Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 5
Сума нищего

Полная луна почти опустилась за край выреза в крыше, расположенного над центром театра, но ее призрачный свет по-прежнему освещал пустой зал и сцену в одном из его концов. Когда Кошечка шла по плотному земляному полу, ей казалось, что ее присутствие пробудило разнообразные чувства, которые всегда витали в этом воздухе, ожидая появления тел, в которые они могли бы вселиться. Она почувствовала дрожь в воздухе – призрачный след криков, музыки и стука деревянных трещоток, отмечавшего начало новой сцены. Это были слабые волны звуков на поверхности тишины, такой бывает рябь на поверхности воды. Кошечке показалось, что она видит в густой тени сундуков, стоявших вдоль боковых стен театра, гигантский веер, который колеблется, словно им машет чья-то рука. Но сундуки были пусты. И пока она разыскивала узкую лестницу за сценой и потом поднималась по ней на площадку, расположенную между первым и вторым этажами здания, от страха волосы шевелились у нее на затылке.

– Ситисабуро-сан, – тихо позвала Кошечка. В наказание за один из обычных для Накамуры Ситисабуро мелких грешков, сёгун запретил ему покидать театральный квартал, и Кошечка была уверена, что найдет его здесь.

– Ммм-фф! – Из комнаты для одевания на втором этаже послышалось бормотание, а за ним раздался глухой удар. Пятясь, чтобы быть лицом к источнику шума, Кошечка медленно спустилась по лестнице в зал. Вдоль заднего края сцены стояли в ряд длинные тяжелые палки – держатели для свечей. Кошечка взяла одну из них в руку, и острый железный наконечник гигантского подсвечника стал выглядеть угрожающе. Молодая женщина сняла неудобные сандалии и, держа свое оружие наготове, крадучись поднялась обратно.

– Бака (дурак)! – Снова глухие удары и громкий треск. – Ты переходишь все границы! Негодяй!

Кошечка заглянула в гардеробную и попыталась рассмотреть, что происходит внутри. В свете напольного фонаря она увидела большую, прочно сплетенную квадратную корзину, такую, в какие обычно укладывают трупы. Корзина качалась из стороны в сторону.

– Ситисабуро-сан?

– Вынь меня отсюда!

Кошечка поставила древко-подсвечник на пол и распутала соломенный шнур, привязывавший крышку к корзине. Накамура Ситисабуро лежал в плетеном гробу, скрючившись, как цыпленок в яйце. Его руки были стянуты на запястьях мягким синим шелковым шнуром с пышными кистями на концах. Узлы были затянуты умело и красиво.

Кошечка развязала узлы и помогла актеру вылезти из корзины.

– Они спрашивали вас обо мне? – Кошечка сняла шляпу и головную повязку, чтобы Ситисабуро увидел ее лицо. – Они пытали вас, чтобы узнать, где я?

Ситисабуро уставился на нее так, словно она была привидением, потом поискал взглядом за спиной ночной гостьи обычно сопровождавших ее слуг старой Кувшинной Рожи.

– Вы появились неожиданно, как пони из винной бутылки, милашка Кошечка… Простите… Ваша светлость… Кинумэ-сан.

Ситисабуро озадаченно поскреб пальцем щетину на бритой передней части головы. Кто эта молодая красавица – куртизанка Кошечка или дворянка Золотая Слива, побочная дочь покойного князя Асано? Сложные правила подобающего поведения можно было выполнять, только если все остается на своих местах. Кошечка самым неподобающим образом сменила свое место и создала путаницу в мыслях актера.

– Почему вы надели это?.. – Тут и Ситисабуро не хватило слов. – Это?.. – он показал веером на ее поношенные куртку и штаны из конопляной ткани.

– Князь Кира пытался отравить меня, поэтому я убежала из Ёсивары. Значит, это не его слуги связали вас? Они не приходили сюда искать меня?

Ситисабуро всплеснул своими пухлыми руками и засмеялся в восторге от того, что в жизни ему встретилась драма не хуже тех, которые представляют на сцене, а может, даже и интереснее.

