Текст книги "«Молчи» (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 86 страниц)
А я сидела рядом. Нет, рядом с матерью и отцом сидел ребенок, только что оторванный от своей зоны комфорта. Ребенок, которому трудно привыкать к «новому». Но его не спрашивают о его мнении, о самочувствии. Никого не интересует то, что девочка сначала должна привыкнуть к новому классу, морально устояться, может, найти свое место.
К чему я завожу подобный разговор? Всё просто.
Разочарование – это нормально. Нормально с чем-то не справляться. Нормально не оправдывать чужих ожиданий, ведь они не принадлежат тебе. Нет твоей вины в том, что другие люди построили свое представление о тебе, а теперь разочарованно качают головами, высказывая свою снисходительность.
А проблема в чем?
Смотрю косо на старост, которых я вчера отпустила в зал. Они не выявляют своей заинтересованности, утыкаясь кто в телефоны, кто смотря в потолок, в окно, кто пиля ногти.
– Харпер, ты нас, кхм, – дежурный учитель откашливается. – Удивила своей безответственностью.
Вновь перевожу свое внимание на мужчину, не понимая, серьезно ли он отсчитывает меня, или это всё – дурная неудачная шутка?
– Ты была ответственной за коридор, но, по какой-то причине, там произошла драка, а тебя не было рядом, – вступает социальный педагог, которому, кажется, даже приятно злиться на кого-то. Есть такие люди. Эмоциональные вампиры. Но я не дам им подкосить меня.
Опять смотрю в сторону других старост. Видимо, они все сговорились и решили сбросить вину на меня, чтобы выйти сухими из воды. Что ж. Слишком типично. Я даже не собираюсь злиться или обижаться на них. Кто они мне, чтобы тратить на них свои моральные силы? Мое время дорого стоит, потому что его мало, и мне жалко тратить его на людей, которые боятся других. Обидно осознавать, что большинство живущих на Земле, не понимают эту истину. Заботиться о мнении «третьих лиц твоей жизни» сравнимо с попытками выбросить бумеранг. Он вернется, а возможно даже стукнет тебя по лицу.
– Несмотря на твои хорошие показатели, нам придется попросить тебя остаться на послешкольную отработку. Ничего серьезного, – кажется, учитель сам пытается загладить мою вину, но проблема в том, что мне вовсе не стыдно. Равнодушно смотрю на него, ожидая продолжения слов. – Просто отсидишь до шести вечера в школе, сделаешь домашнее задание, – меня это не напрягает. Что здесь, что дома – один «хер».
Стоп. Я понимаю. Понимаю, почему учитель, хрипя и запинаясь, пытается унять ситуацию. Он осознает, что в этом есть и его вина. Вина всех учителей, которые в момент «вечеринки» находились в кабинете, распивая спиртное. Так сказать, пользовались шансом «погулять». Но учитель, как и социальный педагог, хоть и будут перебрасываться многозначительными взглядами, но никогда не признают своей причастности, ошибки, ведь они – взрослые. Им не положено «пачкать» лицо.
Ещё минут пять мозговой долбежки – и меня наконец отпускают. Вот только, как бы мне не хотелось признавать, но повлиять морально на мое состояние у них вышло. Второй звонок уже прозвенел, поэтому иду по пустому коридору, слушая молчание остальных старост, которые плетутся позади, боясь сравняться со мной. Им стыдно? Возможно. Но они, как и учителя, никогда не признают этого. Вот, что ставит их на одну ступень. Нет, это не подростки смотрятся взрослее, а именно взрослые опускаются до подростков. В любой ситуации стоит помнить о том, что подобное допускать нельзя. Под какой бы психологической давкой вы бы не находились, вам нельзя следовать за стадом. Говорят, общество – это рыбий косяк, и те, кто меняют свое направление, выбиваясь из общей массы, погибают.
По мне так, может ты и выживешь, двигаясь вместе со всеми, вот только свое существование, скорее всего, возненавидишь.
Не ощущаю тяжести на спину, значит, никто не следует за мной по лестнице на четвертый этаж. Уверена, что многим старостам нужно в мою сторону, но они подождут, пока я скроюсь.
