Текст книги "Набат. Книга вторая. Агатовый перстень"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)

Глава двадцать девятая. РОЗЫ   ГОСПОДИНА   КАСЫМБЕКА

                                               И маленький камень разбивает большую голову.

                                                                                          Пословица

                                               Соловей живёт в саду, сова – в развалинах.

                                               Всякий создаёт жилище по своему обычаю.

                                                                                          Саккоки

У древней бальджуанской дороги, на высоком красном холме стоит курганча – усадьба. Вернее надо сказать, стояла. Сейчас, кроме груды глины да обрушенных стен, среди которых по ночам кричит птица горя байкуш, там ничего не осталось.

В те давно минувшие дни дом на красном холме стоял – и не только стоял, а грозил всей долине, всем дехканам и пастухам на много вёрст кругом. Его обходили далеко, хотя единственная удобная дорога проходила мимо его слепых стен с пробитыми в них отверстиями-бойницами. Хозяин дома пользовался дурной славой: поговаривали упорно, что он любил заглядывать в чужие перемётные сумы и кошельки, впрочем не столько сам, сколько лихие джигиты, его слуги. Но, пожалуй, самое страшное – дом считался обиталищем махау – проказы. А махау поопаснее разбойников. Можно по крайности примириться с потерей нескольких десятков рублей или сотни-другой аршин ситца, но от проказы нет избавления...

Фасад курганчи, окружённой высоким, в четыре сажени, прочным дувалом, не имел ни ворот, ни калитки, ни выхода на бальджуанскую дорогу.

Чтобы попасть в усадьбу, надо было объехать кругом по тропинке, протоптанной в зарослях полыни, каперсов и колючки.

В правой половине курганчи высилась большая постройка с видневшимися даже снаружи резными деревянными колоннами террасы. «Как в мечети!» – говорили дехкане с осуждением. Слева стояло тоже двухэтажное здание, но с большим окном, позволявшим отлично видеть через наружную стену, что делается на дороге и в долине.

Едва только вдалеке, в степи, начинал пылить всадник, как из-за кургана выходили два махрама в большущих засаленных чалмах и садились в тени урюкового дерева, что росло на обочине дороги, у дряхлого мостика, переброшенного через арык, в котором никто и не помнил, чтобы текла вода.

При приближении всадника махрамы вставали и низко кланялись ему, безразлично, будь то богач в шёлковом халате, важно восседавший на красивом скакуне, или оборванный дехканин на тощем ослике. Поклонившись, махрамы смиренно обращались к проезжему:

«Да будет вам известно: наш хозяин мудрый Касым-бек прославился на весь Кухистан своими заботами о благоустройстве дорог и мостов. Не откажите доброхотным даянием содействовать богоугодному деянию!!»

Они хватали коня или ишака под уздцы, заставляли всадника спешиться и обшаривали его. При малейшей попытке проезжего оказать сопротивление или просто возмутиться,   из-за угла выбегали еще полдюжины молодцов, уже с винтовками. На крыше углового здания появлялся сам хозяин усадьбы и начинал увещевать упрямца. Искажённое, опухшее лицо, сиплый, надтреснутый голос действовали сильнее угроз. Остановить, а тем более наказать Касымбека никто не решался. Да и кому охота переступать порог жилища прокажённого? К тому же поговаривали, что и все слуги Касымбека – тоже прокажённые.

В народе прозвали усадьбу Касымбека – Махаукала то есть замок прокажённых.

Сегодня скакавшего во весь опор по дороге одинокого всадника увидели издалека, и, как обычно, два махрама неторопливо вышли из дома и стали под урюковым деревом.

Всадник спешил. Поравнявшись с поджидавшими его касымбековскими чалмоносцами, он без приглашения осадил загнанного, взопревшего коня и крикнул:

–  Здесь, что ли, Касымбек?

–  Не кричи, дорогой! – сказал один из махрамов. – Слезай, дорогой! Поговорим, дорогой!