– Это мой новый ученик, ничтожный и негодный мальчишка, начал учить меня искусству «вылезания из корзины», но, видно, ушел мять тюфяк вместе с Итикавой, – сердито объяснил актер. – У каждого из них ум провалился в пах, как только они в первый раз коснулись друг друга руками.

Ситисабуро поправил ворот одежды и безуспешно попытался связать растрепавшиеся смазанные маслом волосы в прежний пучок. Потом он сел, скрестив ноги, и собрал подол своего широчайшего халата из черного шелка вокруг толстых икр и квадратных ступней. Косой вырез горловины этого наряда открывал выемку между основаниями больших сосков на жирной груди. На халате раки цвета хурмы лезли к горлу актера по металлическим нитям, изображающим серебряные волны.

От усилий, затраченных на попытки выбраться из корзины, толстые щеки актера стали ярко-пунцовыми. Это был мягкий по характеру и со всеми вежливый изнеженный толстячок, низенький и с глазами навыкате, как у кузнечика, совсем не похожий на отважных и решительных молодых влюбленных, которых он играл на сцене.

– Мы собираемся использовать этот трюк, – он показал на корзину, – в следующей пьесе. Мой уважаемый собрат Саката говорит, что ремесло актера как сума нищего: оно должно вбирать все.

– Это не тот Саката, который говорит, что актер должен уметь даже воровать кошельки?

– Да, он, – улыбнулся Ситисабуро. Потом актер налил две чашки чая из чайника, кипевшего на жаровне, подал одну из них Кошечке и сам сделал по-светски маленький глоток из второй. – Мы должны постоянно искать новые пути просвещения черни из открытых рядов, – сказал он и додумал: «И черни из галерей для знати тоже», но не произнес этого вслух. Самураи Эдо были большей частью грубыми людьми, которые кичились своим происхождением. Они предпочитали «мягкому стилю», в котором прославился Ситисабуро, более грубый стиль игры Итикавы Дандзюро – арагото. Но Ситисабуро знал, что Кошечка тоже из самурайской семьи, и поэтому оставил свое мнение при себе.

Комната для одевания у Ситисабуро выглядела уютно. Одна из ее стен была целиком заставлена низкими, покрытыми потрескавшимся лаком полками, в которые были встроены ящички – простые и выдвижные. Грубо оштукатуренные стены цвета сепии украшали афиши, напоминавшие о прошлых триумфах мастера сцены. Костюмы персонажей пьес свисали с поцарапанных лакированных вешалок. В углах были свалены в кучу еще не распакованные последние подарки, которые Ситисабуро получил от своих поклонников. Маленький деревянный фонарь, стоявший на татами, ярко освещал Кошечку, Ситисабуро и небольшое пространство вокруг них и отбрасывал тени на остальную часть комнаты.

Кошечка вдруг совершенно обессилела. Голос Ситисабуро стал гулким и доносился откуда-то издалека. Словно актер находился в другой комнате и говорил с кем-то другим. Словно он говорил с тем другим о ком-то другом. Кошечка встряхнулась. Ее грудь зачесалась под тугой харамаки, и беглянке очень хотелось поскрести это место пальцем.

– Вам холодно, госпожа?

– Нет, я просто устала.

– Я должен был догадаться. Насколько я понял, вас пытались убить?

– Да, с помощью плохо очищенной фугу.

– Простите меня за грубость, ваша светлость, но, может, вы напрасно не согласились на удочерение, о котором договорился главный советник вашего отца. В Киото князю Кире было бы труднее угрожать вам.

– Они хотели, чтобы я вышла замуж за их сына.

Ситисабуро поморщился: семья, которая согласилась принять Кошечку после скандала, была одной из богатейших в Японии, но отпрыск ее, по всеобщему мнению, был плох и в физическом, и в общественном, и в умственном отношениях.

– По крайней мере, вы там были бы в безопасности и хорошо обеспечены.

– Ум женщины видит не дальше ее носа, – ответила Кошечка, не отрывая взгляд от пола, и с удовольствием сделала глоток: чай оказался хорош. Несмотря на внешнее самоуничижение, за ее молчанием угадывалось многое.

