Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 75
Путнику помочь не хотят

Кошечка, сжавшись в комок, лежала на подушках паланкина. Гулкие удары ног носильщиков по дереву прервали ее тревожный сон и разогнали кошмары, кружившиеся в спящем сознании.

Ее руки и ноги болели. Кошечка попыталась выпрямить их, но уперлась в стенки паланкина. Молодая женщина еще не совсем проснулась и не могла сразу выбросить из головы воображаемые голоса, которые пронзительно выкрикивали что-то, кажется, предупреждая ее об опасности. Чтобы прийти в себя, Кошечка вспоминала о поэте-священнике Мусуи – Опьяненном мечтами. Его добрые глаза и улыбка успокоили ее. Кошечка попыталась угадать, где Мусуи сейчас. Должно быть, по-прежнему в пути и пьет в какой-нибудь лачуге просяной чай из треснувшей чашки вместе с крестьянкой, которой помог нести груз.

Кошечка вспомнила, как Мусуи поднимал посох, переходя мосты, «чтобы не разбудить Кобо Дайси», и как прочел стихи этого святого поэта:

 
Путнику в беде
Они помочь не хотят.
Одна ночь – как десять.
 

Хотя дочь князя Асано и сама была в беде, а возможно, именно поэтому, барабанная дробь шагов по деревянному настилу моста в ночной тишине стала наводить на Кошечку тоску после ее недолгого знакомства с Мусуи. Этот стук вызвал у нее тоску и теперь, на рассвете возле Тоцуки.

Она даже хотела приказать носильщикам прекратить грохотать и двигаться тише. Там, внизу, под мостом, могут спать люди – молодая отверженная мать, ее дети и их дед, которые жмутся друг к другу, пытаясь спастись от холода долгой ночи. Путники в беде, которым никто не поможет. Которым и Кошечка сейчас не в силах помочь.

За пять последних дней и ночей у Кошечки было время, чтобы вспомнить эту отверженную семью и многое другое. Ее мир сжался до размеров паланкина. Она могла с закрытыми глазами представить себе каждый стежок, каждое пятно и каждую морщинку на шелковой обивке его стен и запомнила каждый штрих рисунка к «Сказанию о Гэндзи», украшавшего ее «позолоченную клетку».

Молодая женщина попыталась читать, но чувствовала себя слишком плохо для чтения, и потому, взяв клочок бумаги, сложила его несколько раз для жесткости и вертикально вставила между двумя тонкими камышовыми пластинками закрывавшего окно ставня. Это выглядело вульгарно и неряшливо, ее няня всегда возмущалась и ругала скверную девчонку за такую распущенность. Сейчас Кошечка вспоминала ее ворчание с нежностью.

Последние четыре дня она только тем и занималась, что смотрела сквозь узкую щель в ставне на тянувшиеся мимо коричневые рисовые поля. Незачем выглядывать в окно и сейчас: она опять увидит все ту же однообразную картину – соломенные крыши и обмазанные грязью лачуги, спины кланяющихся людей… Она опять почувствует себя одинокой и оторванной от остального мира, когда новые носильщики, не спрашивая ее позволения, займут место прежних. Почувствует себя шашкой, которую передвигает по доске чья-то рука, более сильная, чем ее.

Проезжая через деревни и городки, недавняя беглянка пыталась вспомнить, что происходило с ней в каждом из них, но это оказалось трудным занятием. В тех приключениях словно участвовал вместо нее кто-то другой. Даже сама дорога из окна паланкина выглядела совсем иначе. Как только Кошечка отделилась плетеной стенкой от людей, идущих по Токайдо и живущих поблизости от нее, романтика великой дороги и то ни с чем не сравнимое волнение, которое испытывает шагающий по ней путник, словно перестали существовать.

Самыми худшим испытанием оказались ночи. В темноте Кошечка дрожала от холода, страдая от неотвязных воспоминаний. В полусне она что-то неразборчиво бормотала няне и всхлипывала от тоски по отцу и матери. Иногда она подолгу мысленно беседовала с Касанэ. А иногда видела во сне, что входит в лодку с Хансиро и плывет с ним под парусом навстречу восходящему солнцу к далеким зеленым берегам Тосы.

