Текст книги "Набат. Книга вторая. Агатовый перстень"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)

Вот и здесь он, в долине Вахша, неспроста, тоже из-за  интереса. Когда,  опустошив и разграбив изрядно Алай и Каратегин, воинство ислама прибыло, обременённое добычей, на крепких ворованных конях в Дюшамбе, к подножию седалища эмира, и предложило ему свои сабли и пророческие знамёна для сокрушения большевиков, Сеид Алимхан задумался. Если от плохо вооруженных нурматовских лихих джигитов горцы с трудом и большим уроном могли отбиться дубинами и дедовскими мультуками, то что произойдёт,    когда ферганцам дадут новенькие английские винтовки и вдоволь патронов? «Нет у меня оружия, – отрезал курбаши Нурмату эмир, – нет у меня патронов». Не сдержав гнева, он стал укорять Нурмата за грабежи и бесчинства,  выразив при этом особое неудовольствие Батырбеком Болушом. Трудно сказать, сколько здесь проявил эмир государственной мудрости и насколько пытался отвести от себя гнев народа. Почва под ногами Сеида Алимхана накалилась к тому времени до того, что в Дюшамбе он видел только врагов и собрался бежать за границу. Нурмат-курбаши не сразу понял, почему эмир отказывается от стольких могучих воителей за ислам, а когда понял, то обиделся и, высказав бесцеремонно во всеуслышание свою обиду, потребовал от эмира возмещения потерь и убытков. Пришлось эмиру откупиться мешком золота. Вручал его Нурмату Сеид Алимхан торжественно, сказав: «Вручаю  это золото, дабы ты раздал его на обратном пути обиженным и ограбленным тобой жителям». Спустя немного эмир бежал за границу, а Нурмат увёл обратно свою банду через горы в Фергану, но, конечно, ни одной копейки никто из жителей Алая и Каратегина так и не увидел. Батырбек Болуш в Дюшамбе замешкался. С ним осталось до двухсот джигитов, нюхом почуявших, что в горной стране, где нет ни эмира, ни других властей, можно хорошо поживиться.

Банда Батырбека Болуша наводила ужас на весь край.

Алаярбек Даниарбек тяжело вздохнул. Хитры люди, но и он хитёр. Он даже не представлял себе, что есть такие беды, из которых нельзя выбраться. Чем труднее, тем легче. Кто падает с ишака – тому камни, кто падает с верблюда – тому ватная подстилочка.

Вся жизнь его – поучительный пример. Но только вчера он вырвался из могилы, и вдруг, когда жизнь поманила его жареным барашком и всё шло хорошо, он опять попался. Да попался так, что дрожь пробирала. Нет, хитрость вывезет и сейчас из гибели.

А гибель скакала с ним рядом, поглядывала на него безжизненными глазами, похожими на стоячие болотца с ржавой водой, и щерила волчьи клыки. Алаярбек Даниарбек судил, конечно, пристрастно, потому что, если не считать природного недостатка – горба, Батыр-бек располагал к себе необычайно приятным нежнокожим лицом, шелковистыми усами и бородкой и привлекательной улыбкой.

Очень уважал Алаярбек Даниарбек весёлых людей. Кто улыбается, тот зла не сделает. Несмеющиеся уста хуже щели в стене! Но с сегодняшнего дня улыбка даже на румяном лице добряка будет вызывать в нём отвратительные, холодящие сердце воспоминания. Нет, зубоскалы ещё хуже, а тем более такие, как Батырбек Болуш.

Про него говорили: «Нет большего льстеца и подхалима от Памира до Чарджоу. Он сухан-фуруш – продавец слов». Когда Сеид Алимхан, выгнанный из Бухары, сидел в Дюшамбе, Батырбек Болуш не пропускал и дня, «что-бы не коснуться лбом пыли на его, стопах», но ни в чем, говорят, не успел. Эмир не дал ему даже самого скромного чина, говорят, потому, что у Батырбека Болуша пахло нехорошо изо рта.

Батырбек Болуш затаил обиду, и когда эмиру пришлось слишком  поспеш-но покинуть свои владения, он воспользовался суматохой и отбил у эмирского каравана драгоценности, которые везли на двадцати верблюдах. С тех пор Батырбек Болуш стал знатен и богат. Пронырливый, хитрый, он нашел лестью путь к сердцу Ибрагимбека, но в тайниках души мечтал сесть на его место. Безудержно льстя Ибрагимбеку в глаза, он за спиной называл его не иначе как «кирпичеголовый». В кругу друзей он только вздыхал: «Без дураков мир разрушится! Но подожди: время ещё придёт».

