355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Конни Уиллис » Вихри Мраморной арки » Текст книги (страница 29)
Вихри Мраморной арки
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 18:48

Текст книги "Вихри Мраморной арки"


Автор книги: Конни Уиллис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

«Не смотри туда, – мысленно сказала Шерон. – Не смотри туда». И заспешила к двери цветочной.

Раздался приглушенный звук, словно отдаленный гром, с шумом захлопнулась какая-то дверь.

– Сюда, – прошептала Шерон, открывая дверь цветочной.

Когда преподобная Фаррисон проверяла эту комнату, Шерон стояла в другом конце храма. Теперь она поняла, почему преподобная Фаррисон так быстро вышла. В цветочной и раньше было тесно, а теперь сюда впихнули еще пальмы и ясли и в них свалили остальной реквизит: фонарь трактирщика, одеяло Младенца. Шерон отодвинула ясли, их сбитые крест-накрест ножки задели пюпитр, и он опрокинулся. Шерон подхватила его, поставила и, прислушиваясь, замерла.

В коридоре стук. Хлопнула дверь. Голоса. Шерон отодвинула пюпитр и стала проталкиваться с Марией и Иосифом в глубь комнаты; чуть не опрокинув еще один пюпитр, она наконец пробилась с Марией в угол к кусту роз.

Шерон показала Иосифу, чтобы он встал с другой стороны, и прижалась к пальме, пропуская его, потом закрыла дверь и тут же поняла, что совершила ошибку.

Они не могут неподвижно стоять в темноте, а достаточно им пошевелиться, как все кругом с грохотом полетит на пол. И Марии неудобно долго стоять, скорчившись в углу.

Надо было оставить дверь приоткрытой; свет, струящийся от креста, позволял бы им все видеть, и она услышала бы приближение полиции. А с закрытой дверью ничего не слышно, кроме легкого дыхания детей, да еще, когда Шерон попыталась встать поудобнее, задребезжал фонарь. Опять открыть дверь очень опасно, ведь, возможно, Шерон уже ищут. Ей нужно было запереть Марию и Иосифа здесь, вернуться и придумать, как сбить с толку полицию. А теперь преподобная Фаррисон вот-вот хватится ее, а если не найдет, посчитает это еще одним доказательством пребывания в церкви преступников и уж не успокоится, пока полиция не облазит все закутки.

«Может, удастся пройти через хоры, – подумала Шерон, – надо только отодвинуть пюпитры или переставить вещи так, чтобы Мария и Иосиф могли за ними спрятаться, но в такой темноте ничего не получится».

Шерон медленно, осторожно, стараясь держаться прямо, опустилась на колени и нащупала сзади себя ясли. Она водила ладонью по колючей соломе, пока не нашла одеяло Младенца. Должно быть, волхвы бросили в ясли свои флаконы благовоний. Когда Шерон вытаскивала одеяло, стекло зазвенело.

Она нагнулась пониже и засунула одеяло в узкую щель под дверью. Затем осторожно выпрямилась и стала искать на стене выключатель.

Нащупала его. «Пожалуйста, – молилась Шерон, – пусть свет зажжется здесь, а не где-нибудь еще». Она щелкнула выключателем.

Они не сдвинулись, даже не пошевелились. Прижатая к розам, Мария затаила дыхание, а потом медленно выдохнула, как будто до этого вообще не дышала.

Они наблюдали, как Шерон, стоя на коленях, засовывает под дверь угол одеяла, а затем медленно поворачивается к ним. Вот она протянула руку, взяла один из пюпитров и пододвинула его к стене. Она действовала так неспешно и осторожно, словно обезвреживала бомбу. Шерон снова протянула руку через ясли, подняла пюпитр, поставила его на солому так, чтобы можно было отодвинуть ясли подальше и освободить побольше места. Пюпитр наклонился, и Иосиф помог его выпрямить.

Подняв одну из картонных пальм, она открепила фанерный ствол и поставила его В ясли, а пальму прислонила к стене около Марии. Сделала то же самое с еще одной пальмой.

Немного места освободилось. Остальные пюпитры так и останутся стоять: их металлические каркасы сцеплены. У внешней стены был высокий металлический шкаф, перед которым наставили горшков с лилиями. Лилии по крайней мере можно поднять на шкаф.