К концу путешествия она беззвучно кричала носильщикам, чтобы те прекратили мучить ее своим пыточным бегом, от которого у нее трясутся все кости. Единственным облегчением была вторая ночь. Большую часть ее Кошечка провела на пароме, который вез их от Кувано до городка Мия. Монотонный разговор лодочников, хлопанье парусов, гудение ветра в снастях и потрескивание огня в большом железном ведре, висевшем на корме, убаюкали ее. Кошечка уснула на дне лодки под взятым напрокат протертым одеялом в обнимку с Хансиро. Теперь она пыталась вспомнить прикосновения его рук и теплоту его тела.

Княжна Асано знала, что там, на лодке, эти сильные руки, возможно, обнимали ее в последний раз. Сегодня ночью, если пожелает судьба, она окажется в Эдо. Она найдет Оёси и отомстит за отца. А потом она умрет.

Паланкин резко остановился, и Кошечка услышала знакомый шум – во дворе дорожной управы кипела обычная утренняя суматоха. Она услышала крики своих носильщиков. На этом долгом изнурительном пути носильщики постепенно превратились для нее из людей в механизмы, вроде колес, поднимающих воду, или ручных мельниц, которыми лущат рис, – круглых каменных жерновов с изогнутыми деревянными ручками.

Паланкин качнулся вперед, потом назад: носильщики поставили его на землю. Пока они докладывали о своем прибытии дорожным чиновникам, Кошечка сидела неподвижно, наслаждаясь недолгим покоем и предвкушая возможность расправить затекшие ноги. Хансиро открыл дверцу.

– Моя госпожа! – позвал он с поклоном. Кошечка заметила на его лице лукавую улыбку.

Она прикрыла лицо монашеским покрывалом: мужчины, шумной толпой заполнявшие дворы дорожных управ, были достаточно нахальны и никогда не упускали случая взглянуть на тех, кто приезжал в паланкинах, особенно на женщин. Помогая Кошечке вылезти, Хансиро встал так, чтобы загородить ее от посторонних глаз. Она вышла в мир, преображенный толстым снежным покрывалом.

Хансиро повел княжну Асано к группе сосен, росших за дорогой. Глубокий снег скрипел под их сандалиями. За соснами узкая река, пересекавшая равнину, извивалась, как черная змея на белом покрывале. Хансиро развернул Кошечку лицом к юго-западу.

– Ма! – сорвалось у Кошечки с губ любимое словечко Касанэ. Неудивительно, что Хансиро улыбался, собираясь показать ей такое.

Вдали виднелись изящные плавные изгибы Фудзи. Снег на священной горе казался лиловым на фоне золотисто-розового неба. Облачко этого снега, сдутое с вершины ветром, двигалось на восток. Вокруг Фудзи теснились силуэты более низких гор. Туман, скрывающий их подножия, был подкрашен лучами утреннего солнца, и эти горы словно плыли по цветному океану.

– Фудзи так прекрасна, что на ее лицо никогда не устаешь смотреть, – тихо проговорила Кошечка.

Княжна и воин долго смотрели на священную гору, любуясь едва заметными переливами красок на ее склонах. Наконец Хансиро неохотно нарушил молчание:

– Моя госпожа, впереди нас едет князь Тодо.

Кошечка поморщилась. Князь, конечно, тащит с собой свиту из сотен людей, и его поезд двигается очень медленно. А попытка обогнать его будет не просто грубостью, а скорее всего, самоубийством: слуги любого князя имеют право зарубить на месте любого человека званием ниже княжеского, если тот оскорбит их.

– Живей, Холодный Рис! – послышалось во дворе управы. Этот крик вывел Кошечку из мрачного раздумья. Она повернулась и увидела Гадюку, который разминался перед ее паланкином. Молодая женщина надежно прикрыла лицо и шагнула вбок, укрываясь за спиной Хансиро.

– Ты его знаешь?

– Он и его жена однажды приютили меня в своем доме.

«Это было в другой жизни», – подумала Кошечка.

– Тогда лучше, если он не увидит тебя?

– Да, пожалуй. – Кошечка не удержалась и улыбнулась, прикрывая лицо шарфом. Да, учитывая настырность Гадюки и то, как упрямо он навязывался ей в помощники, так будет лучше всего.

