Текст книги "Набат. Книга вторая. Агатовый перстень"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

Доктор возмутился. Но Коровин заговорил о том, что умные люди не пропадают, только дураки пухнут с голоду. И он предложил доктору ехать в Хиву и провернуть, он так и сказал «провернуть», операцию с чаем, Откуда-то и куда-то надо перебросить десять тысяч фунтов чаю и можно много заработать. Называл фамилию Тараненко – председателя Самаркандского Облпродкома. Доктор не помнит, что было дальше. Кажется, он кричал, кричал Коровин, плакала, сердито визжала женщина. Он, доктор, вопил что-то про спекуляцию, про Чека, про бессердечных бюрократов... Он опомнился, уже шагая по улице, от того, что жидкая холодная грязь хлюпала в рваных ботинках, и дождь, смешанный со снегом, холодил ему воспаленное лицо. Он шел к себе з сырую холостяцкую квартиру и клялся вывести Коровина на чистую воду. Но он так никуда и не пошёл. Благими намерениями ад вымощен. Он слышал потом, что в Наркомпроде открылась целая панама со спекуляцией чаем, мануфактурой, кожей. Мелькнула фамилия Коровин и исчезла. В конце 1919-го года Петр Иванович опять столкнулся с Коровиным. Но встреча оказалась мимолётной. Куда-то ехал доктор в Ферганскую долину с назначением военным врачом. На станции Урсатьевской он бежал по платформе с жестяным чайником добывать кипятку и лицом к лицу столкнулся со всё таким же сытым, гладким Коровиным. На этот раз Пётр Ирикеевич прикрыл лысеющую голову золотошвейной бухарской тюбетейкой, из-под которой бахромкой вылезали подстриженные под скобку волосы. Толстовка из плотной саржи, диагоналевые брюки, сандалии, тяжёлый портфель дополняли облик Коровина. Буравя своими глазками фигуру доктора, он воскликнул: «А, бессребреник, идеалист, привет!» «А ты преуспеваешь!» – заметил доктор. «А ты, я вижу, хоть и доктор, а так и не можешь штанами приличными разжиться. Верно, ты всё ещё своих пролетариев да туземцев лечишь. А мы, брат, ничего... не голодаем. Цыплёнки тоже хотят жить. Адью!» И, явно не желая продолжать разговор, он юркнул в вокзальную разношерстную толпу. И снова слышал доктор о какой-то громкой спекулятивной истории а Фергане, о тысячах пудов разбазаренных товаров, с преступлениях, о саботаже. И снова промелькнула фамилия Коровина, но уже с приставкой: «контрреволюционер, шкурник...»

И вот теперь: Коровин в халате узбека, Коровин-Амирджанов, служба в Красной Армии, в Особом отделе, а потом в Самарканском Военкоме. Что за наваждение?

Доктор решил сейчас же поговорить с Файзи.

– Спасибо, – сказал Файзи, – выслушав рассказ Петра Ивановича, – я давно на него смотрю, что он за человек. Завтра утром посоветуемся. Мандат его ещё раз посмотрим, а его поспрашиваем...

Они ехали всю ночь. И всю ночь во тьме в отряде появлялись тёмными призраками новые и новые всадники. С ними вполголоса говорил неутомимый Файзи.

И отряд Файзи рос и рос. Росла лавина народного гнева...

На рассвете доктор оглянулся. Он не поверил своим глазам.

Отряд, переваливший только вчера Гиссарский хребет, разросся, стал мно-гочисленнее, могучее.

Когда впереди послышалась стрельба, отряд выехал на сопку. Позади него на востоке пылало небо. Фигуры всадников четко вырисовывались в пламени восходящего солнца.

Треснули степь и горы. Затрещал пулемет...

Ни Файзи, ни Юнус, ни доктор ещё не знали, что они присутствуют при последнем акте драмы, разыгравшейся накануне в долине Тупаланг-Дарьи.

Порыв басмаческой конницы угас столь же  быстро, как и вспыхнул.

Недавний разгром в Ущелье Смерти у всех жил в памяти. К полудню в полной растерянности Энвербей убедился, что вся его армия не двигается вперёд. Он сорвал голос, отдавая приказания, но бесполезно. Он устал и еле держался в седле.

