Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 42
Стая воробьев

Представление, которое труппа Ситисабуро давала в городке Камбара, шло под открытым небом. Роль стен театра играли бамбуковые щиты, покрытые большими соломенными циновками. Стоя за кулисами подмостков, установленных перед дверью храма, Ситисабуро смотрел на разгороженный двор.

Спектакли театров кабуки часто сопровождались буйством публики. Ситисабуро носил на свои икрах доказательство всплеска эмоций зала – маленькие фиолетово-синие синяки. Зрители из «давильни», разгорячившись, стали щипать знаменитого актера за ноги, когда он в роли злодея – князя Кудо – подошел слишком близко к краю сцены.

Несмотря на такие своеобразные свидетельства успеха, Ситисабуро чувствовал себя неуверенно перед этой публикой. Люди, сидевшие на временно покрытых навесами помостах по обеим сторонам сцены, выглядели вполне прилично. Конечно, тут удивляться нечему – это были дорогие места. Те же, кто купил билеты за десять мон – крестьяне, слуги и приказчики, – располагались в трех центральных отделениях загородки – «давильне», большом нижнем и заднем – «галерее для глухих». Они сидели на охапках травы или на взятых напрокат толстых и жестких соломенных подушках, похожих на обрезки татами. Эти зрители сегодня, кажется, были возбуждены сильней, чем всегда.

Большинство зрителей-крестьян прежде никогда не видели представлений кабуки: их хутора отстояли слишком далеко от Киото, Эдо и Осаки. К тому же правительство запрещало сельским жителям посещать театры. Власти считали, что театральные представления, отвлекая крестьян от похвальных занятий, вскружат им головы мечтами о красивой жизни. Крестьяне начнут маслить волосы и перевязывать их бумажными шнурами вместо соломенных жгутов. Они захотят иметь зонты, цирюльников, общественные бани и лавки ростовщиков. И все это непременно приведет к ослаблению страны. Но, как и большинство запретов, вывешиваемых на правительственных досках, этот запрет нарушался все чаще и чаще.

Новоявленные театралы подзывали продавцов, которые через плотную толпу катили свои тележки с завтраками в коробках, чаем и сакэ. Поглощая приправленный уксусом рис и сырую рыбу, зрители обменивались слухами, обсуждали спектакль и кричали слова поощрения находившемуся на сцене Стрекозе.

Ситисабуро заметил, что в зале сегодня чаще, чем обычно, мелькают чашечки с сакэ и сотю – крепким самогоном из батата. Крестьяне пили больше, чем всегда, и отчаянно веселились.

– Народу много, – пискнул постановщик, крутясь вокруг Ситисабуро: огромные, укрепленные каркасом рукава костюма князя Кудо мешали ему смотреть в зал. – Нам будет трудно уносить «трупы» после последней сцены.

– А сколько тараканов? – спросил Ситисабуро.

– Всего лишь около двадцати, и все – родственники настоятеля. Большинство зрителей заплатило за вход, – ответил постановщик. Он поклонился и поспешил прочь – отчитать молодого автора пьесы, который вообразил, что его замысел важнее идей ведущего актера. При мысли о том, до какой степени дошло моральное разложение общества, если в нем зарождаются такие нелепые, перевернутые понятия о театре, постановщик сокрушенно покачал головой.

Но у Ситисабуро имелись сейчас другие причины для волнения. «Мальчики Дандзюро из передних рядов сегодня будут стоять на ушах», – подумал он.

Когда молодые парни из простых напивались, они начинали подражать «грубому стилю» игры своего кумира Итикавы Дандзюро. Иногда эти упражнения переходили в драки, и полицейским приходилось растаскивать драчунов за волосы.

Десять дней назад Дандзюро заболел, поэтому Ситисабуро был вынужден взять некоторые из его ролей и копировать чужой стиль.

Знаменитый актер «мягкого стиля» предполагал, что его соперник выздоровел, но продолжает делать вид, что болен, чтобы, оставаясь в Эдо, продолжать тайную любовную связь с молодым стражником.

Ситисабуро знал, что человек, жалующийся на свою судьбу, просто невежа, но ему все-таки совсем не нравилось играть злодея. «Мягкий стиль» романтических героев импонировал ему гораздо больше. На белую пудру актер нанес несколько круто спускавшихся со лба синих, черных и красных линий – грим «грубых персонажей». Эти линии должны были заострить толстый вздернутый нос Ситисабуро, провалить толстые щеки и утяжелить подбородок, преобразив его добродушное лицо в уродливую и страшную маску злодея. Злой взгляд князя Кудо не надо было имитировать, он получался сам собой, отражая настроение корифея сцены.

