждый день после уроков неустанно тренировался.

Прошло около полутора лет. Однажды он так увлекся, что не заметил, как стемнело. Татено направился домой и вдруг заметил в зарослях знакомую фигуру отца. Он хотел было позвать его, но почувствовал, что делать этого не стоит… потому что его глазам открылось то, чего он не должен был видеть. Татено хотел бежать, но ноги его не слушались. Отец копал небольшую яму в том месте, которое с дороги не разглядеть. Закончив копать, он отложил лопату и подтолкнул к краю ямы длинный тяжелый сверток. Из свертка высовывалась человеческая нога. Чтобы не закричать, Татено зажал себе рот рукой. В этот момент в руках отца вспыхнул фонарь, и в его свете Татено увидел лицо на фоне темных деревьев. Мальчик с трудом узнал знакомые черты-настолько ужасной была гримаса.

Естественно, рассказать об увиденном он не мог, и это заставляло его мучиться. То, что отец тайком закопал кого-то в лесу, было страшно, но еще страшнее было выражение его лица в свете электрического фонаря. Казалось, что отец превратился в другого человека, – настолько исказились его черты.

С того дня Татено перестал ходить в школу и целыми днями метал свой бумеранг. Чтобы хоть как-то избавиться от страха, он сосредоточился на технике броска, пытаясь повторить такую же дугу, какая получалась у отца.

Ему как раз удалось научиться попадать точно в цель, когда полиция арестовала отца. В связи с кризисом компания отца оказалась на грани банкротства. Рабочие стали требовать выплаты зарплат, и отец Татено убил шестерых из них. Мать Татено после случившегося решила вернуться к своим родителям в Фукусиму, с собой она взяла сестру Татено, однако Татено не захотел переезжать. Дед с бабушкой были против того, чтобы мальчик оставался с ними, и несколько раз отправляли его к матери, но Татено сбегал и снова возвращался в Яманаси. Он продолжал совершенствоваться в метании бумеранга и вскоре смог побить рекорд отца по дальности броска. Кроме того, он нашел способ преодолеть страх, поселившийся в нем после того, как он увидел лицо отца в лесной чаще. Все очень просто: нужно самому стать тем, во что превратился отец, – в конце концов, такое может случиться с любым человеком. Он научился изготавливать бумеранги из стали и через некоторое время, уже переехав в Токио, мог с дистанции пятьдесят метров обезглавить собаку.

– Ищешь Синохару?

Навстречу ему по тропинке спускался Канесиро. Позади него Татено разглядел вспотевшие лица Мацуямы, Такегучи, Тоёхары, Феликса и Окубо. Скорее всего, они занимались боевыми искусствами где-то неподалеку. Ребята неоднократно приглашали Татено присоединиться к их тренировкам, но все как-то не складывалось. Хино говорил, что Канесиро носит на обоих запястьях повязки для того, чтобы скрыть следы от многочисленных попыток самоубийства, к каковым он был склонен, пока не посвятил себя террористической борьбе.

Мацуяма, стоявший за спиной Канесиро, в детстве догадался, что его разумом управляет телевидение с помощью радиоволн. Поэтому в возрасте четырнадцати лет он из подручных материалов смастерил пистолет, а затем ворвался в студию местной телекомпании и застрелил двоих сотрудников.

Юный Такегучи, с лицом словно у молодежного секс-идола, был специалистом по изготовлению бомб. Когда парню было десять, его отец, обмотавшись динамитными шашками, пришел в офис компании, откуда незадолго до этого был уволен. Но так получилось, что подорвал он лишь самого себя. Инцидент был запечатлен камерой видеонаблюдения, и запись много раз транслировалась в теленовостях. Внимательно изучив ее, Такегучи пришел к выводу, что отец потерпел неудачу потому, что ничего не смыслил в подрывном деле. Он решил сам заняться этим, чтобы смыть с себя позор провала, и вскоре, собрав и взорвав немыслимое количество самых разных устройств, достиг совершенства.

Неуклюжий коротышка Тоёхара как-то украл дедовский самурайский меч и отправился грабить пассажиров скоростных поездов. Мечом он убил проводника.

