Текст книги "Набат. Книга вторая. Агатовый перстень"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)

Воцарилось молчание.

–  Видишь, командующий, – подзадорил Алаярбек Даниарбек, – какую  блоху тебе язычник в штаны подпустил... с телёнка величиной, а? Слушайте же, о уповающие на бога!

Немигающими глазами Ибрагимбек разглядывал Салиха-курбаши, словно видел его в первый раз. Салих бледнел и краснел, ёрзая беспомощно на месте. На своей физиономии он старался изобразить беспечное и независимое выражение.

Наконец Ибрагимбек сказал:

–  Ты ешь, Салих, а? Мой хлеб ешь, мой плов ешь? А как ты, Салих, работаешь, а?

Салих-курбаши завертелся на месте и открыл рот.

–  Молчи, забыл, что ты, мусульманин, большевиком был, а? Забыл, что командиром у безбожников был, а? А когда к нам прибежал, кто тебя обласкал,  а? А ты как ответил нам на ласку?

–  Я стараюсь... Скоро оружейная мастерская будет готова...

–  «Сабр» – так именуется терпение в священном коране, – ввернул Алаярбек Даниарбек.

–  Год ты говоришь «скоро будет готова», – воскликнул Ибрагимбек. – А патронов нет! А воевать, нечем!

Тут он обвёл взглядом пирующих, застывших в ожидании с непрожёванными кусками во рту, и продолжал:

–  Кто Салих-Губошлеп? Начальник оружейной мастерской. Что делает Салих? Жрёт, играет с женой, которую мы ему дали. Да ещё неуважение показываешь? Грозить начал? Эй, друзья, что сделать с Салихом, потерявшим лицо, а?

–  Но, господин  Ибрагимбек... – слабо запротестовал Салих-курбаши.

–  Молчи. Что сделаем с ним? Этого-того? А?

Никто не говорил. Все замерли. Скажешь что-нибудь ещё невпопад, не поздоровится. От самодура Ибрагима можно ждать чего угодно. Да и Салиха-курбаши побаивались. До сегодняшнего дня он находился в милости. Его, Салахутдина Байбурина, в прошлом офицера царской армии, затем перебежавшего к басмачам из Красной Армии, Ибрагимбек очень ценил как специалиста-техника по стрелковому оружию. Байбурин уже реставрировал несколько захваченных поломанных пулемётов. По слову Байбурина расстреляли только вчера двух басмачей, укравших несколько патронов. Большой, почётный человек курбаши Салих Байбурин.

И  вдруг голос Ибрагимбека  стал  совсем  ласковый: – А ну-ка повесьте его за шею, хочу посмотреть, как он  попрыгает.

Бледность разлилась по лицу Байбурина, когда махрамы потащили его на улицу.

–  Стой! – заорал Ибрагимбек.

С надеждой повернул оживившееся лицо Байбурин к Ибрагимбеку.

–  Господин, ты мусульманин... и я мусульманин...

–  Что же, я мусульманина повесить не могу?.. – В восторге от своей вы-думки, Ибрагимбек воскликнул, потирая  руки: – Здесь, здесь, – он поднял     глаза к закопчённым балкам айвана, – вон за ту балку зацепите!

Повернувшись, Байбурин плюнул Ибрагимбеку в лицо.

–  Кончайте же! – крикнул Ибрагимбек.

Он остался очень доволен, когда увидел искаженные ужасом лица своих гостей, ставших свидетелями быстрой расправы над только что могущественным человеком. «Так и надо. Людей в страхе держать надо!» – думал Ибрагимбек, поглядывая равнодушно на висевший на веревке труп.

Салих-курбаши так и болтался на веревке до конца пиршества.

Только с уходом гостей Ибрагимбек равнодушно приказал:

–  Унесите! Похороните его подобающе. Он был мусульманин.

Неслышно перевёл дух Алаярбек Даниарбек: ведь этим трупом так легко мог стать он. Да, счастье, слепое счастье сопутствовало веселому хитрому самаркандцу.

Зять халифа в субботу собрал курбашей и попросил к себе Ибрагимбека. Ждать пришлось его долго. Ибрагимбек всё раздумывал, идти или не идти, советовался с Алаярбеком Даниарбеком. Боялся «потерять лицо». Решил всё же идти. Одолело любопытство, что будет говорить Энвербей. Хотелось узнать, почему зять халифа оттягивает свадьбу, и посмотреть также своими глазами, правда ли, что он болеет.

