Текст книги "Дорога Токайдо"

Автор книги: Лючия Робсон Сен-Клер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА 51
Прыщи и чирьи

Когда Кошечка и Касанэ добрались до Мицуке, все дома еще были плотно закрыты ставнями-щитами от ночной темноты и ветра одиннадцатого месяца. Беглянки брели по пустынной главной улице едва волоча усталые ноги. Ветер раздувал подолы их дорожных плащей. Наконец девушки сели на штабель заготовленных кем-то столбов и стали смотреть на светлеющее небо и на туман поднимающийся от быстрой реки Тэнрю.

Кошечка хотела тут же переправиться на тот берег, но единственного работающего в этот час паромщика уже нанял погонщик лошадей, который вел за собой целый обоз навьюченных кляч. Кошечка видела, что паром может взять от силы двух животных в один рейс, и поняла, что переправа обоза займет много времени. Кроме того, Касанэ уже клевала носом и на последнем ри пути опять стала сильно хромать.

Кошечка обхватила спутницу рукой за талию, помогла ей подняться и повела девушку по выкрашенному в красный цвет мосту к тропинке, петлявшей между зарослями кустарника. Указатель стоявший возле моста, сообщал, что ведет она к гостинице.

Когда Кошечка и Касанэ добрались до конца тропки, слуга уже открывал в домике ставни. В утреннем свете маленькая гостиница казалась уединенной и тихой. Беглянки были безмерно благодарны хозяйке за крошечную тесную комнатку, которую та им выделила.

Покой оказался недолгим. Первыми нарушили тишину петухи, потом торговка дровами визгливым голосом затянула монотонную песню. Где-то заработала крупорушка для риса, и от ее низких глухих ударов, похожих на биение сердца великана, задрожали пол и стены. Только тонкие раздвижные ширмы отделяли приют Кошечки и Касанэ от шумной суеты, обычной в гостиницах по утрам.

Большинство постояльцев уже готовилось уходить. Гости шумно обсуждали со слугами, как надо паковать вещи. Носильщики грузов и носильщики каго громко смеялись во дворе, лошади громогласно ржали. Из кухни, где возникла ссора, доносились визгливые голоса, от которых тазы и ковши дребезжали так, словно у них начался слабый, но не прекращающийся нервный тик. Чей-то ребенок плакал, кто-то бил в ручной барабан и во все горло распевал утренние молитвы.

Хозяйка гостиницы, высокорослая и крупная женщина, мощные бедра которой облегал большой синий фартук, с обмотанными синей головной повязкой волосами и связанными за спиной широкими рукавами своего кимоно, бдительно следила за горничными, которые перетряхивали и взбивали постели, и не стеснялась в выражениях, если замечала непорядок. И во все эти шумы вплеталось равномерное шуршание метелок из бумажных полос, которыми сгоняли пыль со стенок-ширм.

Кошечка не привыкла к шуму, неизбежному в маленьком доме с большим хозяйством. В комнатах, где спали она и ее мать, всегда стояла тишина. Обычно дочь князя Асано просыпалась по утрам под тихий шелест одежды слуг и шорох их носков-таби, под пение птиц в ветвях сливы, которая росла возле террасы, и под плеск воды, струившейся в пруду с карпами.

– Не сжимай кисть так, словно это ступка для риса. – Кошечка перекатилась на другой бок и легла спиной к Касанэ. Она накрыла голову тонким одеялом, из которого лезли клочья серой ваты, и попыталась не обращать внимания на шум. – Держи ее легко между большим, средним и указательным пальцами, – добавила Кошечка. – Следи, чтобы запястье двигалось свободно. Перемещай кисть движением локтя.

Касанэ усердно покрывала маленькими черными значками слогового письма хирагана лист дешевой бумаги. Когда она доходила до левого края, то начинала новую строку – справа налево, сверху вниз.

На доске объявлений здешнего храма она нашла письмо от Путника и теперь сочиняла ответ. Касанэ была так же измучена усталостью, как ее госпожа, ее последняя пара сандалий так же, как и сандалии Кошечки, изорвалась в клочья, она прошла последний ри пути, хромая от боли в лодыжке, но любовь оказалась чудесным лекарством, и ей совершенно не хотелось спать. Поэтому она радостно согласилась посторожить госпожу, пока та будет отсыпаться.

