Текст книги "Вихри Мраморной арки"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 48 страниц)

– Я так и сделаю. – Я перелезла через ограду и подошла поближе к деревцу.

Пятнышки были даже больше, чем мне показалось вначале, почти такие же, как…

– Сомбра! – радостно крикнула я. – Не будет никакой эпидемии, и я не заболею. Это предзнаменование! У нас обязательно будут цветы к выпускному!

– Откуда ты знаешь? – крикнула она.

– Я думала, с деревом что-то не так, а оно зацвело!

– Зацвело? – Сомбра радостно улыбнулась, легко перепрыгнула через низенькую ограду и уставилась горящим взглядом на крошечные тугие бутончики.

– Ой, они только начали распускаться! Какая прелесть!

Над нашими головами пролетела малиновка и бесстрашно уселась на верхушку дерева. Усеянные бутонами ветки закачались и склонились.

– Розовые цветы – как мои ленты, а перышки малиновки – как твои! А значит… – Сомбра счастливо улыбнулась и обняла меня за талию. Сквозь тонкую ткань блузки я почувствовала жар ее руки.

– Значит, завтра у нас будет выпускной, и все пройдет великолепно!

– О, Хейз! Скорее бы уже завтра! – Сомбра крепко обняла меня. – Утром принесешь мне платье? Нарядимся вместе. Все будет просто замечательно! – Она свернула на тропинку к своей ферме и крикнула мне вслед: – Сегодня столько хороших предзнаменований!

Френси делала уроки на кухне, держа во рту бумажную полоску – тест Шульца-Чарльтона.

– Папа в оранжерее. Вместе с мамой, – объявила она, вытащив тест изо рта.

Бумажка осталось ярко-красной: значит, Френси здорова. При взаимодействии с активным стрептококком бумажная полоска обычно белеет, как лицо человека от страха.

– Не боишься? – спросила сестра.

– Чего?

– Мама говорит, еще два случая – и объявят эпидемию. Выпускной ваш отменят!

– Не отменят, и никакой эпидемии не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю. – Я подумала о персиковом деревце и о том, что скажет папа, увидев его в цвету. Наверное, тоже решит, что это хороший знак. Я улыбнулась Френси и пошла его искать.

Отец стоял в дверном проеме оранжереи. Около чанов с питательным раствором мама схватилась за опорную стойку. Сквозь толстый пластик оранжереи казалась, что она тонет, да и вообще – будто вся конструкция вот-вот рухнет.

– Это то, чего они хотят, – сказал папа. – Мы от них зависим, так что придется делать все, что им нужно.

– Мне наплевать, – ответила мама.

– Ты же понимаешь, мы потеряем шанс продать пшеницу…

– Мистер Фелпс умер сегодня утром. И на севере зафиксировано семнадцать случаев заболевания.

– Завтра прилетит «Магассар». Нельзя…

– Нет, – сказала мама, не сводя с него глаз. – Ты мне должен.

Папина рука, упиравшаяся в притолоку, напряглась, на ней взбухли вены.

– Персиковое дерево зацвело! – выпалила я. Родители посмотрели на меня: папа – растерянно и хмуро, а мама – так, словно одержала победу.

– Правда, это хороший знак, – сказала я в наступившей тишине. – Предзнаменование! Значит, «Магассар» обязательно прилетит… И все будет в порядке… В любом случае, должен пройти инкубационный период. Не могут же все заразиться скарлатиной в один день!

– Это новый штамм. – Мама отпустила опорную стойку и принялась рыхлить почву вокруг своих гераней. – Районная медсестра говорит, что у него очень короткий инкубационный период.

– Откуда она знает? Такое нельзя утверждать наверняка, – убежденно заявила я.

Мама подняла голову, но взглянула не на меня, а на папу.

– Мистер Фелпс подхватил стрептококк вчера утром. Никто не ожидал, что он заболеет и так быстро умрет. Кого еще постигнет та же участь?