С удовлетворением Ибрагимбек убедился, что лицо зятя халифа осунулось, пожелтело. Но тотчас же он пробормотал «тауба!», отвел глаза в сторону и прочитал очистительную молитву. Размышлял он примерно так: «Греха моего нет. Грешат те, руки которых причастны. Но лучше не смотреть. Как бы ангелы не записали моего соучастия». И он упорно смотрел в сторону или себе на руки, чем вызвал общее недоумение, даже у самого Энвербея.

Речь зятя халифа, очень пространная, очень туманная, свелась к тому, что земледелие в Кухистане упало, посевы всюду уменьшились в два-три раза, что воины ислама отбирают хлеб и баранов, что во многих местах мирные земледельцы боятся выходить в поле и хлеб остается несобранным. Курбаши – сами мусульмане, но ведут себя не по-мусульмански: грабят, увозят молоденьких девушек и юношей, убивают почтенных мусульман, преданных делу. Народ ропщет, говорит, что налоги стали даже выше, чем при эмире. Вот почему, едва в кишлаках появляются красноармейцы, дехкане приветствуют их и помогают им.

Зять халифа, как всегда, разошелся под конец. Он выкрикивал громкие лозунги о создании великой мусульманской империи, об освобождении великой турецкой нации. Он потребовал, чтобы курбаши помнили, что они офицеры армии ислама, и навели порядок в своих отрядах, прекратили грабежи, насилия.

Вскочил Даниар, весь в повязках и бинтах.

– О каком мусульманском народе говорит господин главнокомандующий?! О здешних локайцах, о таких, как пастухи Курусая со своим ревкомом Шакиром Сами, или о другом – проклятом Ахмеде Ашуре – тоже ревкоме? Да они все безбожники, разбойники, мятежники. Всех их надо перерезать. Большевики сумели расколоть бухарских мусульман на две части: на проклятых революционеров и на добрых газиев – воинов за веру, детей единой с нами мусульманской семьи... Мусульмане те, кто с нами. Остальные – враги, открытые или скрытые. Что их жалеть! Их надо наказывать, убивать. Если им плохо сейчас, жалеть их нечего. Пусть таких, с позволения сказать, мусульман едят волки и шакалы!..

Выведенный из себя не столько болью ран, сколько почти физическим ощущением унижения оттого, что какие-то чёрные дехкане, вроде Шакира Сами или Ахмеда Ашура, бьют его испытанные войска, он резко заявил, что от кишлаков не останется и комочка глины. Не дождавшись конца военного совета, Даниар ушёл, громко хлопнув дверью.

Поднялся шум. Никто не хотел слушать.

С трудом Энвербею удалось водворить относительную тишину. Он сказал, что собрал совет порадовать новостями: добрый мусульманин и храбрый воин Абду Кагар прислал из Кызыл-Кумов своих людей. Узнав, что Энвербей готовит новый поход на Бухару, он хочет оказать помощь и тоже начать наступление на Бухару с севера. После весенних неудач Абду Кагар собрал много воинов, много винтовок. Господин эмир уже прислал Абду Кагару грамоту со своим уполномоченным Лятифом Диванбеги. Абду Кагар назначен командующим войсками Западной Бухары и получит от англичан много оружия и патронов. Конец большевиков близится.

Только немногие заинтересовались новостью. Ибрагимбек сидел, всё так же не поднимая глаз. Он боялся встретиться со взглядом Энвербея. Вдруг он вспомнил, что зять халифа обладает способностью читать мысли по глазам. Кто-то говорил об этом. Он встал и начал пробираться к выходу. За ним засеменили его помощники: кряхтящий и сипящий Каюм Диванбеги, подвижной худощавый Асадулла, приземистый плотный Алаярбек Даниарбек.

Выходя, Алаярбек Даниарбек во всеуслышание заявил:

– Поистине высокопоставленный командующий Абду Кагар. Кто не знает в Бухаре, что Абду Кагар – кровопийца-разбойник. Ещё при эмире он мог прирезать женщину или ребёнка за мерку сухого гороха, собака! Его поймали, и он гнил в зиндане десять лет, а когда арк разбили революционеры и освободили почтенных людей, этот людоед сумел вырваться. Он скрылся в пес-ках и снова взялся за свои кровавые дела.