Взгляд Батырбека Болуша, при всей своей обычной непроницаемости, выражал, казалось, неодуменный вопрос. И у Алаярбека Даниарбека хватило хитрости разгадать его. Батырбек Болуш удивлялся, почему Даниар-курбаши (а за него принял он Алаярбека Даниарбека) молчит, не задает вопросов и... не распоряжается. А ведь Даниар-курбаши со времени Дюшам-бинской осады стал едва ли не правой рукой Энвербея, почти что начальником штаба. Батырбек Болуш сам в лицо не знал Даниара, потому что ни разу не приезжал в ставку зятя халифа, хоть и звали его неоднократно. Батырбек Болуш предпочитал находиться подальше и в стороне: спокойнее и выгоднее. Но теперь, поскольку самый близкий Энвербею человек здесь, приходится считаться с ним.

Всё яснее становилось Алаярбеку Даниарбеку, куда спешит банда Батырбека Болуша, и всё отчетливее понимал он весь ужас предстоящих  событий.

«Они скачут к Вахшу. Они узнали про каюки. Груз для них – желанная добыча... бандитов много, наших мало! Все погибнут: и доктор, и Файзи, и Юнус, и бойцы. Разве тридцать человек больных устоят?»

Горькие мысли приводили к заключению, от которого все внутри начинало трепетать. Да, хитрец и храбрец Алаярбек Даниарбек дрожал от страха.

Он вздрогнул и встрепенулся от громкого удара, подобного пушечному,  выстрелу.

Вперед выехал глашатай с громоздким глиняным барабаном – нагарой, ударил в него с силой и начал выбивать оглушительную дробь, а мирза сделал рупор из ладоней и закричал:

– Эй, эй! Наступает ночь, но храбрость и доблесть Батырбека Болуша не знает препятствий и сокрушит тьму. Эй, эй, слушайте, и пусть возгорится в робких душах мужество. Славный Батырбек Болуш драконом разлегся в степи, а красные аскёры трусливо ползают вокруг, точно мураши, жадно щёлкая зубами, а вдруг он уже не живой и можно поживиться мясом. Но тут Батырбек Болуш вскочил, зарычал, заревел. Ррр! В страхе аскеры кинулись, точно солома, сметенная вихрем, во все стороны под огненным дыханием могучего курбаши. Сколько их тут изжарилось в шашлык!

«Опять шашлык, – простонал про себя Алаярбек Даниарбек, – клянусь никогда и не нюхать запаха шашлыка!»

–  Бум, бумм! – в темноте гудел барабан, а мирза вопил:

–  Тысячи аскеров сгорели, тысячи забились в норы. Эй, эй! И мы, славные воины ислама, за ноги их оттуда вытаскивали. Сорок палачей встали на краю ямы смерти, сорок палачей сорок дней и сорок ночей рубили головы   красным. Руки доблестных палачей устали, а они рубили и рубили. Эй, эй, смотрите, вон в степи курган сложил Батырбек Болуш из голов большевиков. Эй, эй, курган до самого неба достанет. Эй, эй!  Славные джигиты, сколько  коней и сёдел досталось вам!. Эй, эй, славный курбаши Батырбек Болуш.

От хвастливых славословий глашатая мужества у Алаярбека Даниарбека не прибавилось. Он отлично понимал всю вздорность и ребяческую наивность воплей мирзы, но знал, что говорят вообще о Батырбеке Болуше, Алаярбек Даниарбек терялся все больше. Он поминутно вздрагивал и даже начинал икать, потому что горбун имел неприятную привычку вкрадчиво трогать руку или плечо собеседника, точно стараясь физическим прикосновением крепче утвердить в нём высказанную им мысль. Алаярбеку Даниарбеку рука Болуша казалась холодной, ледяной, a прикосновение её – прикосновением ангела смерти Азраила. Горбун чувствовал необыкновенное расположение к вновь обретенному другу, как он его называл, и развлекал его разными занимательными историями. Вообще, если бы не все самые достоверные зловещие слухи, Алаярбек Даниарбек мог бы подумать, что рядом с ним едет приятнейший и воспитаннейший человек, заслуживающий глубокого уважения.