Выхожу на этаж, расслабленно опуская руки. Сумка тянет вниз, поэтому приходится сутулить плечи, чтобы немного успокоиться… Стоп, по закону жанра, когда наступает момент моего «расслабления», кто-то должен появиться. Не важно, откуда.
– Мэй? – узнаю этот голос, но задаюсь лишь одним вопросом.
Когда мы с Причардом успели перейти на «ты»? Я обращаюсь к другим людям на «вы», не потому что уважаю их, а с целью не сближаться с ними. И Причард ломает мои установки общения.
Оборачиваюсь, опустив взгляд на уровень пола. Вижу кроссовки и ноги. Голову держу гордо, а глаза… Не важно. Даже при всем желании, которое никогда не возникнет, я не посмотрю этому типу в глаза. Нет, никому не буду смотреть. Некоторые из моих принципов могут показаться странными, но из них строится мой характер, моя личность. А это важно.
Важно быть для себя «личностью», пускай оделенной непониманием со стороны окружающих.
– Почему ты не на уроке? – думаю, парень улыбается. Это можно понять по тону его голоса. – Старост куда-то вызывали? – моя мать спляшет от счастья, узнав, что Причард Пенрисс сам проявляет инициативу в общении со мной. А мне остается лишь выдохнуть.
– Да, – полностью не разворачиваюсь к нему, рассчитывая, что наш диалог на этом окончится, но у парня другие планы на этот счет:
– Я в субботу искал тебя в зале, но мне сказали, что ты патрулируешь коридоры, – подходит слишком близко. Может, для него сохранять столь близкое расстояние между говорящими нормально, но меня это угнетает. Стоит поднять вопрос человеческой пространственной свободы на законодательный уровень. – Ты серьезно относишься к своим обязанностям, – хвалит меня, поэтому киваю, проверив состояние пучка из волос:
– Прости, мне…
Дверной хлопок и голоса. Я даже не закатываю глаза, полностью поворачиваясь всем телом к Причарду, чтобы лучше рассмотреть силуэты вышедших на этаж. Кто бы сомневался… Фардж и ОʼБрайен спокойно шагают в нашу сторону, опаздывая на урок. Их голоса в кошмарах преследовать меня будут.
– О, Харпер, – этот высокий тон. – Как тебе вчера? Понравилось? – смеется надо мной, превращая домогательство в шутку. Очень умно для такого утырка. Не вижу, но знаю, что сказанное вызывает у Причарда вопросы, которые он изливает на меня, не стесняясь, словно я обязана дать ответы без сомнений:
– О чем он? Между вами что-то есть? – он делает ещё шаг, чуть касаясь своей рукой моего запястья, но я отступаю назад, переведя взгляд в сторону парней, один из которых, по обычаю, не снимает капюшона. Смотрю куда-то в стену:
– Вы опаздываете, – очевидно.
– Какая на хер разница? – ворчит Фардж. – Всё равно сегодня сидеть долго, – они ровняются с нами, и я задумчиво хмурю брови, догадываясь, и предположение вынуждает меня испустить жалкий вздох с приоткрытых губ. Просто волшебно. Поворачиваюсь телом к Причарду, желая попрощаться с ним, как следует, но всё равно цепляю высокий силуэт ОʼБрайена, невольно окидывая его самым суровым взглядом, на какой я только способна. Но выше шеи глаза не поднимаю.
– Мне пора, – ставлю Причарда перед фактом, вскинув голову гордо, и разворачиваюсь, не успевая сделать шаг.
– Моя мать говорит, ты хорошо учишься, – голос парня останавливает, и приходится вновь повернуть голову, чтобы у него возникло ощущение, что я слушаю его. – Я только вернулся, многое упустил, может, поможешь мне нагнать остальных?
Моргаю, тут же начав размышлять. Моя мать так или иначе узнает о том, что он предложил мне подобное, так что лучше дать незначительный ответ, что я и делаю:
– Посмотрим, – бросаю, а получаю ещё лучше:
– Я позвоню.
