Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 18
Путь пустоты

– Мусуи, мой добрый старый друг, когда вы сообщали о болезни вашего спутника, вы не упомянули, что он так красив.

Слова настоятеля, несмотря на его величавый вид, звучали грубовато. Он оценивающе рассматривал Кошечку в мягком свете напольных светильников.

– Подрисовать этому молодцу брови, вычернить зубы, и его можно будет принять за Сидзуку, любовницу князя Ёсицунэ, переодевшуюся пажом.

Кошечка сидела на коленях за спиной своего нового хозяина, готовая вновь набивать и раскуривать его маленькую трубку после несколько ароматных затяжек. Она низко поклонилась, показывая, что недостойна похвалы настоятеля. Раздуваясь от важности, тот и не подозревал, что оказался ближе к истине, чем думал.

Впервые за последние несколько дней вымытая и сытая Кошечка имела приличный вид. Одежда, которую ей выдали, уже много раз переходила от одного мальчика-служки этого храма к другому. Хлопчатобумажная ткань стала мягкой от долгой носки, ворот просторной куртки был сильно потерт, но в целом платье выглядело опрятным, и в складках его не водилось ни вшей, ни блох.

Поверх набедренной повязки ноги Кошечки облегали длинные серые узкие штаны, собранные в складки и подвязанные на коленях, стан обтягивала подбитая ватой хлопчатобумажная куртка, покрытая узорами из черных и желтых полос. Помимо всего этого Кошечка надела широкие черные хакама с длинными разрезами по бокам, из которых выглядывали нижние одежды. Жесткая спинка хакама стояла торчком чуть выше ее поясницы. Кроме того, на ногах у Кошечки сверкали белые таби. Ее волосы были по-прежнему уложены «под чайную метелку», но перевязаны уже ярко-красным бумажным шнуром.

– Он красив как гоходоси – посланец богов, который отыскивает заблудившиеся души и указывает им путь.

У того, кто сказал это, – одного из пяти монахов высокого ранга, приглашенных на чаепитие со знаменитым поэтом, – передние зубы походили на веер из слоновой кости: они были большие и налезали краями друг на друга. Сопровождавший его мрачный служка сердито взглянул на Кошечку: ему не нравилось присутствие красивого соперника.

Монах наклонился к Кошечке и прошептал:

– Если бы я заблудился в мире духов, я хотел бы, чтобы именно вы указали мне истинный путь, Гоходоси-сан.

Кошечка не обратила внимания ни на его слова, ни на злой взгляд служки, ни на похвалы настоятеля. Она не сводила глаз с клочка бумаги, который прилип к бледному гладкому затылку Мусуи. Хозяин поручил Кошечке побрить ему голову, а она до сих пор никогда не держала в руках бритвы. Неудивительно, что ее пальцы в какой-то момент дрогнули. Теперь беглянка боялась, что кто-нибудь заметит порез и смутит Мусуи, указав ему на царапину, но не решалась снять бумажку, опасаясь привлечь к ней внимание.

Один угол зала площадью в двадцать четыре татами целиком занимал борец по имени Арати – Горный Ветер. Широкая выпуклая полоса бритой кожи взбегала от его лба к макушке, поднимаясь над обрамлявшими ее с боков намасленными волосами, как вода над берегами готовой разлиться реки. Утолщенный на одном конце пучок скрученных волос покоился на верхушке его черепа словно ящерица, которая вылезла погреться на солнце. Подбитая ватой хлопчатобумажная одежда борца могла бы накрыть двуспальный тюфяк. Он скрестил толстые ноги, ступни которых под огромными бедрами великана напоминали двух откормленных зверьков, укрывшихся под массивными каменными глыбами. Подставка из железного дерева, на которую опирался Арати, потрескивала под его тяжестью.

Борец все еще злился на разбойников-носильщиков, которые таки вывалили его в реку, когда не смогли выжать из него лишние деньги. Кроме того, его раздражало еще и то, что Мусуи сидит на почетном месте и привлекает все внимание к себе. В конце концов, не поэт, а он, Горный Ветер, устраивает завтра для храма благотворительное состязание и станет бороться с местными силачами.

Один из монахов почтительно спросил у Мусуи, почему стихотворения-хайку состоят из семнадцати слогов, но тут дверь зала открылась, и молодой послушник, встав на колени, торжественно сообщил:

– Ваше преподобие, один благородный господин желает видеть вас.

Проговорив это, юноша исчез, и в дверном проеме появился Хансиро. Он встал на колени и поклонился, потом вошел в зал, не поднимаясь, а скользя по полу.