Говорил Алаярбек Даниарбек смело и громко. Он знал, что Ибрагимбеку приятны его слова. Не один он, Ибрагимбек, в прошлом ходил в ворах. И из воров выходят знатные люди.

Ибрагимбек даже похлопал Алаярбека Даниарбека по спине:

–  Порадовал ты меня, друг, повеселил.

Открыл свой заветный сундук и, выбрав после долгих поисков халат попроще да подешевле, накинул его на плечи Алаярбеку Даниарбеку.

–  Носи и помни нашу милость.

Надо сказать, что Алаярбек Даниарбек, попав нечаянно-негаданно в советники самого «украшения мира», как приказывал себя отныне именовать Ибрагимбек, нагляделся такого, что возмущение и негодование порой душили его. Оставаясь наедине с собой, он вслух репетировал обличительную речь, с которой выступит, чтобы заклеймить «калёным железом» жестокость, разврат, тиранию Ибрагима-вора, поднятого кровавыми преступлениями к вершинам власти. Засыпая, Алаярбек Даниарбек бормотал под нос отборные ругательства, которыми он собирался завтра же, не откладывая, изничтожить «негодяя» и «детоубийцу»... В своих сновидениях он видел себя в комнате Ибрагимбека стоящим перед знаменитой кроватью с никелированными шишечками и заносящим нож над круглой, как шар, головой курбаши... Но наступало утро – и... Алаярбек Даниарбек слабел в своих воинственных замыслах. Взвесив на весах мудрости все «за» и «против», он старался держаться тихо, незаметно. Но за день накапливалось столько негодования и возмущения, что к ночи Алаярбек Даниарбек снова входил в роль мстителя, но только мысленно и только до рассвета.

Пётр Иванович обнаружил Алаярбека Даниарбека среди приближенных Ибрагимбека совершенно случайно.

Как-то во время суеты большого пира он вышел из своей комнаты и сразу    же попал в шумящую, горланящую толпу. Мимо прошли узбеки рода катта-ган. По двое, упираясь ногами в землю, они вели на ременных поводьях рвущихся вперед в драку огромных кудлатых баранов с круто завитыми чудовищных размеров рогами. Шерсть баранов какого-то неестественного жёлтовато-розового цвета поразила доктора, и  хотя тревога сжимала ему сердце, он не удержался и спросил Кривого:

–  Почему они такие?

–  Красят...  Нарочно красят.  Эх, сиди  тут с тобой, урус  – с  горестным  сожалением пробормотал  стражник, –  а там сейчас такое будет, такое...

Он даже привстал на цыпочки, чтобы посмотреть через головы людей, но, должно быть, ничего не увидел, плюнув и, сев рядом, сказал:

–  Эх, бой будет... кучкар с кучкаром лбами... вот так. Он с силой ударил кулаком о кулак.

–  Так давай посмотрим. Отведи меня.

–  Э, да и правда, – вдруг осенило парня, – эй, расступись. Урус доктор хочет смотреть.

Он растолкал стоящих стеной курбашей и вытолкнув Петра Ивановича  вперёд.

Но, против ожидания, бой кучкаров оказался неинтересным, и доктор решил заглянуть в конюшню.

Ибрагимбек подарил доктору великолепного тонконогого коня гиссарской породы. Пётр Иванович, уже отчаявшийся когда-либо ощущать под собой вздрагивающую спину лошади, остался чрезвычайно доволен. Принять дар от басмача он не считал зазорным, хотя бы потому, что его Серого или убили или украли, а Серый отлично служил уже лет пять или шесть и прекрасно возил его по степям, пустыням и самым трудным горным тропам.

Подаренный конь серебристо-серой масти имел маленькую сухую голову, аристократические небольшие копыта, пышный хвост и гриву, что, в сочетании с великолепным, украшенным небесной бирюзой седлом, доставило доктору полное удовлетворение. На таком коне и с таким убранством не постыдился бы проехаться и лихой наездник по улицам Бухары.

Со своим новым конем Пётр Иванович связывал кое-какие планы, о которых в глубине души он даже не решался думать, настолько они казались ещё фантастическими. Но если учесть, что в этих планах занимало едва ли не главное место спасение Жаннат... Впрочем...