С минуту Шерон внимательно слушала, приложив ухо к двери, а затем осторожно переступила через ясли и подошла к лилиям. Наклонилась, взяла один горшок, поставила на шкаф, но вдруг нахмурилась и остановилась. Потом снова нагнулась и стала водить рукой по полу, будто рисуя полукруг.

Из-за шкафа потянуло холодом. Шерон приподнялась на носки и заглянула за шкаф.

– Здесь дверь, – прошептала она. – Наружу.

– Шерон! – звал приглушенный голос.

Мария оцепенела, Иосиф встал между ней и дверью. Шерон ждала, прислушиваясь, положив руку на выключатель.

– Миссис Энглерт! снова позвал мужской голос. Другой мужчина откуда-то издалека сказал:

– Ее машина еще здесь.

А потом раздался голос преподобной Фаррисон:

– Может, она пошла вниз?

Тишина. Шерон прижалась ухом к двери, послушала, а затем боком пробралась мимо Иосифа к шкафу и снова заглянула за него. Дверь открывалась на улицу. Шкаф не придется особенно двигать, только немного, чтобы можно было протиснуться и открыть дверь. Тогда все пройдут, даже Мария.

С этой стороны около церкви растут кусты. Можно спрятаться, пока не уедет полиция.

Шерон сделала знак Иосифу, чтобы он ей помог, и вдвоем они слегка отодвинули шкаф от стены. Один горшок с лилией упал, Мария неловко наклонилась, подняла горшок и взяла его в руки, как младенца.

Шерон и Иосиф вновь толкнули шкаф. Теперь внутри что-то забренчало, точно там было полно вешалок, и Шерон показалось, что она опять слышит голоса. Но делать было уже нечего. Она пролезла в узкий проход, подумала: а вдруг заперто?.. И открыла дверь.

За дверью было тепло. Темное, усеянное звездами чистое небо.

– Что это… – глядя себе под ноги, как-то глуповато произнесла Шерон.

Земля была каменистая. Дул легкий ветерок, донося запах пыли и чего-то сладкого. Может, апельсинов?

Шерон повернулась, чтобы сказать: «Я нашла ее. Я нашла дверь» – но Иосиф уже отодвинул побольше шкаф, сделал проход пошире и повел через него Марию. Мария все еще несла лилию, Шерон взяла у Марии горшок, подперла им дверь, чтобы не закрылась, и вышла в темноту.

Свет из открытой двери падал на землю, по краю освещенного пространства пролегла узкая полоска, которую Шерон приняла за тропинку. Подойдя поближе, она увидела, что это пересохшее русло ручья. За ним круто вздымался скалистый склон. Должно быть, сейчас они в нижней части бассейна реки, и Шерон подумала, не здесь ли Мария и Иосиф заблудились.

– Ботт лом? – сказал позади Шерон Иосиф. Она обернулась.

– Ботт лом? – разводя руками, как в детской, снова спросил он.

Куда идти?

Шерон понятия не имела. Дверь выходила на запад. Если они действительно находятся в пустыне, Вифлеем – к юго-западу отсюда.

– Туда, – Шерон показала на самый крутой склон. – Мне кажется, вам надо идти туда.

Они не сдвинулись с места. Они стояли и смотрели на нее, Иосиф немного впереди Марии; они ждали, что Шерон их поведет.

– Я не могу… – начала Шерон и осеклась.

Бросить их здесь – все равно что бросить в каминной. Или под снегом. Шерон оглянулась на дверь, почти желая, чтобы появилась преподобная Фаррисон с полицией… И пошла на юго-запад; она неуклюже карабкалась по склону, туфли скользили на камнях.

Как это им удается, да еще с осликом, цепляясь за пучки высохшей травы, удивлялась Шерон. Сможет ли Мария подняться по этому склону? Шерон в тревоге обернулась.

Мария и Иосиф шли легко и уверенно, как Шерон по лестнице.

А что, если, поднявшись, они увидят такой же склон или обрыв? И никакой тропинки? Втыкая в землю носки туфель, Шерон поднималась все выше.

Неожиданно послышался какой-то звук. Шерон быстро оглянулась на дверь, но та по-прежнему была полуоткрыта, раму подпирал горшок с лилией, за ним стояли ясли.

