Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 10
Последние моды

Весь облик Хансиро показывал, что он опытный боец, а для глаз, не умеющих различать такие тонкости, два его меча служили обычно достаточным предупреждением. Подол его куртки, потерявшей от времени форму, слегка приподнимался над ножнами, и эти выступы недвусмысленно говорили всем, что ее владелец – человек, от которого надо держаться подальше. Но мечи не всегда обеспечивают уважение тому, кто их носит, во всяком случае, здесь, в театральном квартале Эдо.

Хансиро сделал вид, что не замечает акробата, двигающегося к нему на руках. Актер, обхвативший ступнями собственную шею, протянул посетителю чашу для подаяний, ловко удерживая ее пальцами ног, затем повернул голову и оскалился в улыбке: глупость не чувствует опасности.

– Предсказать вам будущее, почтенный господин? – эта фраза прозвучала из кучи лохмотьев, которые когда-то были бумажной нарядной одеждой. Обладатель голоса сидел на маленькой квадратной циновке, гадательные палочки лежали перед ним.

Незрячий предсказатель не видел ни мечей сыщика, ни его грозных глаз. Взгляд ронина напрягся. Обычно этого предупреждения бывало достаточно, чтобы окружающие не беспокоили Хансиро, но обитатели театрального квартала как раз и специализировались на том, чтобы беспокоить людей.

Хансиро хмыкнул и вклинился в толпу провинциалов, приезжих лоботрясов, явившихся сюда поглазеть на достопримечательности столицы.

По обеим сторонам узкой улицы торчали в ряд столбы высотой в пятнадцать сяку. С этих столбов свисали белые полотнища, украшенные именами актеров и яркими черными названиями пьес.

Лавки и чайные дома, жмущиеся друг к другу, выходили фасадами прямо на улицу. Стены их были оклеены афишами, изображавшими актеров в их самых знаменитых ролях. Ряды круглых фонарей из красной бумаги свешивались с карнизов первого и второго этажей зданий. Люди, стоя на балконах, окликали проходивших внизу знакомых. Слышался непрерывный равномерный стук барабанов.

Голоса торговцев, продававших с тележек все – от дров до любовных амулетов, сливались с общим гулом, в котором не удавалось расслышать ни одного звука тише крика.

Хотя открывающие представления танцы окончились с рассветом и актеры уже отыграли большие куски первых пьес, театральные каппа – «водяные» продолжали заниматься своим делом. Как речные бесы, чье имя они носили, эти живчики хватали приближающихся к ним людей за рукав, пытаясь затащить их в глубины своих омутов.

– Войдите и взгляните на самое изящное представление во всем Эдо, – зазывали они, угодливо кланяясь, и накидывались на своих жертв. – Внемлите трагической судьбе куртизанки Осу! Ваши рукава промокнут от слез!

– Купите программку! Купите программку! – Вертлявые мальчики размахивали над головой испещренными иероглифами листками. Их деревянные сандалии-гэта были в добрый сяку толщиной.

Провинциалы, желавшие получить за свои деньги как можно больше удовольствий, вышли в город еще в час Быка, то есть в два часа ночи, чтобы прибыть в театры к началу первых танцев. Они взяли напрокат в театральных лавках маленькие циновки, постелили их на голую землю зрительных залов и заняли свои места бок о бок с жителями Эдо. В театре они и провели все утро: ели холодный рис из деревянных коробочек для завтрака, курили маленькие трубки, нянчили младенцев, болтали друг с другом и кричали, выражая актерам свое недовольство или ободряя их. Зрительные залы столицы пропахли табаком, маринованными овощами и мочой.