Уже не останавливаюсь, направляясь в сторону кабинета. «Я позвоню» – звучит многозначней, чем мое «посмотрим». Это значит, что-либо он свяжется со мной по домашнему, либо позвонит на мобильный. Если первый вариант меня напрягает, то второй пугает, ведь своим номером я с ним не делилась.
***
Взгляд постоянно просится в сторону часов, что висят над доской. Сижу за первой партой в классе, отбывая свое «наказание». Но мне бы даже было приятно находиться здесь, если бы не несколько человек из другого класса, которых загнали сюда, так же за какие-то «грехи». Социальный педагог, которому присущ «садизм», с умиротворением читает журнал, сидя за столом в расслабленной позе, пока люди позади меня громко общаются, скопившись в одном углу. Шум мешает мне сконцентрироваться на домашней работе, но мне необходимо провести это время с пользой. Нужно ещё придумать оправдание своей задержки в школе. Думаю, мать не оставит в покое, пока не объясню ей всё достаточно внятно.
Вздыхаю, прижимаю ладонь к горячему лбу, и вновь смотрю на время. Пол пятого. Господи… Смех за спиной и громкие, полные восхищения, голоса. Они не разговаривают, не общаются. Они кричат, в попытке быть услышанными. Именно поэтому не люблю большие компании, а если тебе охота с кем-то поговорить, то тебя просто не услышат. Но стоит смотреть с другой стороны на подобную ситуацию – меня не заметят. Я затеряюсь среди них. А это мне по душе. Меня нельзя назвать «необщительной», просто для общения мне необходим «правильный» человек. Человек, который умеет не только говорить, но и слышать. А это не так распространено в наше время.
Девичий визг и грохот. Социальный педагог не желает отрываться от журнала, с глянцевой обложки которого на меня смотрит прекрасная Кира Найтли. Отворачиваю голову, взглянув в сторону окна, за стеклом которого по серому небу плывут темные облака. Осень. Одно слово, а сколько душевной усталости вызывает. Самые тяжелые для меня времена года – осень, весна. Осенью словно готовлюсь уснуть, а весной, когда вся природа оживает, я остаюсь под слоем мерзкой грязи, не видя смысла в своем пробуждении.
Моргаю, с неясной печалью смотря на стекающие и колотящие по стеклу капли дождя. Кажется, никого из присутствующих не привлекает столь резкая смена погоды, только девушек, которые боятся испортиться влагой свои прически, но и те быстро забывают о стихии, продолжая попытки быть услышанными в общей беседе. А я полностью отдаюсь. Опускаю руки на парту, несильно сжимая ручку, которой что-то черкаю на листе черновика. Тоска нападает в ту же секунду, как слышу первый гром. В такие моменты мне стоит запираться в своей комнате, ведь противиться чувствам, которые вызывает у меня гром, не умею. Вся сердитость, характерная лицу суровость пропадает на глазах природной стихии, что, кажется, с таким же упоением наблюдает за переменой настроения внутри меня.
В тот день, почти двенадцать лет назад, тоже шел дождь, и от грома трещали стены, дрожали полы. Это было страшно, но потрясающе. Будто стихия чувствовала, что сейчас произойдет нечто ужасное, нечто, что находится за рамками её понимания, рамками дозволенного.
Она предчувствовала грех.
Удар молнии. Моргаю, дернувшись, и с опасением оглядываюсь, искоса проверяя, заметил ли кто. Но никто не обращает внимания, поэтому выдыхаю, вновь желая вернуться к выполнению работы, только вот не выходит, так как мое внимание само по себе замирает на двух парнях, которые минуту назад громче всех болтали, перебивая других. Фардж сидит за партой, смотря в сторону окна, а ОʼБрайен стоит рядом у подоконника, так же повернув голову в сторону стекла. Они не говорят. Просто молча смотрят. И всё. Заинтересованно наблюдаю за ними. Фардж что-то говорит «губами», и это слышно только его другу, который кивает головой, поворачивая её, но, по неизвестной мне причине, как-то замечает, что находится под пристальным вниманием, поэтому без труда находит источник раздражающего его взгляда, уставившись на меня хмуро, с каким-то непониманием, будто смотреть на него «неправильно». И я улавливаю это «настроение». Верно. Это неправильно. Отдергиваю себя, отвернувшись, чтобы больше не видеть этих двоих, и не медлю, наклоняясь над тетрадкой. Подношу ручку к листу, нервно крутя её в руке, и вдруг понимаю. Осознаю, что было неправильно, неестественно. Не то, что я вообще обратила на них свое внимание.