Старшина носильщиков тайком оглядел свою таинственную пассажирку, пытаясь выяснить, кто она такая, но Кошечка, садясь в паланкин, придержала руками покрывало, и Гадюка не увидел ее лица. Он и Холодный Рис, одновременно крякнув, подняли на плечи переднюю часть большого опорного шеста, а двое других носильщиков подхватили шест сзади.

Когда Хансиро, как обычно, договаривался с очередной сменой носильщиков о плате, он также заранее давал им чаевые, чтобы их песни не были оскорбительными. Поэтому на протяжении следующего ри пути Гадюка перебрасывался со встречными носильщиками лишь такими шутками и пел лишь такие из своих бесстыдных песенок, которые могли позабавить пассажирку в покрывале. Но Кошечку его шутки не веселили: она то тревожно искала взглядом глашатаев князя Тодо, то посматривала на поднимающееся солнце. От боязни опоздать к назначенному сроку у нее сосало под ложечкой.

Вдруг гонец, которого Гадюка приветствовал добродушным ругательством, обернулся через плечо и крикнул:

– Я слышал, они сделали из Сакуты лавочную вывеску!

Гадюка ничего не ответил, но Кошечка почувствовала едва заметный сбой в его беге.

Сакута? Кошечка напрягла память и, наконец, поняла, где слышала это имя. Так звали старосту деревни, в которой жил Гадюка. Этот мягкий по натуре человек не мог причинить никому зла. Даже на вечеринке в кухне Гадюки Сакута, хлебнув лишнего, говорил очень негромко. Кошечка вспомнила, как староста беспокоился о судьбе своих земляков. Гонец явно имел в виду, что Сакуту казнили. Что этот человек мог сделать дурного, чтобы заслужить смерть?

Кошечка подняла ставень, высунула из окна веер и сделала им знак. Четыре носильщика отошли на обочину и опустили паланкин возле открытого чайного ларька. Потом выстроились в ряд, встали на колени и поклонились так, что снег припудрил их лбы.

– Я хочу поговорить наедине с двумя передними носильщиками, – сказала Кошечка, и двое остальных присоединились к глашатаю, носильщику сундуков и четырем своим товарищам, которые опустили в сугроб носилки Хансиро.

Эти шестеро столпились у соседнего придорожного ларька и заказали себе немного сакэ, чтобы согреться. Гадюка и Холодный Рис остались стоять в покорной позе возле паланкина. Хансиро встал неподалеку, готовясь к возможным неприятностям.

Тела носильщиков облегали куртки, подолы которых они засунули за пояс, ноги укрывали от холода мешковатые штаны и обмотки. Куртки и штаны когда-то были темно-синими, но на них раз за разом нашивали заплаты из любой попавшейся под руку ткани, и эти вещи приобрели теперь весьма причудливый вид. У Гадюки на голове красовалась широкая повязка, скрывавшая его яркую татуировку.

– Как ваше здоровье, старшина носильщиков? – спросила Кошечка, раздвинув тонкими бледными пальцами желтую кисею занавесок, и показала Гадюке свое лицо. Мужчина так изумился, что Кошечка едва не рассмеялась. – Вы еще помните меня?

– Да, князь, – Гадюка торопливо исправил ошибку: – то есть… княжна.

– Вы все еще считаете меня духом князя Ёсицуне?

– Простите, ваша светлость, что я имел глупость так думать. В большом теле ум движется медленно, оттого крупные люди недогадливы. А кто глуп в тридцать лет, остается дураком на всю жизнь.

– Что случилось с Сакутой?

– Судьба крестьянина – иметь лишь столько еды, чтобы не умереть с голоду. Но наш князь не оставил нам даже этой доли припасов. Сакута подал управляющему князя Кацугавы просьбу, чтобы нам снизили налог, но получил отказ. Тогда Сакута стал очень печальным и сказал, что для него не избавить нас от беды – все равно что не перевязать себе рану. Поэтому он пошел в Эдо, ко дворцу самого сёгуна. Он добрался туда и ждал у Тигровых ворот, пока не появился паланкин одного из сёгунских камергеров. Тогда Сакута пробежал мимо охранников и просунул свое прошение в окошко носилок.