Те, кто взял напрокат дорогие места в форме ящиков, были людьми более светскими и считали хорошим тоном опаздывать к началу спектаклей. Беззаботные шумные компании таких горожан сновали мимо Хансиро, задевая его на ходу. Обладатели дорогих мест надели гэта, чтобы на дорожные плащи и подолы их ярких нарядов не попадала пыль, и вращали зонтиками, выставляя на обозрение окружающим украшавшие их цветы и стихотворные надписи. Над плечами таких посетителей нависали слуги, у которых за спинами покачивались хозяйские плетеные сундучки со всеми принадлежностями завсегдатая театрального квартала – косметикой и сменной одеждой, игральными картами и книгами, трубками с табаком и самыми нужными вещами – бумагой, чернильными камнями, фарфоровыми сосудами с водой и кистями для поэтических состязаний и любовных записок. Слуги из чайных домов бежали рядом с театралами, непрерывно кланяясь и рекламируя услуги заведений, в которых они работали.

Поздние посетители скупали театральные программы и, стуча сандалиями, входили в выложенные керамическими плитками прихожие чайных домов, там они собирались провести большую часть часа Змеи за едой и питьем, обсуждая пьесы. Перед тем как появиться в театре, они сменят здесь одежду для улицы на нарядные кимоно. Это первое переодевание, а всего их будет два или три до того, как придет вечер и погаснут огни рампы.

Глядя на ярко одетую толпу, которая неслась мимо него, Хансиро пытался понять, что заставляет людей сходить с ума из-за нового способа завязывать пояс. Страсть, с которой люди занимались такими пустяками, оставалась для него загадкой. Мода меняется, но помешательство на ее новинках вечно. В театральном квартале Хансиро всегда вспоминались строки, написанные почти пятьсот лет назад:

 
Последние моды в столице такие:
Женщины носят наряды мужские,
Сложные прически и косы накладные,
Выщипывают брови, рисуют другие,
Носят в купальнях особые рубашки,
И есть нагината у любой монашки.
 

– Вот наконец и вы! – крикнул Хансиро один из «танцоров у ворот», которых, как и веселых танцовщиц, называли гейшами. Он приплясывал на длинной скамье возле входа в театр и оглушал толпу воплями, зазывая посетителей: – Купите билет, взгляните на знаменитого Ситисабуро в трагической истории Осу! Вы увидите, как душа знаменитой куртизанки поднимается из огня, в котором сгорает письмо ее возлюбленного! Заходите, заходите!

Танцор-зазывала обрядился в женскую одежду, голову охватывала синяя повязка, собранная в бант под подбородком. Он прошелся вдоль скамьи величавой походкой, в «мягком стиле», подражая Ситисабуро в его ролях, потом взмахнул раскрытым веером над головой, приподнял локоть другой руки и замер на секунду в миэ – позе, которую Ситисабуро сделал знаменитой. Постояв так, гейша резко присел на корточки. Лицо его оказалось на одном уровне с лицом Хансиро.

– Вы, ронин, выглядите как человек, тонко чувствующий красоту. – Тут зазывала прикрыл рот веером, словно сообщая ужасный секрет: – В роли куртизанки, которую преследует злая судьба, сегодня выступает новый исполнитель, Стрекоза из Осаки. Он играет очень чувственно. Прост и неотразим.

Хансиро одарил нахала едва ли не самым злобным взглядом, на который был способен, и нырнул в переулок, заставленный коробками с печеными сладостями и бочонками сакэ – подарками восхищенных зрителей. На многих упаковках красовалась эмблема Ситисабуро.

Лавируя среди подношений, Хансиро проник на задворки Накамурадза. Небрежно, словно от нечего делать, он стал ковыряться концом своего старого зонтика в груде лежавшего там мусора. Хансиро не надеялся найти там что-нибудь серьезное, но по тому, что человек выбрасывает за борт, можно судить, чем наполнена его лодка.

В самом низу отвратительной кучи отбросов сыщик обнаружил обуглившиеся остатки синего плаща из конопляной ткани. На них даже сохранилась белая надпись «Накагава». Сотни лавок столицы торговали поношенной одеждой, множество старьевщиков сдавали ее напрокат. Никто не уничтожал свой, даже вышедший из моды, костюм, не имея на то серьезной причины.