Оба они уже крепко вцепились с двух сторон в поводья лошади.

–  Проваливайте! – всадник, сверкнув белками глаз, поднял угрожающе    камчу. – Не видите, что ли... я – Иргаш.

–  Не волнуйся, дорогой! –  не теряя спокойствия, проговорил  махрам. – Вон у тебя какой бархатный камзол. Отличный камзол! Да и конь не плох.

В ответ Иргаш разразился руганью, но махрам только усмехнулся и обычным в таких случаях речитативом пропел:

–  Да будет вам известно, проезжий! Наш хозяин, мудрый Касымбек, прославился на весь Кухистан делами благотво...

–  Знаю, знаю, слышал. Эй, вы, уберите руки.

–  Нет, сначала соблаговоли,  уплатить, – и чалмоносец уцепился за сапог Иргаша.

–  Проклятие! Пусть всех вас поразит проказа, – заорал Иргаш, – да поймите вы, наконец: я еду к вашему прока...

– Пропустить его, – прохрипел с крыши голос Касымбека. – Пусть заходит.

Пожав плечами, махрамы отпустили поводья и проводили Иргаша вокруг курганчи.

Через низенькую калитку и длинный глухой проход они проводили его во двор.

Розы, множество роз, самых разных, поражали здесь взор пришельца. Здесь были и красные с бархатистыми лепестками, на которых драгоценными каплями сверкали росинки, и белые ширазские, подобные скромным девственницам, стыдливо прячущим свои нежные прелести в зелёном шёлке, и   желтоватые китайские, от запаха которых голова начинает кружиться в несбыточных мечтах, и громадные, с блюдо величиной, цейлонские, при виде которых мысли уносятся в дивные южные страны, где никогда нет зимы и снега и где по ночам распускаются таинственные цветы. Но не только розами поражал взгляд сад Касымбека. Тысячи цветов цвели здесь с самой ранней весны до зимних холодов: ирисы, гиацинты, пионы, лилии, настурции. Распространяли острый дурманящий запах целые грядки райхона-базилика, кам-фарной полыни, валерьяновой травы, какого-то необыкновенного клевера,   лимонника, неведомых пахучих растений, найденных в таких ущельях, куда и нога человеческая не ступает, и разведённых здесь руками опытнейшего      садовника-цветовода Субхана Махджана из Лахора и его помощников. Сам  жестокий, с холодным сердцем, не ведающим чувства красоты, Касымбек пресмыкался перед своим садовником и исполнял малейшие его капризы. И   поистине, на цветы в доме Касымбека тратилось не меньше, чем на лошадей и на оружие. Люди Касымбека бродили по всем странам Востока и Запада, выискивая семена, сеянцы, черенки новых растений, но только таких растений, которые благоухали ароматами. Цветы, лишённые запаха, хоть и поразительно красивые, изгонялись из  цветника Касымбека  беспощадно.

Конечно, в каждом узбеке и таджике заложена любовь к цветам и даже полунищий бедняк лелеет и растит перед своей хижиной хоть несколько цветочков – отраду и отдохновение для глаз и души. Но цветоводство Касымбека, превратившееся в разорительную страсть, вызывало у грубых степняков, не оставивших ещё своих полукочевых привычек, недоумение. Они даже пытались, попав к нему в гости, посмеиваться над ним по поводу «влюблённости кое-кого в розу», но всё объяснялось гораздо проще. Уже давно, много лет назад, грубый кровожадный Касымбек  привёз из своего разбойничьего    набега откуда-то со снеговых вершин Каратегина нежную черноглазую горянку. Он насильно заставил её стать женой и влюбился в неё, но ответной любви завоевать не смог. По мере того, как ужасная болезнь разрушала его тело, росло и отвращение к нему его юной жены. Казалось бы, чего проще:  выгнать непокорную или просто убить. Нет, сердца человеческого не измеришь, не испытаешь. Касымбек  бросил всё к ногам жены. Но обуреваемое страстью и вожделением тело его разъедали язвы и болячки, издававшие нестерпимое зловонье. Он сам его ощущал постоянно, и никакие благовония, сделанные руками людей, никакие редчайшие духи  не могли заглушить его.  Только цветы, аромат тысяч цветов и душистых трав помогал забыть этот   тяжёлый запах, сводивший Касымбека с ума.

