Текст книги "Мертвые души"

Автор книги: Николай Гоголь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 77 страниц)

“Вижу. Да как же он это делает?”

“Ну, расспросите у него. Вы увидите, что ни <1 нрзб.> Эта всезнай, такой всезнай, какого вы нигде не найдете. Он мало того, что знает, какую почву что любит, знает, какое соседство; для кого не нужно, по близости какого леса нужно сеять какой хлеб. У нас у всех земля трескается от засух, а у него нет. Он [Уж он] рассчитает, насколько нужно влажности, столько и дерева разведет; у него всё играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье ют листьев да от тени. И это во всем так”.

“Изумительный человек”, сказал Чичиков и с любопытством посматривал на поля.

Всё было в порядке необ<ыкновенном>. Леса были загороженные; повсюду попадались скотные дворы, тоже не без причины обстроенные, завидно содержимые; хлебные клади росту великанского. Обильно и хлебно было повсюду. Вдруг видно было, [Видно было вдруг] что живет туз-хозяин. Поднявшись на небольшую возвышенность, <увидели> на супротивной стороне большую деревню, рассыпавшуюся на трех горных возвышениях. [Над строкой начато: Две каменные церкви] Всё тут было богато: торные улицы, крепкие избы; стояла где телега – телега была крепкая и новешенькая; попадался ли конь – конь был откормленный и добрый; рогатый скот – как на отбор, даже мужичья свинья глядела дворянином. Так и видно, что здесь именно живут те мужики, которые гребут, как поется в песне, серебро лопатой. Не было тут аглицких парков, беседок и мостов с затеями и разных проспектов перед домом. От изб до господского двора потянулись хозяйственные рабочьи дворы. На крыше большой фонарь, не для видов, но для рассматриванья, где, и в каком месте, и как производились работы. Они подъехали к дому. Хозяина не было; встретила их жена, родная сестра Платонова, весьма миленькая на взгляд, белокурая, белоликая, с выраженьем в лице прямо русским, но так же [сестра Платонова, белокурая, белоликая, с прямо русским выраженьем лица, так же красавица, но так же] полусонная, как он. Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и ум, живут как-то в половину, на жизнь глядят в полглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: “<Пусть?> их, дураки бесятся, им же хуже”.

“Здравствуй, сестра”, сказал Платонов. “Где ж Константин?”

“Не знаю. Ему уже следовало быть давно здесь. Верно, захлопотался”.

Чичиков на хозяйку не обратил <внимания>. Ему было интересно рассмотреть жилище этого необыкновенного человека. Он оглянул в комнате всё; думал он отыскать в нем [Далее начато: след существ<ования>] свойства самого хозяина, как по раковине можно судить, какого рода сидела в ней устрица или улитка; но этого-то и не было. Комнаты были бесхарактерны совершенно-просторны, и ничего больше. Ни фресков, ни картин по стенам, ни бронзы по столам, ни этажерок с фарфором или с чашками, ни ваз, ни цветов, ни статуек, словом, как-то голо. Простая обыкновенная мебель да рояль стоял в стороне, и тот покрыт был пылью. Как видно, хозяйка редко за него садилась. Из гостиной отворена <была дверь в кабинет хозяина>; но и там было так же просто и голо. [так же голо] Видно было, что хозяин приходил в дом только отдохнуть, а не то, чтобы жить в нем; что для обдумыванья своих планов и мыслей ему <не> надобно было [что ему не было надобно для обдумыванья своих планов и мыслей] кабинета с пружинными креслами и всякими покойными удобствами и что жизнь его заключалась [жизнь его была] не в приятных [а. Начато: не в обольсти <тельных>; б. не в очаровательных] грезах у пылающего камина, но прямо в деле. Мысль исходила вдруг из самых обстоятельств, в ту минуту, как они представлялись, и обращались вдруг в дело, [а. Как в тексте; б. но прямо на месте самого исполнения дела. Там и мысль исходила, там же [и в де<ло>] претворялась и в дело. ] не имея никакой надобности в том, чтобы быть записанной.