Кошечка глубоко вздохнула: боль сдавила ей душу. Она знала, что произошло потом. Сакута, должно быть, тоже знал, на что идет.

– И его казнили?

– Да, распяли на кресте. Тело оставили висеть воронам на ужин.

– Мне так жаль.

– Это был его долг. И сёгун все-таки уменьшил нам налог на сорок пять коку, так что Сакута выполнил задуманное, – голос Гадюки дрогнул. – Но его семья – жена, дети и родители – стали отверженными.

– В следующих воплощениях они все обязательно родятся выше на Колесе жизни.

– Спасибо за доброту, ваша светлость. Но смерть отменяет все счеты, и нам не следовало беспокоить вас своими ничтожными трудностями. Вы должны попасть в Эдо сегодня ночью, верно?

– Да.

– Впереди нас князь Тодо, с ним пятьсот человек. Он плетется еле-еле, как изливающий мочу бык. Если придется держаться сзади него, мы не доберемся к закату до Синагавы.

Все было понятно без слов, на закате заставы закрываются.

– Ты не знаешь обходного пути?

– Есть один, правда, слишком длинный. Но если вы наймете лишнюю пару носильщиков в Канагаве, мы с Холодным Рисом можем снять дверцу паланкина и побежать с ней вперед.

– С дверцей?

– Чиновники обязаны пропустить опаздывающий паланкин, если его дверь оказалась у заставы к закату, – вступил в разговор Хансиро.

Воин из Тосы почувствовал, что княжна Асано и этот чужой ей безродный человек испытывали друг к другу чувство симпатии, и пытался понять, что могло их сблизить. Но понял воин только одно – у его госпожи до сих пор есть от него тайны.

– Если вы поможете нам попасть в Эдо сегодня вечером, я буду у вас в долгу, – сказала Кошечка.

– Это я в долгу у вас, княжна, – вежливо ответил Гадюка, пользуясь тем, что Холодный Рис вернулся на свое место у опорного шеста и принялся жадно поглощать рис и чай, которые принесли ему другие носильщики. Потом старшина понизил голос и добавил: – В этом месяце облако не покрыло луну.

Кошечка поняла смысл иносказания: Гадюка имел в виду, что в этот раз у его жены не было месячного кровотечения.

– Поздравляю!

Гадюка густо покраснел:

– Конечно, прошло еще слишком мало времени, чтобы знать наверняка. Но моя глупая непоследовательная жена счастлива.

ГЛАВА 76
Потревоженная вода быстро замерзает

Когда Кошечка и Хансиро добрались до правительственной заставы в Синагаве, Гадюка и Холодный Рис бежали на месте перед ее воротами. Гадюка держал на голове дверь паланкина. Оба носильщика кричали: «Вперед! Вперед!», словно несли весь паланкин целиком.

Солнце уже давно село, слуги зажгли фонари и уже почти закрыли большими ставнями-щитами фасад помещения заставы. Они оставили между ними лишь узкую щель для пассажиров задержавшегося паланкина. Внутри дома станционные письмоводители, окутанные светом фонаря, как коконом, и защищенные званием слуг правительства, заканчивали дневную работу. Сидя на татами, они сгибались над своими низкими столиками, и их кисти летали по бумаге. Вокруг чиновников лежали штабелями свернутые бумажные листы.

Кошечка ясно видела, что спокойствие на лицах чиновников напускное и лишь маскирует их раздражение и усталость, тем не менее эти люди пропустили маленькую процессию без особых придирок. Подорожные, которые заготовил для Кошечки и ее сопровождающих князь Хино, были в полном порядке. Самой Кошечке документ Хино выписал на имя ее матери – Судзуки. Кроме того, при въезде в Эдо знатных женщин не осматривали так старательно, как при выезде.

Хансиро понял, что стражники заставы, письмоводители и сами чиновники приняли Кошечку за провинциальную наложницу князя Хино. Это невольное и невысказанное оскорбление привело воина из Тосы в такую ярость, что он сам удивился. Но Хансиро сумел ответить на вежливые поклоны и тихие приветствия с такой же вежливостью.