Добравшись до последнего по значению места в комнате – ближайшего к дверям, Хансиро разметал края штанин по полу и, положив руки на бедра, откинулся на пятки.

– Тоса-но Хансиро, – представился, кланяясь, посетитель. – Простите, уважаемый, вашего верного слугу за то, что он столь невежливо ворвался к вам, когда вы беседуете с такими почтенными гостями.

Но тут Хансиро несколько забылся, он просунул руку под ворот своей старой куртки и почесал след от лечебного прижигания на плече. Монахи, решив, что посетителя донимают блохи, переглянулись и отодвинулись. Воин из Тосы выкупался в реке и причесался, но все равно выглядел неряшливо. В обществе холеных монахов, выходцев из знатных семей, он казался чертополохом среди подстриженных и ухоженных садовых растений.

Кошечка окаменела. Она могла не знать, сколько стоит рисовый пирог или переправа через реку, но опасность распознавала безошибочно. Этот человек был опасен даже без длинного меча, который он из вежливости оставил в коридоре.

– Вы нисколько не помешали нам, уважаемый господин! Добро пожаловать! Мы всего лишь развлекаемся болтовней о поэзии. Но сегодня нам оказана поистине высокая честь: среди нас находится Мусуи-сэнсэй, ученик великого Басё.

– Возможно, вы сможете разрешить вставший перед нами вопрос! – с невинным видом улыбнулся Мусуи новому гостю. – Почему хайку обычно состоит из семнадцати слогов?

Уронив каплю кислоты на неизвестный металл, Мусуи совсем не хотел смутить незваного гостя: он был уверен, что тот сумеет поддержать беседу, и давал вошедшему возможность завоевать достойное место среди собравшихся, хотя подспудно и чувствовал, что этому Хансиро из Тосы все равно, окажут ему здесь уважение или нет.

– Мои знания в области искусств невелики, – говоря это, Хансиро глядел на Мусуи, но краем глаза осматривал комнату.

Кошечка почувствовала, как его холодный, жесткий взгляд скользнул по ней, и вздрогнула под широкой курткой и просторными хаками. Всякому видно, что эта одежда – с чужого плеча. Ее куртка и штаны просто кричат: «Вот она! Вот обманщица!»

– Я ответил бы так: Басё-сэнсэй слагал короткие стихотворения, чтобы их можно было прочесть на одном дыхании, и потому их размер равен семнадцати слогам. – Хансиро с серьезным видом поклонился служке, который поставил перед ним поднос с принадлежностями для курения. – В таком стихотворении мысль поэта может быть воспринята мгновенно. Когда миг просветления описывается так сжато, его описание приближается к тем высотам, где отсутствует время. Где отсутствует волевое усилие. Где сознание исчезает.

Мусуи сиял: он не ошибся.

– А как же быть с поэтами, которые сочиняют десятки стихотворений в день, с такими, например, как Ихара? – спросил монах, сидевший возле борца.

Его голос разбудил Горного Ветра, который задремал, опустив множество своих подбородков на грудь, схожую с туго набитой подушкой. Борец приосанился, собираясь перечислить сорок восемь приемов борьбы, сбивающих противника с ног, но увидев, что гости все еще говорят о стихах, заснул снова.

– Учитель говорил, что тот, кто сложил за свою жизнь пять хайку, – поэт, а тот, кто сложил десять, – мастер стиха, – ответил Мусуи.

– А какое стихотворение Басё вы любите больше всего, уважаемый Хансиро? – спросил настоятель.

Хансиро откашлялся, прочищая горло, и задумался, глядя перед собой. Через головы собравшихся монахов, через стены монастырских владений он смотрел в сторону Тосы, уединенного и дикого края. Он слышал шум прибоя и чувствовал на губах привкус соленых брызг.

 
Свет зимней луны.
Серебряные волны
Бьются в мою дверь.
 

Когда Хансиро читал эти строки, его низкий звучный голос заставил Кошечку вздрогнуть еще раз. Собравшиеся молчали, отдавая должное гению Басё. Шум водопада стал оглушительным.

Стихотворение было удачно выбрано: оно хорошо сочеталось с наступающими холодами и прекрасно передавало тоску странника по далекому родному краю. Кошечка неохотно признала, что ее враг не глуп.

– А что привело вас сюда, в места, столь далекие от берегов, где волны стучались в вашу дверь? – Настоятель умело ввел беседу в удобную для Хансиро колею.