Снова раздался скрип, теперь ближе, Шерон услышала шарканье, а потом резкий крик.

– Это ослик, – сказала она, и он засеменил к ней, словно был рад увидеть ее.

Шерон протянула руку и поискала поводья. Их заменяла старая веревка. Ослик подошел еще на шаг и закричал Шерон в ухо: «И-и!» – а потом взвизгнул: «А-а» – и это было похоже на смех.

Шерон тоже рассмеялась и погладила его по шее.

– Не заблудитесь снова, – сказала она, подводя ослика к Иосифу, который ждал там, где Шерон их оставила. – Держитесь тропинки. – И она стала взбираться дальше на вершину холма, уже не сомневаясь, что тропа именно там.

Тропы не было, но это не имело значения. Потому что на юго-западе лежал Иерусалим; далекий и сверкающий белизной в свете звезд, он был озарен огнем сотен очагов и тысяч лампад, а за ним, немного к западу, низко на небе стояли три звезды, расположенные так близко, что почти касались друг друга.

Мария и Иосиф подошли к Шерон и встали рядом с ней.

– Ботт лом, – показывая пальцем, сказала Шерон. – Вон туда, где звезда.

Иосиф снова пошарил за поясом и вытащил кожаный мешочек.

– Нет, – отстраняя мешочек, сказала Шерон. – Он вам понадобится в Вифлееме, в гостинице.

Иосиф неохотно положил мешочек обратно, и Шерон вдруг пожалела, что ей нечего им подарить. У нее нет ни ладана, ни мирры.

«И-а», – крикнул ослик и начал спускаться с холма. Иосиф схватил веревку и пошел за осликом, Мария, опустив голову, – за ними.

– Будьте осторожны, – сказала Шерон. – Берегитесь царя Ирода.

Она подняла руку и помахала им на прощание, рукав ее балахона развевался от ветерка, подобно крылу, но Мария и Иосиф не увидели прощального приветствия. Они спускались с холма, Иосиф чуточку впереди, Мария, придерживаясь за ослика. Когда они уже почти спустились, Иосиф остановился, показал на землю, и они с осликом пропали из поля зрения Шерон. Но она знала, что они нашли тропу.

Шерон немного постояла наверху, наслаждаясь свежим воздухом и глядя на три звезды, почти слившиеся в одну, а затем спустилась, то и дело скользя по камням и комкам грязи, взяла горшок с лилией и закрыла дверь. Подвинула на место шкаф, вытащила из-под двери одеяло, выключила свет и вышла в темный храм.

Там никого не было. Шерон взяла потир, спрятала его в широкий рукав балахона и выглянула в коридор. В коридоре тоже никого. Она прошла в воскресную школу для взрослых, поставила потир обратно в витрину и спустилась по лестнице.

– Где вы пропадали? – спросила преподобная Фаррисон.

Из детской вышли двое полицейских в форме, с карманными фонариками в руках.

Шерон скинула с себя балахон.

– Я проверяла серебро общины, – сказала она. – Все на месте.

Прошла в комнату хора, повесила балахон.

– Мы заглядывали туда. – Преподобная Фаррисон шла за ней по пятам. – Вас там не было.

– Да, я, кажется, слышала ваши голоса у двери, – ответила Шерон.

Когда второй куплет хорала «О город Вифлеем» подошел к концу, Мария с Иосифом преодолели лишь три четверти путц.

– Такими темпами они не приплетутся в Вифлеем и к Пасхе, – прошептала Ди. – Неужели они не могут побыстрее?

– Они придут вовремя, – наблюдая за ними, прошептала Шерон.

Мария с Иосифом медленно шли вдоль прохода, не сводя глаз с алтаря.

– «В тиши, – пела Шерон, – в тиши чудесный дар приходит».

Мария с Иосифом миновали вторую скамью и исчезли из поля зрения хора. На верхнюю ступень алтаря вышел хозяин гостиницы с фонарем, виду него был мрачный и решительный.

Так Бог дает людским сердцам Небесное благословение.

– Куда они делись? – вытягивая шею, чтобы разглядеть Марию и Иосифа, прошептала Вирджиния. – Они проскользнули в заднюю дверь или куда-нибудь еще?