Феликс, несмотря на странное для нации имя, был чистокровным японцем. Его отец-инженер и мать-домохозяйка погибли от рук уличного грабителя в Колумбии, куда семья перебралась незадолго до появления на свет Феликса. Мальчика отдали в сиротский приют. В сущности, его воспитанием занимался бразильский хакер-гомосексуалист, который был старше всего-то на восемь лет. Он-то и дал ему никнейм «Феликс», и впоследствии ник сделался именем, а Феликс стал профессиональным хакером.

Окубо родился в Северной Японии. В детстве он постоянно снимался в телепостановках и сериалах. Своим успехом он был обязан главным образом ангельскому личику. Поступив в школу, Окубо уже считался едва ли не суперзвездой. Но с возрастом ангельские черты стерлись, и приглашения на съемки прекратились. Окубо придумал себе второе имя – Камимото, зарегистрировал на него второй адрес электронной почты и сам себе писал письма. Со временем он пришел к выводу, что во всем мире достойны жить только он сам и Камимото. Все остальные должны умереть. К моменту своего ареста в Ивате он успел совершить сорок шесть поджогов.

– Татено, следующая тренировка у нас будет послезавтра. Не хочешь прийти?

Предложение было сделано тоном председателя ученического совета, предлагающего собраться на митинг.

– Приду, если будет время.

Канесиро улыбнулся:

– Серьезно?

После того как Канесиро увидел, насколько ловко Татено управляется со своими бумерангами, он проявлял к нему неизменную вежливость. Впрочем, он был одинаково вежлив ко всем. Несмотря на это, Татено считал его одним из самых опасных типов в окружении Исихары. Канесиро почти никогда не улыбался, но и никогда не выглядел угрюмым или взволнованным. В отличие от остальных, он не любил рассказывать о своем прошлом. Его лицо, хотя и худое, дышало здоровьем, взгляд был ясен и пронзителен. Канесиро был чужд сомнений. И, если бы ему довелось совершить террористический акт, выражение его лица точно бы не изменилось.

Распрощавшись с Канесиро и ребятами, Татено поспешил к храму. Узкие каменные ступени густо заросли по обеим сторонам подлеском. От деревьев веяло влажной прохладой, и это напомнило Татено о доме… Он подумал, насколько сильно изменился за эти годы. Теперь у него появились приятели, с кем можно было провести время; он стал спокойнее, но все же Татено не считал себя изменившимся. Для себя он решил больше не убивать ворон и собак и не бить бездомных… но вот кроме этого… Внутри кипела бешеная энергия, и он понимал, что рано или поздно она вырвется наружу, пусть даже теперь у него есть друзья, с кем можно поговорить. Но эта проблема – выпустить скопившуюся злость – была актуальной для всех в группе Исихары.

Взбираясь по ступеням наверх, Татено почувствовал, как покрывается испариной. Огромное красное солнце висело над островом Ноконосима, море сверкало. Татено подумал о насекомых, которых будет ловить для Синохары, о том, как они вместе будут наблюдать за закатом над бухтой Хаката, и у него стало легче на душе.

ФАЗА ПЕРВАЯ

1. Девять коммандос

1 апреля 2011 года

Сразу после заката Хан Сон Чин и восемь офицеров Сил специального назначения под его командой заняли места на судне. Помимо их корабля с японским названием «Атаго-Ямасиро Мару» соединение насчитывало еще двадцать судов, которые должны были служить приманкой. На первый взгляд, «Атаго-Ямасиро» являлся обыкновенным рыболовецким траулером, однако на палубе размещался замаскированный крупнокалиберный пулемет, а корпус был выполнен из броневой стали. В машинном отделении, оборудованном движком на восемьсот лошадиных сил, переборки обшили панелями, за которыми спрятали ручное оружие, взрывчатку и две надувные лодки. Инструктор Кан Ток Сан рассказал, что за последние два года в качестве «приманок» для подготовки миссии Республика задействовала более двух тысяч катеров и лодок. Кан был из Политбюро, Хан Сон Чин служил в Управлении легкой пехоты Сил специального назначения.

Вообще, Кан не особо распространялся на тему судов – «приманок», однако и так было ясно, что и Агентство национальной безопасности, и Мобилизационное управление Народной армии с Отделом разведки, и командование Западным флотом, и даже береговая охрана получили приказ о предоставлении имеющихся в наличии плавсредств. Ежедневно в течение двух последних недель суда одновременно выходили из разных портов и направлялись в сторону японских территориальных вод. День ото дня их количество менялось от семидесяти до десяти единиц. Задача заключалась в усыплении бдительности японской береговой охраны и Сил самообороны после серии ложных тревог.