Пришлось искать тенистое местечко, чтобы отдохнуть. Больше всего беспокоило Энвербея полное отсутствие сведений о том, что делается впереди. Связисты куда-то исчезлили. «Где-нибудь спят! Что делать? Что делать?»

Заметив издали зелёное знамя главнокомандующего, подъехал Сами-паша. Он весь был потный, пыльный, обтрёпанный. Почерневшие от пота бока его коня бурно вздымались.

Сами-паша смахнул со лба бисеринки пота, вытер лицо тыльной стороной ладони и недовольно нахмурился. Ему явно не нравился вид штаба Энвербея. Курбаши сидели понурившиеся, притихшие.

–  А где господин Ибрагимбек?

Энвербей встрепенулся и поискал глазами. Ибрагимбек среди курбашей отсутствовал. Все зашевелились, но как-то лениво, неохотно.

Тогда Энвербей рассыпался в жалобах:

–  Уехал, скрылся. Что мне с ними делать? Они все разбегаются.

Говорил он вполголоса, чтобы курбаши не слышали.

Короткий военный совет убедил Энвербея, что надо отступить, вернуться на водный рубеж Тупаланг-Дарьи и там задержать части Красной Армии.

Поразительно, с какой охотой воины ислама кинулись исполнять приказ. Усталость, уныние как рукой сняло. И кони оказались бодрыми и свежими. Всё поскакало, побежало вспять.

И бег стал так неудержим, что многие отряды с ходу перешли Тупаланг-Дарью и оказались за ночь далеко за Сары-Ассией. Большая группа басмачей и наскочила к утру на отряд Файзи, но не приняла боя. Потом стало известно, что это были пять сотен дарвазцев Ишана Султана. Под пулями бойцов коммунистического отряда они свернули с Дюшамбинского тракта и, не останавливаясь, весь день пробирались через камыши и заросли чангала реки Сурхана.

«Ночь ужаса», – так назвали ночь с 29 на 30 июня жители Гиссарской долины. По дорогам скакали всадники, то там, то здесь слышалась стрельба, набатным грохотом гудели барабаны. Где-то высоко в ночном небе причудливыми узорами горели цепочкой огни на склонах Чёрной горы, точно перекликаясь с тревожными кострами в густом мраке долины. Воины ислама шныряли по кишлакам. Пронзительно плакали детишки, кричали женщины. И снова, и снова разряжались дробью выстрелы. По приказу Энвербея из кишлаков выгоняли дехкан.

«Идут красные дьяволы! Всех зверски убивают. Большевики не щадят даже младенцев. Бегите!»

Многие верили и бежали сами добровольно. Многие не верили. Таких гна-ли плетками, прикладами, сопротивляющихся пристреливали на месте. Хватали и увозили девушек, женщин. Жгли скирды хлеба нового урожая. Угоняли скот.

Курбаши Касымбек ворвался под утро в спящий кишлак Курусай. Лошади пристали. Басмачи подняли со сна дехкан и потребовали хлеба, мяса, сена. Дехкане заупрямились, не давали. Послышались вопли, ругань. Кто-то полез в драку. Кто это был – не знали. Говорили потом, что запретил кормить басмачей старейшина Шакир Сами. Кишлак стоял в низине, густой предутренний туман полз по улочкам, и в тёмном мареве ничего нельзя было разобрать.

«Бей!» – вопил кто-то. Захлопали выстрелы. Касымбек и его приближенные вскочили на коней и, прокладывая саблями дорогу в толпе, вырвались в степь, на простор. Вслед им из селения неслись вопли, стрельба, плач женщин, ржание коней, визг, от которого даже у видавших виды басмачей продирал по коже мороз.

Мимо Касымбека в предрассветном сумраке скакали его люди с мешками, хурджунами.

Из сумрака выскочили несколько всадников. Они волокли на аркане спотыкавшуюся, ежеминутно падавшую женщину.

–  Э, джигиты,– окликнул    их Касымбек,– кого  вы тащите?!

–  Увы, господин, – завопил один из басмачей, – горе нам, господин Касымбек, вот проклятая смутьянка. Стерва ударила ножом вашего брата юзбаши Камила. Он её хотел на седло к себе посадить, а она его ножом, все кишки выпустила. Камил, брат ваш, помирает. Вон везут его на коне...

Подвели коня, на котором грузным кулем повис лихой юзбаши, силач Камил.