Доктор невольно остановился в больших дверях конюшни. Его верный джигит и переводчик Алаярбек Даниарбек, который исчез с каюка столько дней назад во время печального путешествия, как ни в чем не бывало оживлённо жестикулировал, разглагольствуя среди самых отъявленных басмачей. Видимо, они только что закончили экзекуцию, потому что тут же на куче навоза лежало несколько таких же нукеров в нелепых позах, с петлями на ногах, привязанных к длинному укреплённому на кормушках толстому шесту, с распухшими посиневшими подошвами. Сразу стало ясно, что здесь, по старому эмирскому обычаю, били провинившихся по голым пяткам.

Невольно все сомнения, которые копошились где-то у доктора внутри, всплыли наружу. Оставалось думать, что почтенный Алаярбек Даниарбек так-таки перекинулся к врагам. Чем же объяснить панибратское обращение его с ибрагамовскими ворами?!.

Бросилось в глаза Петру Ивановичу и то, что и наказанные и палачи с оди-наковым интересом, разинув рты и вытаращив глаза, слушали Алаярбека Даниарбека.

Он сразу же заметил доктора и, пока тот приходил в себя от изумления, успел несколько раз сделать какие-то таинственные знаки, которых не понял бы и самый проницательный человек в мире.

–  А ты что скажешь? – спросил один из бородачей у Алаярбека Даниарбека. – Хороший человек зять халифа, господин Энвербей?!.

–  Сказочку лучше старую расскажу я  вам, друзья, – ответил он, весьма выразительно подмигнув доктору, – очень такая маленькая да старинная. Да и собственно лучше в наши благословенные времена сказки рассказывать. Спокойнее как-то. Так слушайте: было то или не было, кто знает? Только  жил дехканин по имени, ну, скажем, Ишмат. Жил он себе, землю пахал, пшеницу жал, молотил, веял, из муки лепёшки пёк, не очень белые, не очень сдобные, но есть можно. Жил Ишмат, горя не знал. И жил бы он так спокойно до самой смерти, только вдруг наехал в те места бек, большой такой, вооруженный, со свитой и миршабами. Наехал он на поля и спрашивает: «Чей хлеб?» Ему докладывают, так и так, собаке Ишмату поле принадлежит. «Позвать сюда собаку Ишмата! Кто это позволил ему хлеб сеять без нашего разрешения? Я его!..» Бросились слуги искать Ишмата. Искали, искали, но так нигде и не нашли. Год искали, два искали. Нет Ишмата. Охотился раз бек, заехал неизвестно куда. Уж так назначено было, такова судьба. Вдруг из чангала – тигр. Тут бы и конец беку, да только выбежал человек с кетменем и отрубил голову зверю, «Как тебя зовут? Ты достоин великой награды: спас меня», – сказал бек. Поклонился человек: «Ишмат я». Удивился бек и говорит: «Ну и хитер ты, сынок Ишмат. Сколько людей ни посылал я изловить тебя, но так и не нашли. Видно много тебе известно хитрых уловок». Задрожал Ишмат, видит – плохи дела, но никуда не денешься, надо отвечать: «Не пожелаешь моей крови, бек, скажу». «Хорошо, не пожелаю твоей крови. Скажи скорее свои уловки», – отвечает бек. «О господин, знаю я одну уловку, но боюсь, ты обидишься, если я скажу про нее». «Говори, я же обещал тебе своим бекским словом». «Хорошо, скажу – говорит Ишмат.– Моя уловка в том, чтобы ты, бек, меня не видел, а я чтобы тебя не видел». Посмеялся бек, похвалил Ишмата за острый ответ, подарил ему шёлковый халат. Только...

–  Что «только»? – спросил один из слушателей.

–  Только забыл Ишмат свою уловку, стал он перед беком в дарёном халате похаживать, да выкручиваться, да своей должностью похваляться. Совсем расхрабрился Ишмат. Да и чего ему бояться: жизнь беку спас, халат на плечи получил, советником бека стал, привык к почёту и милостям. Только не увидал пользы Ишмат. Милость владыки жалит, как оса. Затеял бек войну с соседями. И вот весь хлеб, всё имущество, всю землю пришлось Ишмату   отдать беку в казну, залог на священную войну...  Ну как, хорошая сказка? – спросил Алаярбек Даниарбек. – А?.. Что же вы молчите?

Но слушатели так ничего и не сказали, понравилась ли им сказка. По одному, по два поднялись они молча и так же молча ушли. Проходя мимо Петра Ивановича, они униженно кланялись: всё же это хаким самого Ибрагимбека.

