Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 16
Промерзший до костей

Хансиро сидел, скрестив ноги, под сенью шатра, который соорудил из соломенной циновки, накинув ее на бамбуковый столб и подперев палкой с развилкой на конце. Заросли ивы, где он коротал время по соседству с большим бронзовым колоколом, висевшим под деревянным навесом с загнутыми вверх краями, окружали брод Ягути, находившийся выше Кавасаки по течению реки. Заросли не защищали Хансиро от холода, ибо ветер дул с противоположной от них стороны.

Здесь время от времени останавливались запыленные путники. Они зачерпывали воду из маленького, выложенного камнем водоема перед колоколом и ополаскивали руки и рот, очищая себя для священного обряда, потом исполняли сам обряд – то есть ударяли в колокол, потянув за веревку, привязанную к языку. Низкие гудящие звуки отдавались у Хансиро в груди.

Ронин из Тосы мог бы остановиться в игравшей роль гостиницы лачуге у брода, но знал, что она полна блох. К тому же сыщик предпочитал сам подстерегать того, кого ищет, а не нанимать для этого других людей. Поэтому временное убежище под голыми, стучащими друг о друга ветвями заменяло ему дом уже три дня. И, правду сказать, у него теперь, как говорится в старой поговорке, «чесались зубы» – так он был раздражен.

Хансиро осуждал свое нетерпение. «Время – иллюзия ума», – напоминал он себе.

Прошлое уже не существует, будущее еще не существует. Единственная реальность – настоящий момент. Но настоящий момент оказался чересчур холодным.

Хансиро, сидевший у самого ограждения, укреплявшего берег реки, наклонился и опустил в быструю воду трубку из зеленого бамбукового междоузлия, подбросил ивовых веток в маленький костер, который он развел между тремя плоскими камнями, потом поставил обрезок бамбука на эти камни и придвинулся ближе к огню, чтобы согреться. Пока вода закипала, Хансиро занялся починкой расползшегося по шву носка. Иглу он проталкивал через плотную ткань ногтем большого пальца, потом завязал узел, перекусил хлопчатобумажную нитку, обмотал ее остаток вокруг иглы и уложил инструмент в инро – имевшую много отделений лакированную коробочку для мелочей, которая висела у него на поясе. Наконец он натянул носок на ступню и обулся.

Через некоторое время Хансиро насыпал немного заварки на дно маленькой узкой чашки цилиндрической формы. Затем, чтобы не обжечься, обернул головной повязкой бамбуковую трубку, снял ее с огня, залил заварку кипятком и подержал чашку в своих заскорузлых ладонях, давая чаю настояться и наслаждаясь шедшим от него теплом.

На середине глубоководья четыре носильщика требовали дополнительной платы за перевоз с огромного борца. Хансиро слышал, как они жаловались, что он слишком тяжел, и грозили перевернуть носилки и вывалить клиента в ледяную воду.

Эта уловка существовала уже много лет, а поскольку у всех пятерых, вместе взятых, мозгов было меньше, чем может уместиться в чашечке для сакэ, ссора выглядела очень смешно. Но Хансиро она не развеселила.

Ивовым прутом сыщик начертил на песке круг. Рисунок получился перекошенным. Тест на ясность ума. Хансиро не справился с ним. Он вздохнул.

Женщина, которую он искал, мешала ему сосредоточиться, нарушала ритм его мыслей. Куда она могла деться? Как она могла исчезнуть на малом отрезке дороги длиной в несколько ри? Потерять ее – все равно что потерять муравья на веревке колокола.

О том, что беглянка могла свернуть на запад и двинуться через горы, нечего было и думать: горы слишком круты, путеводителей по ним никто не составлял, их ущелья кишели разбойниками. Может, она отправилась дальше по морю или наняла лодку, чтобы переправиться через реку в каком-нибудь другом месте? Правда, Хансиро знал, что люди Киры опросили всех рыбаков между Эдо и Ягуто, и ни один из владельцев лодок не сказал, что видел ее. Слуги Киры плохо владели мечами, зато очень хорошо умели нагонять страх на простой люд.