Весь день ехали по степи и только после захода солнца остановились на привал. Костер горел ярко. Дым отгонял противно гудевшие комариные стаи, прохлада приятно ласкала лицо, вкусно пахло из котлов, и Алаярбек Даниарбек постепенно пришёл в себя и обрел способность спокойно рассуждать и думать… Нет, трусить он не собирается. Чего пугаться? Он ещё обведёт вокруг пальца этого проклятого с женственным лицом курбаши. Не с такими ещё Алаярбек Даниарбек имел дело! Но почти тотчас холод липкими струйками опять пополз в сердце. Батырбек Болуш всё таким же вкрадчивым ласковым тоном рассказывал:

–  Вы, дорогой Даниар, говорят, родом с Кавказа, где знают толк в драгоценностях. Говорят, вы поездили по свету немало. Имели счастье совершать   молитвенные ракъаты под куполом Айя-Софии в Стамбуле, лицезреть мечеть Омейядов в Каире, успели посетить даже страну ференгов. Вы знаток вещей     восточных и западных. Не откажите осмотреть и оценить вот это.

Он вынул из мешка золотой браслет, весь усеянный рубинами. Повертев его в руках и подивившись его блеску и красоте. Алаярбек Даниарбек вдруг заметил, что во впадинах узоров и в гнёздах, в которые вставлены драгоценные камни, спеклась не то чёрная грязь, не то... И вдруг ему стало жарко и холодно от внезапно мелькнувшей страшной догадки.

–  Э, э, – пробормотал он, – я, я не специалист... это ювелир может...

–  Жаль, – заметил Батырбек Болуш, – я хотел бы знать, браслет дорогой? А знаете, его носила одна намданекская красавица. Я увидел его у неё  на руке, когда она полой камзола закрыла своё лицо. «Зачем тебе, простой дехканке, такая ценная вещь? Времена, красавица, неспокойные, как бы тебя   не обидели, а? Продай лучше мне браслет!» Но она оказалась упрямой и несговорчивой, как все женщины. Она не хотела продать браслет. Видит аллах    всемилостивый, я хотел купить его.

Он замолчал, как будто не замечая, что Алаярбек Даниарбек смотрит на него с ужасом.

–  Увы, она оказалась сварливой и злой, точно самка барса. Красавица дралась и царапалась, как кошка. Застежка  не раскрывалась, а я решил взять браслет, и пришлось....

Он рубанул ребром ладони в воздухе.

–  Вы... руку... ей? – холодея спросил Алаярбек Даниарбек.

–  Увы, я торопился... А жаль, что вы не хотите оценить браслет.

–  А женщина?..

Но мысли Батырбека Болуша уже отвлеклись в сторону, и он заговорил о другом:

–  Господин Даниар, – проговорил он медленно, – мы не достигли высоких степеней и не заслужили высокого доверия зятя халифа, но, зная, что вы озарены его благосклонностью, мы хотели бы получить у вас скромный  совет.

–  П-п-пожалуста!

–  Вы не заметили в степи кое-чего?

–  Нет.

–  А на реке?

При всей почтительности тона вопросы Батырбека Болуша очень смахивали на допрос, и Алаярбек Даниарбек вдруг вспылил:

–  Что вы, господин Батырбек Болуш, от меня хотите, наконец?

–  Извините... – несколько оторопел курбаши, – поговорят два глупца – дело испортят, поговорят два умных – дело сделают. Мы не хотим вам    доставить беспокойства, мы хотим вашего совета. Мы даже не осмеливаемся беспокоить вас вопросом: где ваши прославленные воины? Почему вы так с безумной храбростью ездите в одиночестве по степи, не боясь подстерегающей всюду гибели?..

–  Ладно, ладно, – пробормотал Алаярбек Даниарбек, видя, что он зашёл далеко, – вы спрашиваете о каюках на реке?

–  Вот именно.

Тут получилось то, что случается чаще всего с человеком, когда он долго хитрит. Алаярбек Даниарбек заговорил. Он торопился. Слова его срывались с языка, опережая мысли.

–  Каюки? Да, каюки плывут. Большие каюки. Много людей  в каюках, и все вооружённые. В каждом каюке есть пулемёты – по два, по три пулемёта. В каждом каюке тридцать-сорок красных солдат, все с винтовками. У каждого солдата – двести патронов. Очень серьёзное дело.