Больше всего на свете Кошечка хотела уснуть. За сутки, прошедшие с прошлого утра, она переправилась через бушующую реку Ои и прошла одиннадцать с половиной ри.

Не только место, но и время сна было непривычным. Разве может человек уснуть, когда весь мир над его головой занимается своими делами? Наконец усталость взяла свое, и молодая странница погрузилась в сон.

Проспала она немало часов.

Разбудил Кошечку мужской голос, прозвучавший так близко, словно его обладатель стоял возле ее постели.

– В наше время труд и мастерство ничего не значат. Только деньги делают деньги, – мужчина в соседней комнате говорил с сильным осакским акцентом.

Две служанки захихикали. Послышалось одобрительное мычание других мужчин. Хозяйка, умерив свой бас, пробормотала что-то оказывая уважение словам богатого образованного гостя.

Кошечка высунула руку из-под одеяла и нащупала посох, который перед сном положила рядом со своим продавленным тюфяком. Каеанэ посапывала на соседней постели. Бумага, на которой она упражнялась в письме, по-прежнему лежала на столике. Теперь этот лист стал черным: девушка чертила новые символы поверх старых, так что ее последние записи можно было различить только по блеску еще не просохших чернил.

– Одним взмахом своей печати я могу открыть сундуки с золотом, – заявил тот же торговец.

Кошечка успокоилась, снова положила голову на подушку – жесткий цилиндрический валик – и закрыла глаза. В доме «Благоуханный лотос» она много раз слышала подобные речи. Пока такие гости находились в доме выбора, женщины слушали их, выжимая слезы восторга из глаз, но как только хвастун уходил, бились об заклад, гадая, как скоро ветер, который он поднимает своим веером в веселом квартале, развеет его состояние, и шутливо прикидывали, по вкусу ли этому богачу придется просяная каша, сваренная на костре из поломанных палочек для еды и обрезков ногтей.

Кошечка бросила взгляд на круглое окно в крыше, пытаясь угадать, который сейчас час. Угол теней, отбрасываемых предметами, сказал ей, что она проспала, должно быть, большую часть дня. Теперь в доме стало тише. Дыхание Касанэ было ровным. Ее лицо во сне казалось очень юным и спокойным. Кошечка лежала неподвижно, позволяя волне слабости медленно покачивать ее усталое тело.

– У меня, знаете ли, есть свои запасы риса и возможность их пополнять, – торговец в соседней комнате понизил голос, словно доверяя собеседникам тайну, но все равно его было слышно, наверное, даже на набережной Тэнрю. – Я возвращаюсь домой из Эдо после раздачи той части жалованья, которая выдается в десятом месяце. У меня есть доверенности на получение риса от трех князей и семидесяти двух самураев. – Он постучал мундштуком медной трубки по закрытой шкатулке с документами.

«Посредники при сборе риса похожи на крыс – те и другие размножаются во время урожая», – подумала Кошечка.

Она знала, чем занимается этот торговец. Жалованье чиновникам выплачивалось рисом три раза в год. В начале правления семьи Токугава они получали его сами, но по мере того, как тянулись мирные времена и чиновников становилось все больше, низшие правительственные должности стали занимать самураи низшего разряда и ронины. Эти служащие не могли прожить на свое нищенское жалованье в двадцать или меньше коку риса в год и потому брали у торговцев заем под весь свой годовой рис и давали своим заимодавцам доверенности на право получать жалованье от их имени. Помимо всего, чиновники из самурайского сословия этим избавляли себя от недостойного стояния в очередях.

Кошечка вспомнила воинов в потрепанной одежде, ожидавших жалованья в чайных домах возле правительственных складов. Они задумчиво ковыряли в зубах зубочистками из слоновой кости, как будто только что наелись, а на самом деле у них не хватало денег даже на порцию бобовой пасты или чашку маринованных овощей.

Жалованье выплачивалось чиновникам в порядке их должностей, внутри каждой группы равных по рангу, сроки выплаты определялись по жребию. Эта система была такой сложной, что доверители часто ожидали по нескольку дней, пока посредник не приносил им денежный эквивалент полученного риса. После того как посредник вычитал из этой суммы комиссионные, плату за свой труд и сумму доверителя с огромными процентами, его клиент обычно снова оказывался без денег.