Поговорить Петру Ивановичу по душам с Алаярбеком Даниарбеком не удалось. Избитые палками басмачи остались в конюшне.

Подойдя, точно невзначай, к доктору, Алаярбек Даниарбек шепнул: «Осторожность». И стал с нарочитым  интересом  разглядывать дарёного коня.

–  Хороших статей конь, а? – спросил доктор, хотя, конечно, ему хотелось задать совсем другой вопрос.

Но Алаярбек Даниарбек выразил крайнее недовольство.

–  Смотри, доктор, у коня чёрная полоса на хребте. Такой конь принесёт несчастье. Ты обязательно упадёшь с него.

–  Упаду, так поднимусь.

–  Нет, лучше продай его.

–  Кому? – удивился  доктор.

–  Хотя бы мне, – выпалил Алаярбек Даниарбек.

–  Ого, вы разбогатели? У вас много денег?

–  О, мы разбогатели и... можем помочь друзьям, – не совсем логично добавил он.

Только позже удалось им встретиться без назойливых свидетелей. Доктор смог убедиться, что Алаярбек Даниарбек далёк от намерения стать басмачом и горит желанием ему помочь. Надежда зажглась с новой силой. До сих пор доктор намеревался подкупить Кривого, теперь совместно с Алаярбеком Даниарбеком они задумали другое.

Весь следующий день доктор метался, стараясь увидеть или хотя бы передать записку Жаннат. Но Алаярбек Даниарбек исчез, точно сквозь землю провалился, а женщины, когда Пётр Иванович приближался к воротам женской половины, закутывали лица камзолами и с хихиканием ускользали. Пётр Иванович стоял около створок ворот, смотрел на гнилые трухлявые доски и слышал тихое: «Коч! Убирайся!» Тогда Пётр Иванович начинал бродить в стороне около конюшен, и когда из ворот снова показались женщины, полные любопытства, он снова тел к ним, но оставался с тем же результатом. Так повторялось много раз.

Поведение Петра Ивановича было замечено. Но Ибрагимбек, далёкий от истины, истолковал его со свойственной ему грубостью: «К бабам тянет... Смотри у меня, там мои жены, а я петух драчливый. Затеешь шашни, узнаю. Даже жеребец степной смирнее, чем я. Ой, свирепый!» Он стукнул себя в грудь и издал подобие ржания. Он тут же расхохотался и поспешил утешить, как он выражался, своего «великого табиба».

–  Подожди, зятя халифа поженим, а тогда и тебе подыщу девку, хочешь   из наших локаек? Зад у наших девок побольше, чем курдюк у гиссарских баранов, а?

Вообще Пётр Иванович замечал, что понятие женской красоты у Ибрагимбека измерялось, главным образом, весом красивицы, и особенно пышностью её бедер.

Затащив к себе в михманхану доктора, Ибрагимбек хитро прищурился.

–  Ну, ты обещал мне найти лекарство, чёрное лекарство, а? Нашёл?

–  Нашёл.

Потирая руки и хихикая, Ибрагимбек продолжал:

–  Дадим его красавице, а? Когда свадьбу сыграем, пусть носит с собой и подсыпает Энвербею утром и вечером, а? Здорово придумано, а?

Радость обожгла Петра Ивановича. Вот удобный момент.

Едва сдерживая бурю волнения в груди, он проговорил:

–  Позови эту женщину. Вот лекарство, – он стал лихорадочно шарить   в своей  аптечке. – Надо ей объяснить...

–  Сейчас. Эй, Кривой! – Но совершенно необъяснимый зигзаг в мыслях Ибрагимбека принёс Петру Ивановичу полное разочарование. Он думал, что сейчас увидит Жаннат, но Ибрагимбек вдруг спросил:

–  Это зачем же её, мусульманку, звать, а?

–  Я... я хотел объяснить.

–  Ого, вон ты какой... этого-того… хитрец. Давай лекарство. Я сам объясню. – В маленьких глазках Ибрагимбека Пётр Иванович прочитал подозрение.