Батырбек Болуш слушал с интересом.

–  Каюки плывут, мы это знаем, – сказал он, когда Алаярбек Даниарбек кончил, – три каюка. Везут оружие, много оружия, патронов. Охрана на каюках слабая. Двадцать-тридцать солдат на каждом. Все мусульмане. Вот захотят ли они против нас пойти? Клянусь, не знаю.  Вот только пулемётов    наш человек не видел.

–  Пулемёты есть, – твёрдо сказал  Алаярбек Даниарбек. – Вы  что, хотите протянуть руку к каюкам?!

Снова Батырбек Болуш поглядел на Алаярбека Даниарбека, и во взгляде его промелькнуло нечто вроде сомнения.

–  Там, мне сказал один человек – он от них перебежал, – в каюках двадцать тысяч винтовок, сто тысяч патронов, а охрана слабая. Но людей у меня    мало. Вот бы теперь ваших орлов, господин Даниар... О, я понимаю, – прервал он сам себя, истолковав по-своему гримасу растерянности на лице Алаярбека Даниарбека, – вы сами приберегли добычу себе... Но вам тоже трудно... а вдруг они будут драться... Когда красные мусульмане дерутся, они дерутся, как дьяволы... Послушайте... объединим усилия... Давайте ваших кавказцев... Позовите их... Добыча пополам... Нет – две части ваши, я соглашусь на одну.

Не зная, что и говорить, Алаярбек Даниарбек молчал.

–  На рассвете мы выйдем к реке. Нам сопутствует успех. Каюки плывут раздельно.  Один от другого на расстоянии десяти-пятнадцати верст. Сначала    мы заберём один каюк. Затем другой. Затем третий. Утром на рассвете. Скажите, куда послать джигитов к вашим людям? Или  вы, – голос Батырбека  Болуша прервался от почтительного восхищения, – вы знаете, конечно, способ подать о себе весточку.

Положительно этот Батырбек Болуш воображал, что Даниар, как сверхестественный батыр древних дастанов, один  разъезжает по горам и степям и ищет подвигов, не позволяя своей воинской дружине мешать ему и призывая её к себе только при крайней необходимости.

–  Семь планет во вселенной, семь океанов на земле и семь климатов, – резко сказал Алаярбек Даниарбек, входя в роль начальника, – и клянусь, надлежит семь раз подумать и взвесить причины и следствия. На каюках – пулемёты. Вся охрана – большевики, рабочая кость из Бухары. Неужели если бы дичь давалась легко, то я бы упустил её. И не забывайте, господин Батырбек Болуш, у них там приказ: если придется туго, всё потопить.

–  А? – мысль о том, что охрана может потопить каюки со всем  грузом,  ошеломила Батырбека Болуша. Он растерялся.

Больше он не говорил. Только укладываясь на попоне спать, подозвал к себе нескольких басмачей и долго с ними шептался.

–  Господин Даниар, – сказал он наконец, – ваши мудрые советы преисполнили нас решимостью, и руки наши затвердели на великий подвиг.  Вот именно, друг узнается в совете, жирное мясо – на блюде. И теперь жирный кусок этот – груз на каюках, клянусь, уже на нашем блюде. Выслушав почтительно ваш совет, мы увидели, что под чашкой есть ещё полчашки. Дело не так просто, как с виду. Мы поняли, что бессмысленно и бесцельно напасть на каюки средь белого дня и дать проклятым отступникам возможность, сражаясь лицом к лицу, проявить мужество или утопить оружие, дарованное нам премудрым определением божьим. Но мы также одарены храбростью и мудростью.

План Батырбека Болуша заключался в том, чтобы немедленно идти к берегу Вахша и напасть на каюки в предрассветный час, когда сон людей особенно крепок.

Теперь наступила очередь растеряться Алаярбеку Даниарбеку. И как он ни уговаривал Батырбека Болуша отказаться от его замысла, но всё же через час весь отряд двинулся с большими предосторожностями через степь. Видимо, они ехали по высокой речной террасе, так как где-то внизу, в густой, как дёготь, тьме, виднелись искорки красноватого света. Костры находились друг от друга на большом расстоянии. Батырбек Болуш располагал очень точными сведениями, где находятся каюки, и решил прежде всего ударить по тому из них, на котором плыл начальник отряда Файзи.

