Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 43
Плюнувший в небо

Уходя в сторону от полей Камабары, Токайдо круто поднималась к возвышавшейся над морем отвесной, поросшей соснами скале. Дальше дорога вела к перевалу Сатта. Кошечка и Касанэ одолели первый этап этого нелегкого подъема.

Кошечка продолжала оглядываться через плечо, опасаясь погони. Но сзади никого не было видно, кроме двух почтовых слуг и их мохнатой кобылы, легким шагом взбиравшейся в гору.

– Подбери подол рубахи и шагай-ка побыстрей… – во все горло распевала эта парочка, когда нагоняла путниц. Один мужчина вел лошадь, другой ехал на ней верхом. Оба они были босы, одеты в синие хлопчатобумажные куртки на ватной подкладке и подпоясаны. Свои белые с синим головные повязки почтовые служащие завязали кокетливыми бантами. Две большие конические шляпы похлопывали лошадку по бокам: одна ударяла по левой задней ноге кобылы, другая по правой.

– Сорок медных монет за обе шляпы, – крикнула Кошечка.

– Тридцать за каждую, и они ваши. – Оба поклонились низко, но эти поклоны означали насмешку.

– Пятьдесят за пару!

– Продано.

Когда пеший погонщик подошел к лошади, чтобы отвязать выгодно проданный товар, та заложила уши и оскалилась, потом с достоинством развернулась и взрыла землю задними копытами. Мужчина не обратил ни малейшего внимания на выходки кобылы.

Пока шел обмен, он оценивающим взглядом окинул Касанэ, ее алое платье и парик.

– Сколько ты просишь за свою подружку?

– Больше, чем ты можешь заплатить, – ответила Кошечка.

Двое с лошадью двинулись дальше и снова завели свою песню:

 
Подбери подол рубахи и шагай-ка веселей.
Эй, приятель, ты не видел, куда делся Хатибэй?
Мы ночуем в Мицуке, а Хатибэй остался где?
Его нам больше не найти – съели лошади в пути.
 

Услышав имя Хатибэй, Кошечка побледнела и крепко сжала в руке посох. Только когда круп лошади исчез за поворотом дороги, беглянка успокоилась и вспомнила, что имя Хатибэй широко распространено среди простого народа.

Теперь Кошечка была одета в костюм мальчика, купленный ею для Касанэ, а Касанэ – в парик и шелковое платье сына Стрекозы. Длинный подол она подоткнула, чтобы он не путался в ногах при ходьбе, но вот гэта сильно мешали ей состязаться в скорости с госпожой.

Хотя дорога была трудна, Касанэ пребывала в прекрасном настроении и весело читала вслух вывески на придорожных ларьках. Восторг, который вызвало у нее театральное представление, еще не прошел, и Касанэ мечтала о новой встрече с труппой Ситисабуро в Окицу. Во время схватки в театре она находилась за сценой и потому не поняла, что происшествие было вызвано не только дурацкой выходкой крестьянских парней. Касанэ не подозревала, что она и Кошечка подвергались большей опасности, чем всегда.

Кроме того, девушка наслаждалась своим красным шелковым нарядом. Прикосновение к коже мягкой, облегающей тело ткани и нежные переливы ее цвета под солнцем будили в Касанэ какие-то неясные, но приятные чувства. Деревенская девушка еще не знала, что Кошечка собирается при первой возможности снова переодеть ее в хлопок: крестьянка в шелке привлечет внимание чиновников и хозяев гостиниц.

О том, что ее поклонник остался в Камбаре, Касанэ не очень беспокоилась: игра в «кошки-мышки», кажется, только раздувала огонь его страсти, и девушка была уверена, что этот парень снова отыщет ее. Касанэ даже предпочитала погоню соседству, потому что это обстоятельство позволяло ей пока не решать, как быть со своей добродетелью.

Дочь рыбака ощупала под платьем завернутое в промасленную бумагу последнее письма поклонника. Паломник адресовал его «Плывущей водоросли» и подписался «Странник». То, чего касались ее руки, касалось его голого тела! Лицо Касанэ запылало.

– Что случилось дальше с братьями Сога? – спросила она, отгоняя нескромные мысли.