– На что нужны самураи со своими боевыми искусствами? – заговорил торговец. По глухому стуку лакированных чашек, мисок и подносов Кошечка поняла, что там, за стеной, подали еду. – Мечи годятся лишь шинковать редьку, нагината иногда понадобится чтобы отпугнуть вора, который лезет в дом, а стрелять из лука они могут только по кошкам, которые воруют у них рыбу, – разглагольствовал он с набитым ртом.

Потом торговец с шумом втянул в себя суп, пока гости из вежливости смеялись его шуткам.

– У князей в сто раз больше денег, чем во всей стране. Князья ничего не делают, и все равно их слуги расхаживают по улицам с таким видом, словно им принадлежат даже мушиные личинки в лошадином навозе.

Когда-то, по правде говоря, всего несколько дней назад – Кошечка рывком раздвинула бы стенку и излила бы на гостя весь свои гнев, как следует выбранив его. Но теперь она лишь улыбнулась: торговец сам себе наказание. Все деньги страны не сделают его менее вульгарным.

Кошечка вспомнила слова отца: «Другие сословия имеют дело с видимым, мы же, воины, с тем, что невидимо. Единственное предназначение человека воинского сословия – поддерживать правильные отношения между людьми. Если бы нас не было, люди забыли бы, как следует поступать, не знали бы, что такое стыд и наступило бы царство несправедливости».

– А ронины хуже всех, – подхватила хозяйка таким голосом, как будто перед этим довольно долго снимала пробу со своего сакэ.

– Верно, ронины – чума для страны, – согласился кто-то.

– Взять, к примеру, этого труса Оёси, что служил у Асано, – заговорил посредник при получении риса, обсасывая зубы и рыгая. – Он стал таким пугливым, что ходит с фонарем даже днем.

Все собравшиеся в соседней комнате захохотали. Кошечка окаменела: вся страна смеется над ее учителем из-за того, что он не объявил о своем намерении мстить.

– В прошлом месяце я возвращался в час Тигра из дома «Кленовый лист», – продолжал посредник.

– Где это? – спросила хозяйка.

– В Симбаре, киотском раю. – Торговец, наверно, бросил на служанок лукавый взгляд, потому что они вновь захихикали. Так вот, по пути от моих пташек, при свете фонаря, который нес слуга, я увидел Оёси. Он лежал посередине дороги.

– Он что, упал и расшибся или его ударили? – полюбопытствовала хозяйка.

– Нет, он был пьян. Он валялся в собственной блевотине и отвратительно орал какую-то песню.

– Какой срам!

– Я сказал ему: «Бесхребетный ты человек!» Он даже не смел ответить, только бормотал что-то бессмысленное. Мне стало так противно, что я пнул его, но он не пошевелился. Тогда я плюнул на него. Я решил, что не стоит утруждать себя и обходить этого пьянчугу, наступил ему на руку и пошел дальше. Пусть я всего лишь жалкий безродный горожанин, но даже у меня больше смелости, чем у советника Асано.

Заскрипела ширма. Зашелестела отодвигаемая дверь.

– Не нужно ли кому-нибудь табака или зубного порошка? Кроме того, у меня есть лучшие бумажные платки из лавки моего хозяина на Верхней улице, – произнес молодой голос.

Участники застолья загомонили, обсуждая товары, но Кошечка уже не слышала их. По щеке стекла слеза, горячая от горя, которое жгло ее душу.

Касанэ дотянулась до Кошечки со своего тюфяка, взяла ее за руку, приподнялась на локте, наклонилась к ней через разделявшую постели полоску ткани и прошептала:

– Не обращайте внимания, госпожа. Невежи как чирьи и прыщи – появляются где угодно. – Теплая рука Касанэ была мозолистой и сильной. – Оёси-сама поможет вам.

ГЛАВА 52
Каменная лодка

Возле ворот главного храма Мицукэ его настоятель поставил длинный прилавок, с которого раздавалась еда полчищам малолетних паломников. Три повара раскаляли докрасна на жаровне строительные мастерки и прижигали ими полуотваренную рыбу, разложенную на досках. Еще два человека граблями перемешивали овощи в большой бочке. Голодные паломники толпились вокруг них или ели, откинувшись на пятки.