–  Отрубим голову, – сказал Батырбек Болуш, – и змей издохнет. Только на этот раз голова на месте хвоста. Каюк этого Файзи плывёт позади всех.

Ехали по степи легко и быстро, хотя всех сморила усталость. Несколько басмачей заснули в седлах и попадали с коней, правда без особого вреда для себя. Но чем дальше, тем хуже пошли дела. Люди Батырбека Болуша привыкли по ночам спать, темнота страшила их. Когда банда спустилась в низменную пойму, заросшую камышом и колючими джунглями, пришлось спешиться, и движение почти застопорилось. Только десятка два наиболее выносливых охотников быстро и сравнительно бесшумно пробирались вперёд через заросли, топи и зыбучие пески. Остальные басмачи растянулись не меньше чем на версту. Алаярбек Даниарбек шёл впереди рядом с Батырбеком Болушом и поражался его выносливости и силе. Горб ничуть не мешал курбаши быть первым всюду, где требовалась физическая сила и выдержка.

Всё ещё надеясь на счастливый случай, Алаярбек Даниарбек машинально шагал по кочкам своими короткими ножками. Он впал в отупение, и одна только мысль вертелась в голове:

«Прах на мою голову! Пропал Пётр Иванович. Совсем пропал».

Уже несколько минут сквозь сопение людей, чавкание ног в болоте, тихое бряцание сбруи слышался ровный монотонный шум. Пахнула в лицо холодная струя. Где-то близко поднялось пятно красного света, и камыш чёрной решёткой вырисовывался на нем.

–  Стой, – тихо сказал Батырбек Болуш, – коней оставить здесь. Пойдём сами. Не стрелять! Кто выстрелит, тому смерть.

Он собрал всех подтянувшихся басмачей, тихо шепнул: «Вперёд!» Потонули они в темноте почти неслышно.

Застонав, Алаярбек Даниарбек опустился на мокрую землю. Безнадёжность, ужас, отчаяние вылились в сдавленные без слез рыдания.

Но вдруг он вскочил, выхватил свой нож, бросился к коням и начал наносить удары.

Дикое ржание, пронзительный визг разорвали тишину. Почти тотчас же загремели в камышах почему-то особенно громко выстрелы, озаряя мгновенными вспышками мечущиеся тени. Шлёпая по болоту, ломясь через чангал, сокрушая все и вся, топча людей, помчался табун лошадей. В лицо Алаярбека Даниарбека брызнула жидкая грязь, и рядом захрапела перепуганная лошадь. Он инстинктивно протянул руки, защищаясь от налетевшей тяжёлой туши, и вцепился в поводья. Сразу же конь встал как вкопанный, обдав всего Алаярбека Даниарбека тёплой жижей. Тогда он, гладл вздрагивающую лошадиную шею, нащупал стремя, вскочил на седло и, вознося хвалы аллаху, погнал перепуганное животное через джунгли. Уже взобравшись на обрыв, он обернулся на треск пулемётной стрельбы. Отсюда он хорошо видел вспышки выстрелов, которые сотнями красных искорок отражались в блестящей стремнине реки.

«Ого, – сказал Алаярбек Даниарбек, – каюк уже на середине реки. Батырбек Болуш кусает себе локти!»

Он гикнул, пригнулся к шее коня и помчался по степи, вдыхая полной грудью свежий ветер.

Глава  двадцать  вторая. ОТВЕРЖЕННАЯ

                                                               Хороший человек прекрасен и в рубище.

                                                               Роза любима своими лепестками,

                                                               похожими на заплатки.

                                                                                               Рудаки

Устрашающе пыжась, тараща глаза, шевеля забавно своими растущими прямо из толстых ноздрей волосами, Ибрагимбек уставился на всадников. Тяжелокованные копыта копали землю в двух вершках от дастархана, и кусочки сухой глины летели на подносы с кишмишом, курагой, на хлеб, в пиалы. Кони не стояли на месте, и Салих-курбаши, нагнувшись прямо с седла над дастарханом к лицу Ибрагимбека, что-то быстро шептал ему, показывая глазами на Алаярбека Даниарбека, сидевшего рядом на коне. Лицо, шея, глаза Ибрагимбека медленно наливались кровью. Глазки его, обычно масляные, хитрые, теперь не отражали ничего, кроме тупой злобы.

–  Стой, – наконец прохрипел Ибрагимбек. – Отодвинься.