Ей очень понравился в спектакле младший из братьев-мстителей, Горо. Драматическая поза актера, игравшего эту роль, и то, как он сжимал в зубах план охотничьего лагеря князя Кудо, привели девушку в романтический восторг.

– Они отомстили князю Кудо за смерть отца, – ответила Кошечка, думая о другом. Ее невнимание к спутнице можно было понять: беглянка снова взглянула назад, ожидая, что грязный оборванец, наемник из Тосы, вот-вот нагонит ее. – Дзуро-сан был убит в бою со слугами князя.

– А Горо-сан?

– Его схватили и приговорили к отсечению головы тупым мечом.

– Это несправедливо! Злой князь Кудо убил их отца. Дзуро и Горо объявили о своем праве на месть вовремя. – Касанэ была возмущена до глубины души. – Пьеса глупая! Крестьяне были правы, что возмутились против нее!

– Пьеса лишь зеркало, отражающее жизнь. Человек не может изменить свою судьбу. Дзуро и Горо убили князя Кудо. Они отомстили за отца и умерли довольные тем, что исполнили долг.

Кошечка подумала о князе Кире. Он сидит в безопасности в своей усадьбе, а она рискует жизнью, и все ее усилия могут оказаться напрасными. Дочь князя Асано без колебаний согласилась бы дать отпилить свою голову тупым мечом за право обезглавить Киру. Она представила себе, как длинное изогнутое блестящее лезвие нагинаты входит в его шею – так же легко, как отточенный нож входит в кусок бобового сыра. Кошечка сделала непроизвольное движение рукой и явственно ощутила сопротивление перерубаемого хребта.

Если ей придется казнить Киру, она не станет даже пытаться оставить полоску кожи нетронутой. Она увидит, как его голова с выпученными от страха глазами, подпрыгивая, катится по земле.

– Впереди что-то случилось, – Касанэ показала кивком на группу прохожих, столпившихся посреди дороги. Путники тихо переговаривались между собой. Речь шла о светло-сером речном камне, размером чуть больше кулака, который лежал в пыли Токайдо. Камень был обвязан черной тонкой бечевкой. Этот камень означал: «Не ходи дальше». К бечевке были прикреплены два маленьких пера, скрещенных под прямым углом и связанных ниткой. Информация наводила на размышления. Многие семьи использовали в своих эмблемах скрещенные перья, и семья Бансу-Ако была одной из них.

Некоторые прохожие поворачивали назад, другие объединялись, чтобы иметь возможность защититься, если предупреждение – не глупая шутка. Впрочем, все слышали о разбойниках с перевала Сатта. Путники связывали за спинами рукава, туже затягивали набедренные повязки и начинали рискованный путь вверх. Кошечка свернула с дороги к загородке отхожего места: ей нужно было время, чтобы обдумать случившееся. Беглянка ослабила узел набедренной повязки и присела на корточки над зловонной дырой. В доске загородки был процарапан простой рисунок: зонтик и два имени, начертанные на его ручке, – одно женское, другое мужское. Это был старый символ – общий зонт у мужчины и женщины означал, что они любовники.

Кошечка вздохнула. Ей попадались мужчины иного рода. Она не могла даже представить себе, что когда-нибудь сможет кого-нибудь полюбить.

Внезапно молодую женщину охватило отчаяние. Коварные враги подстерегают ее повсюду. Как долго она сможет ускользать от них? Кто узнал, что она пройдет здесь, и оставил для нее предупредительный знак? Если придется задерживаться на каждом шагу, как она сможет добраться до Оёси? И сколько раз она сможет вступить в бой, прежде чем ее схватят власти?

– Что означает этот камень? – прошептала Касанэ, подходя к низкой стенке.

– Он означает, что мы не пойдем через перевал.

– Куда же мы пойдем? – Теперь Касанэ настолько осмелела, что решилась спросить об этом госпожу.

– В Окицу.

– Но…

– Мы пойдем по нижней дороге, через скалы «Не знающие родни».

У Кошечки не хватило терпения дождаться полного отлива. Волны прибоя еще разбивались о берег, когда она и Касанэ стали спускаться по заросшей, давно не хоженой тропе к подножию скалы, вокруг которой шла дорога в обход запретного перевала. Касанэ размотала кусок хлопчатобумажной ткани, который служил ей нижней юбкой, обернула им парик и гэта, потом связала концы импровизированного фуросики, вскинула получившийся узел на плечо и подобрала повыше подол платья. Теперь она готова была следовать за своей госпожой куда угодно, и любая беда в эту минуту, казалось, не страшила ее.