– Я ищу беглеца[22]22
  В японском языке местоимения не имеют рода, поэтому Хансиро не пришлось говорить, что беглецом является женщина.


[Закрыть], который ранил четырех человек. Он одет как странствующий монах. Многие видели, как он направился в эту сторону.

Кошечка испуганно подумала, что сейчас выдаст себя. От гибели в руках грубого головореза ее защищала только приветливая улыбка Мусуи.

– Ах, вот оно что: печальный случай у переправы? – Настоятель уже посылал своих людей узнать все что только можно об этой схватке, а Хансиро именно этого и ожидал от него.

Хансиро также знал, что настоятель назначен в этот монастырь самим императором, – распределение таких должностей являлось одной из немногих привилегий, оставленных узурпаторами истинному владыке Японии. По этой причине глава храма не испытывал почтения к выскочкам, заседавшим в правительстве сёгуна в Эдо, и еще меньше желал подчиняться их приказам. Он имел власть в этих краях и был осведомлен обо всем, что здесь происходило. А главное, он не был обязан задавать Хансиро вопросы, которые неминуемо задали бы ему светские власти. Поэтому воин из Тосы и пришел к нему.

– Мы такого человека не видели. Кто-нибудь из его противников умер?

Последнюю фразу настоятель произнес отнюдь не для поддержания беседы. Местные жители имели привычку, чтобы не связываться с чересчур любопытными чиновниками, подкидывать трупы неопознанных путников на крыльцо храма. Поскольку похороны людей, умерших при невыясненных обстоятельствах, карались по закону, настоятель каждый раз не знал, куда девать очередные разлагающиеся останки, пока шло следствие. И немалая доля сакэ, которое храм получал в дар от богатых покровителей, уходила на консервацию зловонных вещественных доказательств.

– Нет, никто.

«Хотя, возможно, эти болваны и жалеют, что не умерли», – подумал Хансиро.

По крайней мере, элементарный стыд должен помешать людям Киры поднять шумиху вокруг этого дела. Им нанесла поражение женщина, почти девчонка. Они словно наступили в темноте на собачье дерьмо и потому станут молчать о всем происшедшем.

Настоятель провел рукой по своей лоснящейся голове: эта стычка ему, пожалуй, еще аукнется.

– А все-таки смелый человек этот монах, – заговорил Мусуи. – Вы сказали, что он выступил один против четверых?

– Его противники были слабы духом, трусливы и неумелы.

Неумелы! Кошечка, по-прежнему не поднимая головы, метнула в сторону Хансиро жгучий косой взгляд и быстро опустила глаза.

«Неумелы!» Возмущение вскипало в груди молодой женщины. Разве тот мерзавец, наемный убийца, не обладал хищным орлиным носом? Разве он не гордился собой? Разве его меч не был стальным?

– А не может ли это происшествие как-то связываться с делом князя Ако-Асано? – В тусклом свете ламп Мусуи, кажется, не замечал, как дрожат руки Кошечки, наливающие ему чай. – В последнее время я много слышал о нем.

– Говорят, какой-то одинокий воин собирает армию, намереваясь отомстить за смерть коварно погубленного князя, – подхватил тему беседы гость, сидевший возле Горного Ветра.

– Этот беглец просто безрукий бродяга, – отрубил Хансиро. – Но в Эдо есть люди, которые желали бы срезать этот слух как тонкий росток, чтобы его не пришлось впоследствии вырубать топором.

«А ты, конечно, садовник и уже щелкаешь ножницами», – пробормотал себе под нос Мусуи.

– Крестьяне у колодца болтают, что у князя Асано была дочь. Теперь она бежала из столицы и где-то скрывается, а этот священник-воин ее защищает, – внес свою лепту настоятель.

– Я был там, – неожиданно объявил Горный Ветер.

Все повернулись к борцу и удивленно взглянули на него.

– Я был в Ёсиваре – в «Благоуханном лотосе» в тот вечер, когда оттуда исчезла красотка, про которую говорят, что она, возможно, и является дочерью князя Асано.

Кошечка была уверена, что все присутствующие слышат, как бьется ее сердце, – его толчки отдавались у нее в голове, словно удары прибоя. Но кроме бамбуковой флейты Мусуи у нее под рукой не было ничего, что могло бы превратиться в оружие. При ней нет даже ножниц! Она могла бы по крайней мере вонзить их себе в сердце раньше, чем этот наемник посмеет протянуть к ней руку. Кошечка поклялась на будущее всегда держать свои ножницы наточенными и постоянно носить их с собой. Если, конечно, это будущее ей обещано.