 «Боже, что делать? – размышлял доктор. – Или дать настоящий яд. Пусть отправится он ко всем чертям. Вот выход! Жаннат будет спасена. Но... отравить. Что я, средневековый отравитель, что ли? Тошно! Нельзя. А Жаннат... Она... Если бы она пришла, можно было бы посоветоваться, а сейчас... Нет. Один Ибрагимбек выиграет. Без сомнения, если Энвер умрет, он тут же выдаст виновников. Сохранит лицо. Ещё урвёт кое-что для славы и почёта, а Жаннат... Можно представить только, что они сделают с Жаннат. Нет, надо отговорить его... Надо, чтобы Жаннат не коснулось подозрение... Ни в коем случае нельзя, чтобы она давала яд... Где же выход?»

–  Я не могу дать женщине в руки чёрное лекарство, – произнёс он вслух, – женщина не сумеет...

–  Что? – рыкнул Ибрагимбек. – Смотри, ты теряешь мое благоволение, урус.

–  Сделай меня табибом зятя халифа, скажи ему, что я  великий доктор, лечу от всех  болезней.  Если  я окажусь при нём, не пройдет и недели, как эфенди окажется под райскими кущами в объятиях девственных гурий.

–  Дал бы бог поскорее. Но он не согласится тебя приблизить. Он хитрый, хитрее меня.

–  Попробуй.

–  Если ему только посоветовать, он сразу заподозрит что-то. Нет, дадим ей лекарство. Ну, пожалуйста.

Заискивая, Ибрагимбек совсем изменил тон. Он так хотел получить чёрное лекарство, которое помогло бы отправиться его сопернику в райскую обитель, что не мог сидеть на месте, ёрзал на ковре от нетерпения, вздыхал, охал, бормотал просьбы, переходил к угрозам, снова умолял, опять грозил.

В отчаянии Пётр Иванович взял из аптечки снотворные порошки и сунул в руки Ибрагимбеку.

– Пусть подсыпает за два часа до сна, по два порошка.

Издав вопль, похожий на рыкание тигра, в лапы которого попала долгожданная дичь, Ибрагимбек с легкостью юноши кинулся к двери, подобрав полы многочисленных своих халатов. Пока он надевал кауши, Пётр  Иванович проговорил:

– Отдай мне эту женщину!

–  Какую? – от изумления Ибрагимбек разинул рот.

– Ту, что выдаешь за Энвера.

Схватившись за живот, Ибрагимбек издавал некоторое время странные хлюпающие звуки.

– Её?! Да ты с ума, урус, сошёл, – наконец смог проговорить он,– её,    невесту зятя халифа, посланца пророка, отдать тебе?! Да это же святотатство.    Кто осмелится... этого-того, посягнуть на невесту командующего армией ислама, мало в котле с маслом сварить... Да, если я тебе её отдам, – вдруг спохватился Ибрагимбек, – кто же, этого-того... подсыпать ему будет?! Нет, оставь и думать. Ай хитрец, ай хитрец! Знаешь, доктор, уехать тебе надо. Вот что: ишан кабадианский Сеид Музаффар заболел. Просит у меня, чтоб я тебя прислал. Так ты поезжай к нему... Поезжай, хитрец!

Он убежал, шлёпая каушами, всё повторяя: «Ай хитрец!»

«Надо было дать ей цианистого кали... Лучше пусть она умрёт, чем такое...»

Он вскочил, обошел комнату. Пошарив под подушкой, обнаружил наган, спрятал его в карман и вышел.

Во дворе Пётр Иванович встретил Ибрагимбека. При виде доктора тот перекосил физиономию и стал делать заговорщические знаки: «Дескать, всё в порядке».

Доктор, махнул рукой, побрел к коням.

–  Куда?

–  Надо! Пойду коня посмотрю.... Ехать в Кабадиан далеко.

Ибрагимбек мотнул головой и скрылся в михманхане.

Только здесь могли так быстро происходить смены обстоятельств. Ещё вчера Пётр Иванович был несчастным пленником, его волокли по пыли, по камням. Он изнывал от жажды, голода, страха, его каждую минуту могли пристрелить, повесить, посадить на кол... А сегодня ему почтительно кланялись даже надменные курбаши, не говоря уже о рядовых басмачах и всякой челяди, переполнявшей двор резиденции Ибрагимбека. Все расступались перед доктором, когда он шел к той части построек, которые были предоставлены зятю халифа, посланцу аллаха и прочая и прочая.

Шёл доктор без мыслей, без готовых решений. Он не знал, что скажет, что сделает.

На половине Энвербея Петра Ивановича ждал неожиданно любезный приём. Энвербей, оказывается, нуждался в советах врача, давно хотел попросить русского доктора к себе. Он проявил к Петру Ивановичу внимание и даже приказал сварить кофе по-турецки.