– В путеводителе сказано, что неудобный участок пути тянется всего лишь на двадцать тё, – сказала Кошечка. Но она видела, что преодолеть каменный барьер будет нелегко.

Эта усеянная валунами полоса берега была верно названа. Похоже, убегая из логова тигра, беглянки попали в пещеру дракона. Кошечка попыталась представить себе нескончаемую цепочку путников, пробиравшихся здесь полвека назад, когда дорога через скалы «Не знающие родни» была единственной, и не смогла этого сделать.

Некоторые из валунов были в три, а то и в четыре раза выше Кошечки. Волны, ударяясь о них, разбивались фонтанами мелких соленых брызг, обжигавших глаза путниц. Не успев сделать и двадцати шагов, беглянки уже промокли до нитки и дрожали от холода. Плоские блестящие плети коричневых водорослей обвивались вокруг их лодыжек. Темные, скользкие от влаги камешки, устилавшие узкую полосу берега, перекатывались под ногами.

Кошечка и Касанэ тащились по оставшимся от прилива лужам, цепляясь за ветки поваленных морем деревьев и какой-то хлам, выброшенный на берег и застрявший среди валунов. Набегавшие изредка волны толкали беглянок на скалы, а потом пытались унести их в море. В такие моменты облепившие скалы ракушки моллюсков – «морских уточек», царапали кожу.

Примерно на половине пути, огибая широкий выступ крутой скалы, Кошечка вдруг остановилась между двумя большими валунами, обхватила их руками, чтобы не потерять равновесия, и замерла, глядя в небо.

– Что там, госпожа? – спросила Касанэ.

– Фудзи-сан.

Кошечка протянула руку своей спутнице, чтобы помочь удержаться на этом неровном участке тропы, потом чуть сдвинулась в сторону, чтобы Касанэ смогла увидеть то, что видела она. Беглянки стояли, держась за руки, в туче холодных брызг и не могли отвести глаз от горы Фудзи.

– Она просто чудо! – сказала наконец Касанэ.

– Да, – ответила Кошечка, сожалея, что не может полюбоваться видом на священную гору с перевала Сатта. Если отсюда открывается такая захватывающая дух картина, то там – в горах – она, наверно, превосходит пределы возможного.

Конус Фудзи обрамляли блестящие зубцы скал. Фоном для него служило небо, такой чистой голубизны, что казалось, будто оно вздрагивает, излучая волны света.

Нежный, молочного цвета снег окутывал склоны Фудзи сверкающим белым плащом. Над вершиной священной горы, словно шапка, висело облако.

– Ты не видишь там фигуру дракона? – спросила Кошечка.

– Какого дракона, госпожа?

– Дракон в облаках над Фудзи предвещает успех.

Касанэ внимательно всмотрелась в облако:

– Кажется, я вижу одного. Вон там. Вот его нос, а это похоже на хвост.

– Я тоже вижу его.

Около двадцати волн с ревом разбились о скалы, прежде чем Кошечка освободилась от колдовских чар горы и снова двинулась в путь. Но через какую-то минуту ей пришлось остановиться и обернуться на крик Касанэ. Посмотрев назад, Кошечка увидела, что ее спутница отчаянно дергается из стороны в сторону, пытаясь освободить ногу, застрявшую в щели между валунами.

– Сестра! – Кошечка сползла со скалы, чтобы помочь Касанэ освободиться, прежде чем следующая волна зальет ее.

– Нога болит, – тихо призналась девушка.

– Обопрись на мое плечо! – говоря это, Кошечка обвила рукой талию Касанэ и приподняла свою спутницу, принимая на себя тяжесть ее тела, наклонилась вперед, и ступня крестьянки выскользнула из каменного капкана.

– Я такая неловкая! – всхлипнула Касанэ. Дочь рыбака плакала не от боли, а от чувства вины: она задерживает свою госпожу на пути к любимому, который ждет ее в Сацуме, окруженный ордой бешеных южан.

– Я такая глупая!