– Они не обратят на вас ни малейшего внимания, – сказал на прощание Кан, и его лоснящаяся физиономия расплылась в улыбке.

Капитан судна сам стоял за штурвалом, то и дело бросая взгляд на экран радара. Хан не знал ни его имени, ни звания. На вид капитану было около сорока. Кроме него и Хана, на мостике площадью всего в пару теннисных столов находились первый помощник капитана и Ким Хак Су.

Хан любовался морской гладью, терявшейся в ночном мраке; палуба, потолок и стены рубки также сделались черны. Небо затянуло плотными облаками; на родном берегу, уходящем из виду, не было ни единого огонька. Корабли сопровождения растворились в ночи. Дул легкий ветерок, волнение почти отсутствовало, так что даже в открытом море ход едва ощущался. Хан подумал, что спокойное море – доброе предзнаменование, но тотчас же отогнал эту мысль. Эмоции всегда мешают работе. Хотя Хан неоднократно участвовал в секретных операциях, включая работу по обеспечению безопасности на ядерных объектах и диверсии в демилитаризованной зоне, на этот раз ему впервые предстояло действовать на вражеской территории. Его ум был спокоен, словно ровная поверхность вод. Под его началом находились самые отважные, отлично подготовленные и готовые ко всему оперативники.

Ким Хак Су, его заместитель, был младше Хана на два года. Во время недавнего тренировочного курса он отметил свой тридцать седьмой день рождения и даже получил подарок от самого Великого Руководителя – перьевую ручку и сладости. Хан всегда был довольно жестким бойцом и был уверен в своих качествах как боксера, так и мастера кёксульдо^[12], но даже он не хотел бы иметь дело с Кимом в качестве противника. Основой техники в кёксульдо являлся удар кулаком, причем смертельный, а Ким был непревзойденным мастером. Выше среднего роста, он всегда смотрел прямо, в упор; тонкий нос свидетельствовал о некоторой чувственности, что, впрочем, компенсировалось квадратной нижней челюстью и шрамом от удара штыком, который шел от глаза до виска. Отец Кима входил в состав офицеров службы ПВО в Пхеньяне, а мать преподавала музыку во Дворце детского творчества в Мангёндэ. Как заместитель, Ким был незаменим: здравомыслящий, смелый, бесконечно преданный руководству и Республике, и, кроме того, он бегло говорил по-японски. Если и был у него изъян, так это педантичность, доходящая до перфекционизма, что делало его беспощадным в отношении любого проступка подчиненных. Ким обладал вспыльчивым нравом и, не раздумывая, обрушивал законное возмездие на головы провинившихся.

Капитан посмотрел на часы: судя по всему, они должны были войти в южнокорейские территориальные воды через три часа, а через шесть – дойти до Японии. От морской границы до Фукуоки не более полутора часов хода. К точке назначения они прибудут в точно рассчитанное время, команда наготове. А пока надо проверить оружие и проработать некоторые отдельные моменты предстоящей операции.

– Идемте, – сказал Хан.

Его заместитель кивнул. Когда они выходили из помещения рубки, капитан и первый помощник встали по стойке «смирно» и взяли под козырек. Они ничего не знали о миссии Хана и его подчиненных, однако уважение к служащим Сил специального назначения испытывали не только военные, но и вообще весь народ КНДР. Во время продовольственных кризисов рисом и мясным бульоном снабжался только спецназ. Об этом было известно всем, но никто не роптал. Недовольство главным образом было направлено на местных партийных чиновников и их секретарей – на кого-то обрушивался гнев народных масс, а кого-то подвергали репрессиям сами власти. Но коммандос оставались неприкосновенными. Люди знали об их суровой, смертельно опасной службе. И все прекрасно понимали, что именно спецназовцы представляют собой ключевой фактор в защите дела Революции, от которого зависела судьба Республики.

Хан Сон Чин и Ким Хак Су спустились по крутому и узкому трапу. На полпути Ким вдруг остановился и стал рассматривать подошву своего ботинка.

– В этих ботинках такое ощущение, будто идешь босиком, – заметил он.