–  Как вы думаете, доктор... Это смешно, может быть, но... Может быть, снять мне кольцо? – и он протянул руку к лицу Петра Ивановича. – На    Востоке, в Аравии, почему-то считают агат не совсем... Словом, приписывают ему несчастливые свойства.

«Вот тебе и железный человек. Вот тебе и прусская культура, Хорош недавний вершитель судеб мира», – подумал доктор. Он ничего не ответил, только взял Энвербея за руку и стал рассматривать перстень.

–  Говорят, – продолжал Энвербей, – человек, носящий агатовое кольцо, может заболеть...

–  Снимете ли вы кольцо, наденете ли... —усмехнулся доктор, – от этого печень ваша пошаливать не перестанет... Что касается таинственных несчастий, то... Говорят, действительно, при дворе царей Романовых агатовые перстни, брошки, табакерки исключались... полностью, абсолютно исключались... Болезненные умы царей мировой империи трепетали перед чёрно-красным полосатым камешком... Бывают такие казусы... И когда британский посланник преподнёс агатовый перстень императрице, она... упала в обморок...

–  Когда он поднёс? – быстро спросил Энвербей.

–  Ей-богу, не помню.

–  Вот видите, м... Ведь и царица... и все её близкие… погибли...

Энвербей мрачно поглядел на кольцо. Казалось, вот-вот он снимет его с пальца и швырнёт на пол.

–  Их казнил бы народ и без агатового перстня, – заметил доктор. – Кстати, я видел точно такой же перстень... Да, да... дай бог памяти... да, совершенно верно, я видел его, на пальце... ишана кабадианского...

–  Совершенно такой же?

–  Во всяком случае, очень похожий... – Пётр Иванович с интересом    посмотрел на растерянное лицо Энвербея, и вдруг какой-то бес, как говорится, дернул его за язык. Он сказал: – Сам по себе камешек – пустяк, а вот источник, откуда он попал к господину ишану, полон всяких зловещих последствий в будущем...

–  Что вы хотите сказать? – почти крикнул Энвербей.

–  Ничего,  кроме  сказанного... А вам очень не мешает, дорогой пациент, заняться своими нервами.

–  Но...

–  Извините меня, я врач, вы пациент. Вы просите меня лечить вас. Мой долг – вас лечить. У узбеков есть хорошая пословица: заболел желудок – пропала сила. А желудочные болезни здесь опасны. Опаснее агатовых перстней.

Поджав недовольно губы, Энвербей молчал. «Странный этот русский. Но он здесь единственный врач и, судя по всему, лечить умеет...»

–  Скажите, доктор, – заговорил он. – Если человек имел общение с прокажённым, даже кратковременное, долго ли он носит на себе заразу?

«Эге, да ты здорово боишься проказы», – подумал Пётр Иванович и сказал:

–  Очевидно, долго. Есть основания предполагать: возбудители лепры очень стойки.

Энвербей брезгливо поморщился и как-то весь передёрнулся.

–  Благодарю вас, доктор, за совет. Обратитесь к моему адъютанту Шукри-эфенди, он с вами рассчитается.

Так и не решился ни на что Пётр Иванович, а револьвер системы «наган» по-прежнему напоминал своей тяжестью в кармане о своём существовании. Доктор не пошёл к мертвоголовому адъютанту.

Чертыхнувшись, Петр Иванович взял в конюшне своего коня и уехал. Никто не осмелился задержать его у ворот. Слишком уж явно отражался гнев на высоком челе господина великого табиба. Спроси, конечно, Пётр Иванович разрешения у привратника – и его не выпустили бы. Во всяком случае, побежали бы спрашивать у Ибрагимбека разрешения. И разве он отпустил бы доктора одного?.. Но так как доктор ехал через ворота прямо и ни на кого не смотрел, с независимым видом, его пропустили безропотно. Только никакой заслуги здесь у самого Петра Ивановича и не было. Сделал он всё это машинально, в каком-то тяжёлом сне.

Он ехал по улочке селения, смотрел по сторонам, видел и не видел плоские бурые горы, голубое небо, серые дома... Все окружающее проходило мимо его сознания. Навстречу шли и ехали какие-то бородачи в чалмах, в меховых малахаях. Пётр Иванович ни на что не обращал внимания, но много позже он восстановил в памяти всю картину и отчетливо представил каждый свой шаг, каждое свое движение, даже нетерпеливое потряхивание упрямой головы коня и запах конского пота,  мешавшегося  с запахом  влажной  земли.