Мария и Иосиф вновь появились, неторопливым, степенным шагом направляясь к пальмам и яслям. Хозяин гостиницы стал спускаться по ступенькам, изо всех сил стараясь показать, что он их не ждал и не так уж рад их видеть.

Пускай его не слышен шаг. Но в мир греха и слез…

Позади, гремя своими клюшками, собрались пастухи, Мириам подала волхвам шкатулку с драгоценностями и флаконы с благовониями. Элизабет поправила парчовый венчик.

Для утешенья кротких душ Приходит к нам Христос.

Иосиф и Мария вышли на середину площадки и остановились. Стоящий чуть впереди Иосиф постучал в воображаемую дверь, и хозяин гостиницы, широко улыбаясь, пошел открывать.

ВОПРОСЫ ЖИЗНИ И СМЕРТИ

САМАРИТЯНИН[24]24
  Samaritan © Перевод. Н. Мальцева, 2010


[Закрыть]

Жители, страны этой, работая в чаще леса, разводят костры, дабы спастись от ночной сырости. Утром же, когда люди уйдут, к кострам приходят понго [орангутаны] и греются поодаль, пока костры не угаснут, ибо у них не хватает разумения поддержать огонь дровами.

Эндрю Баттелл, 1625

Преподобный Хойт сразу же сообразил, зачем пришла Натали. Его помощница в чине младшего пастора постучалась в полуоткрытую дверь и прошествовала в кабинет, ведя за руку Исава. На губах Натали играла торжествующая улыбка, так что в цели визита сомнений не оставалось.

– Преподобный, Исав хочет вам что-то сказать, – объявила она.

Орангутан с видимым усилием выпрямился. Тщательно расчесанные темно-рыжие волосы покрывали его широкое плотное тело, а смоченный водой небольшой хохолок на макушке был приглажен. Широкое бесстрастное лицо Исава избороздили складки.

Выждав, Натали сделала орангутану несколько знаков на языке жестов. Тот по-прежнему стоял неподвижно, безвольно опустив длинные руки вдоль тела.

– Он хочет, чтобы вы его окрестили! Правда, прекрасно? Ну, скажи ему, Исав!

Этого следовало ожидать. Двадцатидвухлетнюю Натали Эбрю, которая год назад закончила Принстон, переполнял энтузиазм. Она навела новые порядки в воскресной школе, возглавила работу по утешению страждущих и модернизировала положенное ее чину церковное облачение таким радикальным образом, что преподобного оторопь брала. Сегодняшний ее наряд – подризник со шлейфом, покрытый красной, расшитой золотом сутаной с оборочкой, – возмущал его до глубины пресвитерианской души. Должно быть, Натали нарядилась так в честь праздника Пятидесятницы. В этих своих нелепых мантиях, стихарях и ризах, невысокая, коротко остриженная, как мальчишка из хора, преподобная Натали словно на крыльях летала, исполняя свою работу с небывалым рвением. Исава она просто обворожила.

А ведь она не знала языка жестов, когда пришла работать. Преподобный Хойт мог сказать только самое простое, вроде «Да», «Нет», «Иди сюда», так что давать поручения Исаву приходилось с помощью пантомимы. Он сгоряча попросил Натали выучить несколько жестов, чтобы лучше общаться с орангутаном, но она выучила весь учебник языка глухонемых и болтала с Исавом часами, помогая ему читать Библию. Пальцы ее так и порхали, пересказывая библейские сюжеты и объясняя трудные места.

– Почему вы решили, что он хочет креститься?

– Он мне сам сказал. В воскресной школе мы проходили конфирмацию, и он попросил меня все-все рассказать про конфирмацию. Я объяснила, что все эти люди – возлюбленные дети Господа нашего. Вот Исав и заявил, что он тоже хочет быть в числе возлюбленных детей Господа.

Слова Исава в переводе Натали всегда приводили преподобного в некоторое замешательство. Язык орангутана, примитивный и стоивший ему больших усилий, преображался в устах Натали в искусные синтаксические цепочки, разукрашенные эпитетами. Было в этом какое-то надувательство, как бывает иногда в зарубежных фильмах, когда герой произносит длинный монолог, а переводной титр гласит: «Да, это так».