Ситисабуро, как и его гостья, умел вести разговор без слов. Он понял, что означало молчание девушки: Кошечка перебирала в памяти все причины, заставившие ее предпочесть жизнь в Ёсиваре браку со слабоумным женихом. Она знала, что либо Кира, либо его сын, князь Уэсудзи, для слежки за ней обязательно подошлют своих людей в дом «Карп», но все соглядатаи Киры, вместе взятые, не сравнились бы в строгости наблюдения с возможной свекровью. Хотя Киото был ближе к Ако, поместью покойного князя Асано, Кошечка решила, что отыскать человека, который поможет ей отомстить за смерть отца, куда легче куртизанке, чем мужней жене, запертой на женской половине в загородной усадьбе.

И, кроме того, у нее оставалась мать. Оёси во время трагедии находился далеко, в Ако, а без него у несчастной женщины не нашлось ни одного защитника в те ужасные дни после смерти князя Асано. У нее отняли все: дом, привилегии и имущество. Главная жена князя Асано происходила из могущественной семьи, и ее управляющий проследил за тем, чтобы соперницу его хозяйки постигло полное разорение. Мать Кошечки была горда и потому не произнесла ни слова жалобы на несправедливое обращение. Она обрила голову и стала монахиней.

Теперь она и старая няня Кошечки жили в маленьком доме из двух комнат. Их слуги, которые сами остались без работы, заходили навестить свою бывшую госпожу и подметали пустой, без единой травинки двор, наполняли кувшины водой из общественного колодца, приносили ей овощи и небольшие подарки. Кошечка мучилась от стыда за то, что не могла лучше обеспечить мать. Но как куртизанке привлекать покровителей, если не роскошными нарядами, которые совершенно не радовали Кошечку? А еще требовалось дорого и сверхмодно одевать своих учениц. А после того, как Кувшинная Рожа и хозяйка «Карпа» вычитали свою долю из ее заработков, на жизнь оставалось совсем немного.

Когда Кошечка отказалась от предложенного обручения, ко всем унижениям, от которых она страдала, добавился еще и стыд за собственную неблагодарность. Она вспомнила, как Оёси навестил ее в Ёсиваре вскоре после того, как она бежала туда. Он пришел один, переодевшись священником, дабы избежать сплетен.

Их свидание было мучительным. Если бы Оёси заговорил с ней гневно, если бы приказал ей уехать в Киото, она могла бы рассердиться в ответ. Она могла бы стиснуть зубы и холодно глядеть на него немигающим взглядом – в детстве, когда она мерилась силой воли со своей кормилицей, это у нее получалось очень хорошо. Но Оёси, разумеется, не дал ей такой возможности.

За все годы, что Оёси Кураносукэ был ее сэнсэем, то есть наставником в воинском мастерстве, княжна Асано никогда не видела, чтобы он потерял самообладание. Она вспомнила теперь, каким спокойным голосом – таким знакомым, – советник просил ее подумать о чести семьи. Он просил ее выполнить долг единственной дочери князя Асано – родить сыновей, которые молились бы за его душу и продолжили бы знатный род и эти молитвы на много поколений. Долг Кошечки перед обоими родителями – мертвым отцом и живой матерью – был самой мучительной частью ее колебаний.

Кошечке не хватило сил взглянуть Оёси в глаза. Опустив голову, она прошептала: «Я не согласна». Вечерние тени сгущались вокруг них в большой пустой приемной комнате «Карпа», а они сидели молча, оба в ловушке трагических обстоятельств, которые были сильнее их.

Кошечка почувствовала, что к общему грузу горя добавилась еще одна печаль. Оёси всегда казался ей непобедимым и неспособным на ошибку. Он всегда мог справиться с любой ситуацией. Но когда вспыхнула та ссора, он управлял поместьями семьи Асано в Ако, в ста пятидесяти пяти ри на юго-запад от Эдо.