“А! вот он! Идет! идет!” сказал Платонов. Чичиков тоже устремился к окну. К крыльцу подходил лет 40 человек, живой, смуглой наружности. На нем был триповый картуз. По обеим сторонам его, сняв шапки, шли двое нижнего сословия, [Далее начато: О<ди>н, казалось, простой мужик] – шли, разговаривая и о чем-то с <ним> толкуя. Один, казалось, был простой мужик; другой, какой-то заезжий кулак и пройдоха в синей сибирке. [другой в синей сибирке какой-то заезжий кулак и пройдоха]

“Так уж прикажите, батюшка, принять!” говорил мужик кланяясь.

“Да нет, братец, я уж двадцать раз вам повторял: не возите больше. У меня материалу столько накопилось, что девать некуда”.

“Да у вас, батюшка Константин Федорович, весь пойдет в дело. Уж этакого умного человека во всем свете нельзя сыскать. Ваше здоровье всяку вещь в место поставит. Так уж прикажите принять”.

“Мне, братец, руки нужны; мне работников доставляй, а не материал”.

“Да уж в работниках не будете иметь недостатку. У нас целые деревни пойдут в работы: бесхлебье такое, что и не запомним. Уж вот беда-то, что не хотите нас совсем взять, а отслужили бы верою вам, ей богу, отслужили. У вас всякому уму научишься, Константин Федорович. Так прикажите принять в последний раз”.

“Да ведь ты и тогда говорил в последний раз. А ведь вот опять привез”.

“Уж в последний раз, Константин Федорович. Если вы не возьмете, то у меня никто не возьмет. Так уж прикажите, батюшка, принять”.

“Ну, слушай, этот раз возьму, и то из сожаления только, чтобы не провозился напрасно. Но если ты привезешь в другой раз, хоть три недели канючь, – не возьму”.

“Слушаю-с, Константин Федорович; уж будьте покойны, в другой раз уж никак не привезу. Покорнейше благодарю”. Мужик отошел, довольный. Врет, однако же. Привезет: авось – великое словцо.

“Так уж того-с, Константин Федорович, уж сделайте милость… посбавьте…”, говорил шедший по другую сторону заезжий кулак в синей сибирке.

“Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я не охотник. Я тебе говорю опять: я не то, что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь [Далее начато: ведь у вас, я знаю, есть] я вас знаю всех. У вас есть списки всех, кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и отдаст за полцены. А мне что твои деньги? У меня вещь хоть три года лежи. Мне в ломбард не нужно уплачивать”.

“Настоящее дело, Константин Федорович. Да ведь [Да вот] я того-с, оттого только, чтобы и впредь иметь с вами касательство, а не ради какого корыстья. Три тысячи задаточку извольте принять”. Кулак вынул из-за пазухи пук засаленных ассигнаций. Скудронжогло прехладнокровно взял их и, не считая, [не считая их] сунул в задний карман своего сертука.

“Гм”, подумал Чичиков: “точно как бы носовой платок”. Минуту спустя Скудронжогло показался в дверях гостиной.

“Ба, брат, ты здесь!” сказал он, увидев Платонова. Они обнялись и поцеловались. Платонов рекомендовал Чичикова. Чичиков благоговейно подступил к хозяину, с почтеньем лобызнул его в щеку, [Далее начато: получ<ивши>] принявши и от него впечатленье поцелуя. Лицо Скудронжогла было очень замечательно. В нем было заметно южное происхожденье. Волосы на голове и на бровях [Вместо “Волосы ~ на бровях” начато: Волосы и брови] темны и густы, глаза говорящие, блеску сильного. Ум сверкал во всяком выраженьи лица, и уж ничего не было в нем сонного. [Над строкой приписано: Было что-то слишком живое] Но заметна, однако же, была также примесь чего-то желчного и озлобленного. [Далее начато: Какой собственно был он нации] Он был не совсем русского происхождения. Есть много на Руси русских не русского происхождения, [русских, происхожденья не русского] в душе, однако же, русские. [а. Как в тексте; б. Над строкой начато исправление: Есть много на Руси русских, которые, несмотря на не рус<ское>] Скудронжогло не занимался своим происхожденьем, [а. Как в тексте; б. Над строкой начато: Как же вышло, он и сам не знал] находя, что это нейдет в дело. [что это нейдет в строку] Притом, не знал и. другого языка, кроме русского.