– О аллах всевышний, что с тобой, брат мой?

Касымбек соскочил с коня и подбежал к Камилу, но тот не отвечал. Из груди его вырывались хлюпающие хрипы и стоны.

–  Помирает! – послышался голос. – Всё брюхо ему располосовала баба. Хотели ведьму там кончить, да решили... привести к вам, господин Касымбек.

Женщина лежала комком тряпья на земле. Яростно сопя, Касымбек изо   всей силы ударил её камчой. Женщина вскочила.

–  Не смей бить!.. Застрели, но не смей измываться.

Нукеры столпились и жадно смотрели.

–  Возьмите её! Отдаю вам на утеху. Играйте с ней, пока не подохнет! – крикнул Касымбек и снова замахнулся нагайкой.

–  Не смейте!..

Рука с поднятой нагайкой повисла в воздухе.

Стало светлее, и Касымбек взглянул на стоявшую перед ним женщину. Чёрные, блестящие волосы её были взлохмачены, покрыты грязью и волнистыми космами падали на лицо. Кровь из раненого лба рубиновыми каплями скатывалась по прядям. Разодранное платье висело лохмотьями и обнажало нежные маленькие груди, залитые кровью и скрученные арканом. Касымбек с трудом оторвал взгляд от них и, бормоча: «Такое прекрасное тело», попытался разглядеть лицо. На него глянули такие глаза, от которых ему стало жарко. И снова он пробормотал: «Красавица!»

Всё ещё держа поднятой камчу, он вдруг заорал:

–  Развязать. Проклятые!

Он ударил саблей плашмя одного из нукеров, тащивших красавицу, и сам взрезал аркан. Веревки упали на землю. Первым движением женщина прикрыла себя лохмотьями и бессильно опустилась на дорогу.

–  Коня! – снова заорал Касымбек. Он стащил с себя белый козьего пуха халат, накинул на женщину, закутал её и одним рывком посадил в седло. Затем он сам вспрыгнул на коня и погнал его в степь.

В первом же кишлаке Касымбек остановился. Он приказал кишлачным женщинам обмыть раны женщины, одеть её во всё новое. Сам он сидел в михманхане местного старшины, глядел в пространство перед собой и изредка восклицал:

–  Нет такой красавицы в мире!

Через каждые полчаса он посылал на женскую половину узнать, как чувствует себя прекрасная пленница. И только узнав, что раны её ничтожны и что красавица спит, он успокоился.

Запретив всем находившимся на дворе шуметь и даже разговаривать, Касымбек, дабы не побеспокоить сон женщины, сам тоже прилег отдохнуть.

Очнулся он от крика: «Господин, господин, стряхните с себя сон!» Касым-бек поднял голову. Наклонившись над ним стоял его нукер.

–  Господин! Прибыли Ибрагимбек.

Не успел Касымбек прийти в себя, как Ибрагимбек сам вошел в михманхану, грузно покачиваясь на своих, ножищах. Он остановился посреди комнаты и громогласно произнес приветствие:

–  Салом-алейкум, Касымбек. Ты храпишь тут, а на Тупаланге хлещет кровь из грудей мусульман.

Не дожидаясь приглашения, Ибрагимбек плюхнулся на ситцевый тюфяк и крайне громко и неприлично зeвнул.

–  Ты куда поехал, Касымбек, а? Где твоя клятва, а? Священная клятва, а?

Налившиеся кровью глаза Касымбека на опухшем страшном лице говорили о том, что гнев начинает овладевать им. Он бегал глазами по паласу, ища своё оружие.

–  Ты что же струсил? – продолжал Ибрагим.

В ответ послышалось нечто похожее на звериное ворчание. «Куда девалось оружие», – думал Касымбек, но вслух проговорил:

–  Жизненная нить моего брата порвалась...

Сразу Ибрагимбек перестал гаерничать и погладил благовейно бороду.

–  Гм, гм, кисмет! Судьба, – сказал он. – Ты   куда же теперь?

–  Ещё не решил.

Ибрагимбек обернулся.