Я смотрела ему в глаза, пусть всего жалкую секунду, но смотрела.
***
Машина скорой помощи уже паркуется у дома, крыльцо которого залито дождевой водой. Минуя грязные капли хмурого неба, медики спешат к двери, которую распахивает мужчина в футболке и спальных штанах. Он что-то кричит им, но врачам нельзя поддаваться панике, которая дозволена их клиентам. Мужчины в форме вбегают в коридор, несутся по указателю отца вверх по лестнице, не замечая девочку, которая провожает их взглядом, полным ужаса, что прикусывает зубами, сжимая губы. Пальчики рук подносит ко рту, боясь даже пискнуть. Отец просит её уйти в комнату, просит исчезнуть с глаз, лишь бы она не видела. Но ребенок уже видел. Он был первым, кто услышал крик, растворившийся в ночи. Она видела больше и теперь не знает, как поступить. Ей страшно. Она в панике, которую проявляет только в виде трясущегося бледного тела.
Распахнутая дверь впускает в дом шумную стихию. Сверкает молния. Гром оглушает – и фонарные столбы прекращают освещать улицу.
И девочку охватывает чувство, будто весь мир замер во мраке. Будто доказывая, что ей одной довелось увидеть это.
И потерянный ребенок не находит ничего лучше, кроме как молчать.
– Это ведь прекрасно! – восторгу нет предела. Мать довольно потирает мою спину, как бы напоминая об осанке и нахваливая, хотя в этом нет моей заслуги. – Вы договорились о встрече?
Я еле терплю боль в ногах, то и делая, что покачиваясь на каблуках. Мне хотелось проскочить мимо матери, но она застала меня в коридоре прямо перед тем, как я открывала дверь в свою комнату. Пришлось отвлечь её от расспросов о моем задержании новостью, касающуюся Причарда.
– Он позвонит, – говорю просто, вынимая ключ из замочной скважины, при этом закрывая дверь, чтобы мать случайно не попала внутрь.
– Даже так? Ничего себе, – женщина кокетливо хлопает меня по плечу, как бы намекая, к чему всё может прийти, но я воспринимаю это без особого энтузиазма:
– Я очень устала, мам, – в подтверждении слов зеваю, элегантно прикрывая ладонью рот. – Давай позже обсудим, – она сама не отстанет от меня.
– Хорошо, – мать довольно улыбается. – Отдыхай, – а сама спешит вперед по коридору, видимо, хочет рассказать «новость» отцу. Могу представить, как он воспримет это – никак. Он будет либо занят работой, поэтому не оторвет взгляда от экрана ноутбука, либо мать застанет его за чтением газеты или просмотром телевизора. Всё идет к одной реакции – к самому обычному поддакиванию и мычанию, которое женщина не воспримет, как незаинтересованность.
Закрываюсь в комнате, не включая свет, чтобы не разрушать атмосферу в помещении. Темно. За окном льет дождь. Бросаю сумку на пол, подходя к подоконнику, и сажусь на его край, пальцами слегка отодвинув плотную штору. Наблюдаю за молниями ещё минут пять. Молча. Тихо дыша. После перевожу взгляд на детскую кроватку, накрытую тканью.
От грома дрожит пол, от ветра шатаются фонарные столбы.
Я чувствую, как под сердцем при вздохе начинает пронизывать боль. Невралгия.
Поднимаюсь с подоконника, взяв зонт, что стоит у батареи, и шаркаю ногами, сбрасывая каблуки, к кроватке, шепча:
– Пойдем сегодня гулять, да?