Внезапно затрещал телефон экстренной связи, прикрепленный к пластиковой стене оранжереи – резкий, короткий сигнал вызова медсестры. Звонили из нашего района. Мама взглянула на меня.

– Что я вам говорила? – сказала она. Папа подошел к ней.

– Пересади свои герани в питательный раствор. Мне нужна земля под посев. – Он повернулся и вышел.

Я помогла маме пересадить герани в чаны с раствором. Взволновавший меня звонок больше не повторялся.

После ужина мы посидели на кухне, а как отправились спать, папа взял телефон с собой, как ленту намотав его провода себе на руку. Впрочем, звонков больше не было. Да, предзнаменований хоть отбавляй!

Утром розоватая дымка исчезла, небо стало ясным, а воздух холодным и прозрачным, значит, ночью подморозило. Перед завтраком мы с папой отправились посмотреть, как цветет персик. Папа дотронулся до ветки, и бутоны, словно клочки бумаги, посыпались к его ногам.

– Вымерзли, – сказал он.

– Не все, – ответила я.

Горсточка цветочных почек, туго скрученных в узелки, все еще крепко держались на ветвях.

– Не все бутоны вымерзли, – повторила я. – Похоже, сегодня будет тепло. В день окончания школы должно быть тепло.

У забора Сомбры взмахнула крыльями малиновка – наше доброе предзнаменование.

– Конечно! – внезапно воскликнул папа. Я удивленно взглянула на него, и он тихо продолжил: – Мороз уничтожил не все бутоны. Некоторые выжили!

Папа взял меня за руку и повел домой. Он держался между мною и деревом, словно побитые морозом почки были моими обманутыми надеждами, и мне невыносимо на них смотреть.

Я остановилась у оранжереи, с трудом сдерживая восторженную дрожь.

– Нужно Сомбре платье отнести, мы же к выпускному должны принарядиться.

Отец не отпускал меня, но его пальцы внезапно ослабли. Я погладила папину холодную руку, метнулась в дом, и, держа наряд Сомбры над головой, промчалась вниз по ступенькам крыльца. Розовые ленты развевались на ветру. Папа так и остался стоять у входа, словно только что увидел замерзшие цветы и не мог скрыть своей печали.

Оказалось, это не малиновка, а объявление о карантине, привязанное к измерительной метке.

Я остановилась около персикового деревца и посмотрела на негр так, как только что смотрел папа. Платье оттягивало руку.

– Нет! – воскликнула я и побежала дальше.

О нарушении карантина лучше не думать. «Мне все равно, – сказала я себе, переводя дух у забора. – Скажу Мамите, что сегодня – выпускной, что «Магассар» прилетает, полный цветов, и что мы обязательно должны быть там!»

Только Мамита обязательно задумается о последствиях.

«Ну и что с того, если один из работников заболел? Новобранцы всегда болеют. Но сегодня наш выпускной, и никто не испортит нам праздник. А цветы? – скажу я ей. – Сомбра умрет, если цветов не увидит. Давайте, проверьте ее! Проверьте нас обеих. Мы не заразимся!»

Через забор пришлось перелезать осторожно, чтобы не порвать платье, которое, хоть и сложенное пополам, все равно едва не волочилось по земле. Ворота наверняка закрыты. Со всех ног я бросилась через поле, к черному ходу. Странно, что дверь оранжереи распахнута. Наверно, это Сомбра, хлопоча по хозяйству, в спешке забыла ее закрыть. Ох, Мамита так рассердится! Я бы прикрыла дверь, только если меня заметят, то сразу же отправят домой. Главное – добраться до Мамиты и убедить ее.

Я подошла к черному ходу, и, постучав, прислонилась к шершавому стеблю гигантского тростника. Дыхание перехватило, да так, что не вымолвить ни слова из тех, что я собиралась сказать. Мамита открыла дверь, и я тут же поняла, что говорить нечего.

В доме заплакал ребенок. Мамита прижала руки к груди, словно ей стало больно, затем прикоснулась ко лбу. Складка на сгибе, у локтя, полыхнула алым.

– Хейз? Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Вот, платье для Сомбры.

Черные глаза Мамиты вспыхнули внезапным гневом. От неожиданности я отступила назад и оцарапала руку о тростник. Уже потом, намного позже я сообразила: Мамита подумала, что я принесла погребальный саван для Сомбры, вот и разгневалась – совсем как моя мама, когда смотрела на меня, живую и здоровую, в то время как малыши умирали один за другим. Но в тот момент мне это в голову не приходило. Я с ужасом поняла, что болен не новый работник, а Сомбра. – Для выпускного… – Я настойчиво протягивала платье Мамите. Если она его возьмет, значит, Сомбра здорова.

– Спасибо, Хейз, – поблагодарила Мамита, но платье не взяла. – Наш папа уже отмучился… А Сомбра… – вздохнула Мамита, и в ту же секунду я подумала, что она скажет, будто моя подруга тоже умерла. Нет, нет, нельзя этого говорить!

– «Магассар» сегодня приземляется. Давайте, я на космодром сбегаю – вскочу на поливалку и мигом вернусь. На «Магассаре» полно антибиотиков, районная медсестра говорила, я знаю.

– Мой муж умер, так и не дождавшись медсестры. Он до последнего не хотел ее вызывать, чтобы не испортить Сомбре праздник. А потом мы нашли Сомбру в оранжерее…

– Но «Магассар»…

Мамита положила мне руку на плечо.

– Сомбра – двадцатый случай заражения.

Я никак не могла взять в толк, о чем она говорит.

– Ведь был только один звонок, девятнадцатый. Всего один. Сомбра и ее папа. Один звонок.

– Иди-ка ты домой, проверься на всякий случай, детка. Здесь же инфекция… – Мамита погладила меня по щеке. От ее руки веяло жаром. – Маме спасибо от нас передай, за платье. – Дверь захлопнулась.

* * *

Френси нашла меня под персиковым деревцем. Платье Сомбры лежало у меня на коленях, точно плед. На него падали последние цветочные почки, побитые морозом. Они умерли. На борту «Магассара» так же умирали наши цветы – только медленнее.

– Папа сказал, чтобы ты шла домой, – заявила Френси. С помощью сахарной воды мама завила сестренке волосы, и тугие локоны свисали вдоль ее розовых щек.

– Выпускного не будет, – сказала я.

– Знаю! – с негодованием ответила Френси. – Мама все утро мне проверки устраивает. Она считает, что я обязательно заболею.

– Нет. – Прикосновения Сомбры и Мамиты жгли мне щеки, боль теснила грудь и утихать не собиралась. – Заболею я.

– Я же маме все так и объясняю: рядом с Сомброй не сидела, домой вместе с вами не ходила, потому что вы всегда катаетесь на поливалке… Она меня из школы забрала, как только узнала о мистере Фелпсе. Сомбра тогда еще была здорова. Но мама и слышать ничего не желает… Ты же все равно не заболеешь! Наверное, тебя можно даже не проверять. Сом-бра ведь вчера не болела? Значит, и ты не заразилась. Мама говорит, что инкубационный период очень короткий. – Тут Френси вспомнила, зачем ее послали. – Папа сказал, чтобы ты шла домой. Немедленно! – заявила она и отправилась прочь.

Я осторожно подняла белое платье и вслед за Френси пошла через поле колючей пшеницы. «Они не знают, что я нарушила карантин, – подумала я изумленно. – Интересно, зачем папа меня позвал? Наверно, он все-таки знает и хочет поговорить со мной прежде, чем сообщит властям».

– Зачем? – спросила я.

– Не знаю. Он сказал, что я должна привести тебя до того, как проедет поливальная машина. Одна уже проезжала, с гробом для мистера Турильо.

По дороге, мимо персикового деревца, с грохотом катилась поливалка, разбрызгивая воду на опавшие цветы и на гроб, прицепленный сзади. Гроб Сомбры. Папа пытался избавить меня от этого зрелища. А мне придется вести себя так, чтобы он не догадался, что я умираю.

Я объявила свой собственный карантин, вернулась домой и незаметно стащила тест. Я боялась, что мама сама заставит меня провериться, но она обо мне даже не вспомнила. За кухонным столом Френси в негодовании отворачивалась от ярко-красной бумажки в маминой руке. Я спрятала украденный тест за спиной, сбежала в оранжерею и, спрятавшись за чанами с питательным раствором, вложила в рот бумажную полоску, которая тут же побелела. Впрочем, мне не требовалось этого подтверждения – я и так знала, что заразилась. Щеки до сих пор ощущали обжигающие прикосновения Сомбры и Мамиты.

Эпидемия охватила всю планету. «Магассар» сошел с орбиты Хейвена и держал курс на Землю. Мы были предоставлены самим себе, и единственное, что могло остановить распространение инфекции – это соблюдение карантина. Как ни странно, никто обо мне никуда не сообщил, хотя при всей своей любви ко мне Мамита, несомненно, доложила бы властям о нашем с ней контакте. Скорее всего, Мамита тоже заразилась, а может, и все обитатели фермы Турильо умирали от скарлатины, и помощи им ждать было не от кого.

Я старалась держаться подальше ото всех, особенно от Френси: разговаривала, отвернувшись; сама стирала свои вещи и мыла посуду. Я нарочно поссорилась с Френси и обзывала ее «приставалой» для того, чтобы она избегала меня так же тщательно, как я ее. Мама не обращала на меня никакого внимания. Ее интересовала лишь Френси.

Через три недели после смерти Сомбры папа сказал за ужином, что карантин с фермы Турильо снят. Районная медсестра днем подтвердила, что Мамита выздоровела.

– А близнецы? – спросила мама.

– Умерли. – Отец сокрушенно покачал головой. – Однако ни один из работников не заболел. Они уже полгода здесь, но положительной реакции на присутствие стрептококка ни у кого из них не наблюдается.

– Да, необычный штамм, – сказала мама. – Однако это ничего не доказывает. Все они могут завтра умереть.

– Вряд ли, – ответил отец. – Инкубационный период действительно очень короткий, как ты и говорила, но ни один из работников не подхватил стрептококк.

– И тем не менее я считаю, что это не последний новый штамм на Хейвене… А у нас до сих пор нет антибиотиков, – сказала мама, но почему-то без привычного страха в голосе.

– «Магассар» задержали на полпути, уведомили, что у нас уже неделю нет ни единого случая заболевания. Если на следующей неделе не произойдет новой вспышки инфекции, то корабль вернется на Хейвен. – Папа улыбнулся мне. – Хорошие новости, Хейз! Персики все-таки не замерзли, даже плоды завязались. – Он взглянул на маму и тем же радостным тоном произнес: – Придется тебе вытащить герани из питательного раствора.

Мама схватилась за щеку, словно ее ударили.

– Я говорил с Мамитой, – сообщил отец. – Она готова купить у нас весь урожай пшеницы.

– Давай я цветы в грунт пересажу, – попросила мама.

– Нет, – ответил отец. – Земля дороже золота, везде будем сеять.

Мама смотрела на него через стол, словно на врага, отец отвечал ей тем же – словно они вступили в какую-то сделку друг с другом, и маме приходится расплачиваться своими драгоценными цветами. Мне стало интересно, чем расплатился отец.

– Если персики не замерзли, это же ценный товар! – выпалила я. – Все изголодались по настоящим фруктам. А поспевают они так же быстро, как и пшеница.

– Нет, – ответил отец, не сводя глаз с матери. – Нужна выручка от продажи зерна. У нас тут счета накопились.

– Да, – ответила мама и отодвинула свой стул от стола. – Платить придется всем.

– Я завтра сеять начинаю, – крикнул отец ей вслед. – Герани сегодня убрать надо.

Френси изумленно уставилась на отца.

– Пойдем, Хейз, – спокойно сказал он мне. – На персики посмотрим.

На месте тугих бутонов возникли маленькие, твердые как камушки, припухлости – ничего похожего на персики.

– Смотри, – сказал папа, – будет у нас еще товар на продажу.

С забора Сомбры исчезло объявление о карантине. Мой тест сегодня вновь оказался белым, и боль, которая ни на минуту не оставляла меня в покое, опустилась глубже, в лёгкие.

– Колониям первого поколения нечем торговать, – заговорил отец. – Они находятся на краю гибели и просто пытаются выжить. Они очень благодарны правительству за любую помощь – оранжереи, антибиотики и все прочее. Колонии второго поколения особой благодарности не испытывают – урожаи зерновых гарантируют достаток, а от помощи правительства, как выясняется, особой пользы-то и нет. Колониям третьего поколения благодарить никого не приходится: излишки урожая они продают с прибылью и сами покупают с Земли все, что им требуется. Колонии четвертого поколения вообще не выращивают зерно на продажу, они наладили производство, сами себя обеспечивают всем необходимым и послали Землю ко всем чертям.

– Мы – колония четвертого поколения… – Я никак не могла сообразить, о чем говорит отец.

Под персиковым деревом стояло ведро с раствором извести и серы, рядом лежала связка тряпок – ствол побелить.

– Нет, Хейз. – Папа решительно опустил тряпку в ведро. – Мы – колония первого поколения, и если правительство будет продолжать в том же духе, останемся такими навсегда. Стрептококк препятствует нашему развитию, вынуждает нас бороться за существование. Промышленного развития мы обеспечить не можем, мы даже не в состоянии уберечь от ранней смерти детей – они даже школу закончить не успевают. Мы здесь уже почти семьдесят лет, Хейз, а вы – наш первый выпускной класс.

– Но ведь антибиотики можно просто сбросить с орбиты, без всякой посадки? – спросила я. Тут же вспомнился малыш Уилли, который метался по огромной кровати, плакал и звал маму. – Инфекцию можно навсегда искоренить. Почему никто не принимает никаких мер?

Папа наклонился над ведром, пахнущим серой, и обмакнул тряпку в жидкость.

Сейчас он скажет, что ничего не поделаешь, что невозможно производить антибиотики, не имея фильтров, центрифуг и реагентов, которых правительство никогда нам не пришлет. Я думала, он скажет, что нам отправляют лишь те промышленные изделия, которые никак нельзя разобрать на части, что основное достоинство поливальных машин, с точки зрения правительства, в том, что их нельзя преобразовать в оборудование для производства антибиотиков. Но отец усердно обрабатывал ствол персика. Наконец он ответил:

– Мы станем колонией второго поколения, Хейз. У нас будет, чем торговать, и никакое правительство нас не остановит. Они отправляют нам именно то, что нам сейчас нужно, но даже не догадываются об этом.

Я опустилась на колени и тоже опустила тряпку в пахнущий серой раствор.

– Когда я впервые попытался вырастить персики, Хейз, я взял обычные персиковые косточки, которые привез с Земли. Я держал их в чанах с питательным раствором, и некоторые из них прижились и даже зацвели. Тогда я скрестил их с другими, которые тоже выжили. Ты помнишь, Хейз, как оранжерея была полна персиковых деревьев?

Все еще стоя на коленях, я недоверчиво покачала головой – такое невозможно даже представить, ведь у отца ни для чего не было места, даже для маминых гераней.

– Я вывел сорт с такими качествами, какие, на мой взгляд, были необходимы: толстая кора выдержит нашествие рыжих муравьев, короткий ствол лучше противостоит ветрам… Только вот генная инженерия была мне не под силу – оборудования ведь никакого! Поэтому я просто скрещивал самые перспективные деревья с теми, которым удалось зацвести. Я знал, для чего я их вывожу, но не догадывался, что получится в результате. Кто же мог предположить, что они вырастут такими… мелкими и кривыми…

Папа не смотрел на деревья. Он смотрел на меня. Ему на ботинки стекала беловатая жидкость с тряпки.

– Разные люди приезжают сюда на заработки: некоторые из них становятся поселенцами, другие – нет, в зависимости от их генетического кода и разрешения эмиграционной службы. Мы считали, что мама… Ее генетический код почти такой же, как у мистера Фелпса, а он никогда не был носителем стрептококка. А я за все эти годы подхватывал его лишь два раза. Вот мы и решили, что если расхождения столь малы, значит, все должно быть в порядке… Но с людьми нельзя обращаться так, как с персиковыми деревьями. Люди смертны… Все, что у меня осталось, – сказал он, выжав тряпку на землю, – это жалкий корявый персик… И ты.

На следующий день мы выкопали вокруг деревца узкий ров и заполнили его сухой глиной и соломой, для того чтобы сдержать нашествие рыжих муравьев. Больше папа ни о чем не рассказывал, и я ничего не могла прочесть по его лицу.

А через день мой тест показал отрицательный результат. Я сидела, уставившись на ярко-красную бумажку, и размышляла: «Как же так вышло, что мне никогда не становилось ни жарко, ни холодно и почему в детстве я ни разу не подхватила стрептококк? Но ведь мистер Фелпс умер от скарлатины. Мистер Фелпс, который был похож на меня и тоже никогда не чувствовал холода. А мамин генетический код почти такой же, как у него».

Я побежала к нашему деревцу, путаясь в колосьях созревающей пшеницы. Папа стоял рядом с ним и рассматривал один из персиков. Плод не увеличился в размере, но уже немного порозовел.

– Как ты думаешь, накинуть на дерево сетку от моли? – спросил он. – Или еще рано?

– Папа, – сказала я, – от нас тут больше ничего не зависит. Думаю, все дело в семени.

Он улыбнулся, и его улыбка сказала мне то, чего я так боялась.

– Именно так мне и говорили, – сказал он.

– Я невосприимчива к стрептококку?

– Генетический код твоей матери почти такой же, как у мистера Фелпса. А я лишь два раза подхватывал стрептококк. Мы предполагали, что наши генетические возможности почти равны, а после того, как ты родилась, убедились в этом. – Папа смотрел сквозь меня, как в тот день, когда мы увидели объявление о карантине на заборе Сомбры. – Я сделал для нее все, что мог. Я всегда помнил, что она ни в чем не виновата, что я сам привез ее сюда и обрек на эту жизнь, что только я виноват в том, что думал о ней так же, как о своих персиковых деревьях. Она превратила Френси в оранжерейный цветок, которому никогда не выжить самостоятельно. Мама обращается с тобой, как с падчерицей, а я не упрекаю ее в этом, потому что уверен: ты выживешь, что бы она с тобой ни сделала. Я позволил…

Он замолчал и провел рукой по груди.

– В оранжерее есть тайник с пенициллином, купленным на черном рынке… для Френси. На это ушла вся выручка за урожай. – Отец посмотрел в сторону фермы Турильо. – Думаю, пора отправить тебя к Мамите. Ей требуется помощь по хозяйству, вот ты и поможешь, – сказал он и отправил меня домой собирать вещи.

Стояла ужасная жара. На полпути через поле лоб у меня покрылся испариной. «Под персиковым деревом будет прохладнее», – подумала я и повернула назад. Но вокруг вдруг сгустился туман, плотный, как розовое облако, и стало холодно. «Согреюсь в оранжерее», – решила я и, задрожав, повернула к дому.

В оранжерее я упала и выбила одну из опорных стоек. «Френси заметит, – подумала я. – Френси меня найдет». Я попыталась подняться, ухватившись за край чана, но не устояла, зато порезала руку. Кровь закапала в питательный раствор.

Френси увидела, что оранжерея сильно провисла с одной стороны и побежала в дом за помощью, так что нашла меня мама. Она долго стояла надо мной, Словно не зная, что делать.

– Что с ней? – спросила Френси, стоя в дверном проеме.

– Ты дотрагивалась до нее? – спросила мама.

– Нет, мам.

– Правда?

– Конечно! – Ярко-голубые глаза Френси наполнились слезами. – Может, позвать папу?

Мама опустилась рядом со мной на колени и положила прохладную руку на мою горячую щеку.

– У нее скарлатина, – сказала она Френси. – Иди домой. Меня положили на большую кровать в дальней спальне.

Я пыталась натянуть на себя все одеяла, но стало так жарко, что я скинула их и вновь заметалась в лихорадке. Меня бил озноб и родители принесли одеяла даже из спальни Френси.

– Как она? – спросил папа.

– Лучше не стало, – ответила мама без испуга в голосе. – Температура не падает.

«Интересно, эпидемию отменили?» – мелькнуло у меня в голове.

– Я позвонил районной сестре.

– Зачем. Она все равно ничего ей не даст. И «Магассар» не вернется.

– У нас есть пенициллин.

«Неужели они смотрят друг на друга, как в тот день, в оранжерее, только схватившись за спинку кровати?» – подумала я.

Мама дотронулась до моей щеки прохладной рукой.

– Нет, – тихо сказала она.

– Хейз умрет без антибиотиков, – произнес отец чуть слышно.

– Пенициллина больше нет, – ответила мама холодно. – Я дала его Френси.

Какая-то мысль билась в моем сознании. Я попыталась ее удержать, но не смогла. От озноба у меня зуб на зуб не попадал. Боль в груди обжигала, как пламя. «Надо прижать боль, и она утихнет», – подумала я, но рука, обмотанная бинтом, белым, словно положительный тест, оказалась неподъемно тяжелой.

Мамита сказала мне тогда, чтобы я шла домой и проверилась. Я так и сделала, и бумажная полоска побелела. Что-то тут не так, потому что инкубационный период слишком короткий, а я заболела только через месяц.

«Но я ведь уже была нездорова, – мелькнуло у меня в голове. – Мы с Сомброй возвращались из школы, Сомбра еще спросила, не заболеваю ли я, и такое же пламя в груди буквально согнуло меня пополам. Должно быть, я уже тогда заразилась».

Медленно, постепенно я собирала разрозненные обрывки мысли в единое целое, но мне было так холодно! А ведь раньше я никогда не мерзла. В тот день, перед выпускным, Сомбра наклонилась ко мне и спросила: «Чувствуешь, какая я горячая?» Она тоже была больна, как и я, – но мне удалось выздороветь.

Я попыталась вытащить руку из-под одеял и вновь затряслась в лихорадке. Рука все еще была невероятно тяжелой, но я все-таки приложила пальцы к ямке между ключицами и все нажимала, и нажимала. Тело потихоньку выпрямлялось, плечи расправились, словно растягивая боль, которая начала уходить. Потом я встала и надела выпускное платье, неловко застегивая пуговицы забинтованной рукой. Я ослабела от высокой температуры, но чувствовала себя лучше, немного лучше.

Папа стоял около нашего дерева и швырял персики на дорогу. Они подпрыгивали, ударяясь о затвердевшую глину, и откатывались к забору соседей.

– Папа! – воскликнула я. – Не надо!

Казалось, он меня не слышал. Вдалеке в облаке пыли дребезжала поливальная машина. Папа сорвал с дерева твердокаменный персик, и, едва не раздавив его, швырнул в сторону поливалки.

– Папа, – снова позвала я.

Он яростно замахнулся, словно хотел бросить персиком в меня. Я удивленно отступила.

– Она убила тебя, – сказал он, – чтобы спасти свою драгоценную Френси. Ты ее звала, она оставила тебя умирать. Подожила руку на щеку и подоткнула одеяло. Она погубила тебя! – Папа со злостью бросил на землю очередной плод, который откатился к моим ногам. – Убийца! – воскликнул отец и потянулся за очередным персиком. Я протестующее вскинула руку.

– Папа, прекрати! Это же персики! Это же деньги! Отец обессилено уронил руки и уставился на поливалку, что с грохотом приближалась к нам. Она тащила за собой гроб. Мой гроб.

– Я уже расплатился, сполна, – тихо ответил он.

Мне вспомнилось лицо Мамиты, которая подумала, что я принесла платье для погребения Сомбры, и я взглянула на свой, похожий на саван, наряд. До меня наконец дошло…

– Папочка! Я не умерла. Я выздоровела.

– Она отдала пенициллин Френси, – произнес он. – Ты еще лежала в оранжерее. Перед тем, как отправить Френси за мной. Ты истекала кровью, а она скормила Френси весь пенициллин, даже руку тебе не перевязала.

– Это не имеет значения, – ответила я. – Мне не нужны лекарства. Я излечилась от скарлатины сама!

Наконец, он начал понимать, постепенно, как понимала я, когда лежала там, на большой кровати.

– Мы считали, что ты неуязвима для стрептококка. А ты все-таки подхватила его. Мы думали, у тебя иммунитет…

– Папа, у меня нет иммунитета, но я переношу скарлатину. Всю жизнь ее переносила.

Я подняла персик с земли и протянула отцу. Он смотрел на меня в оцепенении.

– Мы думали, у наших детей будет иммунитет…

– Я понимаю, папа. Вы знали, чего хотели добиться, но не догадывались о результатах. – М не захотелось его обнять. – На Хейвене постоянно появляются новые штаммы стрептококка. Невозможно обладать иммунитетом к каждому из них.

Медленно, словно во сне отец вытащил из кармана нож и разрезал им толстую, бледную кожицу персика, оказавшегося на удивление мягким внутри. Он попробовал плод на вкус, а я с волнением наблюдала за ним.

– Вкусно, папа? – спросила я. – Персик сладкий?

– Слаще меда, – ответил отец, обнял меня и прижал к себе. – Хейз, милая! Мы хотели побороть стрептококк, и у нас получилось! – воскликнул он и с гордостью посмотрел на меня. – Отправляйся-ка ты к Мамите. Здесь ты ничем не сможешь помочь. Но у всех работников, которые живут у Мамиты на ферме, такой же генетический код, как и у тебя. – Глаза отца наполнились слезами. – Все-таки ты – мой самый дорогой урожай… Ну, беги! – сказал он, и отправился через поле домой.

Я смотрела отцу вслед… Не было сил окликнуть его, объяснить, как сильно я их всех люблю. Я перелезла через заборчик и встала на дороге, глядя на разбросанные персики.

Поливальная машина заканчивала свой привычный объезд на вершине холма. А что, если прокатиться до Мамиты на своем гробу, даже не замочив выпускного платья. Внезапно эта затея показалась мне самой лучшей на свете – победно проехать на собственном гробу в белом платье с развевающимися красными лентами!

На вершине холма я перевела дух и оглянулась на персиковое дерево. Френси стояла у ствола и словно спрашивала о чем-то. Мама накрутила ей волосы сахарной водой, и они не развевались на ветру, как мои ленты. Сестра прижала тонкие руки к груди, и казалась такой же неподвижной, как коричневый туман вокруг нее. Я была слишком далеко и не видела, как она дрожит. А если бы увидела, возможно, и не поняла бы, что это значит… Я не для того родилась, чтобы толковать предзнаменования.

– Я принесу вам пенициллин, – крикнула я, но и папа, и Френси были слишком далеко, и не расслышали моих слов. – Я принесу лекарство, даже если придется пешком идти до самого «Магассара»! Не беспокойтесь! Карантин со всей планеты снимут, я знаю!

Поливалка прогремела мимо меня, заглушая мои слова. Я побежала к ней и запрыгнула на крышку гроба.

– Не волнуйся, Френси, – закричала я, приложив забинтованную ладонь ко рту и вцепившись здоровой рукой в поручень поливалки. – Мы будем жить вечно!