–  Вон! – заорал он на своих людей, набившихся за ним в михманхану. Когда все выбежали, он подсел к Касымбеку и быстро заговорил хриплым шёпотом, пересыпая слова самыми грубыми ругательствами:

– Муж этой халифской сучки, турецкий великий начальник, на нашу голову наложить хочет. С какой стати и до каких пор я, старый волк, стану гнуть спину или вытягиваться «симирна» (он так и сказал по-русски) перед господином пашой, обежавшим бесштанным из Стамбула. Почему он тут раскомандовался: Ибрагим сюда, Ишан Султан туда, Касымбек сюда, а? Мы, Ибрагим, назначены самим эмиром главным командующим, и волею аллаха воевали неплохо. Нам доверяют могущественные инглизы. Зачем этот турок сюда приехал, кто его звал весь мир завоевывать, проклятый ублюдок.

Выпалив всё наболевшее единым духом и ещё раз крепко выругавшись, Ибрагим принялся усиленно отирать сатиновым красным платком лицо, шею, волосатую грудь, видневшуюся в разрезе рубахи. Касымбек прикрыл глаза красными веками без ресниц и всё выжидающе молчал. Лицо его застыло безжизненной, пепельно-серой маской. Он твёрдо решил ещё в день битвы в Ущелье Смерти уйти подальше от беды в Бальджуан. Сейчас он слушал Ибрагимбека с любопытством, хотя и недоверчиво. Все знали загребущую  натуру конокрада  Ибрагимбека и его неукротимое властолюбие. Но Касымбек чувствовал себя больным, и военное дело утомляло его в последнее время, а Ибрагимбек с детских лет не выпускал оружия, и для него отрубить голову человеку ли, барану ли не составляло никакой разницы. Касымбек знал, что Ибрапшбек враждовал с Энвербеем, действовал  по своему усмотрению. Энвербей был «чужаком». Народ плохо верил ему, громкие разговры о величии ислама были простому народу чужды. За Энвербеем шли джадиды, духовенство, состоятельные горожане. А Ибрагимбек обещал дехканам всякую «пользу» и глухо намекал насчёт земли и воды. Да и разговаривал он с народом на своём понятном языке, а Энвербей всё ещё объяснялся на какой-то ужасающей мешанине из турецких, персидских и немецких слов... И всё же Касымбек колебался. У Касымбека и пятисот сабель не наберётся, а у Ибрагима-конокрада имеется  четыре-пять тысяч, да он ещё хвастается, что англичане ему присылают двадцать тысяч винтовок. Скажи что-нибудь не так... несдобровать... Да здесь ещё рядом за стеной такая красави-ца, при воспоминании о которой Касымбека от похотливых желаний бросало в холод и в жар...

–  Ну, – прервал Ибрагимбек молчание, – ты  что, подавился?

–  Не кричи, – усмехнулся Касымбек. Прежде чем из наших голов не на-делают чаш для кумыса, давай наполним чаши наших голов вином...

Он хлопнул в ладоши. Появился нукер.

–  Принеси белого чаю. Возьми в хурджуне.

–  Но закон, но закон... Ислам! – закряхтел Ибрагимбек, увидев, что из носика чайника льётся прозрачная струйка водки,

–   Всё в воле аллаха, – проговорил Касымбек и провел ладонями и по    щекам и по почти вылезшей бороде.

–  Хха-ха-ха, хха-ха-ха! – По воле  аллаха! – разразился диким хохотом Ибрагимбек, опорожнив пиалу, и бесцеремонно наливая себе из чайника ещё водки. – В воле божьей живут эти у русы!

Он выпил, оглянулся во все стороны и быстро заговорил:

–  Господам инглизам не по душе Энвер.

–  Э? – удивился Касымбек. – А я думал...

–  Подожди...

Ибрагимбек наклонился всем туловищем к двери и рявкнул:

–  Амирджана, позовите сейчас же Амирджана. Того, из Самарканда который приехал.

Вошел Амирджанов, поклонился и сел. Держался он свободно, почти над-менно.

Во время утренней перестрелки все внимание Файзи и бойцов отряда отвлеклось появлением басмачей. Когда началась стрельба, Амирджанов спокойно спустился с холма, разыскал своего коня и уехал.

Сутки он плутал по долине, пока не наткнулся на банды Ибрагимбека, в полном беспорядке скакавшие в восточном направлении. Те, кто знал Амир-джанова по Бухаре и его службе в особом отделе, поразились бы, как запросто и спокойно он держится с Ибрагимбеком, Очевидно, встречались они не в первый раз.

Сейчас Ибрагимбек при виде Амирджанова только хмыкнул и показал ему глазами на Касымбека.