***
Шумный, полный обыденной теплоты семейный вечер за столом на кухне. Отец уделяет внимание своему сыну, несмотря на сильную утомленность после трудного рабочего дня, а тот пока не понимает этого, поэтому вдоволь наслаждается его присутствием, бодро рассказывая о том, что происходило в школе. Озорной мальчишка. Мать в фартуке – настоящая домохозяйка – подает еду на стол, вспомнив о кружках, что остались в гостиной. Она с умилением наблюдает за сынишкой, который пытается проговорить скороговорку, и они с отцом смеются, подбадривая его. Даже плохая погода не может быть причиной усталости и уныния.
На человека куда сильнее влияют другие люди.
И сейчас это произошло с улыбающейся женщиной, которая вышла в коридор, застав своего старшего сына, набрасывающего на себя куртку. Женщина прикрывает дверь кухни, делая медленные, короткие шаги к нему, с беспокойством потирая ладони рук:
– Куда ты? Уже поздно, – подмечает. Парень бросает на неё взгляд, без интереса проговаривая:
– Дела, – он не находит важным отвечать, но оставлять тревогу в душе матери не желает. Думаю, даже понятия не имеет, что та уже заняла особое место в груди женщины с легкой сединой в волосах. Она набирается сил, борясь с желанием спросить о большем, но молча ждет, пока сын соберется и повернется к двери:
– Прошу, не ломай дров, – каждый вечер она просит одно и тоже. Она просит его скорее вернуться, остаться дома, прийти без новых ушибов и поберечь лицо от сломанного носа и разбитой губы. Но каждый раз сын не выполняет её просьбы. Именно поэтому матери остается только молча молиться, прося о вразумлении сына у Всевышнего. Он ведь рос нормальным мальчишкой, но лет с девяти стал сам не свой, и все попытки матери узнать, что же произошло, игнорирует, только и делая, что бросая нечто незначительное в ответ. Парень не знает, но женщина каждый вечер сидит, не засыпая до тех пор, пока не услышит, как хлопает входная дверь.
Ночной город в слезах. Темные ручьи воды стекают по наклонной асфальтированной дороге, по которой идет парень, накинув капюшон на голову. Сегодня он без «оружия» – без биты, ведь желает обойтись без стычек. Ему не нравится дождь, не нравится этот холод, не нравится зябкое чувство в груди. Но ему нравятся пустые улицы, с которых гром сгоняет людей, заставляя тех прятаться в домах. В такую погоду меньше вероятность встретить «недругов». Он идет, не спеша, в этом нет необходимости. Ему не нужно скрываться, бежать прочь. Он может позволить себе расслабиться.
Редко мимо проносятся автомобили, которые заставляют ощутить растущее напряжение. Вполне возможно, что машина затормозит, и из салона выскочат какие-нибудь мужики, которым досталось от него и его компании одной темной ночью. Кто знает. Лучше перестраховаться.
Сворачивает в парк с высокими деревьями, сухие листья которых постепенно опадают на землю. Идет по тропинке из плоских камней, закуривая сигарету, и пускает дым через ноздри, действительно находя эту атмосферу успокаивающей. Проходит мимо мокрых сваленных в одну кучу листьев, чувствуя аромат скошенной травы, и слегка давится, приподнимая голову, когда замечает сидящего под зонтом человека. Не приглядывается, лишь скромно удивляясь, что не один отважился «прогуляться» в такую погоду. Но, чем ближе подходил, тем сильнее росло его странное непонимание. Видит голые ноги, которые не скрывает подол платья до колен. Женщина. Слегка наклоняет голову, стараясь рассмотреть то, что она держит во второй руке, пока первой пытается удержать зонтик, который качается под давлением ветра. Сверток. Чертово ощущение дежавю. Парень втягивает больше никотина в рот, ускорившись, когда незнакомка поднимается со скамьи, медленно бредя в сторону деревьев, вовсе сворачивая на газон с тропинки. Этот Лондон просто кишит чудаками. Парень больше не одаряет незнакомку своим интересом, смотря исключительно перед собой, мысленно прокладывая маршрут на ближайшие часа два. И этого времени будет слишком мало, чтобы как следует отдохнуть.
Незнакомка остается где-то позади, затерянная среди деревьев. Она подходит к высокому клену с разноцветными листьями, прижимает к груди сверток ткани и оборачивается, бросив хмурый взгляд в спину отдаляющегося парня, телосложение которого кажется ей больно знакомым.
Она смогла бы определить его личность.
Смогла, если бы смотрела в глаза.
Глава 3.
В тот день шел дождь. Неприятный, моросящий. Не кричащий ветром, сочащимся сквозь высокие строения Лондона. Глубокая ночь разогнала жителей греться в кроватях, самые «трудящие» до сих пор, не взирая на показатель стрелки часов, продолжают проводить время за работой, игнорируя потребность во сне и всячески заглушая усталость кружкой горячего кофе. Да, именно кофе стоит пить в подобные осенние дни, когда самые впечатлительные люди колеблются на грани уныния и желанием отдаться крепкому сну. Забыться на определенное время, ограничение которого могло бы стать незаконным.
И в ту ночь он не спал. Не мог сомкнуть век, ведь сразу же перед глазами является та картина, которую пришлось запечатлеть детскому, совсем еще юному сознанию. И влияние на него очевидное. Мальчишка смотрит в стену, прислушиваясь к шагам за дверью, ведь, помимо него, в доме бодрствует еще двое человек. Двое, что создали ребенку фобию, подарили купон на бессонные ночи в компании собственных мыслей.
И мальчик глотает, в попытке смочить пересохшее горло, но слышит легкий скрип, сопровождаемый мужским шепотом.
«Он спит».
«Я уверен, что видел его», – два знакомых голоса. Следует тишина. Ребенок вжимается вспотевшими от стресса ладонями в простынь, лежит, не дышит, не шевелится. Широко распахнутыми глазами смотрит в стену, боясь быть рассекреченным. Двое мужчин продолжают стоять на месте, на пороге комнаты, заглядывая внутрь через щель, слушают, с таким же страхом боясь уловить признаки не спящего мальчишки. Но их тревога имеет разные основания.
Мужчины просто хотят сохранить свой «секрет».
А ребенок уже сажает зерно одной из сильнейших фобий, а чуть позже вовсе воспримет агрессию, как единственный способ выживания.
***
С внешним безразличием смотрю на жалкие листы китайского салата, за десять лет своей жизни успев всеми клетками тела возненавидеть их немного горьковатый вкус. Советуете мне заправлять их чем-то? А чем? Соусы вредны для организма, по мнению матери. Что ж, значит, в ее понимании три-четыре таких листа – это полноценный, здоровый завтрак? Проблема не только в том, что с такой любовью к готовке матери я остаюсь голодной. Мне кажется, что опасно будет сорваться и съесть кусок индейки, о которой я мечтаю в грезах, пока мать и гости уплетают ее за обе щеки, оставив меня наедине с помидорками и грейпфрутовым соком, который, к слову, горький.
Именно благодаря моей утренней трапезе сейчас, пока отец меня везет в школу, мой живот умоляет запихнуть в него что-нибудь жирненькое. Мужчина, по обычаю, громко слушает музыку, чтобы скрыть тот факт, что за последние несколько лет тем для бесед между нами не набралось. Я не виню в этом ни его, ни себя. Все-таки у меня постоянно школа и внеклассные занятия, а он много работает, чтобы обеспечить нам с мамой хорошую жизнь. Мать, к слову, не отстает от него в плане заработка, но наше с ней «не общение» она компенсирует постоянными нравоучениями и попытками отдать меня во всевозможные занятия, чтобы без дела не сидела.
Работать, работать и еще раз работать.
Это напишут на моем надгробии, когда я окончательно рехнусь.
– Пап, – с голодом и болью в животе смотрю на киоски и магазинчики, которые мы проезжаем. – Сегодня хорошая погода.
– Что? – Ему слышать мешает громкая музыка, но он не делает ее тише, поэтому мне приходится повысить голос:
– Можно я пешком пойду?