Хансиро ждал Ситисабуро, и наконец тот торжественно вышел из-за черного полога, драпирующего заднюю дверь театра. Частый стук деревянных трещоток отметил конец первого действия. С ним смешались восторженные крики зрителей.

Двое помощников в масках, одетые во все черное, двигались за знаменитостью. Они сопровождали великого актера и на сцене, поправляя при каждом движении его шестидесятифунтовую многослойную одежду, расшитую золотыми и серебряными нитями.

Хансиро услышал шорох шагов и приглушенный гул множества голосов. Зрители, дождавшись конца первого действия, мгновенно вскочили со своих мест и бросились по переходам в ближайшие чайные дома к отхожим местам.

– У меня нет времени на пустые разговоры. – Ситисабуро явно нервничал.

Его новая возлюбленная сумела выбраться из сёгунского дворца и теперь ожидала предмет своей страсти в задней комнате соседнего с театром строения. В знак любви она прислала актеру отрезок своего ногтя в крошечной нефритовой коробочке. Ситисабуро лихорадило от предвкушаемого блаженства.

Хансиро поднял ручку зонта, на котором висели клочья сожженной куртки. Лицо Ситисабуро побледнело даже под толстым слоем рисовой пудры, но он смело продолжал игру. Этим утром он уже сумел убедить слуг Киры, что не знает, где находится молодая княжна Асано. И простоватый малый из западного Ако тоже ничего от него не добился.

– Я уже втолковал ублюдкам князя Киры, что ничего не знаю об этом деле, – сказав это, Ситисабуро оглянулся вокруг, ища помощи, но Хансиро, каким-то образом сделавшись крупнее самого себя, оттеснил актера к лестнице, ведущей в комнаты для переодевания.

Толпа почитательниц Ситисабуро, предлагавших своему кумиру любовь, брак или короткую связь, отхлынула на безопасное расстояние – их отпугивало грозное поведение незнакомца.

Похожие на тени сценические помощники Ситисабуро благоразумно исчезли. Актер, пятясь, стал подниматься по узкой лестнице. Его ноги путались в длинных тяжелых одеждах, концы которых волочились по ступеням. Рукава широчайшего верхнего плаща Ситисабуро были растянуты тонкими бамбуковыми планками. Когда гений сцены протиснул свой зад за дверь, эти гибкие крепления зацепились за косяк и отогнулись. Возвращаясь в нормальное положение, одна из планок ударила актера по руке. Ситисабуро взвыл и, входя в свою костюмерную, долгое время со страдальческим видом тер ушибленную кисть.

Хансиро, расстелив на татами шелковый платок, аккуратно положил на него свой длинный меч, потом сел и скрестил ноги, разметав одним движением левой руки по сторонам штанины своих хакама.

Удобно усевшись, ронин с холодной улыбкой взглянул на актера:

– А теперь, многоуважаемый попрошайка с речного берега, расскажите мне все.

ГЛАВА 11
Вне дома

Хрупкие остовы недоделанных зонтиков стояли по углам комнаты, напоминая огромных насекомых. Запах клея, казалось, заполнил все помещение. Хансиро стал рассматривать новый красный зонтик из вощанки. Вдруг с той стороны тонкой деревянной перегородки послышался звук разбившейся глиняной посуды.

– Ах ты, сучий таракан! – завопила женщина, и еще одна посудина разбилась.

Мастер, рассвирепев, двинул по той же стене длинным бруском из прочного дерева – японской мушмулы. Мастерская его была такой крошечной, что ему даже не пришлось вставать.

– Да будь же ты мужчиной! – заорал он невидимому соседу. – Выпори эту лису-бесовку! Выгони ее и найди себе красивого мальчишку с пухлым задом!

– Ах ты, животное! – взвизгнул в ответ женский голос. Еще одна посудина с треском раскололась на черепки.

– Этот дурак не мужчина, а подстилка под бабьим гузном!