“Знаешь ли, Константин, что я выдумал?” сказал Платонов.

“А что?”

“Выдумал я проездиться по разным губерниям; авось-ли это вылечит от хандры”.

“Что ж, это очень может быть”.

“Вот вместе с Павлом Ивановичем”.

“Прекрасно. В какие же места”, спросил Скудронжогло, приветливо обращаясь к Чичикову: “предполагаете теперь ехать?”

“Признаюсь”, сказал Чичиков, наклоня голову на бок и взявшись рукою за ручку кресел: “еду я покамест не столько по своей нужде, сколько по нужде другого: генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников. Родственники, конечно, родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя, потому что, точно, не говоря уже о пользе, которая может быть в геморроидальном отношеньи, одно уже то, чтоб увидать свет, коловращенье людей… кто что ни говори, есть, так сказать, живая книга, та же наука”.

“Да, заглянуть в иные уголки не мешает”.

“Превосходно изволили заметить”, отнесся Чичиков. “Точно, не мешает. Видишь вещи, которых бы не видел, встречаешь людей, которых бы не встретил. Разговор с иным тот же червонец. Научите, почтеннейший Константин Федорович, научите, к вам прибегаю. Жду, как манны, сладких слов ваших”.

Скудронжогло смутился. “Чему же, однако?..чему научить? Я и сам учился на медные деньги”.

“Мудрости, почтеннейший, мудрости! Мудрости управлять хозяйством, подобно вам; подобно вам уметь извлекать из него существенные доходы; приобресть, подобно вам, имущество не воображаемое, но существенное, действительное, и тем исполнить долг гражданина, заслужить уваженье соотечественников”.

“Знаете ли что”, сказал Скудронжогло: “останьтесь денек у меня. Я покажу вам всё управление и расскажу обо всем. Мудрости тут, как вы увидите, никакой нет”.

“Брат, оставайся этот день”, сказала хозяйка обра<тясь к> Платонову.

“Пожалуй. Мне всё равно”, произнес тот равнодушно: “Как Павел Иванович”.

“Я с большим удовольствием… Но вот обстоятельство, нужно посетить родственника генерала Бетрищева. Есть некто полковник Кошкарев…”

“Да ведь он… знаете ли вы это? Ведь он дурак и помешан”.

“Об этом я уже слышал. Мне к нему и дела нет. Но так как генерал Бетрищев, который близкий мне, уже отчасти близкий приятель и, даже так сказать, благотворитель… так уже как-то и неловко”.

“В таком случае знаете ли что”, сказал <Скудронжогло>, “поезжайте к нему теперь же. У меня стоят готовые пролетки. К нему и десяти верст <нет>, так вы слетаете духом. Вы даже раньше ужина [Вы раньше чая даже] возвратитесь назад”.

Чичиков с радостью воспользовался предложеньем. Пролетки были поданы, и он поехал тот же час к полковнику, который изумил его так, как еще никогда ему не случалось изумляться. Всё было у полковника необыкновенно. Вся деревня была в разброску: постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу и бревен по всем улицам. Выстроены были какие-то домы, вроде присутственных мест. На одном было написано золотыми буквами: Депо земледельческих орудий; на другом: Главная счетная экспедиция; на третьем: Комитет сельских дел; Школа нормального просвещенья поселян; словом, чорт знает, чего не было! Он думал, не въехал ли в губернский город. Всего непонятней то, что сам полковник вовсе не походил на сумасшедшего человека. Он был на вид пределикатный и преобходительный человек. [Вместо “Всего непонятней ~ преобходительный человек” было: Сам полковник был какой-то чопорный; лицо какое-то чинное, в виде треугольника; бакенбарды по щекам его были протянуты <в> струнку; волосы, прическа, нос, губы, подбородок, всё как бы лежало дотоле под прессом. Манеры и обхожденье деликатное как бы <1 нрзб.>. Начал он говорить как бы и дельный человек. С первых начáл начал он ему жаловаться на необразованность окружающих помещиков, на великие труды, которые ему предстоят] Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его [Перед этим вместо: и радушно было начато: и рассказа<л>] совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему <трудов> возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что существуют высшие побуждения, которые доставляет человеку просвещенная роскошь, что есть искусство; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, [не мог заставить <надеть> уродливый костюм и надеть шнуровку] тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила даже по-французски и делала книксен. С соболезнованием рассказывал он, как велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; [а. Как в тексте; б. о благосостоянии своих подвластных] как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить <от> всякой кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы, университетское воспитанье; что, [Далее начато: как одна] несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах. [а. Как в тексте; б. о громовых отводах или тому <подобное?>]