Здесь, правда, все было наоборот – Исав, скорее всего, изобразил что-то вроде «Моя хотеть ребенок Бог», но в устах Натали его слова напоминали профессорскую лекцию в семинарии. Так, конечно, было сложно общаться с орангутаном, но все лучше, чем пантомима.

– Исав, – терпеливо начал он. – Ты любишь Бога?

– Конечно, любит! – сказала Натали. – Иначе не хотел бы креститься.

– Подождите, Натали, – сказал Хойт. – Я сам с ним поговорю. Пожалуйста, спросите его: «Ты любишь Бога?»

Всем видом выражая недовольство, она, тем не менее, перевела вопрос. Преподобный поморщился. Слово «Бог» выглядело на языке жестов чрезвычайно глупо – что-то вроде салюта куда-то вверх и вбок. Как прикажете спрашивать о любви к салюту?

Исав кивнул. Он старательно сохранял принятую позу. «Как ему, должно быть, неудобно, – подумал Хойт. – Позвоночник орангутана не создан для прямохождения». Натали хотела, чтобы Исав ходил одетым, и купила ему рабочую форму – комбинезон, кепку и ботинки. На этом терпение изменило преподобному. «Зачем Исаву ботинки?! – вопрошал он. – Мы взяли его на работу, потому что на ногах у него пальцы, как на руках! Ему так легче по балкам лазить! Комбинезон ему тоже не нужен. Если уж на то пошло, его природное одеяние выглядит гораздо приличнее вашего!» После этого Натали появилась в какой-то жуткой бенедиктинской робе – власяница, подпоясанная вервием. Преподобному пришлось извиняться, признать, что вспылил, но, тем не менее, он настоял на том, чтобы Исав ходил в прежнем виде.

– Предложите ему сесть, – сказал Хойт, опускаясь в кресло и улыбаясь орангутану.

Натали перевела и осталась стоять. Исав забрался на стул, подтянувшись руками, и уселся: короткие ножки торчали под прямым углом. Сгорбившись, орангутан попытался обнять себя руками, но, встретив взгляд Натали, торопливо опустил их. Натали заметно смутилась.

– Исав, – снова начал Хойт, знаком попросив Натали переводить. – Крещение – это очень серьезно. Обряд крещения означает, что ты любишь Бога и обязуешься служить Ему. Ты знаешь, что такое «служить»?

Исав важно кивнул, и сделал странный жест, похлопав себя ладонью по левой стороне головы.

– Что он сказал? – спросил Хойт. – Только, пожалуйста, без украшательства. Просто переведите.

– Это знак, которому я его научила, – сухо объяснила Натали. – Он означает «талант». В учебнике его не было.

– Ты знаешь притчу о десяти талантах, Исав? Натали перевела. Исав снова кивнул.

– Ты хочешь, чтобы твои таланты служили Богу?

Весь диалог, от начала до конца, был полным абсурдом. Нельзя же, в самом деле, обсуждать идею христианского служения с орангутаном! Тем более орангутаны вообще не распоряжались собой в полной мере. Они принадлежали научно-исследовательскому институту приматологии в Шайенн-Маунтин, где раньше был зоопарк. Именно там обезьяны научились языку жестов. Получилось это так: семейная пара взяла на воспитание детеныша орангутана и научила языку глухонемых. Когда малышу исполнилось три года, приемные родители погибли в автокатастрофе, и детеныша вернули в институт, в общество соплеменников. Орангутан знал около двадцати слов-жестов и реагировал на простейшие команды. Через год вся колония приматов разговаривала на языке жестов, усвоив основные понятия и правила построения высказывания. В Шайенн-Маунтин заботились о подопечных, обучали их навыкам, необходимым для выполнения простейшей работы, случалось, даже подыскивали им рабочие места. Но официально обезьяны считались собственностью института. Раз в год приматологи увозили Исава для спаривания с самками колонии. Это было вполне оправдано тем, что орангутаны на воле больше не водились, и институт делал все возможное, чтобы сохранить их как вид. В Шайенн-Маунтин орангутанов, по-видимому, любили. Несмотря на это, преподобному Хойту было жаль Исава, которого уподобляли лабораторному животному.

Хойт сменил тактику.

– Ты любишь Бога, Исав? – На этот раз преподобный жестикулировал сам.

Исав кивнул и показал знак «любить».