Какой-то человек сидел, раздвинув ноги, на табурете под широким навесом храмовых ворот. Рядом с собой он воткнул в землю бамбуковый шест с вертикальным полотнищем ткани, на котором был изображен забавный пухлый улыбающийся толстячок божество богатства Дайкоку.

– Моя специальность – рост ваших личных финансов, сообщал человек плотной толпе людей, теснившихся в воротах и занятых своими делами.

На первый взгляд, финансовый советчик казался достаточно процветающим дельцом, но Хансиро отметил, что собранные в пучок волосы этого человека пахнут косметическим маслом дешевого сорта, а воротник одежды, покрытой узором из желтых клеток, и концы штанин черных хакама едва заметно потерты. Герб на черной камлотовой куртке не принадлежал ни одному роду, и Хансиро предположил, что на ее подкладке белой шелковой ниткой вышит номер сдающей ее напрокат лавки. Даже инро – шкатулка для лекарств, висевшая у советчика на поясе, была, по-видимому, взята в той же лавке по сходной цене – десять мон в неделю.

Пытаясь привлечь внимание Хансиро, советчик провел длинным ногтем среднего пальца по своим счетам, и костяшки застрекотали как цикады ночью на осеннем лугу.

– Так поют сверчки богатства. Вы тоже можете услышать их, почтенный господин. Мои процентные ставки не выходят за границы разумного. Если у вас трудности с деньгами, мы могли бы обсудить их вместе, и я помог бы вам справиться с ними.

Хансиро не обратил на него внимания: он задумчиво смотрел на письмо, приколотое к воротам храма среди молитв, записок и просьб. Потом втянул руку под куртку, высунул ее наружу из горловины и поскреб пальцами щетину на подбородке: он принял решение, но от этого решения у него стало неспокойно на душе.

– Самураишка без господина и в бумажных обносках, – презрительно пробормотал советчик.

Хансиро повернулся к остряку, озарил его хищной усмешкой из-под широкополой шляпы и негромко, не повышая голоса, произнес:

– Генерал, проигравший войну, не должен рассуждать о тактике.

Потом воин из Тосы аккуратно открепил от ворот письмо, положил его за пояс между накладывавшимися одна на другую полами своей куртки и зашагал, раздвигая толпу, к маленькому чайному дому в квартале развлечений, который возник тут для обслуживания нерелигиозных потребностей паломников. Старая поговорка «Черти живут перед воротами храмов» вполне оправдывалась.

Ему незачем было торопиться: крестьянин, которому адресовано письмо, отстал от Хансиро по меньшей мере на полдня, а вероятнее всего, даже на двое или трое суток. Два парня разбойного вида двинулись следом за Хансиро, держась на расстоянии. Если он и заметил опасность, то ничем не выдал этого.

Религиозный пыл детей передался взрослым. Родители запирали дома и отправлялись в путь следом за своими малышами. Хозяева лавок и мастерских откладывали счетоводные книги и инструменты и уходили следом за своими приказчиками и учениками. Этот чайный дом, как и все харчевни в Мицуке, целиком заполняли паломники.

Стойки для соломенных сандалий, гэта и мечей были заполнены до отказа. Кроме того, целые штабеля обуви лежали на земляном полу прихожей. В чайном доме не хватило деревянных номерков, и теперь гостям выдавали обрезки бамбуковых стеблей с наскоро нацарапанными на них цифрами.

Горячие влажные облака пара поднимались от больших чайников, кипевших на глиняных плитах. Запах вязкой рисовой каши спорил с ароматом жареных угрей. Лица подававших еду служанок, одетых в одинаковые голубые фартуки и темно-синие одежды цвета неба в зимнюю ночь, блестели от пота, хотя весь фасад дома был открыт зимнему ветру. Изящные головки молодых женщин облегали широкие желтые головные повязки, завязанные по очаровательной новой моде над левым ухом, как у мужчин. Подавальщицы громко выкрикивали названия блюд, сообщая желания своих клиентов расторопным поварам. Деревянные гэта весело стучали по земляному полу чайного дома.