–  Знаешь его? – он хотел сказать «прокаженного», но поостерегся и  вместо этого протянул: – «Храброго воина?»

Устроившись поудобнее и откашлявшись, Амирджанов заговорил. Фразы он строил очень четко, но осторожно, с оглядкой:

–  Высокие доброжелатели наши, вы знаете о ком я говорю, господин Касымбек, весьма довольны успехами воинов Горной страны, их воинскими подвигами. Генерал Энвербей одержал в прошлом году немалые победы. Тут он сделал небольшую паузу, так как со стороны Ибрагимбека послышалось  недовольное рычание.

–  Да, победы, – продолжал, немного поморщившись, нетерпеливо Амирджанов. – Имеются в виду именно победы Энвербея.  Вполне естественные победы, ибо он изучал высокое полководческое искусство, у весьма    опытных и умелых «джермани». Но, но... постойте, я не кончил, – замахал он руками на побагровевшего Ибрагимбека. – Энвербей, конечно, не мог ничего без помощи столь прославленных воинов как Ибрагимбек, Касымбек,   Даниар-Курбаши... Но позвольте мне перейти к делу. Вы уже знаете, что    Кухистан должен остаться свободным от большевиков. Советская власть – враг и наш и инглизов. И инглизы не возражали и даже советовали эмиру Сеид Алимхану, да произнесено будет имя его с надлежащим уважением, назначить опытного военачальника турка Энвера командующим силами ислама в Бухаре (снова Ибрагимбек заворчал и засопел). И вы знаете, инглизы не жалели денег, оружия и товаров. Победы воинов вызывают радость и удовольствие инглизов, объявивших  войну Ленину и его Советам. Инглизы содействовали нашим победам. Но... гм... так сказать, господин Энвербей, пользуясь поддержкой инглизов и почтенных людей, возымел... мысль, так сказать... э... У Энвербея появились сомнения: надлежит ли после победы передать из рук в руки эмиру Алимхану трон Бухары.

Ибрагимбек не выдержал.

–  Эмиру не видать трона... Пусть торгует своим каракулем в Кабуле. Что упало в пропасть, то пропало.

С нескрываемым любопытством Амирджанов глянул на  Ибрагимбека,  Касымбек иронически  усмехнулся:

–  Значит так, мы своим оружием прогоним большевиков, а потом Энвер-бей займётся... делами эмирата...

–  Не совсем так, – подхватил Амирджанов. – Но, нужно понять, что господин Энвербей решил воссесть на трон в Бухарском арке и объявть себя правителем государства, великий Туркестан...

–  На нашей крови и костях, – рявкнул Ибрагимбек.

–  Он хочет змею руками другого хватать, – сказал Касымбек.

–  И сделать нашими руками себя халифом всех мусульман Азии, Африки и Европы, – быстро вставил Амирджанов.

–  Только дурак или плут торгует после базара. Не бывать... – подавился слюной Ибрагимбек и вдруг вскочил в гневе. Он топал ножищами, бил себя кулаками в грудь.

–  Проклятый Энвер! – выкрикивал он. – От него я совсем диваной  стал. Вот, змея, что он задумал. Не бывать такому... Мне не нужен ни эмир, ни Энвер. Я сам себе голова... Я не пущу в Кухистан ни халифа, ни Энвера, ни эмира. Инглизы, хо-хо, мои друзья. Я люблю инглизов, инглизы любят меня. Вот!

Он хлопнул лапищей по деревянной кобуре маузера.

–  Да не будет невежливостью с моей стороны, – спросил Касымбек Амирджанова, – кто вы и откуда у вас такие сведения?

–  Я прибыл к вам сюда по уполномочию деятелей великого Турана из Ташкента. Наш центр направил нас для того, чтобы мы могли в личных встречах и разговорах обговорить все важные и серьёзные дела и вопросы. Отсюда мы отбудем в Мазар-и-Шериф и встретимся с английскими резидентами и господином Махмудом Тарзи.

Касымбек, все еще колеблясь, заметил:

–  Инглизы не хотят халифом Энвера.

–  Пусть халиф сидит в Стамбуле, – проворчал Ибрагимбек, – здесь ему делать нечего. Ну, хватит...

Не сказав ни слова на прощание, он ушёл. Амирджанов проводил его глазами. Улыбка покривила губы Касымбека.