Продолжая сердито бормотать что-то себе под нос, зонтичный мастер обернулся к Хансиро. Старик поклонился и прижался лбом к полу. Хансиро слегка наклонил голову. Когда мастер брал из его рук завернутые в бумагу деньги, Хансиро почувствовал, что пальцы старика жестки от рыбьего клея. На мгновение он представил себе, что его собственное сердце покрыто такой же непроницаемой оболочкой.

Уже пятнадцать лет Хансиро приходил на эту темную боковую улочку Эдо. Пятнадцать лет он отодвигал ту же пыльную бамбуковую занавеску и находил за ней все тот же беспорядок. Казалось, ни одна вещь тут не сдвигалась с места. Он проходил по кучам шевелившихся от его шагов обрезков цветной бумаги, садился, скрестив ноги, на продавленную заказчиками циновку-татами и медленно пил со старым женоненавистником слабый чай, поглядывая на растопыренные заготовки изделий.

Для постоянных покупателей старый мастер всегда держал несколько зонтов, сделанных из крепкой мушмулы, а не из бамбука. Хансиро покупал только их.

Выйдя из лавки, Хансиро мрачно осмотрелся вокруг. Старый зонтичный мастер почти не изменился за годы их знакомства, только стал больше сутулиться и еще сильнее ненавидеть «проклятых баб». Крошечная мастерская старика по-прежнему теснилась между старой баней и покосившейся лавкой, выцветший флаг которой предлагал покупателям средство от лишних волос. Но улицы вокруг мастерской сильно изменились, как и весь Эдо. И от этих изменений у Хансиро было тяжело на душе.

Как и всегда, дешевые темные ставни из сосны защищали дома среднего сословия от пыли и шума суетной столицы. Но за этими ставнями посредники при торговле рисом, продавцы скобяных изделий, оптовые торговцы чаем, одеждой, сакэ и лакированными вещами жили в запрещенной роскоши. После каждого из опустошительных пожаров, время от времени проносившихся по столице, эти люди воздвигали на пепелищах дома больше уничтоженных огнем. Хансиро хмурился, проходя гордой походкой по кварталам показной бедности.

Ни один из пяти сёгунов рода Токугава не смог помешать презренному сословию торгашей копить деньги, сёгуны сумели лишь запретить спекулянтам выставлять богатство напоказ. Токугава Цунаёси не разрешал торговцам иметь двери из кедрового дерева, украшать дома балками-фризами, использовать при постройке домов ценные породы дерева, ажурную резьбу и лакировку. Но кичливые горожане находили способы обойти и эти законы, и запреты, относившиеся к путешествиям и одежде.

Они устраивали роскошные вечера в веселых кварталах, где по закону не действовали никакие ограничения. Под скромными коричневыми или серыми верхними одеждами богачей сверкали шелковые подкладки малинового цвета, или цвета сливы, или зеленого цвета «крыла цикады». Во внутренних покоях у них висели на стенах ценные произведения старых мастеров живописи. За почерневшими от копоти фасадами убогих лачуг прятались великолепные дворцы, отделанные приятно пахнущими планками из кипариса и криптомерии, а покрытые белой штукатуркой кладовые торговцев были до верхних балок забиты сундуками, полными шелков, лакированных вещей и фарфора.

Здесь мир был перевернут и естественный порядок вещей искажен: низкорожденные люди, поставлявшие на рынке за раздутую плату товары, и гнусные ростовщики жили как князья. А император, потомок Аматерасу, великой богини Солнца, и законный правитель Японии, тоскливо ютился среди поблекшего великолепия своего двора в Киото, пока узурпаторы Токугава беззастенчиво правили его страной.

Каждый новый сёгун набирал в свои войска все больше людей не из семейств воинов, воспитанных в древних традициях. И вот теперь безродные выскочки горланят на улицах вместе с простым людом. Они расхаживают по Эдо с важным видом, посверкивая самурайскими мечами, а настоящие, потомственные воины – буси, такие, как Хансиро, не знают, как добыть себе риса на еду.