– Мы уже это обсуждали, Харпер, – хочет оборвать мой порыв, но я вовремя перебиваю:
– Знаю, но мне нужно уже привыкать к самостоятельности. На работу вы меня тоже возить будете? – Задаю вопрос в лоб, вынуждая отца нервно постучать пальцами по рулю. Он хорошо понимает, что так продолжать нельзя, но есть фактор, мешающий ему самому принимать решения:
– Хорошо, но лучше обсуди сегодня это с матерью, – да, мать – двигатель нашей семьи.
Автомобиль паркуется у тротуара, по которому шагают толпы спешащих людей, и я с удовольствием выныриваю из салона, даже не ощущая больных ног, не забываю поблагодарить отца, но вряд ли он слышит. Музыка-то продолжает во всю играть.
Удобнее беру сумку в руки, не провожая взглядом рванувший с места автомобиль, и теряюсь в толпе, чтобы точно уверить саму себя, что никто меня не видит. К сожалению аромат дождя практически не ощущается, канув под тяжелым смогом города. Но уловить аромат булочек мне удается с легкостью, поэтому неуверенно останавливаюсь у витрины небольшого магазинчика с выпечкой. С полок на меня смотрят булочки, кексики с кремом… Со слюной взглядываю, невольно читая названия сдобных изделий, полностью отдаю внимание еде, чувствуя, как живот с мольбой скручивается, взвывая. Моргаю, сглотнув, и прижимаю ладонь к животу, погладив с сожалением.
– Вам что-нибудь предложить? – Веселый голосок старушки, выглянувшей из-за прозрачной двери, обрывает мои мысли…
… И в итоге опаздываю на урок, так как уплела за обе щеки порядка трех пирожков с мясом. Это временное удовольствие позже превратится в серьезную проблему, но, надеюсь, что к тому времени я уже буду дома. Черт. Старушка-искусительница. Даже она заметила, что вид у меня «голодный». Знаю же, что нельзя так нагружать желудок, но желание не дает остановиться.
Два звонка уже прогремели, так что меня встречают пустые коридоры. В последнее время я все больше даю поводов для «разочарования» в качестве старосты, но ничего не поделаешь. Правда, все равно не хочется наткнуться на дежурного учителя, которому только в удовольствие лишний раз кого-нибудь отчитать. К слову, это мужчина. И мужчина он, по моим меркам, не самый приятный. Нет, с внешними данными у него порядок, вот только есть в нем что-то необычное. До мурашек отталкивающий тип. А может все дело в том, что он преподает экономику? Терпеть ее не могу.
Как бы то ни было, мне придется зайти в учительскую за журналом с надеждой, что учитель все еще бродит по коридорам, отлавливая опоздавших.
Мой желудок постепенно начинает чувствовать себя неладно. Понимаю это по легкому ощущению тошноты и явной тяжести. Нехорошо…
С особой осторожностью подхожу к двери учительской, стараясь не стучать каблуками. Ручки касаюсь, надавливая, и слышу тихий щелчок, после чего приоткрываю дверь, заглядывая внутрь. Тишина. И пустота. Яркий свет разгоняет темноту и бледность, которые уже господствуют за окном. Удивительно, как резко меняется погода. Прислушиваюсь, убеждаясь, что кабинет пуст, и переступаю порог, желая поскорее схватить единственный журнал на столе (уверена, что учитель отметил мое опоздание, поэтому обязательно сделает выговор), и разворачиваюсь, чтобы так же незаметно выскочить из помещения, но тихий звон останавливает. Не успеваю переступить порог, оборачиваюсь, мысленно сравнив звук со звоном ключей. Урок давно начался, кто-то из учителей уже здесь? Помнится, был случай, когда младшеклассники решили «пошутить»: они разбросали все документы, чтобы отомстить ненавистному учителю, а после разгребать заставили именно старост. Эти две недели послешкольных сидений до вечера я терпеть не могла. Вздыхаю, крепче взяв журнал, и иду на звук, чтобы убедиться, что все в порядке. Излишняя мнительность. Кабинет учителей большой. В конце есть дверь в помещение – что-то вроде гардеробной – и там же находится дверь в, своего рода, комнату со шкафчиками, где хранятся данные учащихся. Их личные дела и прочая информация. Лучше перестраховаться.