– Это моя вина, милая Касанэ. – Кошечка прижала верную спутницу к себе, как ребенка, которого надо утешить, и тоже заплакала от угрызений совести. – Я так торопилась продолжить путь, что не дождалась полного отлива. Прости меня.

Беглянки, поддерживая друг друга, стали пробираться к большому завалу, состоящему из переплетенных между собой нагромождений деревьев. Касанэ морщилась от боли в лодыжке каждый раз, когда наступала на поврежденную ногу, но не жаловалась. Кошечка помогла подружке перелезть через скользкий сосновый ствол и вздрогнула. Белое, голое, как червь, тело сверкало в путанице темных ветвей и коряг. Руки и ноги мертвеца были переломаны и сплелись в жестком объятии с вывернутыми корнями сосны. Беглянки долго смотрели на свою страшную находку.

– Он пролежал здесь недолго, – сказала Кошечка.

– Наверное, этого человека поймали каппа и высосали его внутренности через задний проход, – предположила Касанэ.

– Скорее, это были грабители. – Кошечка запрокинула голову, пытаясь разглядеть тропу на вершине возвышающегося над ними гигантского утеса. Орлан, взлетев со своего гнезда, набрал высоту и поплыл, покачиваясь, над заливом. – Они отняли у него деньги и одежду, а самого сбросили со скалы. Даже бедность не спасает от разбойников.

– Значит, камень, перегораживавший тропу, предупреждал об этом?

– Скорее всего, да.

Кошечка знала, что камень, предупреждал ее о более серьезной опасности, но не хотела расстраивать Касанэ. «Слепой не боится змеи» – гласит пословица.

Когда волна подняла голову мертвеца, Кошечка заметила на его щеке красное пятно, по форме похожее на тыкву-горлянку.

– Ты знаешь, кто это?

– Кто?

– Муж той отверженной нищенки из-под моста.

– Верно. – Касанэ оперлась на ствол, обдумывая случившееся. – Его семья, должно быть, не знает, что он ушел по Трем путям.

– Не знает.

– Наверно, только мы одни знаем об этом.

– Да.

– Значит, он – неупокоенный дух! – Касанэ вздрогнула – наполовину от страха, наполовину от холода и боли.

– Мы сожжем благовония и помолимся в первом храме, который увидим по дороге.

Из многих обликов смерти, с которыми приходилось сталкиваться Кошечке, этот был, пожалуй, самым печальным. Человек лежал переломанный и всеми забытый, как выброшенный зонт на куче мусора.

 
И тут мы тебя увидали:
На скалах, избитых волнами,
Лежал ты, как на постели.
От волн шевелилась галька
Под твоей головой.
В таком неудобном месте
Ты лег на вечный покой.
 

– Какие печальные стихи, госпожа, – сказала Касанэ. – Вы сами их написали?

– Нет, их сложил много лет назад какой-то человек, который нашел мертвое тело на таком же берегу, как этот. А конец стихотворения еще печальнее:

 
Если б я знал, где твой дом,
Я нашел бы твоих родных;
Твоя жена пошла бы тебя искать.
Как долго она, должно быть, ждет тебя,
Как беспокоится и мечтает увидеть
Та дорогая, которую ты называешь женой.
 

Касанэ знала, что отверженный плюнул в небеса и должен понести заслуженное наказание. Но у нее было доброе сердце. Она тихо всхлипнула и вытерла глаза рукавом, но это не очень помогло, так как рукав промок от брызг и волн.

Опираясь на поддерживавшую ее Кошечку, Касанэ медленно потащилась к дальнему концу скалы, то и дело оглядываясь назад, ей казалось, что неупокоенный дух гонится за ней, плывя в воздухе над самым берегом, будто ужасный обломок какого-то кораблекрушения, происшедшего в потустороннем мире.

– Мы, дети, однажды тоже нашли утопленника, – заявила вдруг она.

– Это был кто-то, кого вы знали?

– Невозможно было понять: крабы объели его лицо.