Одно из доказательств их умения устрашать было налицо: они, похоже, снова побывали у Ситисабуро и, похоже, основательно освежили его память – посланцы Киры теперь расспрашивали о комусо, «священнике пустоты».

Хансиро знал также, что люди Киры еще не схватили Кошечку: трое из этих болванов дежурили в Кавасаки, а двое скучали без дела здесь, у брода, в тени навеса, растянутого над колодцем. Они играли в кости, сидя на корточках, и при этом отчаянно чесались: сказывался ночлег в гостинице.

Хансиро продолжал спокойно и по порядку анализировать обстановку. Он пытался мысленно проникнуть в душу и тело маленькой беглянки и разместить там свой разум так же удобно, как ногу в носке, но обнаружил, что это ему не удается.

Хансиро оставил у парома мальчика следить за происходящим, но до сих пор не получил сообщения о странствующем монахе, подходившем под описание Кошечки. Может, она сменила костюм? Может, какой-нибудь сводник похитил ее или уговорил вернуться к прежнему занятию? Возможно, ее продали, и теперь она снова сидит, словно в клетке, в одном из публичных домов Эдо, но Хансиро сомневался в этом.

Он привык отыскивать за внешней стороной событий их суть и успел пересмотреть свое первоначальное мнение о беглянке. Эту женщину окружали таинственные происшествия, и у нее была нагината. Хансиро знал – княжна не даст схватить себя без боя. А любой случай такого рода тут же стал бы главной темой пересудов на дороге Токайдо.

И Ситисабуро, и старая торговка жареными угрями утверждали, что молодая женщина была одна, но они могли ошибиться. Возможно, неизвестные сообщники спрятали ее. Хансиро решил, что это объяснение сложившейся ситуации является наиболее разумным.

Он вынул из складки куртки синий шелковый узел и развязал его. Черные волосы, лежавшие на ткани, по-прежнему тускло блестели. Хансиро поднес шарф к лицу и потянул носом воздух. Волосы больше ничем не пахли. За три дня, прошедшие с тех пор, как их хозяйка рассталась с ними, они потеряли ее аромат. Теперь они ни о чем не говорили Хансиро. Он снова обернул волосы шарфом и положил сверток в рукав.

Тем же ивовым прутом сыщик начал писать на песке старое стихотворение, которое пришло ему на ум. Там говорилось о трех невозможных вещах.

 
Невозможное:
Куртизанка, что не лжет,
Полная луна
В последний день месяца
И квадратные яйца.
 

Начертание даже таких глупых строк успокоило Хансиро. Оно упорядочило то, что начинало превращаться в беспорядок. Сыщик снова начертил круг, и на этот раз рисунок получился симметричнее.

Ветер теребил рукава Хансиро, проникал за ворот его старого плаща. Он стер глупое стихотворение и написал другое, принадлежавшее знаменитому Басё:

 
Соленый лещ
На прилавке рыбника
Промерз до костей.
 

Хансиро чувствовал себя этим лещом – замерзшим и ожидающим.

– Тоса! – Его маленький соглядатай пробирался между кучками путников, договаривавшихся с носильщиками о цене. Мальчик пересек полоску песка, вбежал в ивовый лесок и, осторожно обогнув стихи, опустился перед Хансиро на колени: – Тоса, священник пришел к парому. Четыре человека напали на него.

Хансиро поскреб пальцами щетину на подбородке и долго смотрел за реку. Он переоценил княжну Асано: она попала в ловушку, устроенную людьми Киры.

– Он победил их всех, хозяин.

– Один?

– Да.

Хансиро присвистнул не то от удивления, не то предупреждая мальчика, чтобы тот не лгал. Маленький помощник прежде никогда не обманывал его. Не делает ли он это теперь?

– Он сражается нагинатой. – Тут мальчик вскочил на ноги и стал размахивать руками так, что воздух засвистел вокруг него, изображая Кошечку в бою. – Его уже прозвали Молодой дьявол. Говорят, что это дух Ёсицуне и что он учился сражаться у горных демонов.

Мальчик был просто очарован молодым героем, который по возрасту не слишком отличался от него самого, сумел одолеть трех самураев и одного расписывателя фонарей, умеющего обращаться с мечом.

– Возможно, это был другой комусо?

– Я думаю, хозяин, это именно тот человек, которого вы ищете. Вся деревня всполошилась, словно толпа сумасшедших, искусанных шершнями. Судья выкрикивает людям последние новости, не успевая их написать.

Хансиро, пригнувшись, вылез из-под циновки и стал сворачивать ее вместе с той, на которой сидел.

– И что же там произошло?

– Он был велико… – Тут мальчик запнулся: он не хотел обидеть Хансиро, хваля другого воина. – Он защищался достаточно хорошо для своего возраста. Но, конечно, нагината – женское оружие. Она дает нечестное преимущество в бою против мечей.

Хансиро обвязал шнуром концы скатки, продел в образовавшуюся петлю голову и поправил лямку там, где она пересекла ключицу.

– Где они схватили его?

– Не схватили, – усмехнулся мальчик. – Они были очень заняты, подбирая с земли свои уши и руки, которые поотрубал Молодой дьявол. Он усыпал ими всю пристань.

– Это правда? – Хансиро сурово взглянул на мальчика: может, маленький хитрец смеется над ним.

– Самая сущая правда!

Хансиро протянул ему бумажный пакет с медными монетами:

– Куда он ушел потом?

– Не знаю, хозяин, – извиняющимся голосом ответил мальчик. – Кроме паромщика, никто не решился переправиться через реку с этим одержимым.

Через пару минут Хансиро, собрав свои небогатые пожитки, засыпал костер и повернулся, собираясь тронуться в путь.

– Хозяин, позвольте мне пойти с вами и быть вашим носильщиком сандалий. – Мальчик мечтал стать учеником Хансиро и встать под его руководством на Путь воина, но не смел просить о такой чести. – Я буду хорошо служить вам.

– Я не желаю никого таскать за собой.

– Пожалуйста, хозяин! Я ни о чем вас не прошу, даже о том, чтобы вы наставляли меня.

Хансиро знал, что именно этого и хотел мальчик, но у него не было никакой склонности к педагогике. Он не чувствовал необходимости передавать свои знания другим, во всяком случае за деньги. И кроме того, страна и так была битком набита безработными ронинами, которые объявляли себя мастерами той или иной школы боевых искусств и брались обучать новичков. Хансиро повидал многих раздутых от важности «сэнсэев» и решил, что из них такие же мастера боя, как из стрекозы – птицы.

– Я не могу взять тебя с собой. – Хансиро снова повернулся, чтобы уйти, затем смягчился. – Во время езды на быке мальчик ищет быка, – сказал он. – Когда сможешь объяснить это, найди меня.

– Да, учитель. – Мальчик так сосредоточился, что напрягся всем телом, но с трудом мог сдержать восторг. Он знал, что на решение загадки, которую загадал ему Хансиро, могут уйти годы, и горел от нетерпения сейчас же приступить к поискам ответа.

Хансиро долго смотрел на другой берег. Потом стер носком сандалии круги на песке и стихотворение Басё, засунул мечи за пояс, подтянул хаками и поправил на спине свернутые циновки. После этого он снял сандалии и таби, привязал их к поясу соломенным шнуром и шагнул в ледяную воду.

ГЛАВА 17
Видящий суть

На противоположном от Кавасаки берегу реки, на земле храма святого Дайси, в густой тени огромных кедров возле маленькой часовни сидела Кошечка. Она дрожала всем телом и никак не могла унять дрожь. Слезы лились ручьем из глаз, но Кошечка не замечала их. Сегодня она нанесла людям из самурайского сословия тяжкие увечья при большом скоплении народа.

Кошечка опасалась, что теперь, когда ее отец умер и она потеряла все свои права и привилегии, бывшую княжну Асано станут судить за содеянное не как знатную женщину, а как простолюдинку. Власти теперь не ограничатся тем, чтобы вынести официальное порицание и заключить ее под стражу в уютном доме кого-нибудь из знакомых. Нет, теперь Кошечку схватят, обезглавят над «ямой для крови» и выставят ее голову у дороги. Кошечка не боялась смерти, но приходила в ужас при мысли, что ее кончина окажется столь неприглядной.

Она не помнила, как очутилась здесь, не помнила, как пересекла реку, как миновала обнаженную в это время дня приливную полосу русла и оказалась в лесу. Кошечка помнила только лежащий на песке меч с отрубленной кистью, сжимающей рукоять, и человека, который полз по земле, а полоса крови тянулась за ним, словно разматывающийся ярко-красный сатиновый пояс.

Кошечка обхватила руками локти, пытаясь справиться с дрожью, сотрясающей ее тело, потом осторожно огляделась вокруг. Никого не видно. Территория храма святого Кобо Дайси[19]19
  Кобо Дайси, или Кукай Кукай (яп. «море пустоты») (774–835) – крупный религиозный и общественный деятель Японии эпохи Хэйан. Основатель буддийской школы Сингон.


[Закрыть] была обширной, и на ней размещалось не меньше пятидесяти строений. Хотя бодисатву Дзидзо-сама[20]20
  Дзидзо (санскр. Кшитигарбха) – один из четырех самых почитаемых бодисатв в японском буддизме. Обычно изображается в виде фигуры монаха с драгоценным камнем в одной руке и посохом – в другой. Культ Дзидзо получил широкое распространение начиная с эпохи Хэйан (794–1185). Это божество путешественников, паломников и всех тех, кто находится в «переходном» состоянии.


[Закрыть] любили в народе, эта маленькая часовня, судя по всему, посещалась редко.

Кошечка посмотрела на покрытую кровью нагинату, прислоненную к дереву, и задумалась: от этой улики надо избавляться. Она с трудом поднялась на ноги, разъяла свое оружие на составные части и понесла их к потемневшей от непогоды дальней стене часовни. Там она влезла на пожарную бочку с водой, поднялась на цыпочки и положила лезвие и древко нагинаты отдельно в бамбуковый водосточный желоб, который огибал карнизы молельни.

Затем дочь князя Асано сложила руки и помолилась за обе половины своего оружия. Они хорошо послужили ей. После этого она прошла к фасаду маленького храма. В глубине здания, за статуей Дзидзо, она смутно разглядела в темноте нагромождения позолоченных и украшенных резьбой деревянных изделий. Изображения богов, царей с синими лицами, больших цветов лотоса, обезьян и львов были свалены в одну кучу и забыты.

Молодая женщина просунула руку сквозь прутья оконной решетки и оставила в дар Дзидзо-сама свои четки, повесив их на выступ одного из светильников. Святой, как обычно, стоял в полумраке часовни в красном нагруднике и круглой шапочке, сжимая в руке посох паломника с железными кольцами. Звоном этих колец он разгонял на своем пути насекомых, чтобы не причинять им вреда. Улыбка, застывшая на каменных губах, утешала и ободряла. Когда Кошечка, почтительно пятясь, отступала от храма, ей казалось, что взгляд святого провожает ее.

Кошечка все еще продолжала плакать. Совет Мусаси: вынимая меч, всегда стремиться к уничтожению противника, – легче было принять умом, чем следовать ему в жизни. Соломенные чучела в тренировочном зале не истекали кровью, и уничтожение их не влекло за собой неизбежного и жестокого наказания.

Небольшой водопад, скатывавшийся с вершины холма, превращался ниже в маленький ручеек. Этот ручеек был забран в бамбуковую трубу и отведен к объемистому облицованному гранитом водоему, устроенному под сенью густых деревьев. На каменном бортике водоема лежал бамбуковый ковш. Кошечка зачерпнула меру холодной воды, затем ополоснула рот и омыла руки. Только теперь она заметила на своих ладонях красноту и ссадины – древко нагинаты сильно натерло их.

Потом Кошечка напилась и оглядела себя.

Шляпы и сундучка при ней больше не было: молодая женщина испытала такое возбуждение после схватки, что забыла их у паромного причала. Кошечка попыталась вспомнить, что находилось в ее сундучке, но не нашла в себе сил думать о вещах, связанных с недавним прошлым. Кроме того, шляпа все равно только повредила бы ей теперь: ее враги примутся искать комусо. И все-таки с открытым лицом Кошечка чувствовала себя менее защищенной.

Беглянка скинула потертое верхнее платье, сняла мешковатые штаны странствующего монаха и стащила с себя белое исподнее. Дрожа от холода, она пихнула нижнее белье в расщелину на склоне холма и завалила ее сухими сосновыми иглами. Верхнее платье Кошечка снова надела на себя, потом подпоясалась и ножницами обрезала широкий подол балахона, превратив его в куртку. Дрожащими пальцами Кошечка стала трепать свежеобрезанный край грубой ткани, чтобы придать ему надлежащий вид. После этой процедуры она разорвала штаны на полосы, обернула получившиеся обмотки вокруг своих длинных таби и закрепила их тряпичными лоскутами.

Затем Кошечка отвела в сторону бамбуковую трубку, из которой в пруд вливалась вода. Когда поверхность водоема стала гладкой, молодая женщина взглянула в нее, как в зеркало, развязала шнур, стягивавший ее прическу, наклонилась, свесив волосы над водой, и стала расчесывать их пальцами.

Приведя волосы в относительный порядок, Кошечка несколько раз обмотала их тем же грязным шнуром у самых корней, затем собрала пучок в кулак и ножницами решительно отхватила все, что находилось выше руки. Когда женщина разжала пальцы, на ее голове красовалась пышная короткая «чайная метелочка» – задорная мальчишеская прическа, напоминавшая кисточку, которой перемешивают чай во время приготовления. Остальные волосы Кошечка лишь немного подровняла, превратив их в челку и длинные пряди, свисавшие вдоль лица. Кошечка снова взглянула на свое отражение в пруду и сама удивилась произошедшей в ней перемене: из воды на нее смотрел красивый бойкий мальчик-подросток. И тут она заметила пятно крови на передней поле своей куртки.

Кошечка выпростала руки из рукавов, оставив пояс завязанным. Теперь ее стан был прикрыт лишь повязкой-харамаки, по-прежнему туго обернутой вокруг живота и груди. Кошечка подставила куртку под бьющую из трубки струю воды и стала тереть пятно, чтобы смыть если не всю кровь, то хотя бы большую ее часть.

– Стирать одежду, не снимая ее, – так, наверно, можно сберечь много времени. Надо будет поразмыслить над этим.

Тихий голос, который произнес эти слова, так напугал Кошечку, что она едва не вскрикнула. Беглянка тут же просунула руки в рукава, накинула на плечи мокрую куртку и поправила ворот. Потом повернулась лицом к незнакомцу.

Как большинство буддийских «светских монахов» (людей, дававших монашеский обет, но не уходивших в монастырь, а продолжавших жить в своем доме), этот человек брил голову наголо, хотя сейчас на ней вздымался легкий пушок – волосы слегка отросли. Он держал в руке посох и был одет по-дорожному, но почему-то двигался спиной вперед. Приближаясь к Кошечке, монах, близоруко щурясь, разглядывал ее через плечо.

Длинный подол поношенной черной одежды светского монаха был сзади задран и засунут за пояс, открывая кривые голени в коричневых гетрах. С запястья незнакомца свисал бронзовый колокольчик паломника, возле которого покачивались четки, составленные из больших шаров, украшенных красными кистями. Остроконечная шляпа из осоки размещалась за спиной поверх закрытого бумажного зонта от солнца, скатанной циновки и двух парчовых футляров цилиндрической формы – одного с бамбуковой флейтой, другого со свитком паломника. Голову паломника охватывала маленькая белая повязка, левое плечо укрывала белая молитвенная накидка, на ногах красовались соломенные сандалии, а на лице светилась улыбка.

По-прежнему пятясь, монах прошел мимо Кошечки и, ловко перебирая ногами, поднялся на покосившееся каменное крыльцо часовни, после чего повернулся к храму.

– Сто, – произнес он и бросил скрученную соломину в коробку, стоявшую на подставке возле окна, через которое с блаженной улыбкой смотрел на мир Дзидзо-сама. Затем паломник взял коробку в руки, спустился по ступенькам (на этот раз не пятясь) и кивком приветствовал Кошечку, которая низко поклонилась в ответ. – В такие дни я называю себя Мусуи – Опьяненный мечтами. Я навещаю старых друзей и старые храмы и посещаю прославленные в истории места.

Кошечка так изумилась, что едва не выдала себя. Княжна Асано, разумеется, слышала и о Мусуи, и о его стихах, но маленький безродный подросток вряд ли мог иметь такой кругозор.

Мусуи вынул из коробочки горсть соломинок и протянул их Кошечке:

– Ты хорошо умеешь беречь время, стирая одежду прямо на себе. Ты можешь сберечь и мое время, если поможешь сосчитать вот это, – приветливо предложил он, потом сел на нижнюю ступеньку, положил посох себе на колени и стал перебирать содержимое ящичка. Хи, фу, ми, ё – один, два, три, четыре…

Какой бы Мусуи ни был знаменитостью, Кошечку раздражало его блаженное спокойствие. Враги хотят отрубить ей голову, а тело вывесить как белье, для всеобщего обозрения, а этот человек ведет себя так, словно ничего в этом мире не происходит.

– Пожалуйста, начинай, – Мусуи плавно повел рукой, побуждая Кошечку взяться за дело.

Кошечка опустилась на корточки над плитами чисто выметенной дорожки. Одевшись мальчиком, она без труда стала вести себя как мальчик. Кошечке нравилось быть беспечной и вульгарной. Впрочем, в других обстоятельствах это понравилось бы ей еще больше.

– Хи, фу, ми, ё… – считала она, укладывая сосчитанные соломинки возле себя. Странно, но счет успокаивал ее. – Сорок шесть, – сказала она наконец.

– А у меня пятьдесят три, – Мусуи вздохнул. – Сорок шесть и пятьдесят три будет девяносто девять. Как такое могло случиться? Придется повторить священный счет заново.

– Мне пора идти, ваша честь, – Кошечка поклонилась и стала, пятясь, отходить от поэта.

Но Мусуи опустил руку к земле и быстро раздвинул и вновь сдвинул пальцы. Это жест означал «идем со мной» и был адресован Кошечке.

– Если захочешь служить мне, тебе понадобится одежда получше нынешней.

С этими словами поэт встал и стал спускаться по тропе с таким видом, словно Кошечка уже приняла его предложение.

– Мой спутник заболел и вернулся в Эдо два дня тому назад, – объяснил он, обернувшись к мнимому подростку, – теперь наш возлюбленный Амида Будда послал мне другого сопровождающего.

Кошечка хотела сказать, что никак не может сейчас отправиться в путешествие, но слова замерли на ее губах. Какое-то мгновение она и Мусуи смотрели друг другу в глаза – два маленьких человеческих существа, окутанные полумраком, царящим под сенью величественных деревьев.

Взгляд Мусуи был ласков, но Кошечка чувствовала: то, что она демонстрировала другим – та роль, которую она играла перед людьми, – не обманывают его. Поэт умел видеть суть вещей за их формой.

Кожа у Мусуи была цвета потускневшей бронзы. Один угол широкого тонкогубого рта загибался вверх, другой вниз. Рот, челюсти и подбородок мудреца выдавались вперед, нос его был плоским, с широкими ноздрями. Это особенность внешности придавала лицу Мусуи лукавое выражение проказницы-обезьяны.

Несмотря на привычку подслеповато щуриться, Мусуи не выглядел беспомощным старичком. Глаза у него были большие и блестящие, с крупными складками кожи над и под ними. Такие глаза называли слоновьими.

Кошечка знала, что это хороший знак. Считалось, что люди с такой формой глаз добры и талантливы. Человеку со слоновьими глазами можно довериться.

Конечно, Мусуи навлекал на себя неприятности, помогая беглянке и преступнице, но он был знатен и знаменит и рисковал в этом случае гораздо меньше, чем простой человек вроде Гадюки. Кроме того, Кошечку учили защищать низших, но высшие не нуждаются в ее защите.

«Если одно божество тебя покидает, помогает другое», – подумала она.

– Простите меня за грубость, ваша честь, но у меня нет денег на одежду, достойную такого высокого положения, – этими словами Кошечка давала Мусуи возможность выпутаться из неловкого положения, в которое он случайно попал. Несмотря на всю свою славу, поэт не выглядел достаточно богатым, чтобы полностью одеть слугу на свои средства.

– Когда есть друзья, деньги не нужны. Его преподобие здешний настоятель, – продолжая идти, Мусуи повел рукой в сторону низкого здания, где жили монахи, – мой старый друг. Я рисую по пути надписи для храмов и дорожные знаки, – продолжал он. – Ты умеешь читать?

– Я невежественный отпрыск бедной вдовы, ваша честь, и брожу по свету в поисках учителя.

– Ты ищешь учителя, а он уже нашел тебя.

Когда они выходили из зарослей, Мусуи кивком указал на пятерых мужчин, стоявших у двери, ведущей в покои настоятеля.

– Кстати, эти люди тоже кого-то ищут.

Кошечка едва не пошатнулась, увидев этих мужчин: из-за поясов их торчали должностные жезлы – длинные стальные вилки, которые, при должном умении, могли переломить меч правонарушителя пополам.

– Это полицейские?

– Да, они выглядят как полицейские.

Мусуи слегка кивнул блюстителям закона. Они низко поклонились в ответ и, пятясь, спустились по ступенькам к подножию храма, а Мусуи в это время призвал на их головы благословение Амиды Будды.

Настоятель монастыря, стоя в дверях, проводил полицейских взглядом. Потом поклонился своему старому другу и благосклонно кивнул его спутнику.

– Эти люди ищут разбойника, который покалечил трех самураев и ранил бродячего художника сегодня днем в Кавасаки, – сказал настоятель. – Они заявили, что он был в одежде комусо. Я ничуть не удивляюсь, что эти помешанные бросаются на приличных людей. – Настоятель недолюбливал «священников пустоты», особенно после того, как один из них совсем недавно торговал «амулетами», сделанными якобы из кусочков платья Кобо Дайси, на ступеньках храма. – Я разрешил полицейским обыскать нашу территорию: мы не укрываем подозрительных лиц. – Тут настоятель пристально оглядел Кошечку. – Я вижу, Мусуи-сэнсэй, что ваш спутник вернулся к вам. Тебе стало получше, мальчик?

Кошечка быстро взглянула на Мусуи. Тот продолжал улыбаться, словно не слышал вопроса.

– Я чувствую себя хорошо, ваше преподобие, – ответила она.

– В дороге спутник, в жизни любимец, – изрек настоятель старую поговорку так, словно только что сам сочинил ее.

Друг Мусуи все фразы произносил таким тоном, словно сообщал слушателям ценнейшие сведения, которые тут же следовало записать или запомнить. Высокий и мощно сложенный мужчина мог бы стать в прежние времена одним из яростных воинов-священников, защищавших тысячи храмов горы Хиэй[21]21
  Хиэй – гора в Японии, расположенная северо-восточнее города Киото, на границе префектур Киото и Сига. Гора находится над озером Бива и городом Оцу. С конца VII века, после того как монах Сайтё в 788 году основал первый монастырь школы тэндай, является одним из религиозных центров страны. В Средние века монастыри школы тэндай Энряку-дзи и Мии-дэра соперничали и противостояли друг другу. Дело доходило до длительных вооруженных столкновений. В 1571 году Ода Нобунага взял штурмом гору и ликвидировал буддийские монастыри с обеих сторон, школа тэндай была запрещена на длительное время и получила официальное признание только в XIX веке.


[Закрыть]. Но мускулы уступили место жиру.

Настоятель, покачивая головой, терпеливо ждал, пока его гости снимали обувь. Потом ввел их по холодным облицованным вишневым деревом коридорам в свои внутренние покои, где на татами уже стояли чашки с чаем и лежали принадлежности для курения. Дверь, ведущая из помещения во внутренний двор, была распахнута, и ее проем открывал вид на маленький водопад. Три жирные утки дремали на краю пруда, в котором плавали карпы. Вдали монахи пели Лотосовую сутру, и их голоса утешали Кошечку. Ей показалось на миг, что ее вводят в рай.