«Иди по пути Пустоты, и твой путь будет Пустотой», – вспомнила она слова Мусаси из «Книги о Пустоте», и они успокоили ее.

– А как выглядит ее светлость? – вскользь бросил Хансиро.

Он сидел очень прямо, но тут подобрался, словно перед прыжком, и Кошечка это заметила.

– Девчонку, надо сказать, я не видел. Я в первый раз заглянул в «Благоуханный лотос», и больше ноги моей там не будет. – Горный Ветер пришел в восторг, что наконец-то сумел привлечь внимание собравшихся. – В тот день я боролся с первым борцом всей страны, господином Расставленные Ноздри, в зале Зеленого нефрита. Он уложил меня поворотом «стрекоза», но…

– Простите меня, уважаемый чемпион, но что же произошло в «Благоуханном лотосе»? – прервал рассказчика настоятель, которому уже приходилось проводить время в обществе борцов.

– Ничего такого, о чем мы хотели бы знать, верно? – Широкозубый монах игриво ущипнул рукав Кошечки.

– Это был неприятный вечер, но начинался он неплохо, – продолжал Горный Ветер. – Тамошние ведьмы заставили меня выпить немного сакэ, потом четыре шлюхи на полночи стали по очереди облизывать мой «мужской скипетр», и тут на дом навалилась целая армия.

Борец взмахнул массивной рукой, словно нанося удар невидимому противнику, и продолжил:

– Шум стоял такой, словно все слуги Асано явились спасать дочь своего господина. Все завопили, забегали взад-вперед. Я подумал, что началось землетрясение, потом зазвонил пожарный колокол. И я выскочил на ночной холод совсем голый. Шлюхи разбежались по углам, как паучата, а я убрался восвояси несолоно хлебавши.

Пока собравшиеся обсуждали так называемое дело Ако-Асано, Кошечка перешла от сжимающего сердце страха к отрешенности и покою. Она теперь двигалась по пути Пустоты.

Когда ее хозяин пожаловался, что у него онемели плечи, Кошечка растерла их и в это время сумела незаметно снять с его головы запачканный в крови клочок бумаги. Потом она налила поэту чая, выколотила его трубку и снова старательно набила ее табаком, не забывая следить за тем, чтобы ее движения не были слишком изящными.

Но беглянка все же не смогла полностью отключиться от происходящего и потому заметила, что ронин из Тосы, когда его спрашивают о чем-нибудь, ведет себя как ива, которая нагибается, чтобы ветер пролетел над ней. Он вежливо кланялся собеседнику и умело оставлял вопрос без ответа. У этого ронина глаза были золотистого цвета – «тигриные». Считалось, что на вопрос человека с тигриными глазами нельзя не ответить. Хансиро говорил мало, но каждый раз, когда разговор уходил в сторону от вражды между Асано и Кирой, одной фразой умело возвращал его в прежнее русло.

К концу вечера воин из Тосы уже выведал все, что было известно его собеседникам, а сам не рассказал о себе почти ничего. Кошечка с облегчением услышала, что слухи о ее бегстве опирались на очень малое количество правды, сдобренное изрядной порцией нелепостей и откровенного вранья. И все-таки пересуды о том, что дочь князя собирается мстить за отца, могли повредить ее делу.

– Играете ли вы на таких инструментах, Тоса-сан? – спросил Мусуи, беря в руки свою флейту, лежавшую рядом с ним.

– Очень плохо, – ответил Хансиро.

– Может, вы все же окажете нам честь и усладите музыкой наш слух в этот приятнейший вечер?

– Простите, но мне не хватает мастерства для того, чтобы выступать перед таким высоким обществом, – и Хансиро поклонился, чтобы его отказ не показался собравшимся слишком грубым.

– Пожалуйста, Тоса-сан, окажите нам честь – проведите эту ночь у нас, – поклонился ему в ответ настоятель. – Здесь мало удобств, но я уверен, вам они покажутся достаточными.

– Благодарю вас, ваше преподобие.

Монахи стали расходиться по своим крошечным кельям, а Хансиро меж тем решал, стоит ли ему прийти этой ночью к мальчику-слуге, который бросал на него украдкой страстные взгляды. Мальчик был миловидный, стройный, гибкий и очень умело, совсем по-женски, изображал застенчивость и добродетель. Юный служка выглядел так соблазнительно, что сумел раздуть искру желания в теле Хансиро. Взглядывая на слугу Мусуи, воин из Тосы всякий раз ощущал покалывание в кончиках пальцев, легкий звон в ушах и приятное возбуждение, как после первых глотков сакэ. К концу вечера возбуждение превратилось в сильный позыв плоти.