Конечно, он не сумел бы сам помешать поединку. Но Оёси знал, как бережлив его господин и что за человек Кира. Он должен был предвидеть требования церемониймейстера и отказ Асано. Должен был повелеть советникам князя Ако, чтобы те послали Кире щедрые подарки – если понадобится, даже втайне от своего господина. Но он не сделал этого. И избавить от нужды женщину, которая была самой большой любовью его господина, Оёси тоже не смог. Он платил долги. Он выдал большие пособия тремстам двадцати бывшим слугам семьи Ако-Асано и их семьям, чье будущее теперь поглотила тьма. Он давал взятки чиновникам, пытаясь восстановить имя семьи Асано. На эти пенсии и хлопоты ушли почти все доходы, получаемые с поместья. А теперь он даже не сумел обеспечить будущее единственной дочери своего господина. Князь Асано любил Золотую Сливу и хотел сделать ее своей наследницей. Перед главным советником покойного князя сидела девочка, которую Оёси учил с тех пор, как она выросла настолько, что смогла взять в крошечные ручки маленькую нагинату – японскую алебарду, оружие, с лезвием как у меча и длинным древком. И теперь она бросала ему вызов. Оёси знал, что его ученица мысленно упрекает его не только за то, что он допустил смерть ее отца, но и за то, что он отдал замок их семьи в Ако сёгунским чиновникам без боя. Знал, что она считает его трусом, поскольку он не только не отомстил за своего господина, но даже не последовал за ним, совершив сэппуку, ритуальное самоубийство. В его случае – харакири.

Советнику казалось, что звук несказанных слов, покрывавших его позором, отдается от стен и едва заметно вибрирует в этой комнате, как свет фонаря в ее полумраке. Он встал, поклонился низко, даже немного ниже, чем полагалось, и ушел. Его удаляющаяся фигура расплывалась перед глазами Кошечки, потому что в них стояли слезы: она увидела, что ее учитель уже стар. Он выглядел побежденным. Униженным.

Теперь, слушая Ситисабуро, Кошечка вспомнила все это. Ее лицо пылало, а в ушах стоял звон от усталости и стыда.

– Вы слышали какие-нибудь последние новости? – Спокойный голос Кошечки ничем не выдавал ее чувств. Плавным изящным движением она поставила маленькую чашечку на поднос.

– Дитя мое, я знаю лишь то, что известно всему Эдо.

Ситисабуро вынул лакированные старинные счеты из кучи вещей, лежавших в беспорядке на ближайшей к нему полке, и в полной тишине пощелкал костяшками, двигая их пухлым указательным пальцем так, словно мог количественно оценить трагедию собеседницы. Словно мог сложить и вычесть все предательства, смерти, горести человека и найти подходящий ответ.

– Вы, наверно, уже слышали, что младший брат вашего отца сослан в Хиросиму к своему двоюродному брату, который живет там?

– Да. – Кошечка понимала скрытый смысл этого распоряжения: через год после смерти князя Асано сёгун наконец решил вычеркнуть имя Ако-Асано из списка своих даймё, то есть князей. Необходимость мстить Кире больше не висит над дядей, ибо он теперь в любом случае не имеет надежды унаследовать титул брата. Но что за печаль, ведь даже Оёси и бывшие слуги князя Ако ничего не предприняли для того, чтобы восстановить честь своего покойного господина.

Ситисабуро задумался над тем, стоит ли рассказать Кошечке самый последний слух, облетевший Эдо. Может, она уже слышала эту новость, а если нет, станет еще несчастнее, услышав. И все-таки это была самая сочная сплетня, а сплетни доставляли актеру больше удовольствия, чем даже любовные ласки, хотя пристрастие Ситисабуро к плотским утехам, особенно с запрещенными партнерами, сделало его должником Кошечки, и как раз поэтому она смогла прийти к нему просить о помощи.

– Вы слышали о разводе Оёси? – спросил он наконец.

– Нет!

– Ходит слух, что он развелся с женой, бросил детей и теперь молодецки кутит в Киото. Говорят, что он не бывал трезв и не вынимал свой телесный меч из женских ножен с того дня, когда вашего дядю сослали в Хиросиму.