Дни и ночи просиживал он в цветнике, вдыхая море запахов. Бледное, искажённое недугом лицо его, дрожа, отражалось в стеклянной глади водоёма. Ветерок проникал из степи через высокие стены, и струи его несли самые поразительные, самые изысканные сочетания цветочных запахов. Всё тогда забывал Касымбек: болезнь, кровь, ужас надвигавшейся смерти...

Слуга проводил гостя к хозяину усадьбы, сидевшему посреди небольшой, чисто выметенной и политой площадки, на деревянных нарах. Касымбека Иргаш узнал не сразу и весь передернулся при виде зловещей перемены, происшедшей в его наружности за самые последние дни. Ужасная болезнь бурно развивалась, делала свое дело. Она разрушала организм Касымбека с неумолимостью рока. На Иргаша смотрела отталкивающая, внушающая ужас и отвращение маска. Только богатая кисейная чалма да всем известный ханатласный зелёный халат позволили Иргашу узнать хозяина.

Касымбек заметил страх и растерянность Иргаша и яростно просипел:

–  Не пяль глаза, Иргаш! Видишь, я нездоров. Меня покусали комары и мошки. Говори, с чем приехал? – И он показал рукой на сжавшегося поодаль в комок человека в индусской чалме. – Ффу! Он также брезгует... он боится меня. Все теперь боятся меня. Проклятие пусть обрушится на головы трусов. О дурачье!

Из тысяч людей Иргаш сразу же узнал бы Чандра Босса и невольно склонился в низком поклоне.

– Салом алейкум, господин!

Но лицо его налилось кровью, и всё в груди у него задрожало. Молниеносной вспышкой промелькнула картина: Дильарэм, опустив голову, пунцовая, точно роза, слушает вкрадчивую речь Чандра Босса.

«Вот как, проклятый, и ты здесь», – подумал Иргаш.

–  Пода сюда, – крикнул Чандра Босс. – Где ты пропадал, скотина?

По договоренности Иргаш должен был ждать вестей в укромном местечке в горах, и сейчас Чандра Босс меньше всего желал с ним встречи.

Чандра Босс отнюдь не нуждался в лишних свидетелях, а он с минуты на минуту ждал появления Амирджанова с покупателями оружия. Он едва успел предупредить об этом Касымбека, как появился Иргаш. Ко всему тому, с некоторых пор Чандра Босс предпочитал встречаться со своим саисом только в присутствии своего испытанного в многолетней службе Вагифа-телохраните-ля. Правы те, кто говорит, что женские глазки пагубны для разведчика... Но глаза Дильаром всё ещё не давали покоя Чандра Боссу, и он частенько вспоминал их влажную глубину...

–  Всесильный господь, – пробормотал Чандра Босс, – какое стечение обстоятельств!

Какой несчастный день. Злой рок преследовал Чандра Босса. Утром, когда они ехали мимо конгурта, их обстрелял разъезд красных, и Чандра Боссу пришлось скрываться в ущелье, среди камней. Более того, он растерял своих спутников и только к концу дня в единственном числе добрался до дома Касымбека, где была назначена явка. К своему ужасу и отвращению, Чандра Босс с первого же взгляда понял, какой болезнью болен Касымбек. Он решил не притрагиваться к пище и питью, гостеприимно предложенным ему.  Перед  ним лежали горы пшеничных лепешек, винограда и персиков на подносах. Но хотя он был голоден, как волк, и пить хотелось до безумия, Чандра Босс не только ни к чем не притронулся, но отчаянно боролся с позывами на рвоту. И ещё неприятнее было, что хозяин, очевидно, отлично понимал чувства гостя и делался всё мрачнее мрачнее. А нрав Касымбека Чандра Босс знал отлично, задевать Касымбека не рекомендовалось.