Пройдя через заставу, Хансиро отпустил обоих глашатаев, носильщиков своего паланкина и носильщика сундуков. Он договорился с чиновниками, чтобы они вернули золоченые носилки князю Хино. Гадюка и Холодный Рис настояли на том, чтобы нести паланкин Кошечки только вдвоем, поэтому вторая пара ее носильщиков тоже получила расчет.

Теперь Хансиро бежал за паланкином княжны Асано и нес на плече сундук, исполняя обязанности слуги. Воин казался со стороны таким же неутомимым и сильным, как всегда, но чувствовал себя скверно после долгой трудной поездки. У него болели мышцы и ныли все суставы. Поэтому Хансиро решил, что движение и холодный воздух пойдут ему на пользу.

Кошечка приказала Гадюке и Холодному Рису завернуть в храм Сэнгакудзи. Что бы ни случилось потом, она не может проехать мимо могилы отца, не почтив его, особенно сегодня, когда исполняется очередной месяц со дня его смерти. Носильщики прошли через большие, богато украшенные храмовые ворота, повернули налево и опустили паланкин под деревьями среди могильных плит.

Хансиро помог Кошечке выйти в снег, доходивший ей до лодыжек. В лунном свете ее белая одежда казалась частью мягкого белого покрова, окутывающего окружающий мир. Хансиро его любимая казалась теперь сказочной Снежной девой, которая превращается в туман в объятиях мужчины.

Кошечка повернулась к Гадюке и Холодному Рису, которые стояли на коленях в снегу, согнувшись в глубоком поклоне. Она видела сейчас только их сгорбленные спины под заплатанными куртками и задорно торчащие концы синих головных повязок.

– Благодарю вас обоих за большие труды ради меня. А вы, старшина Гадюка, пожалуйста, передайте привет вашей достойной жене. – Княжна Асано вздрогнула от холода и плотнее закуталась в плащ. – Дальше мы пойдем пешком, поэтому вы можете оставить паланкин здесь. Хансиро-сан договорится со священниками, чтобы паланкин вернули Хино-сама.

– Ваша светлость, – поднял на нее взгляд Гадюка, – мы готовы нести вас до конца. А после этого мы еще сможем принести вам хотя бы небольшую, но пользу.

– Это было бы неразумно. И встаньте, пожалуйста, пока вы не отморозили себе ладони.

– По крайней мере, позвольте донести вас до моста Нихон, – упрямо настаивал Гадюка. – Так вы быстрее доберетесь до места.

– Паланкин князя Хино привлечет к нам внимание. – Кошечка привыкла к манере Гадюки дерзко спорить с теми, кто выше него, но Хансиро был потрясен тем, как терпеливо княжна говорит с наглым носильщиком. Воин из Тосы решил, что когда-нибудь попросит Кошечку разъяснить ему эту загадку, если, конечно, они переживут эту ночь.

– Возможно, вас устроит то, что я сейчас вам предложу, госпожа? – заговорил Гадюка своим любимым тоном – наполовину лукавым, наполовину насмешливым. – Если мы с Холодным Рисом будем ждать вас с простым и неприметным дешевым каго, не окажете ли вы нам честь, поехав в нем, когда закончите свои дела здесь?

Кошечка не удержалась от улыбки: Гадюка и Касанэ слеплены из одного и того же крутого теста.

– Мы еще точно не знаем, куда направимся отсюда, но, возможно, нам понадобятся ваши услуги, если вы найдете каго в такой короткий срок.

Кошечка действительно не представляла, где искать Оёси и самураев из Ако. Она хотела начать с гостиницы у моста Нихон, где советник и его сын обычно останавливались прежде. Там всегда жили «рыжие варвары» во время своих «набегов» на столицу. Если Оёси там не окажется, Кошечка отправится в квартал торговцев тканями и станет искать лавку Отаки Гэнго, воина из Ако, который брал уроки у мастера чайной церемонии. Потом попытается найти лавку Кандзаки Ёгоро, который под видом богатого киотского торговца рисом проник в дом Киры. Успеха добиться будет очень трудно: в Эдо тысячи рисовых лавок, и они разбросаны по всему городу. Кошечка пришла в отчаяние: она представила себе, в какое количество запертых дверей ей придется стучать. А если ей не повезет?