Душу Касанэ объяли печаль и страх, которые она часто испытывала в детстве. Она вспомнила, как вглядывалась по ночам в морскую даль, пытаясь разглядеть среди множества дрожащих над черной водой рыбацких фонарей тот, который висел на корме лодки ее отца. Она очень боялась, что однажды утром шаткая и дырявая посудина ее родителей не вернется с моря, а потом отца и мать найдут на берегу мертвых, облепленных шевелящимися крабами, а сломанные доски их лодки подберет кто-нибудь из соседей и использует для ремонта своей хижины.

Касанэ дрожала под шелковой одеждой, прилипшей к телу, как вторая кожа. Она зажмурилась, спасая глаза от очередного фонтана колючих брызг, и попыталась забыть о боли в лодыжке и справиться с тоской по родителям, родной деревне и гулкому вечернему звону колокола.

ГЛАВА 44
Быстрый и занятой ум

Сосновый берег в Окицу был действительно прекрасен. Путеводитель не обманул беглянок. Кошечка и Касанэ стояли на песке в стайке собравшихся вокруг любопытных детей и ожидали конца церемонии, которая должна была упокоить душу бродяги, чье тело валялось в обломках скал. Старый монах замер у самой воды и смотрел поверх залива Суруга на лесистые горы полуострова Иду.

Спокойные воды залива блестели в лучах заходящего солнца. Вечерний свет золотил паруса рыбачьих лодок. Последняя из них ныряла и кренилась под ветром. Над ней возвышались медно-красные сверкающие склоны горы Фудзи.

Старик мычал молитву тихо, словно для себя одного. Когда он закончил, Кошечка вошла в ледяную воду прибоя, держа в руках маленькую лодочку, которую Касанэ сделала из соломы и нагрузила бумажным цветком, пучком благовонных горящих палочек и горящей свечой. Она подождала, пока волна отхлынет, потом опустила лодочку на воду и осторожно подтолкнула ее.

Старый монах тем временем бормотал отрывки из священных текстов и ударял в похожий на опрокинутую чашку колокольчик, а лодочка покачивалась на мелкой зыби.

Когда наконец одна из волн перевернула соломенное суденышко, монах поклонился, повернулся и стал подниматься по берегу, продолжая читать молитвы. Его ноги вязли в песке, песок набивался в соломенные сандалии и мешал идти, как и крутившиеся вокруг старика дети. Эти малыши навели Кошечку на мысль.

Она подошла к монаху:

– Спасибо вам, святой человек. – Кошечка незаметно опустила сверток с деньгами в чашу для подаяний.

– Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть. – Это был не совсем тот ответ, которого ожидала Кошечка, но за недолгое время общения со старцем она успела привыкнуть к его иносказаниям.

– Монах, я хотела бы купить ваши амулеты.

Старик развязал шнур мешочка, висевшего у него на шее, и длинными заостренными ногтями большого и указательного пальцев выудил сложенную полоску бумаги.

– Тот, кто проходит в ворота без столбов и перекладин, свободно парит между небом и землей.

– Простите меня за грубость, сэнсэй, но мне нужны все ваши амулеты.

Старик снял мешочек с шеи, но немного помедлил, прежде чем отдать его Кошечке. Его взгляд оставался неподвижным, как у мертвеца, и тем не менее Кошечка чувствовала: старый монах знает все ее мысли, словно читает в ее душе.

– Тот, кто не решается действовать – смотрит на мир из окна. Жизнь пройдет мимо него, а он так ничего и не узнает о ней. – Священник поклонился и протянул мешочек покупательнице. «Форма – пустота, а пустота – форма», – снова запел он слова священного текста и отвернулся от Кошечки, словно та перестала существовать.

Поглаживая пальцами мягкую, сильно потертую ткань мешочка, беглянка долго следила, как священник пробирается среди искривленных ветром сосен, пока он не исчез в голубой мгле.

Корни и стволы деревьев окутывал дым из груд тлеющих водорослей, их поджигали, чтобы получить соль. В прибрежный песок были воткнуты шесты со связками сушившихся осьминогов. Рядом с ними на высоких бамбуковых распорках висели коричневые сети.

Дети вернулись к своим занятиям – одни к играм, другие к делам. Они выбирали улов из сетей или вычерпывали воду из лодок. Отцы их сидели под соснами, курили и качали младенцев. Так они делали каждый вечер.