Стараясь не показать и вида, что его всего передергивает от отвращения, Чандра Босс пересел подальше, на краешек остывшего глиняного очага, и с рассеянным видом поглядывал на него, на скирду пшеницы, высящуюся на крыше амбара, мучительно старался установить не дует ли ветер со стороны Касымбека.

Ему все чудилось, что сквозь прекрасные запахи роз и базилик, лилий и шафрана нет-нет да и потянет гнилью. Чандра Босс совсем вышел из состояния душевного равновесия. Он даже не слышал, что ему говорит гостеприимный хозяин. Бежать, бежать! Немедленно сейчас же. Плюнуть на всё – на сделку, на барыши – у скорее уйти, отряхнуть прах со своих ног и ускакать во весь опор, чтобы степным здоровым воздухом очистить себя от заразы, чтобы даже не видеть отвратительного лица  Касымбека.

И тут ещё Иргаш! Этого только не хватало!

Не то чтобы Чандра Босс испугался. Он был уверен, что не посмеет какой-то презренный нищий туземец взбунтоваться против него – господина. Иргаш – раб, а раб боится плетки, И тогда, в том случае, когда Иргаш застал Чандра Босса в разговоре с Дильаром, он вел себя, как обиженная хозяином собака, рычал, но не осмелился даже скалить зубы. И потом Иргаш принял деньги за жену, жадно схватил подачку.

Правда, зловеще выглядела тогда история с исчезновением красавицы на переправе. Но на то Иргаш муж и повелитель, чтобы делать со своей женой всё, что он хочет. Вскоре Чандра Босс забыл о досадном случае. Пригоршня червонцев, неприятный разговор, неудовлетворенная прихоть. Мало ли таких случаев он мог насчитать за свою скитальческую жизнь.

Он невозмутим. В нём течет кровь англо-саксов, и он не в шутку полагал себя вылепленным из особого теста – британского теста. Он преисполнен презрения ко всему неанглийскому: англичане – прирождённые господа. Чандра Босс – на три четверти англичанин, и, как все полукровки, он чувствовал себя более англичанином, чем сам английский король.

–  Поди сюда, – отчеканил Чандра Босс. – Ты совсем отбился от рук, я  вижу!

Вжав голову в плечи, Иргаш подошёл. На лице его читалась покорность. Но взгляд! Свирепого, мстительного взгляда Иргаша Чандра Босс всегда в душе побаивался. «Встретить его твердо! Не отвести глаз, не моргнуть!» – подумал Чандра Босс.

Поединок взглядов длился несколько секунд, но Чандра Боссу он показался вечностью.

И удивительно! Иргаш отвёл глаза, лоб у него от напряжения покрылся потом. Иргаш снова склонился в поклоне. Он пробормотал чуть слышно:

–  Господин, дело сделано. Оружие я отвез в...

–  Тсс!

Чандра Босс бросил предупреждающий взгляд в сторону помоста. Но Касымбек сидел сравнительно далеко, и, кроме того, сейчас он разговаривал с каким-то незаметно появившимся странным длинноволосым человеком.

Это был недавно приехавший из Гильгита прославленный знахарь. Опыт и знания его, очевидно, измерялись длинной и необычайно пышной бородой, так как никаких лекарств и снадобий он не привез, а все лечение состояло в том, что он сажал больного перед собой, глядел ему в лицо дикими глазами и, наклонившись, с силой дул ему в рот. По его утверждению, он выдувал из человека нечистую силу. Дул он очень усердно, до седьмого пота.

Как ни напрягал свой слух Касымбек, но знахарь так вертелся, так шумливо бормотал какие-то заклинания, что слов Чандра Босса и Иргаша разобрать было невозможно.