Когда Гадюка и Холодный Рис убежали в холодную ночь, Кошечка прислонилась к Хансиро, успокаивая себя прикосновением к его крепкому горячему телу. Воин обнял женщину за плечи и теснее прижал к себе, защищая от холода. Потом они вместе помолились у статуи Каннон-сама, богини милосердия с сияющей улыбкой.

Храмовый двор покрывал толстый слой снега, который непрерывно падал на Эдо три последние дня. Взошла полная луна. Снежные шапки на могильных плитах, статуях и фонарях весело засверкали. От строений, памятников и деревьев протянулись длинные черные тени.

Лунный диск в небе походил на круглый торец толстой кисти из барсучьих волос, которую окунули в сияние, как в краску. От усталости Кошечка ослабела и чувствовала головокружение. Поэтому она поддалась чарам луны: сияющий небесный круг, на который она смотрела, постепенно стал мерцать и пульсировать, то расширяясь, то сжимаясь до прежнего размера. Неудивительно, что крестьяне верят, будто луна, если глядеть на нее в одиночестве, может околдовать человека. Кошечка встряхнула головой, рассеивая чары.

– Все выглядит совсем не так, как в последний раз, когда я приходила сюда, – сказала она, мысленно возвращаясь в то утро, когда проснулась в часовне Каннон-сама. Это было так давно. Она вспомнила, как глупо рассуждала тогда, ничего не знала о мире. – Здесь такие покой и тишина, словно на свете нет печали.

– Потревоженная вода быстро замерзает под ясным небом, – начал Хансиро стихотворение госпожи Мурасаки.

– Игра теней и лунных бликов – как прилив и отлив, – закончила Кошечка.

Княжна и воин подошли к могиле князя Асано. Разворачивая еду и благовонные палочки, которые она купила для жертвоприношения, Кошечка увидела, что у надгробия ее отца все еще курятся благовония. Она зажгла свои палочки от углей, тлевших рядом в специальной жаровне. Хансиро достал шарф, в котором лежали волосы Кошечки, и положил его на могилу, как свой дар. Потом мужчина и женщина склонили головы и помолились.

Чья-то неяркая ночная тень упала на могилу. Хансиро качнулся назад и взялся за рукоять меча.

– Моя госпожа, – произнес человек, подошедший к надгробию с другой стороны. Лицо у него было круглое и доброе, глаза немного навыкате. За его спиной стояла группа седых мужчин, все в церемониальных черных одеждах. Казалось, они пришли с собрания мудрецов.

– Добрый вечер, сэнсэй, – низко поклонилась Кошечка. – Здоровы ли вы?

– Да, моя химэ. А как ваше здоровье? – ответил мужчина с круглым лицом, называя дочь князя Асано старинным титулом знатных девиц, который мог означать и «принцесса».

– Все хорошо.

Кошечка повернулась к Хансиро:

– Представляю вам советника моего отца, Оёси Кураносукэ.

Хансиро молча сидел рядом с Кошечкой в углу внутренней приемной того храмового строения, где жили монахи. Настоятель завершал очистительный обряд. Здесь собрались мудрые старцы, вожди, мозговой аппарат союза мстителей. Хансиро никогда не случалось находиться в обществе людей, столь исполненных воинского духа. Их отвага и благородство насыщали энергией воздух этого помещения.

Старшему воину уже сравнялось семьдесят семь лет. Возраст остальных мужчин колебался от пятидесяти до семидесяти. Если не считать сына Оёси Тикары, совсем еще подростка, сам советник в свои сорок пять являлся здесь самым молодым мстителем за князя Асано.

Несколько послушников внесли чай и табак. Потом настоятель со своей свитой удалился, чтобы собравшиеся могли обсудить план без посторонних. Когда он ушел, Оёси повернулся к дочери своего князя. Она по-прежнему оставалась в одежде монахини. Белый шарф подчеркивал изящный овал лица молодой женщины. Княжна Асано стала еще прекраснее с того дня, когда они виделись в последний раз.

В больших печальных глазах советника заблестели слезы. Оёси слышал, что княжна Асано убита наемниками Киры где-то на дороге Токайдо, и это известие добавляло тяжести к тому непомерному душевному грузу, который он нес последние два года.