Хансиро не тратил много времени на сборы. Зонт был последней необходимой ему в пути вещью. Он уже купил фунт отменного табака и банку зубного порошка своего любимого сорта в лавке возле закутка старого женоненавистника, где продавалось средство для удаления волос. К аптекарю он тоже сходил и пополнил свои запасы женьшеня, медвежьей желчи и жабьего масла.

В клетушке площадью в два татами, которую он снимал на шумной боковой улице, Хансиро выстирал свою тонкую головную повязку из хлопчатобумажной ткани, потом надел черные носки-таби, натянул поверх широких штанов гетры из черного сукна и завязал их, чтобы защитить концы штанин от пыли. Он бережно уложил подорожную в плоский кошелек, где держал бумажные носовые платки, и опустил его в складку свободной, потертой и обвисшей в плечах куртки. После этого Хансиро заткнул за заплатанный пояс тяжелый боевой веер с заточенными железными ребрами, пристроив его в районе позвоночника.

Разместив таким образом все нужные в дороге вещи, Хансиро скатал вторую куртку, утепленную ватной подкладкой, аккуратно сложил старый бумажный плащ-дождевик и обернул эту запасную одежду дорожной циновкой из камыша. Затем захлестнул длинным соломенным шнуром концы циновки и перебросил получившуюся петлю через голову так, чтобы она пересекла грудь, а узел с одеждой оказался за спиной.

Хансиро уже пытался найти в веселом квартале буклет с портретами куртизанок Эдо, однако все экземпляры этой книги таинственно исчезли с прилавков ларьков. Возможно, это сам князь Кира приказал скупить их, чтобы жадная до слухов толпа не поднимала шумихи вокруг имени княжны Асано. И чтобы обстоятельства смерти ее отца вновь не сделались темой городских пересудов.

Жители Эдо, как знатные, так и простые, следовали модам Текучего мира и любили посплетничать. Несколько гонцов этим утром покинули веселый квартал, чтобы разнести по дорогам страны вести о необычном содержании бочки с сакэ в доме «Благоуханный лотос», самосожжении родственника князя Киры и исчезновении очаровательной куртизанки по имени Кошечка.

Хансиро взвесил новый зонт в руке, с удовлетворением ощущая тяжесть прочной, хорошо сработанной вещи. Потом открыл зонт и с мрачным наслаждением полюбовался его темно-красным цветом. Полупрозрачная промасленная бумага сверкала, как лепестки мака. Сыщик уложил на пылающее полушарие мокрую ленту головной повязки и стал ее сушить, покручивая ручку зонта равномерными движениями кисти.

Хансиро обычно не потакал своим эмоциям, это было недостойно человека его сословия, но сейчас, на окраине Эдо, его шаг сделался легким и пружинящим. Сыщик шел, почти приплясывая помимо своей воли. Он был бодр и весел, он казался себе бумажным карпом, который на празднике пятого месяца реет над крышами Эдо в воздушных потоках. Хансиро нигде не чувствовал себя так хорошо, как на боевой тропе.

Когда до заставы Синагава остался один ри пути, Хансиро свернул в сторону, повязал головную повязку вокруг запястья и закрыл зонт. Потом он прошел между двумя рядами старых кленов, на которых сейчас почти не было листьев, и, миновав богато украшенные ворота, попал на территорию храма «Весенний холм». Стайка детей играла в дальнем углу кладбища среди могильных памятников. Из главного зала храма доносился звон колокольчиков и слышалось приглушенное пение монахов.

Возле могилы князя Асано под большой ивой валялся перевернутый дешевый паланкин, его плетеные стенки были прорваны. Носильщики и слуги, сопровождавшие того, кто передвигался в нем, явно разбежались. За могильным камнем четверо мужчин окружили маленькую фигурку женщины с большим шарфом буддийской монахини на голове.