– Я не верю в это!

Кошечка была поражена. Оёси любил свою жену и обожал детей.

– Возможно, эти разговоры только ложь. – Ситисабуро уже жалел, что передал девушке этот слух.

– Сити-сан, мне нужна ваша помощь.

– Ох, дитя мое, чем я могу вам помочь? Правительство называет меня попрошайкой с речного берега и запрещает выходить из этого нищего квартала, – попытался увильнуть от трудной обязанности Ситисабуро. Но он был кое-чем обязан Кошечке и знал, что она пришла потребовать уплаты. – Как поживает наша общая подруга? – спрашивая это, Ситисабуро подумал, что мог бы назвать Ржанку и открыто.

Кошечка не единожды делала вид, что принимает актера как гостя в «Благоуханном лотосе», позволяя ему на самом деле насладиться свиданием с его настоящей, хотя, конечно, и временной любовью – Ржанкой. Подруга Кошечки привлекла актера отчасти тем, что один высокопоставленный чиновник покровительствовал ей. Он был очень влиятелен и очень богат, и это делало любовное приключение Ситисабуро опасным и придавало ему остроту.

– В последнее время ей нездоровится.

– Меня отвлекали дела, но, думаю, скоро опять приду повидаться с ней.

Главным недостатком Ситисабуро была привычка потакать своим слабостям. Актер не сказал, что от прелестей Ржанки его отвлек недозволенный обмен любовными письмами с одной знатной дамой из свиты жены сёгуна. Ситисабуро давно свернул с безопасной дороги и подходил все ближе ко входу в логово тигра.

– Как же вы пробрались мимо Сороконожки? – Актер наконец сообразил, каким немыслимым делом был побег Кошечки из Ёсивары.

– Соломенный плащ одного человека загорелся, и это всех отвлекло.

Ситисабуро лукаво улыбнулся и прочел стихи Басё: «Как светлячку увидеть дорогу перед собой, если горит его собственный зад?» Потом он снова долил чая в чашку гостьи.

– Кто же так воспылал после плотских утех?

– Родственник Киры, мэцкэ.

Актер вскрикнул от радости и разбрызгал по татами чай, который не успел проглотить. Он тщательно вытер пролитое бумажным носовым платком.

– Родственник Киры! Тот, который откусывает женщинам мочки ушей?

– Да.

– Кира смочит свое белье чем-то не очень похожим на духи, когда узнает, что его родственника поджарили, как картофелину. Знаете, он очень боится, что Оёси придет за его головой. Ходят слухи, что со времени, – тут Ситисабуро немного помедлил, – того… несчастного случая он не может удовлетворить ни жену, ни любовницу, ни своего нового дружка-мальчика. Охранники ходят с ним даже в нужник и заглядывают в дыру перед тем, как он над ней воссядет.

– Сити-сан, я должна попасть в Киото. – У Кошечки больше не оставалось времени на церемонии.

– Вы решили пройти всю дорогу Токайдо одна?

– Да. Мне нужно новое платье. Мне нужны бумаги, которые позволят пройти через все заставы.

– Это нелегкая задача.

Ситисабуро догадался, что Кошечка собирается разыскать главного советника своего отца, Оёси Кураносукэ. Это могло принести любимцу публики действительно большие неприятности. Но зато какое волнующее приключение! И потом, помогая княжне Асано в этом деле, он с лихвой расквитается с ней. Ситисабуро рассматривал прекрасное бледное лицо Кошечки. Теперь, когда она стала беглянкой и находилась в опасности, ее красота вызывала у актера чувственную дрожь ниже пояса.

– У меня нет времени, Сити-сан. – Кошечка хорошо знала старого ловеласа.

Ситисабуро вздохнул. Маленькие уши княжны Асано имели идеальную форму – словно раковины морских улиток на берегу залива Суруга. Даже без помады ее губы алели, как бутон хурмы. Линия роста волос на гладком лбу проходила высоко и имела восхитительные очертания изящного треугольника, похожего на перевернутый силуэт священной горы Фудзи. А пальцы ее ног, ох, какие пальчики! Говорят, что красота и счастье редко уживаются вместе. Если это так, княжне Асано не видать радостных дней…

Ну, нет, врагам будет не так легко лишить ее счастья! Ситисабуро внезапно встал и принялся перебирать костюмы в стоявшем рядом большом сундуке:

– Что ж, посмотрим, что мы сможем найти в нашей нищенской суме для бездомной Кошечки.