Убедившись, что внимание Касымбека отвлечено гильгитцем, Чандра Босс быстро спросил:

–  Товар в сохранности?

–  Милостью аллаха товар в верном месте.

–  Кто видел,  кто слышал?

–  Глаза видевших закрылись, – Иргаш сделал резкий жест и зло обнажил зубы, – уши слышавших заглохли... навсегда.

–  Хорошо.

Лицо Чандра Босса сразу же оживилось. Откровенно говоря, посылая Иргаша на тайное предприятие, он мало надеялся на удачу. Собрать достаточно людей, напасть на караван с оружием, предназначенным для Энвербея, сложно и трудно. Даже если бы и смог Иргаш совершить налет, в лучшем случае он, по мнению Чандра Босса, отбил бы десяток-другой верблюдов и увёл бы их в горы. Но чтобы захватить весь огромный караван с контрабандным грузом и уничтожить всю охрану, о, для этого требуются незаурядные умение и отвага. В душе Чандра Босс не прочь был, чтобы Иргаша настигла какая-нибудь шальная пуля или удар ножа. Слишком уж горят его глаза... Но и теперь обстоятельства складывались недурно.

Теперь Чандра Босс прикинул в уме, что сможет предложить этому Даниарбеку по сходной цене гораздо большую партию оружия, чем он предполагал раньше. Больше товара – больше золота, больше чистой прибыли.

Что же касается Иргаша... то его можно купить или... или... и то и другое. Сначала деньги, потом...

Чандра Босс улыбнулся, и Иргаш посерел. Он немного знал, что значит улыбка на мертвенно сжатых тонких губах Чандра Босса.

–  На, возыми! За хорошую весть, – он швырнул на землю золотую монету, но Иргаш не шевельнулся и выжидающе поднял глаза. Возможно, если бы не радостная, опьяняющая весть, Чандра Босс разглядел бы опасные огоньки, вспыхнувшие снова в глазах слуги. Но услышав слова «милость аллаха», почувствовал, что с плеч его свалилась огромная тяжесть. Планы осу-ществляются. Теперь могущество, почёт, деньги близки. Вернее, следовало бы начать с денег. Деньги, почёт, могущество...

Он засмеялся. Он даже пожалел, что мало дал «бакшиша» этому пройдохе. Но он не стал вслух высказывать своих дум и иронически спросил:

–  Что же ты стал, как столб? Иди! Или у тебя ещё что-нибудь?

–  Да.

–  Что же?

Иргаш сунул руку за пазуху и вытащил свёрнутый в трубочку пергамент. Он низко поклонился и протянул свиток Чандра Боссу.

–  Что это? – подозрительно спросил он.

–  Письмо от господина Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенджаби.

–  А! – удовлетворенно протянул Чандра Босс. – Давай-ка сюда.

Он развернул трубочку и углубился в чтение.

–  А, прекрасно, чёрт возьми. Ну, Иргаш, теперь ты получишь ещё кое-что. У тебя заведутся денежки, и ты сможешь подарить своей тонкостанной и крутобедрой... как её... Дильаром... шёлковые  шальвары... Они очень подойдут к её нежной коже...

Это были последние слова Чандра Босса. Правила требуют от разведчиков стойкости, непреклонности и, самое главное, подавления чувственных страстей. Чандра Босс нарушил правила. Чандра Босс ошибся.

Сидевший поодаль Касымбек только видел резкое движение Иргаша. Без крика, без стона Чандра Босс рухнул в очаг, как бревно, взметнув столб пепла и золы. Иргаш стоял, покачиваясь над чуть вздрагивающим телом.

–  Что ты наделал? – сказал Касымбек. Его слезящиеся глаза, запрятанные в щёлки опухолей, горели любопытством.

Иргаш резко повернулся к нему, сжимая в руке длинный нож. По синей стали лезвия сбегала рубиновая капелька крови.

–  Не подходи! – кричал осатанело Иргаш. Лицо его перекосилось от дикой ярости, глаза бегали.