– Химэ, мы так тревожились о вас, – советник снова именовал Кошечку старинным титулом, как в детские годы. – У всех нас словно камень с души свалился, когда мы увидели вас невредимой в тени такого мощного дерева, как Хансиро из Тосы.

Оёси бросил на Хансиро быстрый взгляд. Это была просьба и дальше оберегать госпожу Асано-но Кинумэ. Хансиро едва заметно склонил голову, принимая поручение.

Увидев вновь самых старых и верных приближенных отца, Кошечка почти забыла о трагедии, которая собрала их здесь. Ей на миг показалось, что здесь происходит встреча любящих друг друга людей после долгой разлуки.

И тут же она осознала, что все эти люди скоро умрут. Умрет Тикара, с которым она ловила светляков, лазала по скалам и бегала по морскому берегу в Ако. Умрет Оёси. Как одно человеческое сердце может вместить столько горя?

– Сколько людей в союзе?

– Сорок семь.

– Сорок семь, – тихо повторила Кошечка. Князь Хино сказал, что их шестьдесят. Сможет ли такой маленький отряд справиться с воинами, живущими в казармах во дворе усадьбы Киры, ведь их там чуть ли не целая армия?

– Несколько человек отступило, – заговорил Дзунай, начальник второго штаба при Оёси. Ему шел шестьдесят первый год. – Нынешние люди не так стойки, как их предки.

– Честь нельзя взвесить на весах торговца, поэтому люди решили, что она ничего не стоит, – добавил Ёсида Тюдзаэмон.

– Как же вы собираетесь выполнить задуманное с такими малыми силами?

– Лучше будет, госпожа, чтобы вы знали как можно меньше о наших планах, – сказал Оёси.

– Я имею право знать обо всем!

Оёси улыбнулся. Княжна Асано была дочерью своего отца не только по красоте, но и по духу. Советник слышал о неприятностях, с которыми люди Киры столкнулись на Токайдо. Но и ему никак не удавалось поверить, что Кошечка и ее спутник из Тосы вдвоем нанесли такой урон врагам.

Кроме того, Оёси увидел на лице своей воспитанницы знакомое выражение: «ласточкины» глаза ее сузились, ноздри вздрагивают, подбородок выставлен вперед. Такой она бывала в минуты упрямства с тех пор, как научилась произносить слово «нет». Советник вежливым поклоном признал свое поражение.

– Те из нас, кто молод, переодевшись торговцами, простыми работниками или священниками, обследовали окрестности усадьбы Киры на улице Мацудзака в округе Хондзё и нарисовали их план. Сегодня ночью, в час Быка, мы встретимся в рисовой лавке Ёгоро к северу от моста Рёгоку. Это неподалеку от дома Киры.

Оёси зажег трубку и сделал несколько затяжек. Он страшно устал, но совсем скоро все закончится.

– Я приведу половину отряда к передним воротам усадьбы. Тикара поведет остальных к заднему входу, с ним пойдут Дзунай и Тюдза. Пока люди Киры будут останавливать тигра, волк ворвется в овчарню.

Тикара вежливо кивнул. Кошечке он казался не намного старше, чем в тот день, когда она видела его в последний раз. Тогда он был голым девятилетним мальчиком и, смеясь, бегал в волнах прибоя в Ако.

– Наши молодые воины войдут во двор усадьбы и вступят в бой, – продолжал Оёси. – Несколько человек из них ворвутся в оружейный склад, перережут тетивы у луков и переломают древки копий. Хара, Масё и я уже стары, так что мы станем охранять ворота, чтобы не дать никому из врагов отступить или вызвать подкрепление.

– Подкрепление – это лучники князя Уэсудзи?

– Да. Он на время отдал часть из них в распоряжение отца. Остальные, как мы думаем, расквартированы в его усадьбе в Адзабу, на другом конце города. Если мы не сможем быстро найти Киру, они поспешат ему на помощь, как только услышат о нападении.

– Если же мы не найдем его, госпожа, то подожжем дом и совершим сэппуку, – сказал Дзунай.

– Сэнсэй, – заговорила Кошечка.

Оёси поднял несколько пальцев – этот жест означал просьбу сдерживаться, и Кошечка замолчала.