Хотя пятеро мужчин поддерживали подол его многослойной одежды и огромные, как два щита, рукава, костюм все же отягощал Ситисабуро. Актер сделал знак, и один из помощников подставил ему под зад высокий табурет, чтобы Ситисабуро мог сидеть, но из зала казался стоящим. Актеры часто пользовались этим приемом, когда хотели отдохнуть во время продолжительных сцен.

Будь все в порядке, Ситисабуро сейчас дремал бы в маленькой комнате для одевания, которую отгородили для него занавесками, но сегодня он не мог позволить себе расслабиться: он должен был посмотреть, как пройдет дебют княжны Асано. Она выступала в танцевальной интермедии между актами «Мести братьев Сога», и приближался ее выход.

Несмотря на утреннюю прохладу, пот выступил у актера на лбу – вдоль краев медной основы огромного парика, на которой была укреплена прическа в форме рогов. Ситисабуро сделал еще один едва заметный жест, и рука с полотенцем протянулась к нему и аккуратно промокнула капли над бровями.

Руководитель театра Накамуро-дза имел серьезные причины потеть от волнения: предложив княжне Асано остаться в театре, он пошел на огромный риск. Самое меньшее – ему могут вынести порицание за то, что он позволил женщине работать в своей группе. А если откроется, что опальный гений сцены приютил беглянку, театр закроют навсегда, а его самого сошлют в такие места, где некому будет оценить его талант. Но риск всегда опьянял Ситисабуро. Он не мог просто-напросто дать княжне Асано нужные ей деньги и сказать, чтобы она убиралась ко всем чертям, чего она, кстати, скорее всего, и ожидала. Под грозной маской знаменитого актера скрывалось лицо усталого человека, выражение которого, в свою очередь, маскировало нежную душу. Он не мог позволить Кошечке сражаться со всеми опасностями, подстерегающими ее на Токайдо, в одиночку, если не считать помощи глупой молоденькой крестьянки, к которой княжна, непонятно почему, так сильно привязалась. Кроме того, в труппе Ситисабуро не хватало людей, и глава театра был рад любому надежному человеку.

Актер не боялся, что Кошечка сделает ошибку и подведет его – тут не было причин для беспокойства. Стрекоза прав: Хатибэй отлично умеет перевоплощаться и оказался на редкость понятливым учеником. Перед представлением «деревенский мальчишка» репетировал всего несколько часов, но какой уверенной и изящной походкой идет она сейчас к «двери для трусов» – к выходу на сцене, предназначенному для музыкантов и рабочих сцены.

Кошечка пополнила собой отряд курого – «черных людей» – помощников тех, кто на сцене обслуживает актеров и заботится о том, чтобы весь реквизит находился на своих местах. Конечно, зрители не оценят ее труда – она для них так же невидима, как тень. Начинающую артистку от макушки до кончиков таби закутали в черный костюм. Ее лицо закрыли черным покрывалом. Черный цвет означает небытие, значит, Кошечка перестала существовать для зрителей театра.

Когда новая помощница Ситисабуро, пригнувшись, шагнула через низкую дверцу на заднюю половину сцены, ее сердце сильно заколотилось. Она обогнула трех сидевших кучкой певцов, прошла позади флейтиста, музыканта, игравшего на сямисэне, и трех барабанщиков, которые не замечали ничего вокруг, поглощенные своей игрой.

Дальше начиналась сцена. Она была небольшой, но Кошечке ее пространство показалось огромным, пустым и очень высоким. Хотя на другом конце сцены танцевал Стрекоза, Кошечке, начинающей артистке, представлялось, что все глаза публики устремлены на нее. С бьющимся сердцем она присела на корточки в указанном ей месте и стала ждать своей очереди вступить в танец.

Стрекоза изображал застенчивую фрейлину, которой приказали отрепетировать танец льва. Оставшись наедине с маской, лежащей на подставке, девушка начинает танцевать. Сначала она движется неуверенно, но магическая сила маски постепенно начинает действовать на нее, и фрейлина все чаще и чаще смотрит в сторону львиной головы. Наконец она подходит к подставке, опускается на колени и берет маску в руки. Несколько раз девушка щелкает челюстями маски для пробы, потом, держа маску перед собой, начинает двигаться в такт звукам флейты, сямисэна и голосам певцов.

Понемногу львиная голова начинает управлять молодой женщиной. Движения Стрекозы, сначала робкие, становятся все более уверенными и мощными. Фрейлина в отчаянии пытается сбросить с себя тяжелую маску, но не может, и маска начинает вести ее по сцене.

Талант Стрекозы околдовал Кошечку точно так же, как маска льва очаровала фрейлину. Дебютантка так увлеклась гибкими, сильными движениями артиста, что чуть не пропустила момент, когда должна вступить в действие сама. Встрепенувшись, Кошечка взяла в руку лежавший рядом с ней гибкий длинный прут с висевшей на конце его бабочкой из ярко-красного шелка, сделала глубокий вдох и медленно встала. Ведя бабочку перед собой, черная фигура начала свой простой танец – контрапункт к сложному танцу Стрекозы.

Хансиро находился в зрительном зале и был так же околдован Кошечкой, как она Стрекозой. Он стоял, скрестив руки на груди, в задней части «галереи для глухих», возле «крысиных ворот», то есть главного входа в театр, под башенкой с барабаном. Свой длинный меч ронин вынул из циновки и вернул на обычное место за поясом, а зонт и железный веер держал наготове.

Ронин из Тосы уже выделил из публики семерых сидевших в разных углах зрителей, которые, судя по всему, являлись слугами Киры. Должно быть, они подкупили осведомителя в храме, а тот узнал, что Кошечка находится здесь, и предупредил их. В любом храме находились люди, готовые за известную мзду утащить даже храмовый колокол. Хансиро знал это по собственному опыту: один такой проныра разнюхал и для него, какую роль Кошечка будет играть сегодня на сцене.

У одного из слуг Киры рука болталась на перевязи. Это был, скорее всего, кто-то из незадачливых самураев, восставших со дна оврага за ночлежкой для паломников в Мисиме. Хансиро решил, что пострадавшего привели сюда для того, чтобы он опознал Кошечку, когда ее схватят.

Несмотря на приближение опасности, Хансиро не сводил глаз с гибкой и быстрой маленькой фигурки в черном. Глядя на танцующую с прутом Кошечку, он подумал, что роль бабочки, дразнящей льва, ей очень подходит: эту роль она хорошо играла и на жизненной сцене.

Барабаны зарокотали громче, звуки сямисэна стали тревожными. Маска в руках Стрекозы то взлетала, то падала – лев гнался за бабочкой, качавшейся на конце гибкого длинного прута. Аккорды делались все мощнее, застучали деревянные бруски, барабаны терзали слух. Напряжение становилось невыносимым. В этот момент оглушительно ударили трещотки, означавшие перерыв в действии. Стрекоза повернулся к зрителям спиной, отбросив ненужную маску, а Кошечка снова села на корточки и стала незаметной.

Двое других курого подошли к Стрекозе. Каждый потянул за один из шнуров, скреплявших плечевые швы его женского платья. Бледно-лиловый шелковый наряд с рисунком в виде облаков и прыгающих мартышек превратился в кусок ткани и скользнул на пол. Один из помощников актера развязал широкий пояс, который также упал к его ногам.

Под одеждой фрейлины скрывался наряд цвета крови дракона, разрисованный огромными золотыми языками пламени и серебряными зигзагами молний. Еще один помощник снял со Стрекозы парик, а двое других заменили его буйной белой гривой, концы которой легли на подмостки. Один из курого поднес Стрекозе зеркало, и актер, не уходя со сцены, за несколько мгновений изменил свой грим.

Когда Стрекоза вновь повернулся лицом к публике, перед ней возникла не маска, нет, перед ней возник ее разъяренный дух – лев. Толпа вышла из себя от восторга.

– Ты играешь так же хорошо, как твой отец! – закричали зрители. – Этого мы и ожидали!

Кошечка едва слышала эти вопли. Она и Стрекоза двигались, словно связанные туго натянутой невидимой нитью. Снова и снова танцовщица уводила бабочку из-под носа у льва. Она дразнила хищника вновь и вновь. Взбешенный лев стал трясти своей длинной гривой так, что белые пряди заметались вокруг его головы, хлеща воздух.

– Солнце мое! Свет моей жизни!.. – Зрители сходили с ума.

Когда Стрекоза загнал наконец Кошечку за кулисы, зал разразился овациями. Зрители из передних рядов швыряли под ноги знаменитости цветы, выкрикивая имя кумира. Знатные посетители с помостов-лож читали стихи в честь великого таланта.

Незаметные среди беснующейся публики слуги Киры один за другим стали подбираться к сцене. Их приседающие движения напомнили Хансиро строку из старинного стихотворения: «Стайка воробьев шумно ссорится».

Держась на расстоянии, воин из Тосы двинулся за ними. Эти семеро явно хотели напасть на Кошечку за сценой. Они просчитались: Кошечка пробыла там недолго – ей предстояло ассистировать актерам в последнем акте знаменитой эпической пьесы о братьях Сога. Касанэ, тоже переодетая мальчиком, чтобы не вызывать пересудов, подала своей госпоже полотенце. Та подняла черное покрывало и с наслаждением вытерла потное лицо. Сердце Кошечки трепыхалось, как лягушка, – от усталости и волнения.

– Ты видела своего паломника? – спросила она Касанэ.

– Да! – Глаза деревенской девушки блестели от счастья. – Он сидит возле сцены. Он снова прислал мне стихи. – Касанэ прижала руку к тому месту на талии, где за поясом лежало письмо молодого человека.

– Мы прочитаем их после спектакля.

Кошечка вернулась на сцену через ту же низкую «дверь для трусов» и опять присела на корточки возле кулис. Шум в зале уже затихал.

Во время танца толпа зрителей казалась Кошечке одним шумным пятном. Теперь, выполнив самую сложную часть своих обязанностей, беглянка могла спокойно разглядеть публику. И первым, кто бросился ей в глаза, был Хансиро.

– Бурей-моно (наглый болван)! – пробормотала Кошечка. Обнаружив в зале Хансиро, она не удивилась, увидев стоящих по обеим сторонам сцены его дружков – слуг князя Киры. Ей не трудно было распознать своих врагов: самураи подобрали полы курток и завязали рукава, готовясь к нападению. Кроме того, многие мелкие детали одежды и манера носить головные уборы выдавали в них жителей Эдо.

Кошечка узнала человека со сломанной рукой и преисполнилась уверенности, что еще несколько слуг Киры стерегут ее на задворках театра, отрезая путь к отступлению. В толпе врагов, ожидавших своего часа, сидел также и поклонник Касанэ. Он был так увлечен пьесой, что ничего не замечал.

– Дайкон (редька)! – заревела толпа, когда на сцену вышел Ситисабуро: за два первых акта зрители передних рядов успели сильно возненавидеть злого князя Кудо. Ситисабуро громко читал свой текст, но его голос заглушали радостные крики, которыми зрители встретили благородных и изящных братьев Сога. Эти крики перешли в новую волну выкриков: «Редька!», «Редиска!» – когда князь Кудо властным жестом приказал своим стражникам схватить братьев.

– Это плохое представление! – закричал огромный, но явно неповоротливый крестьянин, вскочив со своего места в третьем ряду. – Эти два храбрых молодых брата не могут сражаться против стольких врагов. Я, Букэй, я силен! – В доказательство своих слов он закатал рукава куртки, чтобы люди увидели бугры мышц на его руках. – Я помогу им!

– Да, помоги им! – закричали крестьяне. Их яростный гнев передался остальным зрителям нижних рядов, многих из которых выпитое сакэ и без того толкало на какую-нибудь буйную выходку.

– Помоги им! – подхватили они крик. Кричали даже в «галерее для глухих», где публика вообще плохо понимала, что происходит. Кто-то метнул в Ситисабуро тяжелую соломенную подушку, актер успел пригнуться, и она с шумом шлепнулась на деревянный настил сцены. Курого пытались отбить подушки, полетевшие вслед за первой, но музыканты уже бежали прочь через «дверь для трусов». Ситисабуро, подхватив руками подолы своих одежд, уполз за кулисы, спасаясь от целой тучи летевших в него циновок, деревянных коробочек из-под пищи, мягких плодов хурмы и палочек для еды.

Женщины завопили. Крестьяне ворвались на подмостки. Молодой паломник, опасаясь за Касанэ, стал пробиваться к сцене, разбрасывая толпу ударами посоха, в передних рядах началась драка.

Спасаясь от гнева зрителей, один из музыкантов столкнул с подставки, стоявшей за кулисами, круглую коробку с мертвой головой. Голова выпала из коробки и покатилась по сцене. Букэй первым добрался до нее и, торжествуя, поднял за волосы. Зрители из «галереи для глухих» одобрительно засвистели, повскакали с мест и стали двигаться к сцене. Кошечка, оказавшись в центре свалки, поняла, что слуги Киры могут добраться до кулис раньше, чем она. К тому же сейчас ими руководит грозный боец – ронин из Тосы.

Последний из певцов все еще прыгал вокруг «двери для трусов», пытаясь пробиться сквозь груду застрявших в ней тел. Кошечка схватила его поперек пояса и развернула лицом к сцене. Певец столкнулся с первым из слуг Киры, уже влезавшим на сцену. Мужчины перевалились через край подмостков и упали в толпу крестьян.

Пролезая в освободившуюся дверь, Кошечка подобрала с пола заостренную палочку для еды. Как только гнавшийся за ней второй самурай князя Киры сунул голову в дверной проем, беглянка резким ударом вонзила острый конец палочки ему снизу под подбородок. Дочь князя Асано вложила в этот удар всю свою силу. Ее немудреное оружие, пройдя за костями нижней челюсти, вонзилось в нёбо несчастного, пригвоздив к нему язык. Раненый упал на колени, визжа от боли и пытаясь толстыми пальцами выдернуть изо рта инородный предмет. Кошечка уже не видела, как Хансиро, орудуя веером и зонтом, расправляется с ее врагами, пружинистыми прыжками перемещаясь по сцене. «Стайка воробьев шумно ссорится – ищут, где заснуть», – напевал он себе под нос, опрокидывая очередного противника на пол.

Довести дело до конца ему помешало неожиданное появление Мумэсая, который бросился на Хансиро со своим шестом, служившим ему для переноски фонарей. Ронин из Тосы не удивился, увидев художника, но удивился тому, что тот, несмотря на свою молодость, бросил ему вызов. Они все еще сражались – Хансиро зонтом, художник палкой, – когда через «крысиные ворота» в зал вошли полицейские и зрители стали разбегаться, протискиваясь в щели между кольями забора, поднимая циновки боковых стен.

– Что там происходит, младший брат? – спросила Касанэ, ожидавшая Кошечку за сценой. Глаза деревенской девушки округлились от страха.

– Драчуны! – нервно выкрикнул Стрекоза, с пронзительным визгом подбегая к ним. – Спасите меня от этих необразованных животных! – завопил он, хватаясь за Кошечку. Та почувствовала, что ей в рукав упало что-то тяжелое – сверток денег. – Идите за моим сыном, – прошептал актер и снова ударился в истерический вопль. С этим воплем Стрекоза обрушил тяжелый табурет на голову одного из слуг Киры, который добрался сюда по темному лабиринту закулисных переходов, заваленных реквизитом, декорациями и пыльными ширмами.

Сын Стрекозы ударом ноги открыл дверь в чулан под лестницей и выволок из него хранившуюся там кучу постельных принадлежностей. Мальчик уже успел снять грим, но был по-прежнему в красной девической одежде, гэта и парике. Кошечка и Касанэ вползли в чуланчик. Голова сына Стрекозы уже исчезла под полом. Мальчик, откинув крышку люка, спускался по лестнице, которая уводила куда-то вниз. Касанэ полезла за ним. Кошечка спустилась последней и захлопнула за собой крышку. Трое беглецов оказались в темноте. В узком проходе, по которому они двинулись, ощущался тяжелый запах веками накопившейся пыли. Должно быть, этот подземный ход был построен в давние времена, когда отряды священников-воинов нападали на соперничающие храмы и сами оборонялись от нападений врагов. Кошечка услышала крысиный писк и шорох маленьких когтей, царапающих штукатурку. Кто-то слегка коснулся ее руки. Кошечка вздрогнула, но тут же поняла, что это мальчик-проводник.

– Поменяйтесь со мной одеждой, – прошептал он. Сверху все еще доносились крики, и своды подвала гудели от топота множества ног. Медленно и неловко – мешали мрак и теснота – Кошечка сняла капюшон, покрывало, куртку, штаны и таби. Отыскав на ощупь проводника, она передала костюм курого, получила взамен женский наряд, гэта и парик.

– Продолжайте идти по этому ходу, – прошептал мальчик, торопливо одеваясь. Пока он завязывал пояс, Касанэ застегнула ему таби. – Ход приведет вас к часовне Дзидзо-сама в кедровом лесу. Там есть маленькая дверца в стене.

– А что будет со всеми вами? – спросила Кошечка.

– Сити-сан уговорит власти и выручит нас. Он уже проделывал это не раз.

Мальчик не стал говорить, что, когда Кошечка и Касанэ скроются, властям не в чем будет обвинить актеров и официальное расследование беспорядков пройдет гораздо легче.

Сын Стрекозы повернулся к лестнице.

– Отец просил передать, чтобы вы были осторожны на перевале Сатта, – прошептал он через плечо. – Там опасно. Но вид с этих гор самый прекрасный на свете.

Черный силуэт вспыхнул на фоне светлого квадрата, когда мальчик открыл люк. Потом он захлопнул его, и беглянки вновь очутились в полной темноте.