Но любовные упражнения с этим подростком, во-первых, могли бы отвлечь сыщика от его задачи. Во-вторых, слуга мастера Мусуи, скорее всего, уже является любовником своего хозяина. Хансиро решил, что в любом случае он либо не найдет в постели мальчика никого, либо застанет в ней погруженных друг в друга партнеров.

Кроме того, у Хансиро было маловато опыта в любовных делах с мальчиками. Даже самые красивые и воспитанные из них имели серьезные недостатки: они были молоды, неопытны и чересчур почтительны днем. Хансиро не хотелось мешать пыл любовника с рассудительностью наставника, а именно к таким отношениям и стремились юнцы.

Ронин из Тосы предпочитал водить дружбу с куртизанками второго или даже третьего разряда, притом не слишком молодыми и не очень красивыми. В постели они были такими же умелыми, как таю, но не были такими хитрыми. Плата за их любовь не заставляла мужчину идти к ростовщикам. В отличие от высокомерных таю, эти женщины не поддразнивали любовника, не заставляли его часами просиживать в приемной в компании хихикающих учениц. И к тому же не имели обыкновения требовать дорогих подарков и любовных писем.

Хансиро слегка потянул за рукав Мусуи, проходившего мимо него к двери.

– Чего вы хотите, уважаемый?

– Я хочу обратиться к вам с дерзкой просьбой.

– Просите о чем хотите, сын мой. Я был счастлив познакомиться с таким образованным человеком, как вы.

– Не могу ли я взять на время вашу флейту?

Ночь стала прохладной, дальний гром прокатывался по горизонту, напоминая удары волн о пустынный берег. Ветер шуршал стеблями бамбука в монастырском саду. Кошечка лежала под тонким одеялом на выделенном ей узком тюфяке в комнате служек. Эта комнатка могла бы показаться довольно тесной, но многие из лежавших на полу тюфяков пустовали: их владельцы согревали постели своих наставников.

«О-Дзидзо-сама, прошедший шесть видов существования! Завтра я принесу тебе дары и воскурю в небеса дым благовоний и благодарность за то, что ты защитил меня этой ночью», – подумала Кошечка.

Потом она позволила себе переключить внимание на печальную мелодию, доносящуюся до нее из стенающего под грозовым ветром древнего сада.

Мусуи говорил, что у каждой бамбуковой флейты есть своя душа и свой голос и что флейта всегда ждет встречи с родственной человеческой душой, чтобы спеть свою собственную песню. Сейчас его флейта пела через Хансиро. Эта песня походила на стоны одиноких ветров, которые кружат в горах среди высоких скал и протирают в седых камнях глубокие борозды, и на крик морских птиц, парящих над волнами, подтачивающими огромные утесы.

Если бы Кошечка не видела часом раньше хищного выражения глаз этого ронина, ей показалось бы, что она слышит песню одинокого человека, тоскующего без любви. Низкая минорная трель флейты отозвалась тоской в ее собственной душе. Она мучительно захотела оказаться среди женщин, пусть даже женщин из «Карпа».

Весь прошлый год Кошечка терпеливо позволяла мять свое тело мужчинам, платившим за то, чтобы провести с ней время. Когда клиенты, хрипя и повизгивая, погружали в нее свой «предмет», она утешала себя мыслями о деньгах, которые Кувшинная Рожа наутро пошлет ее матери. Сейчас Кошечка тосковала не по мужским объятиям, а по тем редким минутам, когда ей и Ржанке удавалось полежать вдвоем под атласными одеялами.

Ей не хватало шепота Ржанки, которая, прижавшись губами к ее уху, делилась с ней своими надеждами на будущее. Как большинство женщин Текучего мира, Ржанка мечтала о красивом и богатом молодом возлюбленном, который внесет за нее «плату за подушку» и возьмет ее в наложницы или жены. В веселом квартале между мужчиной и женщиной допускалась только телесная близость, любовь там была под запретом. Кошечке не хватало нежного смеха подруги и ее умелых ласк.

Звуки флейты словно плавали вокруг молодой женщины и опускались на дно ее слуха. Гибкий бамбук шептался за окнами с ветром. Кошечка раздвинула под одеялом ноги, провела рукой по груди и опустила ее к животу, отыскивая «скрытое ядро». Затем она стала медленно, чувственно утешать себя, мысленно представляя, что ее руки – это руки Ржанки.