Советник понял, что его ученица собиралась просить разрешения пойти с ними. Тишина в комнате сделалась напряженной. Хансиро знал, в чем дело. Ему здесь не было места. Даже княжна Асано при всей своей решимости сражаться, боевом мастерстве и благородном происхождении не имела права участвовать в нападении на дом Киры.

Почти два года эти люди жили ради этой ночи. Они бросили семьи и покрыли позором свои головы. Они готовы умереть бесславной смертью преступников и, возможно, готовят такую же участь своим семьям. Они всем жертвуют, чтобы не уронить своей чести. Воины из Ако стали единым целым – один ум, один меч, одна цель. Они никого не могут принять в свое боевое содружество.

Оёси выставил вперед правую ногу, перенес на нее тяжесть тела и заскользил по полу к Кошечке, словно плывя над татами в своих просторных черных хакама. Оказавшись рядом с княжной Асано, он подобрал ноги под себя и откинулся на пятки.

– Найдем ли мы нашего врага сегодня ночью или нет, все, кто выйдет в этот поход, умрут, – мягко сказал Оёси.

– Я не боюсь умереть, сэнсэй.

– Я это знаю, моя госпожа. Но подлинное мужество в том, чтобы жить, когда время жить, и умирать, когда время умирать. Только в ваших жилах течет кровь вашего отца. Если вы умрете, не родив наследника, ваш отец действительно умрет. Пока вы живы, жива его душа. От вас зависит судьба будущих поколений рода Асано.

Оёси замолчал, давая Кошечке время обдумать его слова.

– В моей жизни никогда не будет такой великой минуты, как эта, сэнсэй, – Кошечка заговорила в высоком стиле из страха, что ее горе прорвется наружу. – Никто из нас не может жить вечно, но ваши имена и ваша верность навечно останутся в сердцах потомков. – Она низко поклонилась. – Благодарю вас от имени моей матери. Я буду молиться об успехе вашего дела.

– Мы благодарим Амиду, Владыку безграничного света, что он дал нам дожить до этой минуты и увидеть вас, моя госпожа, перед тем как мы уйдем по темной тропе исполнять свой долг, – сказал Оёси и тихо, словно говоря сам с собой, произнес слова Ли Бо[32]32
  Ли Бо (701–762/763) – великий китайский поэт времён династии Тан. Известен как «бессмертный в поэзии».


[Закрыть]: – Небо и земля лишь придорожная гостиница для Времени-путника, идущего через годы, а наши хрупкие жизни – лишь сны Времени.

Оёси немного помолчал. Когда он заговорил опять, голос его впервые за весь вечер прозвучал устало:

– Пожалуйста, химэ, когда увидите свою мать, скажите ей, что я глубоко сожалею о горе, которое, должно быть, причинили ей мои поступки за последнее время. Скажите ей, что я никогда не переставал думать о ней.

– Я сделаю это, сэнсэй, – пообещала Кошечка. Она поняла, что ей пора уходить.

Хансиро шепотом обменялся несколькими словами с Оёси, потом вместе с Кошечкой покинул комнату. Они шли по темному коридору, и голоса воинов из Ако постепенно затихали.

«Тающие сны Времени», – подумала Кошечка.

Она и Хансиро подвязали сандалии на каменном крыльце террасы и вышли в ночь. Колокол храма ударил пять раз, отмечая час Собаки. У мстителей оставалось еще три долгих часа до нападения на дом Киры, назначенного на час Тигра.

– Что тебе сказал сэнсэй? – спросила Кошечка.

– Я предложил ему свои услуги для одного дела, – ответил Хансиро.

Кошечка собралась спросить, для какого, но тут увидела Гадюку и его напарника. Носильщики стояли возле потрепанного открытого плетеного каго. Вид у них был достаточно серьезный, но глаза сияли огнем торжества.

Вдруг Кошечка почувствовала, что у нее совершенно не осталось сил. Колокол уже молчал, но его звук продолжал отдаваться у нее в голове. Разговор с воинами князя Асано исчерпал всю энергию молодой женщины, ту энергию воли, которой хватило на долгий мучительный путь. Усаживая княжну в носилки, Хансиро встревожился, почувствовав, как холодны ее ладони. Молодая женщина откинулась на потертые подушки и закрыла глаза. Гадюка набросил поверх каго потрепанное одеяло, закрывая Кошечку от ветра.