На это Чичиков <подумал>: “Ну, вряд ли выберется такое время. Вот я выучился грамоте, а “Графиня Лавальер” до сих пор еще не прочитана”.

“Ужасное невежество!” сказал в заключенье полковник Кошкарев: “Тьма средних веков, и нет средств помочь. Поверьте, нет. А я бы мог всему помочь; я знаю одно средство, вернейшее средство”.

“Какое?”

“Одеть всех до одного в России, как ходят в Германии. Ничего больше, как только это, и я вам ручаюсь, что всё пойдет, как по маслу: науки возвысятся, торговля подымется, золотой век настанет в России”.

Чичиков глядел на него пристально и думал: “Что ж? с этим, кажется, чиниться нечего”. [с этим нечего чиниться] Не отлагая дела в дальний ящик, он объяснил [он изъяснил] полковнику тут же, что так и так: имеется надобность вот в каких душах, с совершеньем таких-то крепостей и всех обрядов.

“Сколько могу видеть из слов ваших, это просьба, не так ли?”

“Так точно”.

“В таком случае изложите ее письменно. Она пойдет в комиссию всяких прошений. Комиссия всяких прошений, пометивши, препроводит ее ко мне. [Далее начато: я дам] От меня поступит она в комитет сельских дел, там сделают всякие справки и выправки [там сделают выправки] по этому делу. Главноуправляющий вместе с конторою в самоскорейшем времени положит свою резолюцию, и дело будет сделано”.

Чичиков оторопел. “Позвольте”, сказал: “этак дело затянется”.

“А!” сказал с улыбкой полковник: “вот тут-то и выгода бумажного производства. Оно, точно, несколько затянется, но зато уже ничто не ускользнет: всякая мелочь будет видна”.

“Но позвольте… Как же трактовать об этом письменно? Ведь это такого рода дело. Души ведь некоторым образом… мертвые”.

“Очень хорошо. Вы так и напишите, что души некоторым образом мертвые”.

“Но ведь как же мертвые? Ведь этак же нельзя написать. Они хотя и мертвые, но нужно, чтобы казались, как бы были живые”.

“Хорошо. Вы так и напишите: но нужно, или требуется, чтобы казалось, как бы живые”.

Что было делать с полковником? Чичиков решился отправиться сам поглядеть, что это за комиссии и комитеты; и что нашел он там, то было не только изумительно, но превышало решительно всякое понятье. Комиссия всяких прошений существовала только на вывеске. Председатель ее, прежний камердинер, был переведен во вновь образовавшийся комитет сельских построек. Место его [Вместо “Место его” начато: На место его] заступил конторщик Тимошка, откомандированный на следствие [а. Как в тексте; б. Начато: на следствие и дело между; в. на следствие в другую деревню] разбирать пьяницу прикащика с старостой, мошенником и плутом. Чиновника нигде.

“Да где ж тут, да как добиться какого-нибудь <толку>?” сказал Чичиков своему сопутнику, чиновнику по особенным поручениям, которого полковник дал ему в проводники.

“Да никакого толку не добьетесь”, сказал проводник: “у нас бестолковщина. [Далее начато: а. У нас; б. Только и выгодно в комиссии построенья] У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает, куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения (он, как видно, был недоволен на комиссию построенья). У нас так заведено, что все водят за нос [У нас все водят за нос] барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно”.