Салих откинулся в седле и камчой показал на Алаярбека Даниарбека.

–  Смотри на него, хитреца, Ибрагим.

Алаярбек Даниарбек, ещё не понимая, в чём дело, инстинктивно почуял опасность. Но такова была его натура: чем больше надвигалась опасность, тем меньше это становилось заметным по выражению его лица. Так и сейчас: хоть в животе у него всё оборвалось, а ноги и руки дрожали, он с самым независимым видом поглядел на Салиха-курбаши и, пожав плечами, парировал:

– А я смотрю на тебя, балда, и удивляюсь, ты забыл совершить омовение,    и тебя одолела чесотка в известном месте, и зуд мешает тебе говорить спокойно.

Только теперь Ибрагимбек поборол приступ удушья.

–  Подохни ты! – зарычал он.

–  Что случилось? – простодушно удивился Алаярбек Даниарбек, хотя тень смерти легла на его сознание, так устрашающе дергалось лицо Ибрагимбека.

Если мир не мирится с тобой, ты мирись с миром. Как часто в самых труд-ных обстоятельствах золотое это правило выручало Алаярбека Даниарбека. И сегодня утром, когда ошалевший конь принес его прямо в ибрагимбековский лагерь, он не колебался и назвал себя бежавшим от ужасов большевизма настоятелем мечети и бесстыдно вознес хвалу басмачам. «Даже пылинка находит пристанище», – думал Алаярбек Даниарбек, пожиная плоды своей мудрости, когда его пригласил к дастархану сам главнокомандующий. «От шайтана – молитва, от злодея – хитрость, но от невезения...» Нет, не везло Алаярбеку Даниарбеку. Увы! Сию минуту, сейчас кровь его согреет землю.

–  Ну, что ты скажешь? – спросил Ибрагимбек всё ещё сидевшего на коне Салиха-курбаши.

–  Клянусь, он выдавал себя за курбаши Даниара!

–  Хватит твоих клятв, – прервал  вопли Салиха Ибрагимбек и, обернувшись к Алаярбеку Даниарбеку, проговорил:

–  Так это ты, самозванец... Эй, сюда!

Подскочили Кривой и махрамы.

–  Успокойте его!

Алаярбека Даниарбека стянули с коня, подхватили под мышки, но он ухватился обеими руками за луку седла и закричал:

–  Господин, о совершенство справедливости, к чему такая поспешность?

Все его силы и способности обострились до предела.

–  Ведите, – рычал Ибрагимбек, – укоротите его на длину головы.

–  Подождите, вы всегда это успеете!

–  Вот как – он запищал, точно баба, которой прищемили титьку, – захихикал Салих-курбаши, извлекая саблю из ножен, – дайте я сам... я сам...

–  Э, мой срок не пришёл ещё, а вот твой... – Алаяр-бек Даниарбек отчаянно в уме искал спасение.

–  Ведите его...

Но Алаярбек Даниарбек с неожиданной силой стряхнул с плеч махрамов. Засунул по обыкновению ладони за  поясной платок и подбоченился.

–  О предел мудрости, Ибрагим, я требую суда над этим человеком, – и он показал движением головы на Салиха-курбаши.

–  Какого суда? – поперхнулся от удивления Ибрагимбек. Он туго соображал, и Алаярбек Даниарбек выиграл время.

–  Перед лицом ангелов заявляю: этот Салих шапку Али надевает на Вали, он валит с больной головы на здоровую! Голова человека не луковка, она не отрастёт вновь, если её отрубят! – продолжал Алаярбек Даниарбек.

Он мог ещё шутить, и Ибрагимбек ошалело смотрел на него. Приступ ярости схлынул так же быстро, как и поднялся.

–  Посмотреть цвет твоей крови, собачий сын, я всегда успею, говори!

Он обвёл взглядом сидевших за дастарханом гостей, с любопытством взиравших на эту сцену.

–  Чего говорить? – сказал Алаярбек Даниарбек. – Посмотри на этого  невежу, дикаря, мужлана. Худое арбяное колесо скрипит всегда громче. Он принижает тебя, о предел величия, Ибрагимбек, и лезет копытами прямо в твой священный дастархан, топчет хлеб, данный нам по милости всемогущего господа.