–  Хм, – просипел Касымбек, – не шуми! Крепкий удар! Острый нож!

–  Месть! Месть! – взвыл Иргаш. Он метался, как безумный. – Я отомстил. Я прирезал паршивую собаку.

До сознания Иргаша сейчас ничего не доходило, он упал на землю, и всё тело его сводили судороги. Касымбек наклонился и вырвал из его руки нож.

–  Ещё порежешься, мальчик, – усмехнулся он.

Иргаш тупо смотрел на него.

–  Болван ты, – сказал Касымбек и, вскинув бородку, покосился на труп, нелепо завалившийся в очаг, с перекинутыми через его стенки ногами в мягких сапогах. – Один Чандра Босс знал, что дальше делать, один он знал смысл слов. Он звено цепи. Ты сломал звено цепи. Теперь связь дел и событий оборвалась. Делу ислама ты, Иргаш, принёс вред.

–  Он мне причинил стыд, и я кровью смыл стыд.

–  Э, да ты совсем дурак. Я дело тебе говорю!

Только теперь Иргаш стал приходить в себя. Он глянул на труп Чандра Босса, и неприятный зуд пополз по его спине. Привычка убивать не вытравляет страха перед жертвами. Труп явно внушал страх Иргашу, и он, поёживаясь, точно от холода, пробормотал:

–  Где моя лошадь? Я уеду.

–  А что ты скажешь господину Мохтадиру Гасан-эд-Доуле Сенджаби?

–  Пусть провалится в преисподнюю.

–  Скорее он тебя, Иргаш, туда отправит. Руки у него длинные.

Затравленным зверем Иргаш глянул на ворота конюшни, где стоял его жеребец.

–  Не забывай, Иргаш и я тоже рука господина.

Иргаш вздрогнул. Он совсем обмяк, обессилел. Руки его повисли, как плети, рубаха на груди намокла.

–  И я знаю, что надо делать с такими, как ты.

Видя, что Иргаш молчит, Касымбек сказал:

–  Тебя схватят сейчас, разденут догола и посадят на кол. И ты будешь подыхать жалкой смертью и день и ночь и ещё день. Ты знаешь это?

–  Знаю, – едва шевельнул губами  Иргаш.

–  И ты знаешь, что у меня нет иного выхода. Если меня спросит Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби: «Слушай, Касымбек, что ты сделал с убийцей?» Что я скажу? Неужели он поверит, если я скажу: «Этот проклятый убийца убежал»? «Как убежал? Из твоей курганчи убежал? Не верю! Ты, Касымбек, такой же убийца, как и Иргаш! Эй, возьмите его!» – скажет Мохтадир.

Иргаш даже не поднял голову. Он громко сглотнул слюну.

–  И тогда меня посадят на кол! – добавил Касымбек.

Иргаш молчал.

–  Но я великодушен. Мне жаль, если из-за какой-то английской собаки погибнет такой могучий джигит... – Помолчав, он спросил: – У тебя есть золото?

С готовностью Иргаш протянул Касымбеку кошелёк.

–  Э нет, дёшево ты ценишь себя и свою душу. Ты дашь мне триста червонцев. Пиши расписку, – Касымбек наклонился к резному шкафчику, стоявшему у деревянного помоста, где он сидел, и вынул калямдон. – Пиши.

–  Да, ты поедешь и привезёшь сюда свою... Видно, она красавица, коль ты убил из-за неё англичанина.

–  Но она жена моя,– ужаснулся Иргаш.

–  Ты дашь ей развод... Она оказалась плохой женой, и ты дашь ей развод.

–  Но... я не отдам её...

–  Отдашь!

–  Я убью её!

–  Не посмеешь! Слушай, мальчик, что я говорю. С тобой поедут мои махрамы в горы. Ты передашь им верблюдов и груз.

–  Но... Я сражался за них... я убивал. И меня могли убить.

–  Ты передашь им всё... Понял?..

–  Это несправедливо.