–  Пётр Иванович, а Пётр Иванович!

Доктор машинально посмотрел в сторону, где слышался знакомый голос. Он нисколько не удивился, что рядом с ним как ни в чем не бывало, как и многие уже годы, мелко трусит на коне Алаярбек Даниарбек. И хоть на толстых губах его и в глазах-щёлочках не было и намека на улыбку, но всё лицо Алаярбека Даниарбека ликовало.

Они ехали по улочке Кок-Таша ещё долго и молча.

–  Что делать, что делать? – простонал наконец Пётр Иванович.

Теперь Алаярбек Даниарбек хитро усмехнулся.

–  Уезжать... Пора! Знаешь, и желанный гость от долгого пребывания  делается противным. Известно, в пруду вода, застоявшись, становится вонючей. Как бы конокрад не...

–  Да хватит вам болтать... Я и сам рад бежать со всех ног отсюда, но Жаннат...

–  А, Жаннат? – протяжно повторил Алаярбек Даниарбек. – Жаннат не маленькая, не  девочка. Не всякая женщина тупа и глупа, – сказал один мудрец по имени Аухади, – если есть тигр, то есть и тигрицы.. Не всякая удостоится быть женой зятя халифа.

–  О чёрт! Вы лучше посоветуйте, что делать!

–  Жаннат понимает... Сказали бы Энверу, что её касались руки прокажённого, и...

Аргамак захрипел и завертелся под доктором на месте, – так резко осадил его Пётр Иванович.

–  Вы думаете?

–  Ну что ж, о её позоре возвестят барабаны, но никто не пожелает ласк женщины, которую... которая спала с махау.

–  Молчите!

Алаярбек Даниарбек только развёл руками – в одной он держал повод, и поэтому конь решительно направился в сторону от дороги; в другой – камчу, и конь, вообразив, что сейчас его ударят, помчался по лугу. Известно, что лошадь не может равнодушно переносить, когда её обгоняют. Конь Петра Ивановича кинулся вслед.

–  Что с вами? – спросил доктор, когда они, наконец, поехали шагом. – Вы обиделись?

–  Будь одного цвета  с обществом, – буркнул Алаярбек Даниарбек, – если не хочешь быть посрамленным. Вот мы и снова стремимся в пасть крокодила. О локоны! О ресницы!

Так они и вернулись обратно в ибрагимовский двор. Алаярбек Даниарбек предложил передать записку Жаннат с изложением своего плана. Но... Пётр Иванович не смог написать такую записку. Он сидел на камне около конюшчи и поджидал, когда появится Энвербей. Он должен был появиться... И он действительно появился, но Пётр Иванович не успел сообразить что-нибудь, как Энвербей в сопровождении десятка своих турок исчез в воротах женской половины.

Внезапно там зашумели, закричали. Крик всё рос, превращался в истошный вой. И среди воплей Пётр Иванович ясно расслышал голос Жаннат. Он вскочил и прислушался.

Мимо прошагал Ибрагимбек с мрачной раздражённой физиономией, сжимая в руке огромную камчу. Всем своим видом он говорил: «Подождите, бабы, сейчас я вам задам!» Едва он скрылся за створкой ворот ичкари, наступила тишина, но тут же взорвалась воплями и криками ещё более пронзительными. Громоподобный голос заорал: «Гнать её! Бей её!» Ему вторил отчаянный визг и крик.

Алаярбек Даниарбек и Пётр Иванович кинулись к воротам, но их, конечно, не пустили. Они топтались в толпе слуг, басмачей, ничего не понимая. Ворота распахнулись, и Петр Иванович лицом к лицу столкнулся с самим зятем халифа. Красное лицо его, усеянное капельками пота, подергивалось, губы дрожали. Он схватил доктора за портупею на груди и закричал:

–  Проклятие, они хотели, чтобы я женился на прокажённой! Вы доктор, вы знаете, что это значит. Это заговор на мою жизнь, на  моё здоровье. Клянусь, Ибрагим ответит!

Он отстранил рукой Петра Ивановича и, продолжая что-то выкрикивать, направился к себе. За ним бежали с растерянными, гневными лицами турки.