По берегу прошла вереница женщин. На их головах покачивались низкие и широкие деревянные кадки. Пояса рыбачек были дерзко завязаны на животах. Деревенская молва утверждала, что эти торговки камбалой и моллюсками за плату дозволяют мужчинам раздвинуть створки и тех раковин, за которыми не нужно нырять.

Это было очень красивое зрелище, но настроение Кошечки не позволяло ей насладиться им. Теперь у беглянки имелись деньги, но она не могла обменять их на душевный покой и отдых под кровом: слуги Киры наверняка шныряют по гостиницам, как тараканы.

– Мы не можем заночевать в поселке, старшая сестра, – сказала Кошечка. – Враги по-прежнему ищут меня.

– Тогда мы будем спать на берегу, как пара чаек, – радостно улыбнулась Касанэ.

«Слепой не боится змеи», – снова подумала Кошечка.

– О море надо спрашивать рыбака! – ответила Касанэ ее мыслям. Она была в восторге оттого, что может услужить своей госпоже и защитнице.

Часом раньше в деревне Юи Кошечка купила подружке грубый костыль. Опираясь на него, Касанэ уверенно двинулась вперед. Она повела Кошечку мимо крошечных камышовых рыбачьих лачуг и вывела ее на пустынный болотистый участок берега, прижимавшийся к устью реки.

С помощью Кошечки крестьянка срезала несколько молодых сосен и установила их между двумя деревьями, наметив контуры наклонной крыши навеса. Крепкими стеблями речного камыша дочь рыбака привязала к ним ветки валежника – так, чтобы получилась решетка. Потом, держа костыль под мышкой, Касанэ зашла в болотистый рукав реки и принялась за работу, выбрасывая на берег охапки камыша. Она показала Кошечке, как связывать стебли в пучки, а сама стала укладывать их на решетку, превращая навес в примитивную, но надежную крышу.

Кошечка всегда свысока поглядывала на крестьян, считая их неспособными творчески мыслить, но теперь она начинала думать, что Касанэ, если ей дать достаточно времени, сможет сделать из бамбука, соломы и речной травы все что угодно.

Потом Кошечка – уже в сумерках – спустилась по берегу к деревне, чтобы купить немного еды, Касанэ тем временем расстелила спальные циновки, нарезала травы для подушек и развела костер, подкармливая огонь сосновыми иглами.

Потом беглянки полакомились знаменитыми пельменями с бобовыми цветками – гордостью Окицу, и смаковали леща, поджаренного на доске, вынесенной волнами на берег. Кошечка смотрела на огни, горевшие по другую сторону залива. Этот свет дрожал в окнах рыбацкой деревни Эдзири, прятавшейся в уютной ложбине между темных склонов предгорий.

До Эдзири было рукой подать, и Кошечка сегодняшнюю ночь рассчитывала провести там. Даже купив поношенную одежду, циновки и другие необходимые вещи, беглянки имели достаточно средств, чтобы нанять лошадь и покинуть Окицу. Но в первый раз за все время совместного путешествия Касанэ заупрямилась, и совсем не из-за поврежденной лодыжки.

– Мы тогда не успеем совершить обряд упокоения духа до темноты, госпожа, – заявила она.

– Обряды совершаются и в темноте.

– А нельзя ли найти священника здесь, в Окицу, сейчас? Пожалуйста, госпожа, прошу вас.

Голос Касанэ дрожал: она боялась, что обездоленный дух мертвеца со скал станет преследовать путниц и настигнет их в темноте прежде, чем они умилостивят его. Кошечка, подумав, согласилась на остановку.

Теперь Кошечка сосредоточилась на том, чтобы, как говорится в пословице, «связать лопнувшую завязку своей сумы с терпением». До сих пор вечной спешкой она не только навлекала на свою голову дополнительные опасности, но и обижала верную спутницу. Мусаси говорил, что торопливость не входит в Путь, и настоящий мастер никогда не выглядит озабоченным. Торопливость и озабоченность нежелательны для ума.

– Лещ очень вкусный, – похвалила она Касанэ. Та застенчиво опустила голову:

– Кажется, он чересчур суховат. Я по глупости передержала его на огне.

– Нет, Касанэ, лучшего и желать нельзя. – Кошечка подхватила палочками с доски последний поджаристый кусочек рыбы и аппетитно захрустела им. – Что еще надо человеку в сезон лещей? – Она улыбнулась Касанэ и лизнула свою ладонь, на которой еще оставались кристаллики морской соли. Потом Кошечка промыла рот слабым чаем.