– А ты знаешь, что Бог тебя тоже любит?

Исав помедлил, глядя на Хойта. Песочного цвета веки выделялись на темном лице, круглые глаза смотрели серьезно. Наконец орангутан сложил правую руку в кулак и протянул по направлению к Хойту. Затем методично согнул большой палец, разогнул и вложил внутрь кулака.

– С-А-М… – переводила Натали. – Он хочет сказать «добрый самаритянин», мы на прошлой неделе читали эту притчу. Должно быть, забыл слово, которое выучил. Смотри, Исав! – Она сложила ладонь и дважды легонько стукнула себя в бок.

– «Добрый самаритянин», Исав, – сказала она. – Помнишь?

Орангутан как будто не понимал, а может, не хотел согласиться. Вытянув сложенный кулак, он медленно повторил по буквам: «С-А-М-А-Р-И-Т-Я-Н-И-Н».

Натали расстроилась.

– Неужели ты все забыл, Исав? Добрый самаритянин. Но вы же видите, он притчу помнит, просто слово забыл.

Она сложила руки орангутана в нужный жест.

– Погодите, Натали, – сказал преподобный Хойт, – Мне кажется, он хочет сказать что-то другое. Не стоит настаивать.

Натали чуть не плакала.

– Мы же проходили все библейские притчи. Он умеет читать! Он почти весь Новый Завет сам прочитал!

– Я знаю, – спокойно сказал Хойт.

– Так вы не будете его крестить? – спросила она. Хойт посмотрел на сгорбленного на стуле Исава.

– Мне надо подумать, – сказал он. – Дайте мне несколько дней.

Натали с вызовом смотрела на него.

– Почему? Он же хочет креститься! Экуменическая церковь его окрестит. Только в прошлое воскресенье четырнадцать человек окрестили. А ему что – нельзя?

– Мне надо подумать, – устало повторил Хойт. Натали, видимо, хотела возразить, но передумала.

– Пойдем, Исав, – сказала она, жестом приглашая орангутана за собой.

Исав неловко сполз со стула, стараясь делать это, как человек. «Наверняка, чтобы угодить Натали, – подумал Хойт. – Может быть, он и креститься хочет, чтобы угодить Натали?»

Нескончаемым коридором преподобный Хойт прошел к дверям храма. Перед ним простиралось залитое солнцем пространство молитвенного зала. Собор построили в самом начале появления Экуменической церкви, еще до Откровения. Свод поддерживали огромные некрашеные сосновые балки, привезенные из Колорадо. Знаменитое окно Лазетти – великолепные витражи в стальной оправе – занимало всю фронтальную стену и возносилось на высоту четырех этажей.

На уровне первого этажа, между амвоном и хорами, господствовали темные тона. Коричневые и темно-зеленые тени нижней четверти витража сверху обрамляли изящные силуэты пальм. Над верхушками деревьев господствовал закат. Сочные цвета – оранжевый, алый, малиновый – постепенно бледнели, переходя в нежные персиковые и сиреневые оттенки над головой паствы. На высоте третьего этажа стекло неуловимо менялось, становясь прозрачным, как горный хрусталь, так что по вечерам заходящее солнце Денвера, пробиваясь сквозь смог, золотило мозаичные облака. Появляющиеся в небе звезды были неотличимы от звезды, изображенной художником в зените стеклянного неба.

Наверху орангутан ветошью стирал пыль с витражей. Он сновал между балками, ловко выбрасывая длинные волосатые руки. До того, как Исав появился в церкви, эту работу выполняли люди, забираясь вверх по лестницам. Но лестницы были ненадежны – они царапали балки и могли в любой момент соскользнуть. Однажды сорвавшаяся лестница лишь чудом не разбила бесценное окно.

Преподобный Хойт посчитал нужным отложить принятие окончательного решения. На все настойчивые вопросы Натали он упрямо ответствовал, что еще не решил. На воскресной службе Хойт читал из Псалтири – 72-й псалом, проповедь о смирении.

Под потолком, на перекладине сидел Исав. Орангутан опирался на колонну, обвив ее руками, и внимательно смотрел на преподобного.