Чем ближе подхожу к двери, тем тише дышу. Толкаю рукой, не слыша скрипа, и заглядываю в помещение, где царит полумрак, несмотря на который я сразу же обнаруживаю «нарушителя». И внутри не рождается никакого удивления при виде спиной стоящего высокого парня в кофте, плечи которой намокли под дождем. Сглатываю, часто моргая, продолжаю смотреть на него, хмурясь, когда вновь слышу звон ключей. Он пытается взломать замок? С какой целью? Обычно хулиганам не нужна причина для содеяния, чего мне не понять. Зачем тратить на это время? Или для них так необходимо пополнить свой список беспризорности?
Вздыхаю тихо, отводя взгляд в сторону, чтобы избежать зрительного контакта:
– Чем занимаешься?
Парень замирает, прекращая попытки открыть дверь. Он с характерным для него спокойствием поворачивает голову, искоса взглянув на меня с особым… Нет, не раздражением. Я не смотрю ему в глаза, но ощущаю некое сердитое давление. Даже не злость. Мне сложно определить. Ясно одно – оказалась не в том месте, не в то время.
ОʼБрайен молчит. Не дает мне ответа, продолжая сверлить меня суровым взглядом, будто именно я являюсь в данной ситуации грубым нарушителем его спокойствия. И, если честно, невольно вспоминаю одну книгу по психологии для родителей. В ней говорилось о невиновности детей в том, какими они становятся. Проблема либо в воспитании, либо на это имеются свои индивидуальные причины. Твое отношение к другим формируется на основе восприятия целого мира. К тебе плохо относились? И ты будешь с подобным отношением обращаться к остальным. Я постоянно осуждаю тех, из-за кого у меня возникают проблемы. Тот же Фардж. Но в эту секунду отбрасываю самое человечное – понимание. Понимание того, что каждый живет со своими проблемами, и вполне возможно, что именно они делают его таким. Не мне осуждать таких, как ОʼБрайен или Фардж. Сама хороша…
На этой мысли решаю остановиться. Мне нужно в класс. Остается надеяться, что этот тип здесь не для того, чтобы тупо разнести все к черту. Он же не ребенок.
Разворачиваюсь обратно к двери, покидая гардероб, но перед этим все равно прошу. Я ведь староста:
– Сейчас тест по истории. Не задерживайся, а то оценку снизят, – не жду ответа с его стороны, быстро шагая по кабинету. Стоит ли вообще переживать об этом? Слишком много думаю о других. Моя голова должна быть забита мыслями, касающимися исключительно меня. Дверь учительской распахивается, и я торможу, резко опустив взгляд в пол, когда в помещение входит дежурный учитель. Помяни черта.
– Харпер, – он с таким удовольствием произносит мою фамилию, словно я для него, как вишенка на тортике из пойманных учеников.
– Доброе утро, – говорю, взглянув на наручные часы, дав понять, что я очень спешу, но мужчина не обращает внимания, продолжая утреннюю мозгодолбешку:
– В последнее время вы все чаще разочаровываете меня.
Я и не пытаюсь выглядеть в его глазах «особенной». Напридумывают себе, потом ходят, в каждом втором разочаровываются.
– Простите, я опаздываю, – говорю очевидное.
– Я знаю, – ожидаемый ответ. И молчание. Струна моего терпения натягивается.
Смотрю в стену, отвернув голову в сторону, и вздыхаю, решая дать мужчине высказать все, что он думает, но тишина не разрывается недовольством учителя. Напряженно сжимаю журнал в руках, борясь с желанием взглянуть на мужчину, чтобы понять, куда он так пристально смотрит. И не выдерживаю, резко метнув косой взгляд в сторону его лица. Всего секунда, но ее вполне достаточно, чтобы изучить черты лица: слишком пухлые губы, тонкий нос с крупными ноздрями, густые брови, кожа лица явно раньше была покрыта прыщами. Глаза. Мне не хватило сил взглянуть. Точнее, я практически создала зрительный контакт, но тут же отвела, поняв, что смотрит он на меня. на мое лицо, словно… Словно он замечает.