–  Инглизы играют нами, точно в детские куклы. От всех пустых речей становится стыдно. Увы, достаточно позвенеть перед нашим носом золотом, и мы идем за ними, словно верные псы. Энвера инглизы не любят, все знают, что Энвер всегда был врагом инглизов, что душа Энвера с «джерманами». Но Энвер пришел в Бухару, и инглизы сказали: «Хорошо – пусть!» И вот «упавший в реку хватается за дно». Теперь Энвер в ослеплении славой так хочет стать халифом, что обнимается с змеей-Англией. А что думают инглизы? А в Индии кто живет? Мусульмане! Они ненавидят инглизов! Ага! Инглизы боятся Энвера. Они боятся, что мусульмане восстанут против них, и когда Энвер сделает своё дело, они его... А!

–  Вам  нельзя отказать  в проницательности,  почтеннейший Касымбек. Но значит ли, что дело мусульман мы можем забыть, как... как забыл он... – Амирджанов глянул на дверь, за которой скрылся Ибрагимбек... – Когда победа будет в наших руках, тогда...

–  Тогда посмотрим, – быстро закончил мысль Касымбек.

–  Совершенно верно, – хлопнул себя по коленям Амирджанов, – тогда   посмотрим. Мы можем рассчитывать на вас, не правда ли? А сейчас надо всем получать помощь от инглизов и... помогать Энверу.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

–  Да, позвольте, вы не скажете, что думает ишан Кабадианский Музаффар? – спросил Касымбек.

–  Он с нами... Мне так сказали, – убежденно оветил Амирджанов, но странная усмешка на изуродованных болезнью губах Касымбека вдруг вызвала у него сомнения, и он далеко уж не так твердо протянул: – С кем же ему быть? Или…

–  Никто не знает, – с раздражением ответил Касымбек. Отвратительное    лицо его совсем перекосилось в злобной гримасе. – Одно известно: ишан – друг инглизов. Богатства у него несметны, сила его несметна, всё оружие оттуда идёт к нему, но он сидит в своём Кабадиане и молчит...

–  Оружие необходимо именно сейчас... Я  поеду в Кабадиан и поговорю с ишаном.

Амирджанов и Касымбек остались очень довольны друг другом.

Но Ибрагимбек остался недоволен. В тот час, тогда Амирджанов и Касым-бек хлопали друг друга по плечам и от души наслаждались, каждый про себя, своими дипломатическими способностями, Ибрагимбек поднял своих локайцев, и вся пятитысячная орда ушла через Сурхан в Локай на родину Ибрагим-бека. Так Энвербей лишился своего первого помощника, а вместе с ним и на-иболее воинственных, безропотных и отчаянных в своей дикой храбрости и смелости воинов. Ибрагимбек окончательно откололся от энверовской армии и с того дня стал действовать самостоятельно.

И не вздохнули ли облегченно далеко за тысячи верст от Кухистана на берегах Темзы тайные дирижеры басмаческого движения, когда узнали про поступок Ибрагимбека.

Шёл ожесточенный бой на Тупаланге.

Как известно, Тупаланг, небольшой приток реки Сурхан, недаром прозван – Тупаланг – Суматошный, Бешеный... Да и как только не называет народ беспутную речонку! Если ехать зимой, то можно и не заметить реку Тупаланг, – так скромно и тихо ведёт себя она; тихонечко струит прозрачную водичку среди камней гальки; в ином месте только чуть-чуть кони помочат свои копыта, а ежели захотят на ходу напиться, то долго тыкают свои бархатные губы в мелкие лужицы и недовольно фыркают и дуют на них, чтобы песок не попал вместе с водой в горло. В зимние месяцы через Тупаланг никаких бродов искать не нужно. Путешественник с интересом поглядит на глыбы красноватого гранита величиной с хорошую кокандскую арбу и, посмотрев с удивлением на далёкие запорошенные снегом горные вершины, подумает: «Эге, неужели это оттуда?! Видать, стихия тут изрядно бушует». И путешественник прав. В дни летнего паводка, особенно во вторую половину дня, когда талые воды добегают от гор до среднего течения Тупаланга, река из тихого ручейка превращается в разъярённого тигра. Она рвёт и мечет, разлившись на версту в ширину, тащит валуны, гремит и грохочет. Энвер и расчитывал, как он доложил на совещании, на этот «благоприятный природный фактор».