ГЛАВА 6
Крепкая и без недостатков

Кошечка лежала, свернувшись под толстым полосатым дорожным плащом, за каменным возвышением в маленькой часовне, посвященной богине счастья Каннон-сама. Часовня стояла среди деревьев храма Сэнгакудзи – храма «Весенний холм» меньше чем в одном ри от Синагавы, первой из пятидесяти трех правительственных почтовых станций на дороге Токайдо.

Короткий сон Кошечки тревожили мрачные сновидения. Только в тот час, когда черное небо над старыми соснами начало светлеть, ее губы перестали вздрагивать и лицо стало спокойным: Кошечке приснилось, что она дома. Многие поговаривали, что князь Асано уделял слишком много внимания своим счетоводным книгам, но для Кошечки и ее матери он никогда не жалел денег. Сад их скромного дома всегда был его самой большой радостью. И свои самые счастливые минуты Кошечка пережила именно там.

Теперь ей снилось, что она стоит в этом саду среди мириад сладко пахнущих белых цветов вишни на краю самого большого из садовых прудов. Когда тень девушки упала на воду, сотни карпов всплыли ей навстречу. Солнце заблестело на их золотистой чешуе. Кошечка встала коленями на шелковую подушку, высыпала корм – дробленые желуди – в эту рыбью толчею и окунула пальцы в воду, чтобы почувствовать прикосновение твердых рыбьих ртов и услышать их чмоканье. Но цветы вишни внезапно превратились в снег, который облепил ее с головы до ног. Подул ледяной ветер. Кошечка попыталась закутаться в свои легкие весенние одежды, но они разорвались на клочки и упали с плеч. Она услышала громкие голоса и тяжелые шаги чужих мужчин по тихим коридорам родного дома, обернулась и увидела, что бумажные панели дверей, которые вели из комнат на выходящую в сад террасу, прорваны. Внезапно налетевший ветер шевелил концы висевших вокруг дыр бумажных обрывков. Между плитами дорожек в один миг выросла высокая трава. Спящая Кошечка теснее сжала колени и вздрогнула от ужаса. Она попыталась закричать, но смогла только всхлипнуть, мгновенно проснулась и теперь лежала, соображая, где находится и что с ней произошло.

Она вспомнила приглушенный плач, раздававшийся из дальних комнат, когда слуги торопливо выносили вещи из кладовых и упаковывали их. Сёгун дал опальной семье всего день на то, чтобы покинуть родное жилище. К тому времени, как ее отец совершил сэппуку, дом был уже сдан правительственным чиновникам.

– Прости меня, отец. Я хотела попрощаться с тобой.

Кошечке не позволили увидеть, как ее отец выполнил приказ сёгуна, но она хорошо знала этот обряд. Князь Асано оделся в белую смертную одежду, которую хранил наготове каждый самурай, и опустился на колени под вишней, среди распускавшихся цветов. Слуга, чьему умению князь доверял, встал сзади господина и поднял меч. Ее отец выпростал руки из широких рукавов и подвернул свисающую ткань под колени, чтобы упасть лицом вперед, а не растянуться на земле недостойным образом. Потом взял кинжал с высокой парадной подставки, крепко сжал обеими руками его обернутую бумагой рукоять и повернул лезвие к себе…

То, что произошло потом, Кошечка не могла представить, как ни пыталась. И даже если бы оказалась там, то не успела бы разглядеть удара: меч слуги опустился с быстротой молнии. Она лишь увидела внутренним взором отрубленную голову отца, свисающую с шеи на полоске кожи, которую слуга не рассек согласно правилам. Девушка сильно укусила себя за большой палец, чтобы не закричать.