– «А я – едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои. Тогда я был невежда и не разумел; как скот был я пред Тобою». – Хойт обвел глазами паству. Все они выглядели на редкость самодовольно. Он перевел взгляд на Исава. – «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Изнемогает плоть моя и сердце мое: Бог твердыня сердца моего и часть моя вовек». – Хойт захлопнул Библию. – На этом я закончу сегодняшнюю проповедь о смирении. Того самого, о котором большинство из вас не имеет ни малейшего представления.

Прихожане удивленно переглянулись и зашептались. Натали, в желтой шелковой ризе поверх ярко-красной мантии, расплылась в улыбке.

По просьбе преподобного Натали благословила паству, перекрикивая шум. Хойт вышел через боковую дверь. Придя к себе, он первым делом убавил громкость телефонного звонка до минимума. Через час явилась взволнованная Натали, ведя за собой Исава. Щеки ее пламенели под стать мантии.

– Как замечательно, что вы решились! Я так этого ждала! Вот увидите, все будут в восторге. Жаль, что вы его раньше не окрестили. Представляете, какой был бы сюрприз для всех! Первое такое крещение, да еще в нашей церкви! Исав, как здорово – ты скоро будешь крещеным!

– Погодите, Натали, еще ничего не решено. Я просто оповестил прихожан.

– Но все они только обрадуются, вот увидите!

Хойт отослал ее домой, запретив отвечать на телефонные звонки и разговаривать с журналистами, хотя заранее знал, что она не послушается. Исава он попросил остаться на ужин. По телевизору показывали бейсбольный матч. После ужина Исав взял на руки старого и несговорчивого кота, который в силу дурного характера никогда не ладил с гостями преподобного, и уселся с ним в кресло перед телевизором. Хойт подумал, что Исаву не поздоровится – придется ему испытать на себе Силу кошачьих когтей. Но кот, против ожиданий, уютно устроился у Исава на коленях.

Пришло время ложиться спать. Исав усадил кота в изножье кровати и бережно погладил. Орангутан забрался в постель – подтягиваясь руками, что всегда так смущало Натали, – и Хойт аккуратно подоткнул ему одеяло. Это показалось таким естественным, хотя Исав был совсем взрослый, жил самостоятельно и прекрасно сам о себе заботился.

Хойт немного постоял рядом с кроватью Исава. Орангутан безмятежно глядел на него снизу вверх, только один раз приподнялся проверить, на месте ли кот. Наконец Исав улегся на бок, обвив шею руками. Хойт выключил свет. Как пожелать спокойной ночи на языке жестов, он позабыл, поэтому легонько махнул Исаву, выходя из комнаты. Орангутан помахал в ответ.

За завтраком кот пристроился к Исаву на колени. Телефон звонил, не переставая. Пора было идти в церковь. Орангутан попытался что-то сказать Хойту, указывая на кота, – наверняка просил разрешения взять его с собой. Хойт жестом ответил «Нет», но улыбнулся, чтобы Исав не подумал, что он сердится.

Исав с сожалением опустил кота на стул. Вместе с Хойтом они отправились в церковь. По дороге преподобный раздумывал, как бы намекнуть орангутану, что ему вовсе не обязательно все время ходить выпрямившись. Ничего не придумывалось. В дверях Хойт обернулся к Исаву. Тот жестом спросил: «Работа?» – и преподобный утвердительно кивнул. Дверь не открывалась – мешала куча корреспонденции, сваленной на порог кабинета. Пришлось вытаскивать письма сквозь щель снизу. Хойт распахнул дверь, подобрал с пола оставшиеся конверты и положил их на стол. В дверь заглянул Исав и помахал Хойту. Хойт приветственно поднял ладонь и закрыл дверь. Орангутан враскачку удалился.

Под ногами у преподобного хрустнуло. Пол усеивали осколки стекла, а в окне зияла дыра с острыми краями. На полу валялся булыжник с привязанной к нему запиской. Хойт прочел: «И разверзлась земля, и увидел я, как вышел оттуда зверь, а на голове у него было имя богохульное».