–  Это выкуп за жизнь англичанина.

Глаза Иргаша бегали, он то прижимал руки к груди, то отнимал их.

–  Я скажу господину, что он, – и Касымбек, поморщившись, мотнул    головой в сторону очага, – умер... скажем, от... почечных колик, а? Но если ты не исполнишь...

–  Будет исполнено, – со стоном Иргаш поклонился Касымбеку.

–  Не вздумай замахнуться на  меня... Я не таким, как ты, обрезал нить жизни.

Снова Иргаш поклонился, хотя глаза его искали нож,

–  Повтори, что господин Мохтадир велел сказать этому, – и Касымбек мотнул головой в сторону очага.

–  Он приказал передать:  «Пусть скачет к Энверу, передаст письмо, и с богом да начинают!»

–  Дай мне письмо.

–  Зачем оно вам?—Иргаш испуганно посмотрел на очаг. В сумерках нелепо торчали сапоги и, казалось, шевелились.

–  Пойди принеси его.

–  Но оно в руке, а вдруг он... он меня... схватит.

–  Ты же сам говорил: удар беспощаден. Принеси сейчас же.

Медленно, очень медленно, едва передвигая ноги, Иргаш доплёлся до очага. Он долго стоял над телом, не решаясь прикоснуться к нему. На измазанном, почти чёрном лице Чандра Босса смотрели из темноты широко открытые, словно удивлённые, глаза.

–  Ну, я долго жду! – послышался голос Касымбека. Резко наклонившись, Иргаш взялся пальцами за кончик свитка. Он не поддавался. Дрожа от ужаса, Иргаш тянул его к себе, но пальцы мертвеца, сведенные смертной судорогой, цепко держали бумагу. В отчаянии Иргаш дернул, послышался звук рвущейся бумаги. Казалось, мёртвый не желал отпускать документ. И, взмах-нув рукой, Иргаш тонко взвизгнул и в два прыжка достиг помоста. Касымбек скрипнул зубами. Большой кусок письма вместе с восковой печатью отсутствовал.

–  Сгори ты живой в могиле, – рассвирепел Касымбек, – ты испортил, собака, письмо!

–  Это он! Это он, – дергающейся рукой Иргаш показывал на тело Чандра  Босса, теперь вывалившееся из очага и лежавшее на земле. В пальцах за-коченевшей руки белел в почти полной темноте  обрывок бумаги, – Он не даёт... он не... ох...

Голос Иргаша срывался в истерический вопль.

С силой Касымбек толкнул Иргаша в шею: – Иди же!

Для того, чтобы высвободить кусочек пергамента с восковыми печатями, Иргашу потребовалось очень много времени. Только настойчивые понукания и угрозы Касымбека заставили его разжать окоченевшие пальцы Чандра Босса и осторожно взять обрывок письма.

Иргаш уехал. Труп унесли.

Двор, цветник уже давно погрузились в сумерки, а Касымбек всё ещё сидел на помосте в тяжком раздумье.

Тихо звякнула цепочка на двери. К помосту подошла и села Фарида. Она долго разглядывала Касымбека и, вздохнув, заметила:

–  Всё думаешь?

–  Думаю. Ничего не слышно?

–  Нет... Сквозь землю провалилась... Утонула,  наверно.

–  Не смей так говорьть! Она жива! Любовь моя не могла умереть.

– Братец, разве можно так тосковать, убиваться пи какой-то? Нет, нет, я ничего не скажу... Конечно, эта Жаннат очень красива... но её красота... неземная.

–  Вот именно, неземная, – тихо проговорил Касымбек... – О, Жаннат, где ты? Где ты?

–  Она джинья! Как появилась при тайных обстоятельствах, так и исчезла, словно дым... Не тоскуй, брат, дай я развею тебе скуку, дай я тебе найду красавицу и поженю тебя.

–  Не надо, Жаннат найдут... Я послал всюду искать её. Её найдут...

–  Эх, братец, а у меня для тебя есть одна тут подходящая.

И так как больше Касымбек не перебивал её, Фарида, обхватив себя одной рукой под грудями, оперлась на другую руку и принялась рассказывать.

–  Красоты она прелестной. Все, кто её увидит, у того сердце брызнет кровью. От одних рассказов о ней все делаются  безумными  Меджнунами.  Все эти бухарские красавицы тощие да чёрные. И потом эта сбежавшая Жаннат порченая, разводка. Уж я тебе нашла настоящую круглолицую, луна в полнолуние, пудов на шесть, с лицом румяным, пальцем ткни – кровь брызнет, а щёки-то... щёки носик растаскивают, а глазки щёлочки, а в них точно чёрные жуки бегают зырт-зырт, а посмотришь – перезрелые вишни. Блестят, за душу хватают.

–  Что ты болтаешь, сестра... Найди Жаннат...

–  Э, не понимаешь, братец, настоящей красоты. Возьми нашу локайку с мясистым задом, мягким животом, наподобие двенадцати одеял, сложенных    одно на другое, да с мясистыми грудями – холмами каменными. Вот дочка Бутабая, взгляни на неё.

–  Видел… жеребая кобыла.

–  Что ж, в степи кобыла – самое очарование... а если разляжется на кошме, то расплывется топлёным жёлтым маслом, а бедра...

–  Да отвяжись!

Но старуха уже не слушала его возражений.

–  О, круглолицая, луна в полнолуние, а пойдёт – здоровая верблюдица, тяжело ступая в кожаных, с зёлеными узорами сапожках, да на эдаком каблучке, – всё отдашь, с места сорвешься, как увидишь раскачивающиеся жирные бёдра – у  пятнадцатипудового гиссарского барана такого курдюка нет.

–  О аллах, да послушай меня.

–  Да, что тебя слушать? Что ты понимаешь в женщинах?! Посмотри на  бутабаевскую красавицу, сразу же чистую породу видно: уши – лисички, два подбородка, да  каждый по два фунта, а брови-то, брови – в палец толщиной, сходятся на переносице, и подкрашивать усмой не надо, густые, что камыш, а ресницы острые да жесткие, словно конский хвост. А для чего тебе городская хилая красавица? Тебя вон болезнь разъедает.

–  Ну, ку, это тебя не касается.

–  Да что уж там. Я и так сокрушаюсь, братец, тебе жена нужна здоровая, как бугай, живая, как необъезженная  кобылица, толстая, точно овца. Положил  к себе вечером в постель больной, а соками за ночь  напитаешься, на утро вскочишь бодрым  палваном, крепким, как арбуз. Возьми дочь Бутабая, не пожалеешь.

–  Нет!

–  Эх, всё не можешь эту бухарскую гурию из головы выкинуть. Но у неё, у городской, самой не кровь, а сукровица гнилая. Она из тебя последние силы высосет...

–  Молчи ты, наконец, а... Только пикни где-нибудь – и я из тебя... я тебя... Поняла?!. Найди ту бухарскую и молчи. Найди, поезжай в Кабадиан, к её отцу, матери. Разузнай, где она, где прячется. Скажи ей, честь какая, почёт. Беги! Постой, разузнай, кто около неё там, кто с ней спит. Поезжай... Иди.

Долго сидел Касымбек в одиночестве. Из тёмной воды на него смотрело бледно-зелёное, изуродованное лицо.

С яростным воплем швырнул он первый попавшийся предмет в хауз. Рябь кругами набегала и тушила в зеркале воды ненавистное отражение.

Мерцали чашечки цветов в темноте, поблёскивали в хаузе далёкие звёзды. Рассыпался трелями соловей и вдруг испуганно замолк.

В цветнике слышались странные звуки: дикие выкрики, глухие стоны, похожие на рыдания.

Обхватив голозу изуродованными руками и медленно раскачиваясь, Касымбек смотрел в воду на своё ужасное отражение.