На одежде нападающих не было опознавательных знаков, но Хансиро был уверен, что это люди князя Киры. Засевший в своем имении знаменосец должен был во что бы то ни стало найти дочь князя Асано прежде, чем она поднимет против него воинов из Ако.

Куртизанка по имени Кошечка, должно быть, сменила одежду монаха, взятую у Ситисабуро, на наряд монахини. Она пришла на могилу своего отца помолиться о его душе, и люди князя Киры схватили ее.

Теперь Хансиро оставалось только отбить у них Кошечку. Сыщик был разочарован. Дело, обещавшее быть интересным, теперь не стоило выеденного яйца.

Двое нападавших толкнули свою пленницу в сторону паланкина, и шарф слетел с ее головы. Глаза женщины были неподвижны, словно все происходящее не имело к ней никакого отношения. Даже с обритой головой беглянка была красива, но явно не так молода, чтобы быть дочерью князя Асано.

Хансиро прислонил свой зонт к дереву и вышел на открытое место, небрежно обмахиваясь боевым веером.

– Прочь с дороги, бездомный пес! – крикнул один из четверки мужчин и попытался оттолкнуть Хансиро, чтобы пройти мимо. Второй мужчина в это время держал женщину за руку, а двое остальных вынули мечи из ножен.

Быстрым движением, неуловимым для взгляда, Хансиро сложил веер и нанес ближайшему противнику удар в шею – под самое ухо. Тот свалился, как камень в колодец, и остался лежать без сознания. Первая победа далась сыщику легко. Хансиро решил, что сразился с наемником, а не с одним из хорошо обученных слуг Уэсудзи.

Тот, кто держал женщину, оттолкнул ее в сторону, и все трое мужчин стали осторожно двигаться по кругу. Противники Хансиро не были опытными воинами, но не были и дураками. Они видели, что этот ронин движется намного быстрее них, и понимали, что, кинувшись на него всем скопом, они, скорее всего, только ранят друг друга.

Как всегда, Хансиро сражался подсознательно – его рассудок словно отошел в сторону, тело и оружие стали одним целым, он слился со своими врагами настолько, что ощущал их действия как движение собственных пальцев. По стойке этой троицы Хансиро видел, что его противники слышали о таком состоянии, и хвастались, что овладели им, но ни разу не испытали на деле.

Хансиро поднял веер, защищаясь от удара меча, который с размаха опускался ему на голову. До сих пор схватка развивалась почти бесшумно. Теперь сталь звякнула о железо, послышался треск, и отломившийся конец клинка со звоном покатился по каменным плитам двора.

Дети на дальнем конце кладбища прекратили игру и встали в ряд с могильными камнями, глядя на бой.

Боль от удара пронзила руку Хансиро до самого плеча. Его противник выхватил из ножен короткий меч, но держался на расстоянии. По его взгляду Хансиро понял, что тот уже помышляет о бегстве и, следовательно, не опасен.

Сыщик продолжал наносить и отбивать удары. Он двигался изящно и плавно, как в танце, в стиле школы «Новая тень». Воин из Тосы даже не дал себе труда обнажить длинный меч. Это привело его противников в ярость: они поняли, что их враг смеется над ними.

Третий наемник князя Киры попытался нанести удар сзади, держа меч в обеих руках. Хансиро повернулся, пригнулся и упал вбок на одно колено, выбросив вторую ногу вперед для опоры. Таким образом, он скользнул под руки противника за рукоять его меча. Локтем левой руки Хансиро ударил наемника в пах, а правой вскинул веер, вдавливая его в шею врага. Самурай князя Киры свалился на четвереньки, тщетно пытаясь вдохнуть воздух.

Четвертый боец, выкрикнув свое имя, бросился на Хансиро, но клинок его поразил пустоту. В следующее мгновение княжеский слуга взвыл от боли: Хансиро ударил врага веером по пальцам, размозжив их о рукоять его собственного меча.