Преподобный собрал с полу битое стекло и вызвал епископа. Ожидая ее приезда, он читал письма и время от времени посматривал на стоянку за стеклянными дверьми, поскольку епископ всегда подъезжала с той стороны. Кабинет Хойта находился в самом конце административного крыла церкви, с тем, чтобы обеспечить ему максимальный покой и уединение. Раньше за окнами кабинета был маленький дворик, где росла яблонька-дичок. Пять лет назад и двориком, и яблонькой пришлось пожертвовать и построить на этом месте стоянку. Преподобный утратил покой и уединение, зато первым узнавал обо всех передвижениях. Других способов выведать, что происходит в церкви, не выходя из кабинета, не существовало – шум до кабинета не доносился.

Епископ приехала на велосипеде. Короткие седые кудри, растрепанные ветром, открывали загорелое лицо. На ней был салатовый брючный костюм, но через руку была перекинута черная мантия. Хойт впустил ее через стеклянные двери.

– Я не знала, какой у нас повод для встречи, и решила на всякий случай взять с собой официальное облачение. Кто знает, что вы нам еще подкинете!

Усаживаясь за стол, заваленный бумагами, Хойт вздохнул.

– Да, я сам знаю. Я поступил глупо. Спасибо, что приехали, Мойра.

– Надо было меня предупредить. Первый репортер вопил что-то невнятное о грядущем конце света. Я уж было подумала, что христиане-харизматики экстремистского толка опять пошли в наступление. Потом какой-то идиот поинтересовался, есть ли, по моему мнению, бессмертная душа у свиней. Минут двадцать я не могла понять, в чем дело, пока не выяснила, что тут у вас происходит. Честно сказать, Уилл, пришлось помянуть вас весьма недобрыми словами. – Наклонившись через стол, она дружески потрепала его по руке. – Беру все нелестные слова назад! Как вы, голубчик?

– Я не хотел ни о чем извещать, пока не решу окончательно, – задумчиво ответил Хойт. – Собирался позвонить вам на неделе, посоветоваться. Натали я так и сказал.

– Так я и знала, что за этим стоит Натали Эбрю! «Чувствуется рука помощницы пастора», – сказала я себе. Честное слово, Уилл, все они одинаковы! Молодежь опасно так рано выпускать из семинарии. Нужно держать их там еще лет десять, пока не образумятся. Ну, куда это годится – реформы, идеи, нововведения и опять реформы! Я так от этого устала!!! Вот у моего помощника, например, идея фикс – хоровое пение. Хор мальчиков, хор юношей, мадригалы, антифоналы, славословия. Собственно, для службы и времени не остается – только бы все перепеть! Не церковь, а военный парад: батальоны в разноцветных мантиях с песнями маршируют взад-вперед. – Она помолчала. – Иногда мне хочется его задушить. Сейчас, впрочем, я бы придушила Натали. Как ей в голову такое пришло?

Хойт сокрушенно покачал головой.

– Она очень любит Исава.

– Значит, Натали пичкала его библейскими притчами и Писанием. А в воскресную школу она его водила?

– Да. В первый класс, кажется.

– Ну, тогда можно все списать на оказанное давление. Придется заявить, что решение Исава не было ни добровольным, ни самостоятельным.

– То же самое можно сказать о доброй половине воскресной школы. В этом вся беда, Мойра. Каждый аргумент против него применим ко многим прихожанам. Исав одинок. Ему нужен духовный отец. Ему нравятся свечи и нарядные мантии. Инстинкт. Условный рефлекс. Сублимация полового влечения. Все это, может быть, и правда в отношении Исава. Но ведь это правда и в отношении почти всех, которых я крестил. А их я никогда не спрашивал: «Почему вы хотите креститься?»

– Исав же хочет сделать это в угоду Натали.

– Верно. А сколько младших пасторов училось в семинарии в угоду своим родителям? – Хойт вышел из-за стола и принялся мерять шагами тесное пространство кабинета. – В церковном законодательстве, я полагаю, ничего подходящего не найдется?

– Я проверяла. Но Экуменическая церковь так молода, Уилл, что более или менее четко сформулирована только общая законодательная база. Частные случаи закон не комментирует. К сожалению, даже прецедентов за двадцать лет толком не накопилось. Я проштудировала до-юниатские законы, думала, может быть, что-нибудь оттуда притянуть к этому случаю. Увы.

Более четверти века либеральные церкви заигрывали с идеей объединения, но так и не продвинулись дальше взаимных деклараций доброй воли, и только когда харизматики выступили с Откровением, все церкви объединились под эгидой экуменизма.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю