Текст книги "Вихри Мраморной арки"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

Движение харизматиков-фундаменталистов набирало силу. В 1989 году приверженцы идеи грядущего прихода Антихриста и неизбежных гонений внезапно провозгласили, что конец света, который прежде был лишь неминуем, уже наступил. Все истинные христиане должны немедленно объединиться, дабы выступить на борьбу со Зверем. При этом конкретное имя Зверя не называлось, но наиболее истовые христиане пришли к заключению, что он нашел убежище под кровом либеральной церкви. Методисты фанатично молились на газонах перед молитвенными домами. Какие-то молодчики, скандируя лозунги, прерывали епископальные мессы. Перебили немало церковных витражей, и в том числе все окна Лазетти, кроме одного. Некоторые церкви даже поджигали.

Два года спустя небеса все еще оставались на прежнем месте, а не разверзлись и не вознесли всех истинно верующих. Откровение лишилось значительного числа последователей. Несмотря на это, харизматики являли силу, с которой новообразованной Объединенной Экуменической церкви приходилось считаться. Представляя собой довольно разнородное объединение, она, тем не менее, служила надежным заслоном экстремизму харизматиков.

– Таки ничего не удалось подыскать? Но епископы по крайней мере могут вынести решение?

– В этом деле епископы не помогут. Объединенная Церковь Христа настояла на самоопределении каждой отдельной церкви при выборе священников, а также в вопросах таинств причастия и крещения. Иначе они не соглашались на объединение, – извиняющимся тоном закончила епископ.

– Ничего не понимаю! Они же остались в одиночестве перед оголтелыми стаями харизматиков. У них и выбора никакого не было! Как же они умудрились выторговать себе самоопределение?

– Не забывайте о наших собственных интересах: Объединенная Церковь Христа готова была присоединиться к харизматикам! Кроме того, все остальные под сурдинку протащили свои условия. Например, как правильнее – «должники наши» или «обидчики наши»? Вы, пресвитерианцы, помнится, везде пихали это свое «предопределение».

Хойт догадался, что епископ старалась его развеселить. Он улыбнулся.

– А вы, католики, по какому поводу протестовали? Ах да, виноградный сок!

– Одним словом, – закончила Мойра, – епископ не может помочь вам советом. Придется вам самостоятельно с этим разобраться и представить на суд публики справедливое и рациональное решение.

– Справедливое и рациональное?! Когда они мне пишут такое? – Преподобный тряхнул пачкой писем.

– Так вы же сами напросились. Нечего было распинаться с кафедры по поводу смирения.

– Вот послушайте: «Нельзя крестить обезьяну, ведь у обезьян нет души. Однажды в Сан-Диего мы пошли в обезьянник. И там, на виду у всех, два орангитанга…» – Хойт выразительно взглянул на Мойру. – Тут моя корреспондентка явно не знала, какие слова подобрать, даже кляксу поставила. «… Два орангитанга занимались этим». Подчеркнуто. «Хуже всего, что им это ужасно нравилось. Поэтому, даже если иногда кажется, что они хорошие…» И так далее. И все это пишет женщина, которая сменила трех мужей, не считая «маленьких грешков», как она их называет. Она утверждает, что нельзя крестить Исава потому, что ему нравится секс! – Преподобный просматривал другие послания. – Настоятели считают, что это отрицательно скажется на количестве пожертвований. Служители опасаются наплыва туристов с фотокамерами. Трое мужчин и девять женщин настаивают, что обряд крещения, каким-то образом выведет из повиновения животные страсти Исава и людям будет опасно находиться с ним в церкви наедине.

Хойт вытащил из пачки еще одно письмо, написанное на бледно-розовой бумаге с орнаментом из розовых бутонов, и зачитал:

– «В воскресенье вы спросили, имеют ли обезьяны душу. Я думаю, что имеют. Из-за своего ужасного артрита я обычно сижу в последнем ряду. Прямо передо мной сидели трое малышей, и во время молитвы они премило сложили ручки. А возле двери я увидела вашу обезьяну, тоже со сложенными руками и склоненной головой». – Хойт потряс письмом. – Моя единственная союзница! И та на моей стороне только потому, что умиляется при виде того, как обезьяна складывает ручки. Какое решение я могу принять, когда мне дают такие советы? Даже Натали пытается сделать из Исава то, чем он не является и являться не может. Одежда, манеры, осанка! А я должен решать!

Мойра терпеливо выслушала его жалобы.

– Вот именно, Уилл. Решать должны вы, а не Натали, прихожане или харизматики. Это должно быть именно ваше решение.

Епископ села на велосипед и уехала.

«Чтоб им всем провалиться, этим поборникам церковной автономии», – пробормотал Хойт вполголоса.

Он разложил письма на три стопки, озаглавил их «За», «Против» и «Невменяемые» и, по некотором размышлении, сгреб их все в мусорную корзину. Он вызвал к себе Натали и Исава, распорядился, чтобы орангутан натянул защитную сетку с наружной стороны центрального окна. Натали встревожилась и, как только Исав с ключом от кладовой вышел из кабинета, обратилась к Хойту:

– Что случилось? Угрозы?

Преподобный показал ей записку, снятую с булыжника, но умолчал о письмах.

– Сегодня Исав переночует у меня, – сказал он. – Когда ему надо быть в Колорадо-Спрингс?

– Завтра, – рассеянно ответила Натали, читая письмо, выуженное из мусорной корзины. – Впрочем, поездку можно отменить. Они уже в курсе.

Она покраснела.

– Не отменяйте. Там он, возможно, в большей безопасности, чем здесь, – сказал Хойт, перестав скрывать усталость.

Внезапно Натали сказала:

– Собираетесь сдаться? Не хотите крестить его? Из-за каких-то гадов! – Она швырнула письмо на стол Хойта. – Вы их послушаетесь? Каких-то мерзавцев, которые понятия не имеют, что такое душа, и утверждают, будто у Исава ее нет! – Она так стремительно направилась к двери, что полы ее желтой ризы развевались. – Может, сказать в институте, чтобы оставили Исава у себя насовсем, раз вам он не нужен?

Натали с шумом захлопнула за собой дверь. Кусок стекла со звоном упал на пол.

Преподобный Хойт пошел в денверскую библиотеку, где набрал книг по человекообразным обезьянам и языку глухонемых, и заперся у себя кабинете до позднего вечера. Затем он пошел за Исавом. Защитная сетка затягивала окно; за цветными стеклами сгущалась темнота. В церковном зале стояла неубранная лестница.

Исав неподвижно сидел на заднем ряду: короткие ноги нелепо торчали на бархатных подушках, руки опущены вдоль тела ладонями вверх. Лицо Исава не выражало ничего, кроме усталости. Рядом с ним лежала ветошь. Преподобного поразила печаль в его глазах.

Орангутан с готовностью поднялся ему навстречу. Дома у Хойта Исав тут же отправился на поиски кота.

На следующий день с утра пораньше микроавтобус из Шайенн-Маунтин припарковался на стоянке. Натали привела Исава. Молодой человек из института открыл дверцу и что-то сказал Натали. Она застенчиво улыбнулась. Исав сел на заднее сиденье, Натали обняла его на прощание и автобус тронулся. В окне мелькнуло безучастное лицо Исава. Уходя со стоянки, Натали даже не поглядела в сторону окон Хойта.

На следующий день около полудня Хойт увидел знакомый микроавтобус – Исава привезли назад. Вскоре в кабинет преподобного пришла Натали в сопровождении давешнего молодого человека. Натали была во всем белом – наверное, Пятидесятница кончилась, и наступила Троица. В белом стихаре, пышном, как детское платьице, Натали напоминала ангела из школьного рождественского спектакля. Она держалась довольно сдержанно – очевидно, пыталась скрыть неловкость из-за того, что друзья за нее заступаются. Хойт подумал, что этот молодой человек, должно быть, не первый раз приезжает за Исавом.

– Вас наверняка интересует, как обстоят дела с нашим подопечным, – заговорил молодой человек. – Медицинский осмотр Исав прошел удовлетворительно. У него, правда, обнаружен небольшой астигматизм, так что, возможно, ему понадобятся очки. За исключением этого, для самца его возраста состояние здоровья у него превосходное. За последние два месяца изменилось к лучшему и его отношение к программе размножения. Бывает, что самцы-орангутаны с возрастом становятся подвержены неврозам и депрессиям, избегают общества сородичей. До недавнего времени Исав вообще не хотел иметь дела с самками, а теперь он принимает регулярное участие в программе. От него даже забеременела одна самка. Я, собственно, пришел сказать, сэр, как хорошо влияют на Исава работа и друзья здесь, в церкви. Сейчас он гораздо счастливей, лучше приспособлен к жизни. Вас можно поздравить – этого нелегко достичь. Обидно было бы нарушить достигнутую эмоциональную гармонию.

«Замечательный аргумент», – подумал Хойт. – Самый веский. Счастливая обезьяна охотно совокупляется. Крещеная обезьяна – счастливая обезьяна. Следовательно…»

– Понимаю, – сказал он вслух. – Я читал об орангутанах, и у меня возникли некоторые вопросы. Не могли бы вы уделить мне немного времени сегодня после обеда?

Молодой человек взглянул на часы. Натали занервничала.

– Может быть, после пресс-конференции? Она продлится до… До четырех? – Молодой человек вопросительно повернулся к Натали.

Натали слабо улыбнулась.

– Да, до четырех. Нам уже пора. Преподобный Хойт, может быть, вы примете участие?

– Нет, спасибо, ко мне вот-вот придет епископ. Молодой человек взял Натали за руку.

Хойт продолжил:

– После пресс-конференции, пожалуйста, скажите Исаву, чтобы убрал лестницу. Она ему не нужна.

– Но…

– Спасибо, преподобная Эбрю.

Натали с молодым человеком ушли на пресс-конференцию. Хойт привел в порядок библиотечные книги, сложил их на краю стола, опустил голову на руки и погрузился в раздумья.

– Где Исав? – спросила Мойра.

– Наверное, в зале. Он вешает защитную сетку на окно изнутри.

– Я его не видела.

– Может быть, Натали взяла его на свою пресс-конференцию.

– Ну, что вы решили?

– Не знаю. Вчера я убедил себя, что он всего лишь животное. В три часа ночи я проснулся: мне приснилось, что Исава сделали святым. Я нисколько не приблизился к ответу на проклятый вопрос «Что делать?».

– Мой архиепископ, который не может забыть своего баптистского прошлого, любит вопрошать: «А что сделал бы Господь на моем месте?» А вы себе этого вопроса не задавали?

– Вы имеете в виду притчу о добром самаритянине из Евангелия от Луки? «А кто мой ближний? На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам…» Знаете, а ведь Исав это тоже вспомнил. Я его спросил, знает ли он, что Бог его любит, а он проговорил «самаритянин» по буквам.

– Интересно, – задумчиво сказала Мойра, – он имел в виду доброго самаритянина или…

– «Как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки?»

– Что?

– Евангелие от Иоанна, четвертая глава. Так сказала Иисусу самаритянка у колодца. Знаете, Мойра, один детеныш орангутана, самочка, жил с приемными родителями-людьми. Ее часто просили выполнить тестовое задание – разложить по разным кучкам картинки людей и обезьян. Так вот, она никогда не делала ошибок. Кроме одной – себя она всегда относила к людям. – Преподобный расхаживал по кабинету. – Я сначала думал, что он хочет креститься потому, что не знает, что он не человек. Но он знает. Он знает.

– Да, – сказала она. – Кажется, знает. Они направились в церковный зал.

– Я сегодня не поехала на велосипеде. Репортеры узнают его издалека. Что это за звук?

Исав сидел на полу, привалившись к церковной скамье. Из груди его вырывался сиплый свист.

– Уилл, – сказала Мойра, – лестница внизу! Он, наверное, упал!

Лестница лежала в центральном проходе. Пластиковая сетка, как рыболовная снасть, покрывала первый ряд скамей. Хойт бросился к Исаву.

– Что с тобой, Исав? – Преподобный забыл, что надо жестикулировать.

Исав поднял на него затуманенные глаза. На носу и подбородке у него пузырились слюна и кровь.

– Сходите за Натали, – попросил Хойт.

Натали появилась в дверях. При виде Исава ее лицо побелело, как ее стихарь. «Приведите доктора», – шепнула она молодому человеку из Шайенн-Маунтин и бросилась на колени рядом с орангутаном.

– Исав, что с тобой, Исав! Он что, заболел? Хойт не знал, как сказать ей.

– Он упал, Натали.

– С лестницы, – тут же сказала она. – Он упал с лестницы.

– Давайте положим его на спину и приподнимем ноги? – предложила Мойра. – Он, наверное, в шоке.

Преподобный Хойт слегка оттянул губу Исава. Десны были синевато-пепельные. Исав тихонько кашлянул, и изо рта на грудь выплеснулась кровь.

Натали зарыдала и прижала пальцы к губам.

– Ему легче дышать в этом положении, – сказал Хойт. Мойра откуда-то принесла одеяло, и Хойт укутал им орангутана. Натали вытерла Исаву лицо краем своей робы. Ждали врача.

Высокий, худой доктор в огромных круглых очках осторожно опустил Исава на пол, подложив ему под ноги бархатную подушку со скамьи. Как и Хойт, он взглянул на десны орангутана, сосчитал пульс, неторопливо и тщательно приготовил капельницу и выбрил участок на руке Исава. Это успокаивающим образом подействовало на Натали: в ее позе убавилось напряжения, а лицо немного порозовело.

Давление у Исава было очень низкое. Врач ввел иглу и подсоединил ее к трубке с раствором глюкозы. Доктор осторожно осматривал Исава и пытался задавать ему вопросы с помощью Натали, но орангутан не отвечал. Его дыхание немного выровнялось, но из носа по-прежнему появлялись кровавые пузыри.

– Имеют место внутренние разрывы, – сказал врач. – При падении внутренние органы сместились в сторону грудной клетки, и легкие находятся в сдавленном положении. Он обо что-то сильно ударился.

Должно быть, о край скамьи. Доктор продолжал:

– У него очень сильный шок. Когда это случилось?

– До моего прихода, – ответила Мойра. – Я не заметила лестницы. Часа в три, даже раньше.

– Будем транспортировать, как только восстановим потерю жидкости, – сказал врач и обратился к молодому человеку: – «Скорую» вызвали?

Тот кивнул.

Исав закашлялся: кровь на этот раз была ярко-красная и пенистая.

– У него легочное кровотечение… – Врач медленно поправил внутривенный катетер. – Выйдите, пожалуйста, – я попробую облегчить ему дыхание.

Натали прижала руки ко рту, подавляя судорожный всхлип.

– Нет, – сказал Хойт.

Доктор выразительно взглянул на преподобного Хойта. «Вы знаете, что произойдет, – словно говорил он. – Я рассчитываю на ваше благоразумие и самообладание. Уведите людей, незачем на это смотреть».

– Нет, – негромко повторил Хойт. – Время не ждет. Натали, принесите крестильную чашу и мой молитвенник.

Натали вышла, вытирая слезы испачканной в крови рукой.

– Исав! – окликнул Хойт. О, Господи, только бы не забыть нужные жесты. – Исав, дитя Господа нашего…

Преподобный справился с нелепым салютом, протянул ладонь, как бы показывая рост ребенка. О грамматике он не имел ни малейшего представления.

Дыхание Исава участилось. Он приподнял правую руку и сложил пальцы в кулак. «С-А-М…»

– Нет! Нет! Исав – дитя Господа нашего!

Жесты бессильны были передать чувства Хойта. Он скрестил руки на груди – это было слово «любовь». Исав попытался сделать тот же жест, но левая рука его совсем не слушалась. Посмотрев на Хойта, Исав поднял правую руку и помахал.

Натали стояла с крестильной чашей наготове. Хойт жестом предложил ей опуститься на колени рядом с ним и переводить. Чашу он передал Мойре.

– Крещается раб божий Исав, – твердо проговорил Хойт и опустил руку в чашу со святой водой. – Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. – Он опустил руку на всклокоченную рыжую голову. – Аминь.

Преподобный Хойт обменялся взглядом с Мойрой, обнял Натали за плечи и увел в боковой придел. Через несколько минут врач позвал их обратно.

Исав лежал на спине с раскинутыми в стороны руками. Его маленькие глазки были широко раскрыты.

– Он умер от шока, – сказал доктор. – Легкие заполнились кровью, в них не осталось места для воздуха. Вот номер моего телефона, – продолжил он, протягивая Хойту визитную карточку. – Звоните, если понадоблюсь.

– Благодарю вас, – промолвил Хойт.

– Институт поможет увезти тело, – сказал молодой человек из Шайенн-Маунтин.

Натали рассматривала визитку врача.

– Нет, – произнесла она странно напряженным голосом. Ее одежда была влажной от крови и святой воды. – Нет, спасибо.

Молодой человек не стал настаивать и ушел вместе с врачом.

Она опустилась на пол рядом с мертвым Исавом.

– Он позвал ветеринара, – тихо сказала она. – Сказал мне, что поможет крестить Исава, а сам вызвал ветеринара. Как будто Исав – животное! – Она заплакала и погладила мокрую ладонь Исава. – Мой друг, мой милый, бедный друг.

Мойра вызвалась побыть с Натали. Наутро они пришли к Хойту в кабинет.

– Я сама поговорю с репортерами, – пообещала Мойра, обнимая их на прощание.

Натали, в простой синей юбке и блузке, села напротив письменного стола Хойта, комкая бумажный носовой платок.

– Ну, что вы мне скажете? – спокойно спросила она. – Я ведь целый год утешала страждущих, так что знаю. Ему было очень больно, он долго мучился, и все это – моя вина.

– Я ничего такого не собирался вам говорить, Натали, – ласково сказал Хойт.

Она крутила платок, пытаясь справиться со слезами.

– Исав мне рассказывал, как вы ему подтыкали одеяло на ночь. И про кота вашего рассказал… – Голос Натали предательски дрогнул. – Я хотела поблагодарить вас за то… За то, что вы были добры к нему. И за то, что вы его окрестили, хотя и не считали, что он – человек. – Она тихонько всхлипнула. – Наверняка вы это для меня сделали.

Хойт не знал, как ее утешить.

– Бог считает, что у нас есть душа, потому что любит нас. Мне кажется, Исава он тоже любит. Во всяком случае, мы его любили.

– А я рада, что именно я убила Исава, – сквозь слезы сказала Натали. – Я, а не те, кто его ненавидел, харизматики или еще кто-нибудь. По крайней мере никто его нарочно не убивал.

– Нет, только не нарочно, – сказал Хойт.

– Все равно он был человек, а не животное!

– Я знаю, – согласился Хойт. Ему было очень ее жалко. Натали оправила юбку и пробормотала, вытирая глаза промокшим носовым платком:

– Я пойду посмотрю, что там нужно сделать в церкви. Вид у нее был чрезвычайно жалкий и приниженный. Неукротимая Натали побеждена. Хойт этого не вынес.

– Натали, я знаю, вы очень заняты. Но может быть, выкроите время и найдете мне белую мантию для воскресной службы? Я уже давно хотел вас об этом попросить. Наши прихожане с восторгом отзываются о ваших облачениях – они очень украшают службу. И может быть, епитрахиль. Какой у нас цвет для Троицына дня?

– Белый! – быстро ответила она и смутилась. – Белый с золотом.

ЧТО ПОСЕЕШЬ…[25]25
  Cash Crop © Перевод. С. Сидорова, 2010


[Закрыть]

– Ах! – вздохнула Сомбра. – Никак не дождусь, когда наступит завтра… У всех новые платья… Интересно, а школу уже цветами украсили?

– Да, – ответила я, пытаясь разглядеть с холма персиковое дерево, где Френси всегда ждала меня после школы, радуясь, что прибежала домой раньше поливальной машины. Но в то утро Френси с уроков забрала мама, и рядом с низкорослым деревцем никого не было.

– А на цветы как хочется взглянуть! – сказала Сомбра. – Мамита говорит, что всегда привозят желтые розы и красные гвоздики. Хейз, а на что похожи гвоздики?

Я пожала плечами. Я цветов никогда не видела, только герани из маминой оранжереи.

Сегодня утром районная медсестра долго разговаривала с мамой. Прозвучали слова «скарлатина» и «северный». Лицо медсестры залил гневный румянец.

– Цветы! – сердито сказала она. – От нас откупаются цветами и антибиотиками вместо того, чтобы прислать центрифугу для изготовления лекарств. Забирают наше зерно, а взамен дают цветы!

Мама поспешно отвела Френси домой.

– Представляешь! – сказала Сомбра, всматриваясь в сероватую дымку. – «Магассар» уже на орбите. Плывет где-то там, в космосе, а в трюмах – цветы.

Она поежилась, зябко обхватила себя руками. Мы отправились домой на поливальной машине, прижимаясь к узким сиденьям под разбрызгивателями, и обе промокли насквозь.

«Чертовы поливалки, – говорил мой папа. – От нас откупаются этими драндулетами, вместо того чтобы установить на всей планете контроль климата и избавиться от стрептококка».

В тот день я только и думала, что об этих раздраженных словах в адрес правительства, и мне хотелось выкинуть эти мысли из головы, ведь завтра – окончание школы.

Специально для нашего первого выпускного класса правительство выслало дополнительный корабль. А чуть раньше мы получили ткани для платьев и костюмов. И хотя романтические представления Сомбры о корабле, полном цветов, не совсем верны и огромные трюмы «Магассара» наверняка доверху набиты зерном и спиртом из орбитальных бункеров, в них обязательно будут подарки и продукты с Земли, свежие фрукты, шоколад и цветы, о которых мечтает Сомбра. И тем не менее мысли мои занимали лишь гневные слова отца.

Папа грозился разобрать поливалку, которая целыми днями крутилась вокруг нашей фермы, и сделать из нее пушку. «Раз эти типчики из правительства твердят о том, что делают все возможное для борьбы со стрептококком, я скажу им все, что о них думаю!»

Правительство считает, что вспышки стрептококковой инфекции возникают из-за пыли, вот нам и шлют автоматизированные разбрызгиватели, которые ползают туда-сюда по глинистым дорогам между фермами, вздымая пыль массивными колесами, и понапрасну тратят и без того скудные запасы воды Хейвена.

Правила изоляции и обеззараживания, установленные первыми поселенцами, намного эффективнее препятствовали распространению стрептококка, чем эти машины.

Фермеры пользовались поливалками в своих целях, прикрепляли сзади прицепы с посылками и письмами для рассылки между фермами. Во время карантина районная медсестра таким образом переправляла антибиотики… а иногда и гробы. Дети подстерегали поливалки по дороге домой или в школу, цеплялись за них и приезжали мокрыми и взъерошенными. Родители конечно же за это нас ругали, объясняли, что мы простудимся и подхватим стрептококк, засовывали нам в рот тесты Шульца-Чарлтона, присланные правительством, и укутывали одеялами. Мамита Турильо заботилась так о Сомбре, а моя мама – о Френси. Но не обо мне. Я никогда не мерзла. Вот и в тот день прохладный ветер обдувал мою влажную рубашку и джинсы, но мне не было холодно.

– Ты никогда не мерзнешь, – сказала Сомбра, стуча зубами. – Так нечестно!

Зимой я спала под тоненьким одеялом и забывала в школе пальто. И даже жарким хейвенским летом на моих бледных щеках никогда не играл румянец, как у Сомбры. А мои волосы цвета пыли никогда не кучерявились от испарины, как черные локоны подруги. Сомбра напоминала цветок из оранжереи. Она была высокой, худенькой и яркой. Я едва доходила ей до плеча и больше походила на цветы, которые мама пыталась выращивать в открытом грунте: маленькие и невзрачные, они никогда не цвели.

Но я такая не одна. Несколько фермеров из первого поколения, подобно старику Фелпсу, были невысокими и выносливыми, да и все больше и больше новобранцев-иммигрантов, что столовались у Мамиты, выглядели так же, как я.

Я посмотрела на наши с Сомброй фермы, на пустынную дорогу и низкий кирпичный забор, что разделял тусклые посадки озимой пшеницы, окутанные розовато-коричневой дымкой. Может, эмиграционная служба решила присылать сюда столь же невзрачных и блеклых людей, как сам Хейвен, в надежде, что стрептококк их не заметит?

Френси не было на обычном месте, рядом с папиным персиковым деревцем на углу нашей фермы, откуда Сомбре останется пройти еще четверть мили до своего дома. Только одно могло заставить маму увести Френси домой – известие о том, что на западе кто-то болен.

– Сомбра, – спросила я, – в нашем районе никто не заболел?

– Ну как же, – равнодушно ответила она, – старик Фелпс. Я слышала, как медсестра рассказывала об этом твоей маме.

– Скарлатина? – безучастно спросила я.

Ничего другого здесь быть не могло – только скарлатина. Блуждающий стрептококк, занесенный сюда первыми поселенцами, приспособился к сухому и пыльному климату Хейвена, как малиновки к деревьям. Как только антибиотики заканчивались, появлялся стрептококк.

Три недели назад на севере произошла ужасная вспышка скарлатины: семнадцать случаев, в большинстве своем – дети. Участковая медсестра объявила карантин по району, чтобы заболевание не распространилось на запад. А теперь вот из-за мистера Фелпса карантин могли объявить на всей планете. Мистер Фелпс – один из старожилов, он никогда не подхватывал стрептококк и ни разу не болел скарлатиной.

– Районная медсестра говорила твоей маме, что беспокоиться не о чем. Мистер Фелпс живет один, а распространение стрептококка можно пресечь с помощью антибиотиков, которые доставит «Магассар».

– Если он прилетит, – сказала я.

Едва различимый покалывающий страх сдавил мне горло. Еще два сообщения о болезни – и «Магассар» вернется на Землю, так и не совершив посадку. И тогда не будет выпускного.

– Мамита говорила, что нет никаких оснований изолировать нас без антибиотиков, – сказала Сомбра. – Лекарства можно сбросить с орбиты. Нас ведь не изолируют, правда?

Покалывания стали почти болезненными.

– Нет, конечно, нет. Если бы можно было, давно бы так и поступили. Без лекарств нас не оставят, с доставкой что-нибудь придумают.

Мне вспомнилось, как умер малыш Уилли. Давно это было. Мама мне тогда сказала: «Уходи, не попадайся мне на глаза». А папа за меня вступился: «Не срывай свое зло на Хейз. Правительство с нами так обращается, вот их и обвиняй. Или меня – я тебя сюда привез, хотя прекрасно знал, что они затеяли. А Хейз не трогай, она ни в чем не виновата».

Горло мне сдавило. Я сглотнула, но боль не прекращалась, тогда я прижала пальцы к ямке между ключицами, сглотнула еще раз. Стало легче.

– Конечно, нет, – сказала я. – Не беспокойся о мистере Фелпсе, выпускной из-за него не отменят. «Магассар» приземлится раньше, чем пройдет инкубационный период. Возможно, все обойдется карантином одного района.

Мы почти спустились с холма, но не хотелось, чтобы Сом-бра и дальше волновалась о возможном карантине. Я сказала:

– Вчера вечером мама наши платья закончила. Давай зайдем к нам, ты свое примеришь.

Румяное лицо Сомбры раскраснелось еще больше.

– Проверишь, как там длина, нерешительно добавила я. – Заодно и увидишь, как завтра будешь хороша.

Сомбра покачала темноволосой головой.

– Нет, все будет хорошо, я знаю, – замявшись, ответила она. – Мамита просила меня помочь по хозяйству – перед прибытием «Магассара» столько дел! Она наняла еще двух работников и дала мне задание собрать все, что поспело в оранжерее для завтрашнего ужина… Жаль, что не Мамита платья шила, – печально закончила Сомбра.

– Ладно, я твое платье завтра утром вам принесу, – сказала я. – Вдвоем и нарядимся.

Да, о платьях не стоило напоминать, но хуже всего то, что шила их моя мама. Я любила приходить в гости к Сомбре. Мамита, миниатюрная, веселая и неугомонная, как малиновка, кормила нас овощами из теплицы, расспрашивала о школе, на цыпочках тянулась потрепать кудри дочери и обнимала меня на прощание. Моя мама, наоборот, была строгой и неприступной, словно гигантский тростник, что рос у нашего крыльца. Во время примерок она с нами почти не разговаривала. Да, вот если бы Мамита шила нам платья для выпускного…

Вчера Сомбра робко примерила свой наряд, почти готовый, только розовые ленты были приколоты к корсажу булавками.

– Сомбра, ты такая хорошенькая! – воскликнула я. – Мамочка! Это самое красивое платье на свете!

Мама повернулась и так на меня посмотрела, что Сомбра онемела от изумления.

– Больше никогда не называй меня так, – сухо промолвила мама и вышла, хлопнув дверью.

Сомбра так быстро стянула с себя свой наряд, что едва не порвала тонкий белый муслин.

– Это из-за малышей, – сказала я сокрушенно. – Она родила семерых между мной и Френси. Все они почти сразу умерли. Один Уилли дожил до трех, но тут планету охватила эпидемия, лекарств не осталось. Он пять дней умирал, метался по кровати в спальне, плакал и звал маму…

Сомбра застегнула блузку и собрала учебники.

– Но Френси же называет ее мамой! – сердито возразила она.

– Это разные вещи.

– Почему? У Мамиты стрептококк загубил девять малышей. Девять!

– Но у нее осталась ты и близняшки. А у мамы – только Френси.

– И ты. У нее есть ты.

Я не знала, как объяснить Сомбре, что голубоглазая, светловолосая Френси напоминает маме о Сан-Франциско, о Земле. Френси и герани, за которыми мама так тщательно ухаживает в жарком и влажном воздухе своей оранжереи… А о чем она вспоминает, когда смотрит на меня? В день смерти Уилли я спряталась в оранжерее, а мама нашла меня и отстегала розгами. О чем она думала тогда? И что вспомнилось ей сегодня, когда районная медсестра сообщила, что мистер Фелпс болен, и что эпидемия скарлатины вот-вот распространится по всей планете?

Колючий ком опять подкатил к моему горлу. На этот раз я ощутила тупую, ноющую боль. Я надавила на горло кулаком, но лучше не стало. Мелькнула мысль: «Надо бы провериться…»

– Думаешь, карантин объявят? – спросила Сомбра. Мы уже почти спустились с холма, а я так ни слова и не проронила.

– Интересно, привезут ли завтра розовые гвоздики? – задумчиво сказала я. – А если бы прически разрешили цветами украсить…

– Конечно, разрешат! Мамита говорит, что разрешат. Тебе пойдут красные розы. Ты будешь такой хорошенькой!

Мы спустились с высокого, пыльного холма. Одежда наша совсем просохла, темные волосы Сомбры кучерявились от испарины, выступившей на лбу.

– Давай присядем на минутку! – Сомбра села на низенькую кирпичную ограду и стала обмахиваться учебником. – Сегодня так жарко!

Персиковое деревце за спиной подруги было с меня ростом. Его скрюченные ветви почти совсем не давали тени, а узкие бледно-зеленые листья из-за пыли казались одного цвета с пшеницей. Между ними проглядывали розовато-белые пятнышки. Я присмотрелась.

– Как же все-таки припекает! – пожаловалась Сомбра. Это единственное папино деревце, которое прижилось в открытом фунте планеты, однако за пять лет оно ни разу не плодоносило. А сейчас на нем появились бледные пятнышки. Может, это моль или светло-рыжие муравьи?

Я согнулась от тупой, давящей боли в груди, прижала к больному месту кулак и заставила себя выпрямиться. Стоило маме в очередной раз заметить, что я должна держаться прямо, а не как сгорбленный гном, – я сразу же непроизвольно вытягивалась в струнку… Захотелось вновь услышать мамин голос. Я расправила плечи, словно пытаясь растянуть боль, и замерла, тяжело дыша. Боль отступила.

– Что-то мне не присесть, – с трудом произнесла я. – Пойду-ка я домой.

– Сегодня так жарко! Чувствуешь, какая я горячая? – Сомбра потянулась ко мне и прижалась пылающей щекой к моему прохладному лицу.

– Немного, – ответила я. «Приду домой – обязательно проверюсь. И папе о персиковом деревце расскажу».

– Ты что, заболеть решила? – воскликнула Сомбра. Завтра же выпускной! Иди скорей домой и ложись. Только эпидемии нам не хватало!