Добавив к обычной плате серебряную монету, Хансиро получил крошечную комнату во флигеле, полускрытом кустами пышного сада. По ночам комнаты этого строения служили мужчинам местом встреч с куртизанками из соседнего дома «Форель», днем же здесь предоставляли возможность побыть в одиночестве гостям, готовым заплатить за такое удовольствие.

Хансиро оставил свой длинный меч при себе. И никто не осмелился попросить его сдать оружие. Хозяйка чайного дома была рада поскорей провести Хансиро во флигель, чтобы избавить себя и гостей от соседства опасного человека. Хансиро оглядел комнату. Несколько бумажных створок прорваны. На высокой полке-божнице лежит пыль. Свиток с рисунком в нише выцвел. Но комната выходила окнами на угол сада, и угли в очаге распространяли приятное тепло. Хансиро вынул из-за пояса длинный меч и сел, скрестив ноги, на татами возле очага. Меч воин уложил на шелковый лоскут справа от себя острым краем наружу. Рядом с грозным оружием он положил письмо Кошечки.

Служанка, встав на колени, раздвинула бумажную стенку, выходившую в сад, потом, пятясь, выскользнула из комнаты, внесла поднос-столик и, снова опустившись на колени, поставила его на пол. «Есть угрей в день Быка полезно для здоровья», – сказала она, раздувая веером огонь и добавила несколько новых кусков древесного угля в очаг. Потом женщина налила чая в чашку Хансиро, поклонилась и ушла, закрыв за собой дверь.

Хансиро, поглядывая на письмо, принялся за еду в обществе этого немого и загадочного сотрапезника. Он съел тройную порцию дымящегося риса, поданную в большом накрытом крышкой блюде, и три порции угря на вертеле, поджаренного со сладким соевым соусом до блестящей темно-коричневой корки.

Когда Хансиро вылил в блюдо из-под риса последнюю чашку чая, в ней заплескалась почти прозрачная вода – заварка была использована умело. Хансиро взболтал в этой воде несколько оставшихся зерен риса и выпил ее, потом вытер рот одним из своих бумажных носовых платков, аккуратно сложил грязную бумагу и спрятал ее в рукав. Только после этого Хансиро потянулся к письму и подержал его, не распечатывая, в своих больших ладонях. Надпись «Путнику» была сделана почерком спокойного человека. Несмотря на все испытания, через которые прошла княжна Асано, ни одна даже самая мелкая деталь штрихов, из которых состояли символы, не говорила о ее тревоге или волнении.

Хансиро закрыл глаза и сосредоточил все свои чувства в кончиках пальцев. Он представил себе, что эта бумага сохранила тепло рук княжны Асано. Он мысленно слился с ней в тот момент, когда она писала. На какое-то мгновение он словно проник во внутренний мир этой женщины и посмотрел в себя ее взглядом. Чувствуя жар на лице, Хансиро прочел то, что написала Кошечка:

 
Ах, быть бы луной,
Что светит тихой ночью
На постели милого!
 

И дальше: «Молитвы Инари. Плывущая водоросль».

Он понял скрытый смысл слов «молитвы Инари», божеству риса, но стихи, насколько Хансиро мог оценить, были только неуклюжей попыткой самовыражения и ничем более. Неужели она в самом деле подстраивается под стиль деревенщины? Или горе свело княжну Асано с ума? Или он полностью ошибся в ней?

Хансиро аккуратно сложил письмо по прежнему изгибу и завязал плоским узлом. Любая женщина сразу заметила бы, что к письму кто-то прикасался, но Хансиро не сомневался, что Путник не заметит этого.

Когда он услышал перешептывания в соседней комнате, то даже обрадовался, что эти голоса отвлекли его от невеселых мыслей. Хансиро, правда, ожидал, что воры дождутся, пока он спросит постель и уснет, но похоже, у этих грабителей не хватило ни терпения, ни хитрости.

Сделав вид, что он рассматривает письмо, воин из Тосы прислушался. Он различил по меньшей мере пять голосов. Те двое, не сводившие глаз с его меча возле храма, были, судя по всему, мати якко – представители городского отребья. И он был почти уверен, что они вознамерились завладеть его оружием. У каждого из этой пары имелся меч, но один, а не два, как положено самураям. Хансиро полагал также, что и их сообщники вооружены.

Как правило, цена мечей определялась не их качеством или богатством отделки, а длиной. Но клинки мастера Канэсады оценивались по-другому. За парные мечи воры могли получить столько денег, что либо обеспечили бы своим семьям достаток до конца жизни, либо поражали бы всех бездельников своим богатством в домах терпимости и за карточным столом в течение очень короткого отрезка времени.

Дожидаясь, пока перешептывания утихнут, Хансиро думал о своем наставнике. Воин из Тосы вспомнил, каким он видел сэнсэя в последний раз – в сиянии яркого солнечного света, который пробивался через бумажные стены крошечного домика в саду. В тот самый день наставник и преподнес ему в дар мечи, которые сейчас у него хотели отнять воры.

Учитель и ученик знали, что видят друг друга в последний раз, но ни тот, ни другой не говорили о разлуке. И хотя сэнсэй собирался выдать Хансиро свидетельство, позволяющее преподавать, он не стал обсуждать решение своего любимого ученика покинуть школу и Тосу.

– Меч школы «Новая тень» – это меч, несущий жизнь, – сказал учитель своим обычным глухим голосом и с любовью взглянул на два клинка, лежавшие на низкой подставке из черного дерева. Солнечный свет, пробивавшийся через бумажные стены, озарял их лезвия мягким ровным блеском. – Его предназначение не нападение, а защита, – продолжал сэнсэй. – Цели воина школы «Новая тень»: не рубить врага, не брать добычу, не побеждать и не проигрывать.

Наставник всегда казался Хансиро очень старым человеком, наделенным той мудростью, которая дается долгой жизнью. Ронин вдруг с изумлением осознал, что двадцать три года назад, когда он впервые переступил порог школы, сэнсэю было ровно столько лет, сколько сейчас ему самому.

Двое в соседней комнате повысили голоса, словно вступая в спор. Хансиро понял, что этот шум – всего лишь прикрытие для тех, кто сейчас подкрадывается к нему. Давление воздуха в комнате изменилось – воры приподняли бумажную стенку у него за спиной и тихо раздвинули ее. Хансиро приходилось сталкиваться с такими людьми. Он знал, что они отважны и жестоки в бою, но техника у них хромает.

Не вставая с места, Хансиро начертил в воздухе руками «девять символов» – девять магических знаков, применяемых ниндзя – «воинами-чародеями». Он знал, что это произведет впечатление. Потом воин поднял с пола три тонкие палочки, служившие вертелами для жарки угрей, и подбросил их в воздух. Затем быстрее, чем мог бы заметить глаз, выхватил из-за пояса короткий меч и несколько раз взмахнул им. На татами упало уже шесть палочек – каждый маленький вертел был разрублен вдоль на две части. Хансиро поднял эти шесть обрезков, подбросил их снова и снова рассек каждый обрезок надвое во время падения.

После этого он с серьезным видом вернул меч в ножны и сидел, не шевелясь, положив руки на бедра, слегка раздвинув в стороны локти и глядя прямо перед собой, пока восхищенные грабители тихо и быстро отступали.

Ягю Мунэёси[29]29
  Ягю Мунэёси (1527–1606) – известный фехтовальщик, основатель школы Ягю Синкагэ-рю. В 1594 г. он был приглашен к Токугава Иэясу в Эдо, где вместе со своим сыном Мунэнори показывал искусство владения мечом, в том числе разоружив Токугава Иэясу. Иэясу в знак признания объявил род Ягю официальными инструкторами по фехтованию дома Токугава.


[Закрыть], основатель школы «Новая тень», написал множество стихов о жизни воина, сражающегося мечом. Думая о Кошечке, Хансиро вспомнил самое подходящее к ней из этих стихотворений:

 
Хотя я побеждаю, сражаясь на мечах,
Я каменная лодка на жизненных волнах.
 

Покинув гостиницу, Хансиро вернулся в храм и приколол письмо Кошечки на прежнее место. Потом он пошел в дорожную управу. Там воину из Тосы пришлось обещать, уговаривать, льстить и выложить немало денег, но он сумел-таки получить на время лошадь без сопровождающего, который вел бы ее шагом. На этом коне Хансиро быстрым легким галопом поскакал к Футагаве, где находился знаменитый храм бога Инари.