До восхода луны оставалось еще много часов, но звезды уже усыпали ночной купол неба, и их свет мягко обтекал причудливые очертания сосновых ветвей. Звезды мерцали в пушистых иглах, как светляки. Кошечка закрыла глаза и вдохнула резкий запах смолы.

– Ваша трубка, госпожа.

Кошечка поклонилась в знак благодарности и попросила:

– Покажи свою ногу, старшая сестра!

– Мне уже легче, – ответила Касанэ, смущенная таким вниманием, но протянула ногу к костру, чтобы Кошечка могла видеть ее распухшую лодыжку. Она вздрогнула, когда Кошечка коснулась больного места пальцами. – А завтра будет еще лучше, и намного.

– Завтра подует завтрашний ветер! – Кошечка вынула из красивой упаковки ракушку с лекарством. – Посмотрим, заслуживает ли этот «Бальзам, придуманный во сне» того, что о нем говорят.

Кошечка вытряхнула немного густой черной мази на один из своих бумажных платков, разложив его на плоском участке скалы. Потом вынула из костра пару раскалившихся в огне медных палочек и размазала снадобье по бумаге. Запах вспенившегося бальзама был таким едким, что Кошечка сморщила нос, но не отступила и осторожно наложила бумагу на опухоль. Кошечка чувствовала себя такой виноватой, словно свернула подружке ногу собственными руками.

– Молодые женщины, продававшие бальзам, были очень красивы, – сказала Касанэ и наклонилась вперед, наблюдая, как Кошечка туго обертывает полотенце вокруг больной лодыжки.

– Дорогая Касанэ, ты знаешь о мире не больше, чем лягушка в колодце! – засмеялась Кошечка. – Это были не женщины.

– Не женщины?

– Конечно, нет. Это были мальчики.

– Правда?

– Ну, да. – Кошечка засунула конец полотенца под повязку и осторожно опустила ногу Касанэ на мягкий песок.

Потом она зажгла трубку, в которой лежала щепотка знаменитого табака «Царь-дракон», купленного в Окицу, и выпустила клуб дыма, глядя, как блики звездного света играют на поверхности залива. Касанэ тем временем что-то писала веткой на песке.

– Один очень глупый человек попытался сложить стихотворение, – призналась она.

– Пожалуйста, прочти его.

– Оно не закончено. – Касанэ уже пожалела, что открылась своей госпоже. – Оно неумелое и грубое.

Кошечка наклонилась к маленькому костру и прочла:

– Твой взгляд и наряд из шелка…

Касанэ густо покраснела и быстро затерла написанное.

– Хорошее начало, – похвалила Кошечка. – Когда придумаешь завершающую строку, сможешь собственноручно порадовать своего паломника.

– Простите меня за грубость, госпожа, но он уже знает ваш почерк и станет искать его.

– Это верно. – Кошечка вспомнила, что поклонник Касанэ в последнем письме сообщил, что собирается искать записки от нее на досках объявлений всех храмов. – Мы придумаем окончание к твоему стихотворению, и я запишу его для тебя…

– Он, наверное, очень красивый, – тихо сказала Касанэ.

– Кто? – спросила Кошечка и только тут поняла, что крестьянка имеет в виду ее выдуманного возлюбленного. – Да, некоторые говорят, что у него красивое лицо.

Воцарилось неловкое молчание. Кошечка знала, что Касанэ невыносимо хочется узнать подробности ее любовной истории, но из вежливости и стеснения девушка не решается ее расспрашивать.

– Мы встретились весной, когда я со своими служанками отправилась на прогулку за город, чтобы услышать первую песню кукушки, – заговорила Кошечка, цитируя отрывок из «Записок у изголовья» госпожи Сёнагон[26]26
  Сэй-Сёнагон (ок. 966–1017?) – средневековая японская писательница и придворная дама при дворе императрицы Тэйси (Садако) периода Хэйан (794–1192). Известна как автор единственной книги «Записки у изголовья», давшей начало литературному жанру дзуйхицу (дословно – «вслед за кистью», «следуя кисти»; очерк, эссе, поток сознания) в японской литературе.