– С севера непроходимые горы, на юге река Сурхан. Красные рванутся к Тупалангу, влезут в мешок. Мы их уничтожим. Устроим им Канны. Доктрина Шлиффена непогрешима. Мой учитель Фон дер Гольц-паша так подготовил мешок английскому корпусу в Месапотамии под Кут-эль-Амарной...

Басмаческие военачальники сидели скучно, смирно, устремив на Энвербея свинцовые взгляды и болезненно морщили лбы. Курбаши и понятия не имели о Каннах, ничего не слышали о Шлиффене и Кут-эль-Амарне, а в их мозгах тяжело ворочались неприятные мысли: «А куда девался Ибрагимбек? Хитёр! А где Касымбек? Куда девались дарвазцы Ишан Султана? Не пора ли и нам, пока не поздно, повернуть коней».

Энвербей бегал перед ними, жестикулировал и убеждал, убеждал. Нельзя отказать было Энвербею в красноречии. А потом... всё же он зять халифа правоверных, всё же он известный генерал, всё же эмир бухарский назначил этого щупленького, вертлявого турка командующим, и он сумел превратить расползающиеся во все стороны разбойничьи банды в войско, от которого, когда оно движется, дрожит земля и в котором чувствуешь себя сильным, храбрым, могучим. И каратегинский бек Фузайлы Максум вздыхал в ответ на свои мысли и с тоской смотрел в рот Энвербею. А тот говорил, говорил.

Над поймой Тупаланга стелется тонкая песчаная пыль, сдернутая с сухих лессовых обрывов горным свежим ветром. Другой берег чуть виден. Кустики джиды и ивняка трепещут и серебрятся. Жёлтые, похожие цветом на густой поток охры с рёвом катятся воды непреодолимого Тупаланга, нестерпимо блестящего под полуденным солнцем.

Объезжая берега и расставляя лучших стрелков за укрытиями, Энвербей даёт указания, как и когда стрелять. Много хороших, добротных винтовок у басмачей. Нет, не пройти красным солдатам через неприступный рубеж. Ни один не переберётся сквозь гибельную стремнину, а кто, если совершится такое чудо, переберется, того сразит меткая английская пуля. Кстати, об английском...

Сердитое и напряжённое лицо Энвербея делается более сердитым и напряжённым. Рядом с Энвербеем появляется всадник. Он ездит повсюду с Энвербеем, вслушивается в его распоряжения, порой кивает головой, порой качает неодобрительно, даже осмеливается вставлять слова, даёт указания. Курбаши и приближенные не без удивления поглядывают на наглеца. Никто не знает Чандра Босса, а потому для всех он непонятен и удивителен. Чего он здесь делает в такой час и почему так внимательно и, пожалуй, почтительно слушает главнокомандующий  какого-то чёрного, похожего на мумию в белом скромном халате, в маленькой чалме человека, в облике которого нет ничего ни военного, ни значительного. Но говорит он с Энвербеем на непонятном языке, и курбаши ещё более расстраиваются.

Поглядывая тревожно на противоположный низкий берег, на затянутые серой мглой кустики, Чандра Босс продолжает говорить, постоянно прерываемый то распоряжениями Энвербея, то вопросами курбашей. Но Чандра Босс говорит и говорит. То, что он сообщает Энвербею, очень важно. И Эивербей, хоть и очень недоволен, но слушает чрезвычайно внимательно.

Сущность разговора Чандра Босса, очень длинного, обрамленного всякими вежливостями, сводится к следующему:

– Час большевизма пробил. Союзники готовят новый удар. В цепи событий международного масштаба ваша деятельность здесь, в сердце Азии, чрез-вычайно гм... гм... важна. На вас рассчитывают... Но не кажется ли моему другу господину Энвербею, что разговор о принятии звания халифа, так сказать, преждевременен?..

–  Нет, не кажется!, – говорит Энвербей желчно. – Почему вас это пугает? Почему, дорогой друг мой Чандра Босс, в 1914 вы в личной беседе предлагали мне от имени Лондона звание халифа и пушки.

–  Прогнать немцев, захватить «Гебен» и «Бреслау» и стать главой всех мусульман – недурная была у вас перспектива. И быть может вы теперь из дворца в Стамбуле диктовали свою волю Петербургу.