Хан чувствовал то же самое. Для операции им выдали не штатные шнурованные берцы, а обувь с прорезиненной подошвой южнокорейского производства. Ботинки не ощущались на ноге, подошва амортизировала давление стопы, отчего шаги получались почти бесшумными.

– Никогда еще не видел таких, – отозвался Хан.

Он вдруг поймал себя на том, что никак не может перестать думать о своих двух сыновьях. Они уже ходили в школу и были точь-в-точь, как сам Хан в этом возрасте, – сильными и неугомонными. Больше всего им нравился футбол, и каждый вечер они возвращались домой перемазанные с ног до головы. Мать ругалась и требовала, чтобы ребята взялись за ум и начали нормально учиться, но сыновья почти всегда пропускали ее нотации мимо ушей. И вот теперь Хан представил своих парней в таких же ботинках, как у него, и увидел их изумленные и одновременно довольные физиономии. Но он прекрасно понимал, что больше никогда не увидит своих детей. Он был готов отдать жизнь за Республику, а характер миссии вполне предрасполагал к такому исходу. Впрочем, даже если ему и посчастливится выжить, он никогда не сможет вернуться на Родину.

Шум работающего двигателя проникал в помещение кубрика. Запах топлива и вибрация свидетельствовали о том, что судно продолжает идти вперед к точке назначения. Кто-то из людей смотрел в иллюминатор, кто-то читал при тусклом свете аварийных ламп или просто сидел, думая о своем. Когда Хан и Ким вошли, все присутствующие вскочили с мест и вытянулись, приветствуя старших по званию. Ким по привычке вскинул руку, но Хан спокойно скомандовал: «Вольно» – и заметил, что с началом миссии можно обойтись без особых формальностей.

В тесном кубрике были койки, привинченный к палубе столик и диван, на котором могли уместиться четверо. Коммандос, по-прежнему напряженные, присели на краешках коек. Посерьезневшие лица застыли в ожидании, колени плотно сдвинуты, руки опущены по швам, спины выпрямлены. Справа разместились люди из 907‑го батальона Восьмого корпуса, слева на Хана смотрели бойцы Отдела госбезопасности.

– Говорить друг с другом только по-японски, – приказал Хан на том же языке.

Ответом на его слова были хмурые и смущенные взгляды. Справа от себя Хан заметил тридцатидвухлетнего Чхве Хён Ира из Тонгчона, что в провинции Канвондо. На Чхве были светло-зеленая футболка, джинсовая куртка и, собственно, джинсы. Такой стиль одежды не очень гармонировал с его внешностью. На одной щеке мужчины красовался шрам от удара ножом, на плечах бугрились могучие мышцы, накачанные за многие годы тренировок. Джинсовая куртка (он надел такое первый раз в жизни) делала его похожим на медведя в костюме.

Чхве поднял руку и спросил на корявом японском, зачем им сейчас это нужно. Хан понял, что с грамматикой у него полный швах, но в чем конкретно проблема, он и сам вряд ли мог сказать. Получив назначение на эту спецоперацию, Хан попытался было усовершенствовать свое владение японским и даже прочитал несколько современных романов, которые достал для него профессор Пак Ёнсу в библиотеке Университета имени Ким Чен Ира. Но ни Хан, ни кто-либо еще из команды так и не смог существенно продвинуться в разговорном языке. Их бывшие соотечественники из Чхонрёна не были допущены к участию в операции, а кроме них, никто из корейцев не знал сленга. Более того, операция была настолько секретная, что Хан узнал о некоторых ее деталях только после того, как «Атаго-Ямасиро Мару» вышел в открытое море. До этого задание разъяснялось лишь в общих чертах-проникнуть в город на побережье острова Кюсю и взять под свой контроль его часть.

Теперь, в свете более подробных инструкций, Хан знал, что до момента фактического захвата его команда должна выдавать себя за южнокорейских туристов. Установив контроль над определенной территорией, люди Хана должны были контролировать заложников и отдавать им указания на японском языке. Проблема заключалась в том, что Хан владел только официальным, но не разговорным языком. Он не умел объясняться просто, а именно это и требовалось, чтобы отдавать быстрые и ясные приказания.

– Хорошо, – сказал Хан. – Можешь говорить по-корейски, если тебе удобно.

Помимо проблемы языкового барьера, с момента последнего инструктажа Хана мучил еще один вопрос, который он не мог разрешить. После того как операция была согласована, он и его бойцы немедленно приступили к тренировкам. Кроме ускоренных курсов японского языка они практиковались в стрельбе из револьверов, винтовок, РПГ‑7, оттачивали приемы кёксульдо, а также разбирались в особенностях вооружения Сил самообороны. Они внимательно изучили план Фукуоки, карты островов Кюсю, Сикоку и западной оконечности Хонсю, подержали в руках японские монеты и банкноты, поняли, как обращаться с местными таксофонами и мобильниками, как регистрироваться в отелях и пользоваться общественным транспортом, и даже освоили более легкие и короткие японские палочки для еды. Но вот чему они так и не научились – раскованной манере поведения своих южных соседей. На это просто не хватило времени, да и инструкций таких не существовало. Они умели убивать людей и взрывать здания, но никто в Республике не мог научить их вести себя, как беззаботные туристы из страны марионеточного режима.

– Мне не важно, о чем вы будете говорить, – сказал Хан. – Главное, говорите хоть что-нибудь! В конце концов, от вас только и требуется, чтобы сойти за южан!

На него уставилось восемь пар темных глаз. Коммандос еще больше напряглись, взгляды преисполнились еще большей серьезности, брови сомкнулись на переносице, губы непроизвольно подергивались. Вот в чем действительно кроется проблема, подумал Хан, – у них отсутствует само понятие дружбы. Не то чтобы они никогда не испытывали нечто подобное – просто забыли, на что это похоже. Они не способны вести непринужденную беседу или подначивать друг друга. Чтобы сойти за южнокорейских туристов, надели на себя модные рубахи и куртки, но, по сути, остались мастерами рукопашного боя, головорезами, и никакая одежда не могла скрыть этого. В принципе, их можно было принять за профессиональных атлетов, если бы не шрамы от ножей и штыков, которыми были щедро украшены Ким Хак Су, Чхве Хён Ир или, например, Чан Пом Су. И да, эти бдительные, настороженные взгляды…

А еще они никогда не улыбались. За три месяца тренировок максимум, что смог увидеть Хан, так это мимолетную ухмылку. И хотя бойцы не подозревали об этом, от них исходило ощущение грубой силы. Тут даже не надо было быть японцем, чтобы отнестись с подозрением к такой компании, прогуливающейся по улице. С тем же успехом они могли бы носить на себе рекламные щиты с надписью: «Настоящие коммандос». Да тут и щитов не надо.

Великий Руководитель сам установил правило, согласно которому солдаты не должны иметь дружеских привязанностей. Для достижения этой цели применялись два способа: предельная суровость, даже жестокость в процессе тренировок, немыслимые для обычного человека; это не оставляло ни сил, ни желания для нормального общения. Второй способ заключался в создании атмосферы взаимного недоверия – солдат, не зная, кто из его сослуживцев может оказаться информатором, естественно, не спешил делиться с кем-либо своими мыслями. Этот метод был весьма эффективен в плане предотвращения государственного переворота. Еще одним действенным фактором явился запрет в начале девяностых на обучение за рубежом. В те времена, когда Хан только окончил институт и поступил на службу в Управление легкой пехоты, власти Республики еще отправляли студентов в Советский Союз и страны Варшавского блока. Сам Хан полтора года провел на Украине, став одним из последних «выездных». Когда же Горбачёв установил дипломатические отношения с марионеточным режимом Южной Кореи, а Советский Союз распался, граница закрылась окончательно. Учеба за рубежом, как полагали власти, содействовала укреплению товарищеских отношений между студентами; теперь же установить более или менее прочный контакт с другим человеком можно было, лишь вступив в подростковую банду.

– Да что ж такое?!. – воскликнул Хан, не дождавшись реакции от подчиненных. – Вы что, даже не можете поговорить друг с другом?