Наклонившись, он взял со скатерти большую круглую лепешку. Бормоча вполголоса молитву, он тщательно смахнул с хлеба кусочки глины и, подняв высоко лепёшку, с сокрушением сказал:

–  Только поганый язычник, презираемый богом, так поступает.

Салих-курбаши поднял саблю.

–  Справедливости! – закричал Алаярбек Даниарбек. – Всевышний видит, этот язычник боится моего слова и хочет убить меня, чтобы тайна умерла со мной. Не выйдет!

Он оттолкнул Кривого и уселся за дастархан. Обращаясь доверительно к Ибрагимбеку, заговорил:

–  Слава аллаху при всех обстоятельствах. Альхам дуллилля, алакульхоль! Этот ослиный зад хочет учиться ремеслу цирюльника на моей голове.   Требуй уважения, Ибрагим, ты же главнокомандующий всем мусульманским воинством.

Кровь снова бросилась в голову Ибрагимбеку.

–  Слезь! – приказал он Салиху-курбаши.

Он не привык к церемониям, но очень любил почёт и пытался установить у себя нечто вроде придворного эмирского этикета. Он болезненно переживал даже ничтожные проявления неуважения к себе. Часто он на них не обращал внимания из-за своей грубости и неотесанности, но когда ему на них указывали, он свирепел и уже никому не спускал. Так и сейчас, пока он разговаривал с Салихом-курбаши, он ничего не замечал. Тысячи раз сидел он на базарах прямо на земле, а лошади его джигитов топтались рядом и отправляли свои нужды тут же. И ничего он не видел в этом предосудительного. Подумаешь, лошадь задела хвостом. Лошадь – животное чистое!

Но теперь после слов Алаярбека Даниарбека ему всё представилось в ином свете.

– Слезай, во имя аллаха, живого и мудрого, – захрипел он. – Эй, отведите коней, приберите тут.

На беду свою Салих-курбаши заартачился.

–  Чего? Кричать на меня, на курбаши?!. Да я!..

–  Кривой! – заорал Ибрагимбек.

И Салих не успел оглянуться, как его стащили с лошади и швырнули на землю обезоруженного. Ибрагимбек сказал с угрозой Салиху-курбаши:

–  Ну, как же это так?

–  Что как? – заносчиво заявил Салих-курбаши, поднимаясь из пыли. – Я не спущу такого... Смотри у меня, Ибрагим, я тебе дело говорю об этом предателе а ты...

–  Что-о? Молчать! – и обернулся к Алаярбеку Даниарбеку. – Говори!

Алаярбек Даниарбек встал и вежливо поклонился.

–  От изменчивости настроения власть имущих следует быть настороже. Но с тех пор как ваше благосклонное внимание обращено на меня, я почитаю себя вашим  преданным слугой, господин командующий,  и надеюсь, что вы выслушаете меня с вниманием. Я ничего не скажу плохого о почтенном крикуне Салихе, ибо я считаю, что наносить ответные удары языком в присутствии вашего превосходительства – это только унижать достоинство высокого места, – и он выразительно обвёл глазами замусоренный, грязный двор. – Воспитанный человек и в михманхане воспитанный и в конюшне воспитанный, а невежда, сколько его ни обламывай, он и в михманхане поведёт себя, как в нужнике. Клянусь аллахом, мне нет дела до Салиха! Я сам по себе, а он сам по себе. Говорят, Салих верный вам человек, не спорю. Но почему он вас, ваше превосходительство, и ваше достоинство втаптывает копытами сво-его шалого коня в навоз, а? Говорят, Салих – преданный вам военачальник. Но почему, когда захватил товары купцов на переправе Сарай, он всё взял себе, а вам даже и аршина ситца и золотника опиума не поднес в дар, а? Говорят, Салих – славный, храбрый военачальник. Он лихо скачет и туда и сюда. Его меч в крови врагов. Правильно, но почему он смеет обнажать оружие в вашем присутствии, о солнце справедливости? Посмел бы разве даже    важный вельможа так сделать при эмире? Не успел бы нечестивец и ресницами моргнуть, как голова его покатилась бы по ковру. Но вы, господин, – образец великодушия, и вашим великодушием злоупотребляет этот язычник.    Говорят, Салих-курбаши почтителен и с уважением относится к вам. Верно, соглашаюсь, но, погодите, почему он подговаривает других военачальников уйти со своими воинами в Дарваз и бросить ваше дело?