Первый из четверки врагов все еще не пришел в себя. Второй вложил короткий меч в ножны, показал спину и убежал. Остальные двое наемников уже не были опасны. Женщина исчезла – наверно, спряталась в храме у монахов, которые благоразумно не показывались на месте схватки.

Когда Хансиро повернулся, чтобы взять свой зонт, он увидел на земле узелок из синей шелковой ткани, который уронила монахиня. На темном шелке ясно выделялся герб семьи Ако-Асано – два скрещенных пера. По-видимому, монахиня была раньше либо главной, либо младшей женой погибшего князя.

Когда Хансиро потянул конец банта, стягивающего все четыре угла ткани, сверток распался, и складки шарфа свесились с больших ладоней его широко раздвинутых рук. В центре ткани лежал черный блестящий клубок – свернутые женские волосы.

Сандал. Мускус. Камелиевое масло, которым мойщица умащивала прическу Кошечки. Чувственные запахи вызвали в воображении Хансиро образ этой женщины. Ему не хватало только одной детали – ее лица.

Сыщик связал концы шарфа и положил узелок в складку рядом с дорожными документами. Ветер остудил капли пота на его лице, и Хансиро, почувствовав холод, стер их рукавом.

Только теперь воин из Тосы заметил, что его дыхание немного участилось, а пальцы онемели от вражеских ударов по боевому вееру. Разноцветные искры вспыхнули у него перед глазами, как огни крошечного фейерверка.

Хансиро попытался представить, что сказал бы его учитель об этой клоунаде. «Ну, этот цирк его бы не потряс», – подумал он и едва не улыбнулся, вспомнив, как впервые вошел в ворота школы «Бой без мечей» и вызвал на поединок ее главу, своего будущего наставника.

В то время Хансиро было шестнадцать лет, и он выходил победителем в любых уличных стычках. А стычки между взятыми из крестьян новобранцами семьи Яманути и молодыми самураями, верными старине, вспыхивали частенько.

В свои шестнадцать лет Хансиро уже был сильным, быстрым и бесстрашным юношей. Он совершенно не сомневался в том, что сможет победить старика, несмотря на всю его славу.

Припомнив, что случилось потом, Хансиро не совладал с собой и действительно усмехнулся. «Подходи ко мне любым способом», – сказал сэнсэй и встал перед юным нахалом с пустыми руками. Хансиро с криком кинулся на врага – и почувствовал толчок в грудь, по не увидел удара. Зубы юноши лязгнули, дыхание пресеклось. Пол из твердого дерева взлетел вверх и ударил его по спине, боевой меч скользнул по доскам и отлетел в дальний угол зала для упражнений.

Сэнсэй стоял недвижно и смотрел на посрамленного мальчишку добродушно, без всякого следа веселья или торжества. «Попробуй еще раз».

И Хансиро попробовал. Он пробовал весь день и закончил только тогда, когда в тренировочном зале стало темно от вечерних теней. Он так вымотался, что едва смог подняться с пола, а сэнсэй выглядел таким же свежим, как и в начале схватки. «Вот так, – сказал он. – Путь воина – это путь разума, а не тела».

Хансиро помнил этот день во всех подробностях. Когда молодой самурай ушел из школы, лил дождь, а он даже не мог открыть зонт – так болели его руки. Но уже до рассвета Хансиро снова пришел к воротам школы, чтобы подмести двор и вымыть пол в зале. Он учился у сэнсэя девять лет и после этого мог биться, меняя противников, если понадобится, несколько дней подряд.

Пять лет назад он даже не вспотел бы после такой стычки. Хансиро вспомнил старинное стихотворение, которое так мало значило для него совсем недавно:

 
Если бы, узнав,
Что подходит старость,
Мог я дверь закрыть,
Сказать: «Меня нет дома»
И не встречаться с ней!
 

«Меня нет дома!» И Хансиро напевал про себя старинную застольную песню, когда шел по столице к дороге Токайдо, Великому пути к Западному морю.