–  Я и так поставлю на колени большевиков. Где обещанная артиллерия? Где афганские племена? Почему до сих пор не началось обещанное восстание в Бухаре и Самарканде? В чём дело? – бросает сухо Энвербей. Он, сидя на коне, стоит на высоком обрыве и разглядывает долину в бинокль. Да, сейчас фигура его импозантна и внушительна. Басмачи смотрят на Энвербея почтительно и с восторгом.

–  Гм-гм, я жду с часа на час вестника с Аму-Дарьи. Переправа началась.    Что касается восстания в Зеравшанской долине, увы, там дело осложнилось. Наш эмиссар Саиб Шамун волей нелепой случайности погиб, – снова  начинает Чандра Босс, – но нас беспокоит другое.

Всё ещё смотря в бинокль, Энвербей бросает:

–  Я не имел ещё возможности выразить соболезнование по поводу преж-девременной смерти Саиба Шамуна. Но неужели восстание сотен тысяч зависело от него одного? Это же...

Ему очень хочется сказать, что англичане скандально провалились, но он сдерживает злость.

–  Лондон озабочен, – говорит Чандра Босс, – успехами большевизма... гм... Мы принимаем меры, чтобы повстанцы выступили. Но необходимы ваши энергичные действия! Оружие, средства, всё будет. Надо напрячь все силы.

–  Я получил кое-что, – досадует Энвербей. – Но я слышал об огромных запасах оружия в Кабадиане. Почему мне их не передают? Я должен их получить. Одним словом, одним движением пальца я повелеваю массами. Они, – он показал на курбашей, – пойдут туда, куда их поведу я – «зять халифа».

Пока он говорил, Чандра Босс качал головой всё более многозначительно. Выждав, когда гневная тирада Энвербея закончилась, он, как бы невзначай, заметил:

–  Печально, но Ибрагима нет с вами. А у него четыре-пять тысяч винтовок. А? Боюсь, вы, простите за откровенность, обидели чем-то его... А сейчас не до игры самолюбий...

Чувствуя, что Чандра Босс недоговаривает чего-то, Энвербей оторвался от бинокля и стал разглядывать собеседника. Но мумиеобразное лицо того, ничего не выражало.

–  Кто Ибрагим? Ленивый лежебока, степняк-узбек, – свирепо отвечал Энвербей. – Сегодня вечером... после победы над русскими, я на одной виселице прикажу вздёрнуть комбрига Гриневича и этого болвана Ибрагима.

Неизвестно, резкий ли тон, внезапный ли свист красноармейских пуль заставили Чандра Босса вобрать голову в плечи, но он ударил свою лошадь камчой к сразу же, отстав от кортежа главнокомандующего, оказался в укрытии – в  глубоком овраге.

Он остановил коня и в раздумье пожевал сухими губами, точно советуясь сам с собой... Поднявшаяся по всему берегу оживлённая стрельба отвлекла его от мыслей.

Ни бурный Тупаланг, ни значительное численное превосходство басмачей не остановили красных бойцов.

Вместо того, чтобы форсировать реку в лоб, идти под массированный огонь и губить людей, части Красной Армии ударили южнее, переправились после упорного боя при содействии артиллерии через реку Сурхан и совершенно неожиданно вышли в тыл энверовской главной группировке, стоявшей на тупалангских обрывах. Потеряв полтораста человек убитыми, басмаческие орды откатились по Дюшамбинскому тракту на восток. Добровольцы Файзи совместно с местной крестьянской беднотой громили беспощадно панически бегущие банды.

Наступление левой колонны Красной Армии шло безжалостно, неотвратимо. Тридцатого июня пал Регар, первого июля – Каратаг.

Отчаянными усилиями Энвербей пытался организовать отпор, но, потеряв ещё сотни убитыми, отступил к Ак-Мечети, что на реке Кафирниган.

С песней красная конница вышла на берег речки Дюшамбинки. Конники пели:

Вот мчится красный эскадрон,

И я среди его знамен.

Кто лучше и ловчей меня,

Когда гоню я в бой коня.

С сопок перед глазами бойцов открывался вид на многострадальный город Дюшамбе.

– Мы клялись, что вернёмся. И мы здесь! – крикнул Гриневич. Высоко поднятый клинок, точно молния, блеснул в синем небе.