[Закрыть]. – Мы ломали плети камнеломки, которая вся была усыпана белыми цветами, и обвивали ими решетки наших паланкинов. Наконец цветов стало столько, что они окутали наши носилки, как покрывала. Нам это так понравилось, что мы приказали носильщикам доставить нас в загородный дом двоюродного брата моей матери. Мы появились у ворот и смехом и криками стали вызывать брата из дома. Мой любимый случайно гостил у него. Увидев молодого гостя, я сразу почувствовала, что никогда не смогу быть счастлива ни с кем, кроме него.

– Как это чудесно! – мечтательно вздохнула Касанэ. – А мой бывший будущий муж родился в год Крысы.

– Это хорошо, – сказала Кошечка. – Значит, он бережлив и будет процветать.

– Но я не знаю, в какой год Крысы.

– А! – сочувственно вздохнула Кошечка: в этом случае жениху Касанэ могло исполниться и двадцать, и тридцать два года, и сорок четыре, и пятьдесят шесть. Спутницы умолкли, погрузившись в свои воспоминания.

Касанэ вспомнила, как сидела в хижине, потупив глаза, а отец, мать и сваха обсуждали ее как товар и торговались из-за подарков, которые семье невесты полагалось поднести семье жениха.

А Кошечка вспомнила своего первого мужчину. В нем не было ничего романтического – простой клиент, который дорого заплатил старой Кувшинной Роже за право оказаться первым. Ожидая его, Кошечка почти жалела, что поступила в Ёсивару. Но она напомнила себе, что ей все равно пришлось бы когда-нибудь заниматься любовью с незнакомым мужчиной даже в первую брачную ночь после свадьбы.

Ночной ветер донес до молодых женщин удары барабана, аккорды сямисэна и звуки поющих голосов: кто-то веселился в одной из многих гостиниц Окицу. Этот городок считался хорошим местом для отдыха, и вечеринки здесь продолжались до первых лучей солнца.

Кошечка узнала песню из старинной пьесы, ее действие происходило в этих краях.

– В давно прошедшие времена, – заговорила она, – некий рыбак нашел на одной из этих сосен платье из перьев.

– И чье же оно было?

– Платье принадлежало прекрасной принцессе. Она вышла к рыбаку и стала умолять его вернуть одежду. Без платья она не могла вернуться к себе домой – на Луну.

Кошечка отложила трубку, накинула на плечи дорожный плащ и вышла на берег.

– Она пообещала рыбаку, что за одежду покажет ему танец, который знают только бессмертные.

На фоне залива, в котором отражались звезды, Кошечка начала танцевать под далекую музыку. Она наклонялась из стороны в сторону, рисуя в воздухе сложный узор двумя складными веерами.

– С неба зазвучала музыка, и принцесса стала танцевать, пока налетевший ветер не раздул ее одежду. Ветер поднял принцессу, она взлетела в воздух, поднялась выше горы Акитака, потом выше горы Фудзи и исчезла. С тех пор ее никто не видел. – Кошечка встала на колени, вытянула руки за спиной и, быстро взмахивая веерами, поклонилась, почти коснувшись лбом земли. Это означало конец представления.

Касанэ захлопала в ладоши:

– Вы танцуете как принцесса, госпожа!

Кошечка вернулась на свое место у огня и плотнее закуталась в плащ: скоро наступит двенадцатый месяц, самый холодный в году.

Ветер переменил направление, музыка и смех постепенно затихли. Вместо них стали слышны непрекращающийся глухой рокот прибоя и тихое шуршание сосновых ветвей над головами девушек. Кошечка мысленно пообещала себе, что завтра они будут в пути еще до рассвета.

Она уже привела в действие часть своего плана – разбросала несколько купленных у монаха амулетов по берегу, чтобы их нашли дети. Амулеты были самые простые – полоски бумаги с молитвой богу-лису. Эти полоски бедняки прикрепляли над дверьми своих хижин для защиты от грабителей.

Пока Касанэ готовила ужин, Кошечка разорвала на полоски свои бумажные носовые платки и написала на них еще пятьдесят или шестьдесят таких же молитв. Она надеялась, что Будда поймет ее отчаяние и простит это кощунство.