“Это, однако же, нужно ему сказать”, подумал Чичиков и, пришедши к полковнику, объявил, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.

Как воскипел благородным негодованьем полковник. Тут же написал восемь да строжайших запросов: [Далее начато: Почему нет ныне комиссии прошений] на каком основании, комиссия построений самоуправно распорядилась с неподведомственными ей чиновниками, как мог допустить главноуправляющий, чтобы представитель, не сдавши своего поста, отправился на следствие, и как мог видеть равнодушно комитет сельских дел, что даже не существует комиссии прошений?

“Ну, пойдет кутерьма”, подумал Чичиков и начал раскланиваться.

“Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем. Ваше дело поручу теперь особенному человеку, который только-что окончил университетский курс. Посидите у меня в библиотеке. Тут всё, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши – всё. Пользуйтесь, пользуйтесь всем, вы – господин”. Так говорил Кошкарев, отворяя дверь в книгохранилище. Это был огромный зал, с низу до верху уставленный книгами. Были там даже и чучела животных. Книги по всем частям: по части лесоводства, скотоводства, свиноводства, садоводства, тысячи всяких журналов, руководств и множество журналов, представлявших самые позднейшие развития и усовершенствования и по коннозаводству и естественным наукам. Были и такие названья: “Свиноводство, как наука”. Видя, что здесь всё вещи неприятного препровождения, он обратился к другому шкафу. Из огня – в поломя! Тут были всё книги философии. На одной было заглавие: “Философия, в смысле науки”; шесть томов в ряд, под названием: “Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности и в применении к уразумению органических начал общества обоюдного раздвоенья”. Что ни разворачивал Чичиков книгу, на всякой странице: проявленье, развитье, абстракт, замкнутость и сомкнутость, и чорт знает, чего там не было. “Нет, это всё не по мне”, сказал Чичиков и оборотился к третьему, где были книги всё по части искусств. Тут вытащил какую-то огромную книгу [Далее начато: с. каким-то] с нескромными мифологическими картинками и начал их рассматривать. Это было по его вкусу. Такого рода картинки нравятся холостякам средних <лет>. Говорят, что в последнее время стали они нравиться даже и старичкам, изощрившим вкус на балетах. Что ж делать, человечество нашего века пряные коренья любит. [Что ж делать, пряные коренья любит человек. ] Окончивши рассматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже было и другую, в том же роде, как вдруг появился полковник Кошкарев, с сияющим видом и бумагою.

“Всё сделано и сделано отлично. Человек этот решительно понимает один за всех. За это я его – выше всех: заведу особенное, высшее управление и поставлю его президентом. Вот что он пишет…”

“Ну слава те, господи!” подумал Чичиков и приготовился слушать. Полковник стал читать:

“Приступая к обдумыванью возложенного на меня вашим высокородием поручения, честь имею сим донести на оное. 1-е. В самой просьбе господина коллежского советника и кавалера Павла Ивановича Чичикова есть уже некоторое недоразумение: в изъясненьи того, что требуются ревижские души, постигнутые всякими внезапностями, вставлены и умершие. Под сим, вероятно, они изволили разуметь близкие к смерти, а не умершие, ибо умершие не приобретаются. Что ж и приобретать, если ничего нет. Об этом говорит и самая логика. Да и в словесных науках они, как видно, не далеко уходили…” Тут на минуту Кошкарев остановился и сказал: “В этом месте, плут… он немножко кольнул вас. Но судите, однако же, какое бойкое перо, статс-секретарский слог; а ведь всего три года побыл в университете, даже не кончил курса”. Кошкарев продолжал: “в словесных науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие [Далее было: тогда как душа бессмертна], тогда как всякому изучавшему курс познаний человеческих известно заподлинно, что душа бессмертна. 2-е. Оных упомянутых ревижских душ, пришлых, или прибылых, или, как они неправильно изволили выразиться, умерших, нет на-лицо таковых, которые бы не были в залоге, ибо все в совокупности не токмо заложены без изъятья, но и перезаложены, с прибавкой по полутораста рублей на душу, кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящейся в спорном положении по случаю тяжбы с помещиком Предищевым и потому ни в продажу ни под залог поступить не может”.