В дальнем углу тяжело вздохнул Пак Мён. Ему исполнилось двадцать девять, родом он был из Пхёнгана, провинция Канвондо. Поскольку его семья принадлежала к партийной верхушке, Пак отучился в Университете имени Ким Ир Сена. Особо отличившись в изучении иностранных языков, после окончания учебы Пак был направлен в Военно-политический университет имени Ким Чен Ира, где продолжил изучать японский и английский языки, а кроме того, теорию и практику диверсионной работы. На нем были коричневый с зелеными вставками свитер и кремового цвета хлопчатобумажные слаксы. Вся одежда, не исключая рубашки и коричневых ботинок с утиными носами, была японского производства. Лицо Пака, с широким лбом и большими глазами, выглядело довольно привлекательно, и ему очень шла дорогая одежда. Хан обратил внимание, что на лбу Пака выступили капельки пота, настолько он был напряжен. Рядом с Паком поместился Чо Су Ём. Ему тоже было трудно дышать, и переносица вся серебрилась от испарины. Судно продолжало двигаться на юг со скоростью сорок узлов, и в воздухе заметно потеплело. Где-то неподалеку должны были начаться южнокорейские территориальные воды. Впрочем, особого дискомфорта такая температура ни у кого из коммандос не вызвала. Это другое – они напряжены.

Тридцатитрехлетний Чо родился в Пхеньяне. Его отец, известный профессор, преподавал в Университете имени Ким Ир Сена иностранные языки и литературу; мать же была ведущим журналистом Центрального агентства новостей. По окончании Литературной академии он поступил в Восьмой корпус, но после трехлетнего пребывания в его стенах перевелся курсантом в Университет имени Ким Хён Джика, названный в честь отца Вождя. Проявив выдающиеся способности, он был зачислен в Военно-политический университет имени Ким Чен Ира, где наряду с иностранными языками и точной стрельбой весьма преуспел в поэзии и художественной прозе. Хан вспомнил, что, когда он познакомился с Чо, тот был уже широко известен как писатель. Чо был высок, строен и обладал глубоким звучным голосом. Внешние уголки его раскосых глаз чуть загибались вверх. Его внешность магически действовала на женщин. Сейчас он был облачен в серую куртку и джинсы, и никакой японец, возможно, не заподозрил бы в нем корейского агента. Несмотря на то что Чо пользовался репутацией сердцееда, это никак не умаляло его достоинств как офицера спецназа. Три года, проведенные в Военно-политическом университете, означали, что он в совершенстве овладел всеми тонкостями диверсионной работы и боевыми искусствами. Конечно, это в полной мере относилось и к его товарищам по оружию – все они легко могли разорвать врага голыми руками.

– Если что-то хотите сказать, так скажите, – мягко произнес Хан, по очереди оглядывая всех находившихся в кубрике.

Судя по всему, Пак и Чо были не единственными, кому сейчас было немного не по себе. К немалому удивлению Хана, даже у Чана Пом Су лоб заметно увлажнился. Чан считался самым юным из студентов, кто когда-либо проходил обучение в Военно-политическом университете. Во время учебы у него открылся настоящий талант диверсанта, словно он был рожден для такой деятельности. Тонкая переносица и узкие губы в сочетании с твердым и спокойным взглядом чрезвычайно подходили его характеру. Чан провел множество операций по поимке перебежчиков и занимался возвращением политических преступников, которые ранее бежали через границу в Китай. Среди политически неблагонадежного элемента он был известен своей безжалостностью – Чан не щадил ни стариков, ни молодых. И вот сейчас, подумал Хан, этот бесстрашный человек сидит здесь, весь окостеневший от внутреннего напряжения.

Единственные, кто не вписывался в общую картину, были две женщины: Ким Хван Мок и Ли Кви Ху, которые сидели слева у дальней переборки. Ким была уроженкой округа Ранэм из провинции Хамгён-Пукто; Ли родилась в Чхонджине. Их лица выражали ту же внимательность и серьезность, что и у мужчин, однако девушки то и дело обменивались взглядами и казались более расслабленными. В них чувствовалось что-то невинно-простодушное. До поступления в Университет имени Ким Чен Ира Ким работала в Службе безопасности железных дорог и в корпусе ПВО Пхеньяна. После она перешла на службу в Разведывательный отдел Управления государственной безопасности. В университете она изучала английский и японский языки, а также финансы и основы предпринимательской деятельности – помимо, разумеется, боевой подготовки. Ким была миниатюрной, с маленькими плечами и обладала огромными, почти круглыми глазами. Она носила челку и благодаря своей миловидности участвовала в выступлениях оркестра Корейской Революционной оперы. Передвигалась она с удивительными ловкостью и скоростью. Выросшая в суровых горах, где ей приходилось охотиться на кроликов, стрелять оленей и вырубать во льду лунки, чтобы поймать сома, на учениях в заснеженных лесах Ким с легкостью опережала мужчин.