«Все, что происходит с человеком в жизни, – награда или наказание за то, что он сделал раньше. Только невежественные люди обижаются на свою судьбу». Мать часто повторяла ей это. Этот мягкий упрек Кошечка слышала от нее на протяжении всего своего непокорного детства. Но Кошечка все-таки «обижалась на судьбу» и не могла смириться с ее жестокостью. Потому она и не стала монахиней, как ее мать. Дочь князя Асано не хотела до конца дней своих сидеть в тесной комнатке, переписывая сутры. Жажда мести жгла ей душу, и религиозное благочестие не успокоило бы ее.

Она поднялась на ноги и какое-то время стояла неподвижно, продолжая дрожать от холода, потом попыталась в этой тесноте разгладить складки на смявшихся мешковатых штанах своего наряда монаха и расправила рваную, подпоясанную ремнем верхнюю одежду, потрепанный подол которой едва прикрывал ей колени. После столь короткого туалета девушка обошла возвышение и оказалась перед статуей.

Здесь Кошечка сложила ладони пальцами вверх – к небу, предварительно накинув на них полученные от Ситисабуро четки. Потом склонила голову и попросила у Каннон-сама благословения. Статуя была старинная, вырезанная чьей-то давно истлевшей рукой. Покрывавшая ее позолота почти вся стерлась.

Это олицетворение тысячерукой богини милосердия имело только четыре руки: две – сомкнутые в молитве, третья – воздетая к небу, а четвертая – с цветком лотоса. У Каннон-сама было красивое и милое лицо, она казалась не старше самой Кошечки и улыбалась так светло и спокойно, что Кошечка едва не улыбнулась ей в ответ.

Потом Кошечка выглянула из-под карниза маленькой часовни, с которого падали капли воды. Полосы тумана вились над двором храма «Весенний холм» и сливались в серую пелену. Казалось, в этот туман превращаются, растворяясь, камни старых памятников, возвышавшихся над древними захоронениями. Прозрачные, как мелкие бриллианты, капли покрывали темно-зеленый мох памятников и грудки голубей, круживших вокруг широких карнизов главного здания храма: туман оседал на перьях птиц шариками влаги. Послышался колокольный звон, отмечавший зарю. Начинало светать. Кошечка спала слишком долго.

Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы подавить возникший на мгновение страх: здесь похоронен ее отец, и полиция и люди князя Киры обязательно станут искать ее здесь. Она должна торопиться.

Камень, отмечавший могилу отца Кошечки, находился рядом с часовней, в которой она укрывалась. На нем было выбито предсмертное стихотворение князя Асано. Кошечка помнила эти строки наизусть, но все-таки снова прочла их глазами, полными слез:

 
Вы слабее, чем
Цветы под холодным ветром.
Неужели я
Должен проститься с вами
И с ласковой весной?
 

Оёси Кураносукэ позаботился о том, чтобы поставить этот памятник своему господину. Он же сделал денежный вклад в храм, дабы монахи в нужное время совершали обряды за упокой души князя Асано. Могила была укрыта свежими ветвями кедра – ароматными символами горя. Кто-то оставил на холмике жертвенную пищу – хурму и рис. Кошечка видела огарки сотен благовонных палочек, сожженных в память ее отца.

Храмовый колокол продолжал звучать, и его гулкие удары наплывали друг на друга, как волны, бьющиеся о скалистый берег. Кошечке казалось, что ее сердце вот-вот разорвется, не выдержав переполняющего его горя. Она подняла бамбуковый ковшик, лежавший на краю каменной облицовки пруда, зачерпнула им воды и ополоснула рот, очищая его для молитвы, потом полила воду себе на руки и на могилу, сложила ладони, склонила голову и, перебирая четки, произнесла молитву за упокой души своего отца.

Перед статуей Каннон-сама лежали кучки деревянных дощечек, на которых молящиеся написали имена оплакиваемых близких. У Кошечки не было таблички с именем отца, но все же она могла кое-что оставить здесь. Она вынула из сундучка погибшего гостя синий шарф со своими отрезанными волосами и завернутое в бумагу серебро. Это были последние деньги, которые она могла оставить матери: Кошечка не надеялась дожить до новой встречи с ней. Она поискала глазами, куда бы их спрятать, и выбрала широкую курильницу на коротких ножках с узором из отверстий на крышке, изображавшим осенние травы. Эта курильница много лет стояла в главной приемной комнате внутренних покоев усадьбы ее матери. Оёси пришлось назвать курильницу своей, чтобы главная жена князя Асано позволила поставить ее на могилу своего мужа. Когда Кошечка вытряхнула оттуда пепел и выдула последние его остатки, запах с такой силой напомнил ей о доме, что на мгновение она забыла, где находится и что делает. Эта благовонная смесь называлась «Дым Фудзи», мастер Вакаяма составлял ее из камфары, сандалового дерева и еще каких-то примесей, состав которых держал в тайне. Ее нежный колдовской запах пропитывал все, что принадлежало матери Кошечки: одежду, татами, постель, стенки-ширмы внутренних комнат, где она проводила дни.

Вдыхая сладостный аромат «Дыма Фудзи», Кошечка словно впитывала в себя образ своей матери. Она будто слышала ее нежный тихий голос и смех, который доносился из другой комнаты, как звон колокольчика под легким ветром. Кошечке невыносимо захотелось увидеть мать. Только раз взглянуть на нее, услышать одно слово! После этого она смогла бы перенести любые невзгоды, смогла бы вынести даже полное одиночество.

Когда беглянка прятала шарф и деньги в урну, послышались звон колоколов, голоса и удары маленьких ручных барабанов. Вспугнутые этим шумом, голуби разлетелись. Во дворе невидимые девушке монахи встали в ряд, опустились на колени на квадратные циновки и начали утреннюю молитву. А Кошечке было пора отправляться в путь к Синагаве, к заставе, установленной там властями, чтобы контролировать движение по Токайдо. Кошечка пробралась обратно в часовню Каннон-сама, взяла лежавший там бронзовый колокольчик на тонкой конопляной веревке и повесила себе на грудь. Потом стала надевать шляпу тэнгай – высокий плетеный цилиндр, в который была ввязана небольшая решетка: она надела внутренний каркас на голову, завязала шнуры и поправила убор так, чтобы решетка оказалась у нее перед глазами. Под такой шляпой-корзиной невозможно было разглядеть лицо Кошечки, к тому же цилиндр придавал ей роста. Это придумал Ситисабуро – нарядить ее в одежду комусо, «священника пустоты». Так называли живших подаянием бродячих монахов, большей частью бывших самураев, которые странствовали в одиночку и время от времени исполняли магические обряды или изгоняли духов. От комусо ожидали странностей в поведении, и это обстоятельство должно было стать прикрытием ошибок, которые Кошечка могла совершить в пути. Ситисабуро перебрал все свои театральные костюмы, переворошил весь реквизит и остался доволен результатами поисков. Остриженные волосы Кошечка связала в пышный «конский хвост» почти на макушке. Изрядно поношенные короткая белая куртка из полотняной ткани и черный плащ, даже подпоясанные, были девушке настолько велики, что полностью скрывали фигуру. Штаны из грубой ткани цвета соломы вздувались на коленях. Ниже колен штанины были заправлены в черные полотняные гетры и черные носки-таби, которые сзади застегивались на пуговицы. Носки скрывали ее изящные ступни аристократки и спасали их от натирающих кожу завязок соломенных сандалий.

А самой ценной из своих вещей Кошечка считала шестифунтовый бамбуковый посох – реквизит для одной из пьес Ситисабуро. Внутри него скрывалось тонкое дубовое древко нагинаты. В плотных сочленениях бамбукового стебля были просверлены дыры, и вставленные в них жесткие крепления-перегородки удерживали древко внутри полости бамбука, не давая ударяться о стенки посоха. Деревянная пробка плотно закрывала верхнее отверстие. Ее украшал изящный филигранный колпачок из железа в форме листа адамового дерева. В бока этого колпачка были вделаны петли, с каждой из которых свисали три железных кольца.