“Так зачем же вы мне этого не объявили прежде? Зачем из пустяков держали?” сказал с сердцем Чичиков.

“Да ведь как же я мог знать об этом сначала [а. Как в тексте; б. об этом сначала. Это узнается после.]. В этом-то и выгода бумажного производства, что вот теперь всё, как на ладони, оказалось ясно”.

“Дурак ты, глупая скотина”, думал про себя Чичиков. “В книгах копался, а чему выучился?” Мимо всяких учтивств и приличий, схватил он шапку – из дома. Кучер стоял <с> пролетками наготове и лошадей не откладывал: о корме пошла бы письменная просьба, и резолюция – выдать овес лошадям – вышла бы только на другой день. Как ни был Чичиков [Как ни был он] груб и неучтив, но Кошкарев, несмотря на всё, был с ним необыкновенно учтив и деликатен. Он насильно пожал ему руку и прижал ее к сердцу [Далее начато: уже в то время, когда тот садился] и благодарил его за то, что он дал ему случай увидеть на деле ход производства, что передрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно всё задремать и пружины сельского управленья заржавеют и ослабеют; что, вследствие этого события, пришла ему счастливая мысль устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссией построения, так что уже тогда никто не осмелится украсть.

“Осел, дурак”, думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь [Далее начато: обвол<окла>] была на небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.

“Что это вы так запоздали?” сказал Скудронжогло, когда он показался в дверях.

“О чем вы это так долго с ним толковали?” сказал Платонов.

“Уморил”, сказал Чичиков. “Этакого дурака я еще от роду не видывал”.

“Это еще ничего!” сказал Скудронжогло. “Кошкарев – утешительное явление. Он нужен затем, что в нем отражаются карикатурно [что в нем как в карикатуре] и видней глупости умных людей. [а. Как в тексте; б. глупости умников] Завели конторы и присутствия, и управителей, и мануфактуры, и фабрики, и школы, и комиссию, и чорт их знает что такое. Точно как будто бы у них государство какое. Как вам это нравится, я спрашиваю. Помещик, у которого пахотные земли и недостает крестьян обрабатывать, а он завел свечной завод, из Лондона мастеров выписал свечных, торгашом сделался. Вон другой дурак еще лучше: фабрику шелковых материй завел”.

“Да ведь и у тебя же есть фабрики”, заметил Платонов.

“А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды – я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают.

Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? – я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так”.

“Экой чорт”, думал Чичиков, глядя на него в оба глаза: “загребистая какая лапа”.

“Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву; на фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, ты увидишь, всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно!”

“Это изумительно”, сказал Чичиков, исполнившись участья: “изумительно, изумительно! Изумительнее же всего то, что всякая дрянь дает доход!”

“Гм. Да не только это”. Речи Скудронжогло не кончил… желчь в нем пробудилась, и ему хотелось побранить соседей помещиков. “Вон опять один умник, что, вы думаете, у себя завел? Богоугодные заведения, каменное строение в деревне! Христолюбивое дело!.. Уж хочешь помогать, так ты помогай всякому мужику исполнить этот долг, а не отрывай его от христианского долга. Помоги сыну пригреть у себя больного отца, а не давай ему возможности сбросить его с плеч своих. Дай лучше ему возможность [а. Как в тексте; б. Дай лучше ему средство] приютить у себя в дому ближнего и брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от всяких христианских обязанностей. Дон Кишоты просто по всем частям… Двести рублей выходит на человека в год в богоугодном заведении! Да я на эти деньги буду у себя в деревне 10 человек содержать”. Скудронжогло рассердился и плюнул.

Чичиков не интересовался богоугодным заведеньем: он хотел повести речь о том, как всякая дрянь дает доход. Но Скудронжогло уже рассердился, желчь в нем закипела, и слова полились. ] а. Как в тексте; б. Чичикову хотелось очень расспросить его о том, как всякая дрянь дает доход. Но трудно было [ему] вставить слово, потому что хозяина уже забрал задор и желчь уже поднялась в нем и ему хотелось всех выбранить. На полях приписано карандашом: Впрочем, это, так сказать, их дело, а не помещика, а я бы хотел знать, чем выгоднее заняться, чтобы [исполнить долг] приобрести имущество, исполнив долг гражданина]

“А вот другой Дон Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. “Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один”. Ведь вот что вышло!” [Далее карандашом приписано: <одна строка не поддается прочтению> будет время, тогда он сам выучится, а с палкой в руке нельзя. [Развели теперь пьяниц сколько, пойди с ними возись. Никто не в силах обрабатывать землю. Скудронжогло рассердился и плюнул] Дурачье. Ослы. Рассердившись, Кондрожогло плюнул]

Чичикову тоже не было надобности до школ, но Платонов подхватил этот предмет: “Да ведь этим останавливаться не нужно, [а. Как в тексте; б. Да ведь этим нечего останавливаться. ] что теперь не надобны писаря. После будет надобность, работать нужно для потомства”.

“Да будь, братец, хоть ты умен! Ну, что вам это потомство? [а. Как в тексте; б. Ну что вам далось это потомство?] Все думают что-то, что они какие-то Петры Великие. Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то, что с палкой в руке говорить: учись! Чорт знает, с которого конца начинают… Ну, послушайте, ну, вот я вам на суд”. Тут Скудронжогло подвинулся ближе к Чичикову и, чтобы заставить его получше вникнуть в дело, взял его на абордаж, другими словами, засунул палец в петлю его <1 нрзб.> фрака. “Ну, что может быть яснее? У тебя крестьяне затем, чтобы ты им покровительствовал в их крестьянском быту. В чем же быт? в чем же занятия крестьянина? В хлебопашестве? Так старайся, чтобы он был хорошим хлебопашцем. Ясно? Нет, нашлись умники, говорят: [а. Как в тексте; б. Над строкой начато: А тут завелись умники, кото<рые>] “Из этого состоянья его нужно вывести. Он ведет слишком грубую, простую жизнь: нужно познакомить его с предметами роскоши”. Что сами, благодаря этой роскоши, стали тряпки, а не люди, и болезней чорт знает каких понабрались, и уж нет ни одного осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив, – так хотят теперь и этих заразить. Да слава богу, что у нас осталось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями. За это мы просто должны благодарить бога. Да, хлебопашцы для меня всех почтеннее. Дай бог, чтобы все были хлебопашцы”.

“Так вы полагаете, что хлебопашеством всего выгоднее заниматься?” спросил Чичиков.

“Законнее, а не то, что выгоднее. Возделывай землю в поте лица своего. Это нам всем сказано: это не даром сказано. Опытом веков уж это доказано, что в земледельческом звании человек чище нравами. Где хлебопашество легло в основанье быта общественного, там изобилье и довольство; бедности нет, роскоши нет, а есть довольство. Возделывай землю, сказано человеку, трудись, что тут хитрить. Я говорю мужику: “Кому бы ты ни трудился, мне ли, себе ли, соседу ли, только трудись. В деятельности я твой первый помощник. Нет у тебя скотины, вот тебе лошадь, вот тебе корова, вот тебе телега. Всем, что нужно, [что хочешь] готов тебя снабдить, но трудись. Для меня смерть, если хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя беспорядок и бедность. Не потерплю праздности. [Далее над строкой вписано: Неустройства не могу видеть, беспорядок для меня нож] Я затем над тобой, чтобы ты трудился”. Гм! Думают увеличить доходы заведеньями да фабриками. Да ты подумай прежде о том, чтобы всякий мужик был у тебя богат, так тогда ты и сам будешь богат без фабрик: и без заводов, и без глупых <затей>”.

“Чем больше слушаешь вас, почтеннейший Константин Федорович”, сказал Чичиков: “тем большее получаешь желание слушать. Скажите, досточтимый мною, если бы, например, я возымел намерение сделаться помещиком, положим, здешней губернии, на что именно [а. Как в тексте; б. на что преимущественно] следует обратить внимание, как быть, как поступить, чтобы в непродолжительное <время> разбогатеться, тем исполнивши, так сказать, ввиду отечества обязанность гражданина, то во сколько времени?”