Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

Лезвие, которое прикреплялось к древку, было уложено в кожаные ножны и завернуто в чистую тряпицу. Правительство запретило актерам пользоваться металлическими мечами в театральных действиях, но труппа Ситисабуро обошла этот закон, вполне обоснованно заявив, что нагината не меч. Кошечке не очень нравилось, что ей придется в сложных ситуациях терять время на сборку нагинаты; она предпочла бы иметь цельное оружие, но и такое намного лучше, чем ничего. Ее нагината отличалась надежностью в ущерб красоте. Мусаси она бы понравилась: он писал, что оружие, как и лошадь, должно быть крепким и не иметь недостатков. Нагинаты – любимое оружие женщин самурайского сословия – сколько себя помнила Кошечка всегда висели над парадной дверью материнских покоев.

Время было довольно мирное – ни Кошечке, ни ее матери не приходилось защищать свою усадьбу от нападений, – но нагинаты висели над дверьми в каждом самурайском доме в память о временах, когда женщины становились последними защитницами своих замков.

Кроме того, Ситисабуро подарил Кошечке заплечный дорожный сундучок, из тех, которые носили комусо, – маленький плетеный короб на бамбуковом каркасе, который, продолжаясь, образовывал ножки. Обычно в таких сундучках носили культовые принадлежности, но Ситисабуро сложил туда все полезные в дороге вещи и всю нетронутую тараканами еду, которую только смог найти в актерских комнатах для одевания. В сундучке Кошечки лежали: лезвие нагинаты, запасные соломенные сандалии, дождевой плащ из бумаги, пропитанный соком хурмы, поношенные носки и еще один плащ – из плотной бумаги. Поверх одежды покоились сушеная скумбрия, завернутая в промасленную бумагу, гребешок в коробочке для амулетов, горсточка – всего на глоток – сырого лущеного риса, и самое главное – пакетик порошка, который, как уверял ее Ситисабуро, отпугивает блох. Кроме того, у Кошечки было пять маме-ита – самых мелких серебряных монеток и связка из ста мон – медных монет. Деньги ей тоже дал Ситисабуро. Это был весь капитал, который актер имел при себе. Он дал бы больше, если бы Кошечка согласилась подождать, когда меняла, чьими услугами он пользовался, откроет свою лавку, но Кошечка не решилась остаться в Эдо до утра.

Девушка накинула на плечи плетеные ремни сундучка и подложила под них соломенные прокладки. Она еще раз поклонилась дорогой могиле и снова прочла молитву в память своего отца.

– Эй, ты! Чего ты хочешь?

Это кричал новый помощник настоятеля храма. Он был таким толстым, что переваливался с боку на бок, сбегая по пологим каменным ступеням с крыльца главного храмового здания.

Кошечка решила, что это место не хуже любого другого подходит для утверждения в роли нищего. Она протянула толстяку свою треснувшую деревянную чашку для подаяний и ударила о каменные плиты посохом, заставив зазвенеть железные кольца.

– Наму Амида Буцу! (Слава Будде Амиде!) – нараспев и в нос проговорила она. – Не подадите ли вы ради Вселюбящего Будды малую милостыню для храма, который мы строим во имя божества десяти тысяч удач?

– Пошел прочь! – замахал на Кошечку рукавами помощник настоятеля. Воздух, вырываясь из его груди, свистел, как пара мокрых сандалий при ходьбе – толстяк запыхался уже на середине лестницы.

– Купите амулет «Тысяча благословений», – храбро продолжала девушка. – Он отгонит от вас опасности неблагоприятных лет, сделает плодовитым, – и Кошечка качнула чашкой.

– Убирайся!

– Кто там? – В дверях храма появился сам настоятель.

– Какой-то священник без храма, нищий воришка, – ответил ему помощник, неуклюже, но быстро поднимаясь по лестнице обратно к главному зданию, где вновь забренчали колокола.

Хотя вышедший на крыльцо священник не мог разглядеть лица Кошечки, она опустила голову и отошла назад: храм «Весенний холм» находился неподалеку от ее родного дома, настоятеля связывали с князем Асано узы дружбы, и он давал его младшей жене и дочери духовные наставления. В отличие от своего нового помощника, он был добрым человеком. И вполне мог пригласить нищенствующего комусо разделить с ним утренний чай и беседу.

Кошечка немного помедлила перед тем, как выйти из ворот храма: она обернулась еще раз, бросила прощальный взгляд на могилу отца, окруженную сотнями серых замшелых памятников.

– Я не забуду тебя! – прошептала она. – Даже на мгновение между ударами этих колоколов.

ГЛАВА 7
Путь в тысячу ри

Возле заставы Синагава высился столб, к которому были прибиты два поперечных бруса: короткий – ближе к земле и более длинный – выше. На столбе висел голый человек: ноги прикреплены к нижней поперечине, а вытянутые в стороны руки привязаны к верхней.

Вся его кровь вытекла из глубоких рваных ран, нанесенных копьем. Земля под столбом стала черной. Палач был неумелым, невнимательным или жестоким: он пронзил приговоренного несколько раз, прежде чем выполнил свою работу.

Этот несчастный попался при попытке обойти заставу. Его тело висело здесь уже три дня, как поучительный пример для всех, кто имеет подобные намерения. Могильщики из числа отверженных рабов-эта стояли, опираясь на заступы, вокруг ямы, в которую им полагалось бросить мертвеца, курили маленькие трубки и перебрасывались шутками. Из холмика только что выброшенной из ямы земли торчали обломки костей и скалилась чья-то полусгнившая голова.

Несмотря на зловоние, исходящее от трупа, казалось, никто, кроме Кошечки, не замечает его. Паломники, путники и носильщики, ожидавшие своей очереди, сидя на вещах возле столба, спокойно болтали о пустяках и жевали рисовые пирожки, соленые овощи или сладкий картофель, вынутые из сундучков или больших тряпичных узлов.

Дорога Токайдо в Синагаве казалась извилистой лентой. Она шла параллельно линии холмов с одной стороны и берегу залива с другой. Хочешь не хочешь, Синагава являлась временной остановкой для каждого человека, направляющегося по Токайдо в любом направлении. Она была известна недорогими харчевнями и разбитными «подавальщицами риса», которые за известную плату могли побаловать путника не едой.

В конце торгового квартала возвышалась мрачная стена. Она вводила все движение по великой дороге в тесное русло, подталкивая пеший люд – а колесный транспорт на Токайдо был запрещен, – к одним-единственным узким воротам. Правительственные чиновники проверяли подорожные у всех путников, просачивающихся в эту щель.

Увидев людей, столпившихся у заставы – тех, кто отправился в путь рано утром, – Кошечка так испугалась, что едва не выдала себя. Несколько самураев, вооруженных двумя мечами, охраняли ворота. Женщин они отделяли от мужчин и отводили в специальное помещение.

Первый сёгун из рода Токугава, Иэясу, чтобы держать в повиновении вечно недовольных князей, изобрел способ обеспечить их лояльность с помощью заложников – методом «поочередного присутствия». Князья имели право жить в своих разбросанных по стране владениях, но на это время должны были оставлять в Эдо своих жен и детей.

Князь, тайно вывезший из столицы свою семью, представлял потенциальную угрозу. Он мог восстать против существующего порядка, не опасаясь, что головы его близких будут выставлены на всеобщее обозрение. Поэтому женщин, и прежде всего знатных, осматривали с особым тщанием. Кошечка знала, что даму, чья внешность даже в мелочах не совпадет с подробным ее описанием, входящим в подорожную, немедленно задержат, отошлют назад в Эдо или накажут.

Кошечка пожалела, что не может остановиться в одном из переполненных чайных домов с открытыми фасадами и провести там час или два за чашкой дымящегося чая и миской риса с овощами. Оттуда она могла бы понаблюдать за заставой и поразмыслить, каким способом пройти через нее, не подвергаясь опасности. Но для того, чтобы пить чай или есть рис, ей пришлось бы снять шляпу-корзину и открыть лицо. В конце узких переулков, разделявших кварталы Синагавы, Кошечка видела сияющий, голубой с блестками, залив. На его волнах покачивались лодки. Белоснежные чайки кружили в рассветном небе и то опускались к воде, то падали в море камнем, бросаясь на добычу. Кошечка позавидовала птицам: чайкам не мешали заставы, устроенные людьми.

Ситисабуро сказал ей, что монахам, монахиням и иным служителям храмов не нужны подорожные. Но что, если он ошибается? Кошечка внимательно изучила объявления, начертанные на деревянных дощечках, прикрепленных к большой покрытой навесом доске в стороне от дороги. Там размещались обычные наказы властей низшим слоям населения. Добропорядочных японцев призывали упорно трудиться, избегать легкомысленных развлечений и слишком нарядной одежды и почитать тех, кто стоит рангом выше. И ничего о недавних убийствах в Ёсиваре. Ни слова о бежавшей куртизанке. Это ободряло, но, как ни крути, все равно сейчас Кошечке придется иметь дело с чиновниками правительства. Ей придется говорить с ними. И если они обнаружат, что неизвестная путница прячется под чужим нарядом, ее немедленно арестуют. В таких случаях Мусаси советовал начинать действовать раньше противника. Кошечка зазвенела железными кольцами своего посоха. Те из толпы, кто стоял перед ней, подскочили на месте: как видно, нервы их трепетали от напряжения, несмотря на притворно невозмутимый вид.

– Наму Амида Буцу, – нараспев произнесла Кошечка.

Сидевшие возле столба люди подняли на нее хмурые взгляды.

Почти все отодвинулись подальше от бродяги-монаха, и лишь немногие протянулись к поясам или складкам в куртках, где хранили кошельки. Кошечка меж тем приближалась к самым грубым людям, которых когда-либо видела.

– Купите амулет «Тысячу благословений»! – Она набросила на руку платок нищего и протянула чашу для подаяния компании носильщиков каго, которые сидели, развалившись, на клочке земли, освещенном утренним солнцем, пили подогретое сакэ и рассказывали друг другу небылицы. – Испытайте этот амулет, – продолжала Кошечка. – Он отгонит зло в опасные для вас годы. Он избавит вас от бородавок. Он сделает вас плодовитым.

У одного из компании по всей руке был вытатуирован дракон. Этот носильщик своим круглым, сплетенным из молодых побегов бамбука веером поднял с земли кусок собачьего помета и бросил в чашу попрошайки. Его друзья схватились за животы, колыхавшиеся от смеха. Кошечка низко поклонилась.

– Будда запомнит твой дар, – сказала она и подумала: «А я запомню твое лицо и, если мы встретимся при других обстоятельствах, снесу твою голову с плеч». Не обращая внимания на смех обидчиков, девушка двинулась дальше через толпу к контрольному пункту.

К тому времени, как Кошечка добралась до ворот, она успела очистить свою чашу от «подаяния» носильщика, но больше не получила ничего. Похоже, у жителей Эдо не было времени ни для милостыни, ни для молитвы. Ее сердце сильно забилось, когда она прошла между охранниками и вступила в помещение с открытым фасадом, где сидели правительственные чиновники. Над ними колыхалось белое полотнище с изображением трех листьев алтея – гербом семьи Токугава.

Полицейский чиновник едва взглянул на Кошечку, когда она встала перед ним. Он восседал, скрестив ноги, на ватном одеяле, положенном поверх циновок, покрывавших деревянный помост, и опирался локтем на шелковую подушку. Помощник чиновника сидел сбоку от своего начальника за низким письменным столом, заваленным грудой бумаг, подушечками, пропитанными чернилами, и печатями. Чуть левей и ниже сидели начальник охраны и трое его людей. Кошечка старательно заучила свою легенду и уже раскрыла рот, но чиновник ни о чем не спросил ее. Его помощник знаком велел ей поторапливаться.

Когда Кошечка выходила в противоположные ворота, у нее подкашивались ноги. За воротами начиналась широкая дорога – великая Токайдо, которую называли Дорогой к Западному морю. Пока девушка, опираясь на посох, пыталась утихомирить свое бешено бьющееся сердце, мимо нее пропылила вереница вьючных лошадей. На их уздечках весело позванивали колокольчики. Впереди каравана двигалась группа пеших паломников. Их одежды тоже были оснащены колокольчиками. Эти люди пели и приплясывали, отбивая такт хлопками в ладоши. При каждом ударе ног паломников о землю их соломенные сандалии поднимали облачка пыли.

Вдруг Кошечка подскочила на месте: какой-то старик потянул ее за рукав:

– Господин монах, примите, пожалуйста, этот недостойный дар для своего храма.

Даритель был сгорблен и изнурен трудной жизнью, одежда висела на нем лохмотьями. Он протягивал Кошечке монету в десять мон – наверное, большую часть того, что имел.

– Дедушка, вам эти деньги нужнее, чем мне, – отказалась она.

– Простите меня за грубость, но вы окажете мне честь, приняв их. Этот дар принесет мне благословение Будды. – С этими словами старик низко поклонился, бросил монету в чашечку и заковылял прочь прежде, чем Кошечка успела что-либо ответить.

Кошечка продолжала стоять в центре оживленного движения и смотрела вниз, на широкую дорогу. Утрамбованная поверхность земляной насыпи была гладкой, без единой колеи: колесные повозки на Токайдо были запрещены, чтобы помешать возможным мятежникам перевозить продовольствие и оружие для своих войск. На обочинах Токайдо росли огромные сосны, дававшие густую тень. Рисовые поля равнины Мусаси, превращенные разрезавшими их каналами в коричневую мозаику, обступали дорогу с обеих сторон.

На другом конце Токайдо, в ста двадцати пяти ри от Эдо, находился Киото – Западная столица, Город мира и спокойствия. По словам Ситисабуро, Оёси проводил ночи в Симабаре, веселом квартале Киото. Туда, в Киото, вела Кошечку ее надежда отомстить за смерть отца. Мусаси писал, что путь в тысячу ри начинается с первого шага[11]11
  Цитата из трактата древнекитайского мудреца Лао-цзы «Дао Дэ цзин». Давно стала афоризмом в Китае и окружающих его странах.


[Закрыть]. Неопытная, как иностранка, в своей родной стране, Кошечка глубоко вдохнула холодный зимний воздух и сделала первый шаг.

ГЛАВА 8
Белая пена

Грустный, словно изъеденный молью, попугай сидел на тонком хлопчатобумажном шарфе, который старая Кувшинная Рожа перебросила через плечо. Птица нервничала и нетерпеливо искала под платком отвисшую мочку уха хозяйки. А когда нашла, то слегка ущипнула дряблую плоть клювом и что-то тихо прощебетала.

– Сороконожка говорит, что вы лучший… – Сомнение, отразившееся на лице Кувшинной Рожи, можно было понять: ее собеседник не выглядел преуспевающим человеком. Он даже не выглядел человеком, которому можно дать в долг. В ответ она услышала какое-то уклончивое бормотание. – Что вы лучший специалист в вашем деле, – торопливо продолжила Кувшинная Рожа. Она не хотела обидеть Хансиро. Сороконожка долго внушал ей, что этот человек разборчив и берется не за всякое дело. Осторожными скользящими шагами хозяйка «Благоуханного лотоса» подошла к сыщику сзади и придвинулась так близко, что едва не наступила на пятки его обутых в таби ног. Они находились в комнате, где Кошечка принимала своего последнего гостя.

– Высокопоставленные особы хотят, чтобы она вернулась сюда и не докучала им, – прошептала Кувшинная Рожа. Она говорила так тихо потому, что знала – в соседних комнатах их внимательно слушают слуги – ее собственные и те несколько человек, которых князь Кира прислал в ее дом следить за Кошечкой.

Хансиро и на это заявление отозвался ворчливым бормотанием. Дела князя Киры шли плохо: сёгун был им недоволен, знатные люди смеялись над ним, простонародье презирало. Если хозяйка «Благоуханного лотоса» не привирает, умерший князь Асано действительно имел младшую жену и ребенка. Немудрено, что Кира опасается мести со стороны его дочери. То, что девчонка исчезла именно четырнадцатого числа, когда кончался очередной месяц со дня смерти ее отца, наверняка сильно перепугало сановника.

Теперь Хансиро заглядывал в дверной проем, который вел из маленькой комнаты для одевания в спальню Кошечки. Обе комнаты были чисто убраны. Грязное одеяло и ядовитая рыба исчезли. После того как Хансиро осмотрел единственный оставшийся ломтик фугу с приправой из мертвых мух и тараканов, слуги выбросили отравленную еду. Хансиро прочел заголовки книг, стоявших на полках: классика и все пять томов книги Мусаси. «Книга пяти колец» вместо обычных непристойных романов. «Строит из себя», – подумал он, потом развернул один из свитков и изучил почерк беглянки – он оказался на редкость хорошим для женщины. Четкость линий казалась мужской.

– Она не из тех, про кого говорят: «часто меняет седла»?

– Нет, господин, она не из тех. Она никогда до сих пор не позволяла себе ничего такого. Да и вся ее одежда осталась либо здесь, либо в «Карпе».

Хансиро стало скучно: много раз он уже слышал такие рассказы, и все они звучали почти одинаково. Женщины просто дуры: убегают с первым попавшимся мужчиной, стоит ему изобразить страстный взгляд, помахать перед ней своим «любовным огурцом» и поклясться в вечной верности. А как только милый друг выманит дурочку из Ёсивары, он продает ее кому-нибудь еще. Комната для одевания куртизанки была обставлена изящно, но этого и следовало ожидать. Если верить тому, что так неохотно открыла ему хозяйка этого дома, девица по имени Кошечка происходила из хорошей семьи. Родные ее матери были знатны, сильны в боевом искусстве, но в кошельках их гулял ветер. Девица эта, должно быть, избалована. И испорчена. И тщеславна.

– Я не представляю себе, как это могло случиться. – Кувшинная Рожа все еще лихорадочно искала способ снять с себя вину за происшедшее. – Сороконожка говорит, что видел гостя княжны Асано в час Крысы у Больших ворот, но саму ее не приметил. Правда, вчера ночью возле ворот произошел несчастный случай…

Хансиро не снизошел даже до бормотания. Он втянул руки внутрь широких рукавов мятой тускло-черной куртки и сложил их на худом, увитом тугими мускулами животе, потом неторопливо просунул одну руку в потрепанный косой вырез горловины и почесал черную щетину на щеке.

Жесткая борода, в которой уже кое-где курчавились седые волосы, скрадывала резкие очертания его широких скул и волевого подбородка, но в темных глазах этого человека вместе с философической грустью светились проницательный ум и сила, граничащая с жестокостью.

С первого взгляда было заметно, что Хансиро давно не посещал цирюльника: широкую часть его черепа – от лба до макушки – покрывала щетина, напоминавшая медвежий мех. Окружавшие эту часть головы длинные волосы были кое-как собраны в большой пучок на макушке и перевязаны шнуром из рисовой соломы.

Знакомый Сороконожки был немного выше среднего роста и очень силен, на что указывали мощные мышцы рук и большие ладони. Ему едва перевалило за сорок, и родился он в год Тигра. За свою жизнь этот человек испытал много бед и научился надеяться только на себя.

Хансиро не любил задавать вопросы, но иногда такой способ розыска оказывался если не самым лучшим, то самым быстрым. А сыщик не хотел тратить на рядовую работу больше времени, чем следовало. Он устал от возни с беглецами и за это дело взялся только потому, что рассказ о падении молодой аристократки возбудил его любопытство.

– Ваши слуги проверяли все?

– Конечно, да. – Попугай теперь бубнил что-то себе под нос и с тоской поглядывал на клетку. – В нашем квартале ее нет.

Хансиро снова продел руки в рукава и опустился на колени. При этом его рука – правая, ибо он был левшой, – машинально потянулась к поясу, где могла бы опуститься на обтянутую акульей кожей рукоять длинного меча и приподнять его острие над татами. Но меч Хансиро находился сейчас под присмотром Сороконожки.

Толстые пальцы Хансиро – большой и указательный – осторожно сомкнулись вокруг несколько черных шелковистых нитей, лежавших на темно-зеленой полосе ткани, прикрывавшей стык двух циновок. Когда сыщик поднял волосы Кошечки на уровень глаз, они свесились с его пальцев чуть не до полу. Кувшинная Рожа глядела на них, как мышь на змею. Она так сильно стиснула руки под светло-лиловым передником, надетым поверх коричневого платья, что почувствовала острую боль в суставах.

Кувшинной Роже шел тридцать девятый год, а в ее профессии рядовых отправляли в отставку по старости уже в двадцать пять. Она много боролась, чтобы укрепиться в своей уютной цитадели. Она выгадывала сто мон с каждого итибу, который посетитель тратил на еду. Она брала проценты с чаевых горничных и слуг и с заработков куртизанок. Теперь эта мегера боялась, что князь Кира оставит ее без места точно так же, как она выбрасывала на улицу женщин, недостаточно молодых, чтобы слыть хорошим товаром.

– Возможно, именно гость вашей девицы не вышел отсюда, – произнес Хансиро.

– Но ведь Сороконожка видел его как раз перед тем, как мэцкэ…

Кувшинная Рожа не договорила: она внезапно осознала, что исчезновение Кошечки и огонь, уничтоживший родственника Киры, могут быть связаны между собой. Сейчас смотрительница заведения походила на ворону, которая только что в стремительном полете врезалась головой в стену.

Хозяйка дома терпимости испытала такое потрясение от своего открытия, что сдернула попугая с плеча и стала баюкать его на руках. Птица попыталась вырваться, издавая похожие на чихание крики, но быстро покорилась судьбе. Хансиро подумал, что его новая работодательница смотрит в лицо вечности с облезлым попугаем на руках. Он не отличался веселым нравом, но выражение ее лица едва не заставило его улыбнуться.

Хансиро подошел к задней стенке комнаты, раздвинул ее, взглянул в один конец заднего коридора, потом в другой. Ни одна женщина, особенно занимающая такое положение, как Кошечка, не отрежет три сяку волос, если не собирается стать монахиней.

– Она была религиозной? – спросил сыщик, даже не обернувшись.

– Не слишком, хотя каждый день читала священные книги.

– А откуда взялась ядовитая фугу?

– Ужасная случайность.

– Что-то слишком много несчастных случайностей на одну ночь, а?

– До сих пор в «Благоуханном лотосе» не случалось ничего подобного. Мой повар – опытный разделыватель рыбы. Он никогда за всю…

Хансиро поднял руку, успокаивая хозяйку «дома выбора». Если здесь и произошло убийство, оно его не касалось; сыщик не занимался убийствами в последнее время, они ему, мягко говоря, обрыдли. Впрочем, и беглецы, как правило, оказывались довольно скучными людьми, но все же были поинтереснее мертвецов.

– С ней был еще кто-нибудь, кроме гостя?

– Ее маленькая горничная прошлой ночью спала в другой комнате.

Хансиро, слегка хромая, прошел по узкому заднему коридору к темному дверному проему, который вел в кладовую. Ступал он осторожно и тихо, словно крался, но широко расставлял ноги в развязной манере бойца. Если бы его длинные, собранные в складки штаны-хакама были новыми и жесткими, они перегородили бы почти весь коридор. Но эти хакама засалились от носки и так выцвели, что их черный цвет сделался серым с синеватыми прожилками. Концы штанин превратились в бесцветную спутанную бахрому, и даже края этой бахромы обтрепались. Хансиро услышал за спиной шуршание одежд и взвизгивание женщин. Он понял, что горничные за бумажными стенками вертятся, словно угри на сковородке, пытаясь подглядеть и подслушать, что происходит, и представил себе, как они перешептываются, прикрывая рты рукавами. Что ж, хотя бы одно утро их головы будут заняты чем-то посерьезнее причесок.

Хансиро остановился в дверях кладовой и попытался вызвать в уме образ Кошечки, доступной девицы, бывшей княжны Асано, опираясь на стиль убранства ее комнат. Кто она – беглянка, жертва преступления или убийца?

Солнце, бившее сквозь щели в стене, проливалось золотым дождем на мешки и бочки. Когда глаза Хансиро привыкли к полумраку, он разглядел на полу кладовой следы веника и длинную полосу рядом с ними, оставленную одеялом. Потом он увидел, что часть пыли на крышках бочек с сакэ насыпана недавно: она была светлее остальной – как белая пена за кормой корабля. В груди Хансиро что-то шевельнулось. Он вспомнил старинные строки:

 
Ты с белою пеной схож,
Наш мир.
Со следом корабля,
Который на заре
Уплыл.
 

Хансиро постучал брусом-рычагом по стенкам бочек, потом откупорил заднюю и заглянул внутрь. Труп был голым. Значит, княжна Асано бежала, облачившись в одежду гостя?

– Здесь, – пробурчал он себе под нос.

– Она? – Широкий силуэт Кувшинной Рожи заслонил светлый прямоугольник двери.

– Нет.

Хансиро почувствовал что-то похожее на восхищение, но сдержал свои чувства: в конце концов, девица не могла проделать такой трюк в одиночку. Скорее всего, у нее имелись помощники. Он вычеркнул один пункт из своего мысленного реестра предположений: эта женщина может быть беглянкой или убийцей, или тем и другим вместе, но, по-видимому, не является жертвой преступления. Пока не является.

Старая Кувшинная Рожа заглянула в бочку, сдавленно вскрикнула и зажала ладонями накрашенный рот, а потом испуганно завертела головой. Она пыталась придумать, как скрыть смерть чиновника от властей, и знала, что скрыть ее не удастся. Не говоря больше ни слова, Хансиро направился к выходу. Хозяйка дома терпимости дала ему список постоянных гостей Кошечки. С них он и начнет.

Кувшинная Рожа засеменила за ним:

– Найдите ее раньше, чем она обеспокоит князя Киру. Я увеличу вашу плату.

«А свои затраты ты поставишь в счет княжне Асано», – подумал Хансиро.

Едва он появился на заднем крыльце заведения, носильщик сандалий «Благоуханного лотоса» выбежал из-за угла здания. Хотя должность этого человека была низкой, он исполнял свою работу мастерски. Потрепанные и грязные сандалии Хансиро слуга нес без малейших признаков отвращения. Хансиро невозмутимо стоял на крыльце, пока слуга завязывал соломенные шнуры поверх его потертых таби. Потом маленький человечек несколько раз поклонился и исчез.

Широкие карнизы «Благоуханного лотоса» и соседнего публичного дома почти касались друг друга и создавали мрак в проходе под ними. Хансиро глядел на пятна света вдали – там бурлила жизнь улицы Ёсивары – и чувствовал, как все его существо заполняют знакомые ощущения. Хансиро всегда был насторожен и готов к действию, но когда он пускался в погоню, в нем просыпалось что-то хищное. Словно обитающий в его теле опасный зверь поднимался, потягивался, зевал, обнажая белоснежные клыки, облизывал их розовым языком, а потом начинал ловить запахи в налетающем порывами ветерке, глухо взрыкивая от голода. Хансиро даже уловил отголосок этого рыка где-то в глубине горла.

Когда Хансиро было двадцать пять лет, он попал в число самураев без господина, которых называли ронинами. (Слово ронин, если говорить упрощенно, означает «плывущий по течению в жизненном море».) С того времени вот уже пятнадцать лет он зарабатывал себе средства к существованию, ведя опасную жизнь среди людей, чьи занятия были странны, а результаты их в той или иной степени эфемерны. Профессиональные игроки, сводники, владельцы «пьяных бань», хозяйки домов терпимости, куртизанки, проститутки и уличные артисты – вот тот срез общества, с которым имел дело Хансиро.

Хансиро специализировался на розыске потерянного – людей, ценностей, чести. В Ёсиваре исчезало со своих мест многое, так что он никогда не сидел без работы. Хансиро редко имел достаточно денег, чтобы посещать «дома выбора» как гость, но тем не менее был в веселом квартале своим человеком.

Из «Благоуханного лотоса» Хансиро направился к Большим воротам, где надеялся получить вместе со своим мечом и кое-какие сведения. Подручный Сороконожки оказался достаточно умен, чтобы навязывать господину свои услуги. Он лишь непрерывно кланялся, пока Сороконожка лично принимал номерок и ходил за оружием своего товарища в привратный домик.

Хотя старинный меч работы мастера Канэсады сейчас находился в ножнах, Сороконожка нес его на шелковом платке. Передавая оружие Хансиро, он согнулся над клинком в низком поклоне. Этот поклон относился больше к тонкому изогнутому лезвию из серебристо-синей стали, чем к его нынешнему владельцу: люди смертны и уходят из этого мира, чтобы вернуться в новом обличье, а дух такого меча, как этот, живет вечно.

Свободным концом платка Сороконожка с любовью протер круглые перламутровые вставки в форме лошадиных подков, украшавшие лакированную, всю в медно-красных и золотистых пятнах поверхность ножен. Изображения ворон на овальной медной пластине, защищавшей рукоять, обозначали школу боевого искусства «Новая тень».

– Современные мечи не могут сравниться с теми, что делали мастера в годы Кото, – вздохнул Сороконожка.

Хансиро только промычал что-то себе под нос: он знал, что любопытство Сороконожки само проделает за него основную часть работы. Главный сторож веселого квартала получил свое прозвище еще в молодости – в те годы он наносил удары обоими мечами так быстро и перемещался вокруг противника с такой скоростью, что казалось, у него множество рук и ног. Как и Хансиро, старый привратник был ронином. Уже сорок пять лет прошло с тех пор, как его господин погиб в постели знаменитого актера театра кабуки во время великого «Пожара из-за длинных рукавов». Эта смерть являлась постыдной, но не оттого, что князь умер, втыкая свой «предмет» между «половинками арбуза» другого мужчины, – стыд был в том, что он умер не в бою, а в постели. Трагический случай вызвал к жизни множество озорных стихов о пламени княжеской страсти.

Истинный воин мог иметь в жизни лишь одного господина, а правительство запрещало верным слугам следовать за господами в мир духов. И, кроме того, в стране, как на беду, уже сто лет стоял мир – с тех пор, как Токугава Иэясу пришел к власти. Так что воины, особенно безработные, были нужны в Японии не больше, чем блохи в гостинице для простонародья, и развелось их не меньше, чем этих блох. Поскольку веселая жизнь Ёсивары всегда приносила Сороконожке радость, он решил превратить свое увлечение в работу.

Теперь его увлечением стало коллекционирование слухов. Главный сторож имел большое собрание новостей, но мало с кем делился ими.

Поэтому, приказав своему помощнику следить за воротами, Сороконожка пригласил Хансиро на чашку чая в свою маленькую конторку.

Наливая чай, Сороконожка со свистом втянул воздух через сжатые зубы, обдумывая, с чего лучше всего начать разговор. Он был в отчаянии от того, что по его оплошности Кошечка сумела ускользнуть, и даже чувствовал себя в ответе за случайную смерть сыскного инспектора, справедливо подозревая, что эти два события как-то связаны между собой.

Наконец сторож решился и заговорил:

– Здесь вчера вечером было жарко.

– Да, я знаю. – Хансиро мастерски умел вести беседу с экивоками.

Какое-то время приятели молча, мелкими глотками пили чай.

– Ей будет трудно скрываться: она очень красива, – заметил Сороконожка. – Знаменосец, должно быть, волнуется, – Сороконожка не смог удержаться, чтобы не титуловать Киру низшим из его званий.

– Еще бы, она ведь разрушительница замков, – отозвался Хансиро, и Сороконожка улыбнулся.