–  Врёшь, собака! – сквозь зубы прорычал Салих-курбаши, хватаясь за кобуру.

–  Остановите его! Безумец застрелит господина, – крикнул Алаярбек    Даниарбек, и так страстно, что махрамы набросились на Салиха-курбаши, скрутили ему назад руки и прижали его к паласу.

Выждав немного, Алаярбек Даниарбек сказал:

–  Берегитесь, ваше превосходительство, о господин Ибрагим, берегитесь этого сумасшедшего язычника. Что стоит ему выстрелить в вас и самому стать командующим?!

–  Ну, ну, ты не очень, – проворчал Ибрагимбек. Поразмыслив, он сделал знак махрамам отпустить Салиха. Разъярённый курбаши буркнул что-то под нос и вскочил на ноги. Уголком глаз проследив, что он ушел к дальнему концу дастархана, Алаярбек Даниарбек покачал головой:

–  Поистине гнев застилает мозг господину Салиху-курбаши. Сколько он наклеветал тут, сколько наговорил.

Проводив подозрительным взглядом курбаши, Ибрагимбек посопел немного и строго спросил Алаярбека Даниарбека.

– А то правда, что ты выдал себя... этого-того... за гордеца  Даниара?

Только мгновение Алаярбек Даниарбек колебался. Он понял по хитрым искоркам, прыгающим в глазах Ибрагимбека, что строгость его напускная, что ход мыслей его, тяжёлых, неповоротливых, направлен уже совсем в другую сторону.

–  Да, – сказал Алаярбек Даниарбек.

–  Хо-хо-хо, – рыкающим басом разразился Ибрагимбек.

Он долго хохотал, поддерживая обеими руками подпрыгивающий живот.

–  Гордец Даниар!  Хо-хо-хо!  Хитрец Даниар!  Лиса Даниар! Всезнающий, всепонимающий Даниар! И ты, и ты...

Он тыкал в грудь, в живот Алаярбеку Даниарбеку а хохотал. Хохотал до слез, до колик.

–  Молодец! – наконец выдавил из себя Ибрагимбек. – Ты самый настоящий молодец за то, что повеселил нас. Мы теперь приблизим тебя.

Постепенно все оживились. Горячая пища, мусллас развязали языки. Стало шумно. Пар поднимался от блюд густым облаком. Ибрагимбек ел много, но в веселье участия не принимал. Молча он подсовывал Алаярбеку Даниарбеку куски пожирнее. Его злые глаза останавливались тупо то на одном, то на другом и неуклонно упирались в конце дастархана в Салиха-курбаши. Надвигался приступ гнева. Ибрагимбек мрачнел, глядя на бесшабашное веселье. Этого степного царька задевало, что гости увлеклись и совсем перестали его замечать, занятые насыщением своих желудков и хохоча над тяжеловесными остротами. Начался обычный в таких случаях аскиабозлик – игра в остроты. В остроумии состязались все, кроме молчавшего по обыкновению Асадуллы и задремавшего Каюма Токсабы. Разговор коснулся охотничьих дел. Каждый хвастался своими успехами и в то же время высмеивал своего противника. Говорили об охоте с соколами, с беркутами, с тазы-гончими, с сетями, просто с двустволками. Опоры дошли до крика, смех сотрясал бороды и животы. И внезапно всё стихло. Прозвучала фраза, маленькая, невинная на первый взгляд фраза:

–  А есть охотники – на брюхе по грязи ползают по-кабаньи.

Слово «кабан» произносить в присутствии Ибрагим-бека не полагалось. Когда-то давно бек Гиссарский, озлившись на неуловимого Ибрагима, прозвал его при народе на пиру в своем дворце камышиным кабаном. Оскорбился Ибрагим сверх меры, но тогда он был ещё маленьким человеком, а на сердитого верблюда всегда кладут вьюк потяжелее. И кличка «кабан» утвердилась за Ибрагимбеком накрепко, на всю жизнь. Но кто бы посмел обзывать его таким позорным для мусульманина прозвищем в глаза теперь, когда он достиг силы и могущества? За спиной, правда, продолжали шепотом его так звать, особенно после происшествия в пастушьем селении Курусай.

При слове «кабан» Ибрагимбек сразу же поднял глаза и тупо упёрся взгля-дом в лицо Салиха-курбаши. Тот поперхнулся, но не мигая смотрел на Ибрагим-бека.