Текст книги "Вихри Мраморной арки"

Автор книги: Конни Уиллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

– Назад! – заорал кто-то у меня над ухом. Я вжался в расщелину, словно бея Эвелины в стену палатки. Фонарик, выпав из руки, закатился в яму.

– Назад! Не трогать! Я сам!

Я осторожно приподнял голову и взглянул вниз. Похоже, слои лавы сыграли со мной акустическую шутку. Вдали, с другой стороны огромного тента, едва различимый в сгущающихся сумерках, стоял Лако в сопровождении двух приземистых фигур в белом – кажется, сухундулимов. И тем не менее голос его звучал так четко, словно он рядом со мной.

– Я сам его похороню. Просто выкопайте могилу. Могилу для кого? Присмотревшись, я увидел голубоватый предмет на песке – тело, завернутое в пластик.

– Римлянин прислал вас охранять сокровище, – сказал Лако. – Вы обязаны следовать моим приказам. Как только он вернется…

Дальнейшего я не расслышал, но его слова явно убедили сухундулимов. Они попятились, а затем повернулись и побежали прочь. Хорошо, что их скрывала темнота – от их внешности мне всегда становится не по себе: под кожей на лице и на теле сухундулимов явственной проступают корявые узлы мышц. В своих репортажах Брэдстрит описывает их как рубцы или вспученные следы от ударов плетью, но он просто с приветом. На самом деле кажется, что под кожей клубками свернулись змеи. Римлянин еще выглядит более или менее – икры и ступни его обвиты набухшими мускулами, словно ремнями сандалий римских легионеров, как написал Брэдстрит в одном из репортажей. Собственно говоря, за это Римлянин и получил свое прозвище, а вот лицо у него почти нормальное.

Римлянин. Он, скорее всего, дома, раз Лако сказал: «Как только он вернется». Ни Лако, ни охранники не смотрели в мою сторону, так что я тихонько распрямился и перелез через выступ, стараясь не шуметь – на случай, если странная акустика срабатывает и в другую сторону.

На западе по-прежнему было достаточно светло – дорогу все еще видно. Я раздумывал, не остановиться ли на полпути, чтобы в свете фар прочесть послание, но решил, что не стоит – если Лако заметит свет, то догадается, что я был в палатке. Лучше доехать до поселка и прочитать записку под каким-нибудь фонарем.

Я ехал без фар, пока еще что-то было видно на расстоянии вытянутой руки, а когда наконец включил, обнаружил, что чуть не врезался в стену, которой была обнесена деревня. На ней не было зажжено ни одного фонаря. Я припарковал джип, пожалев, что не могу въехать на нем в деревню.

На заборе Римлянина по-прежнему висел фонарь – там, куда его повесила бея. Он был единственным источником освещения в деревне, в которой все так же стояла тишина, как после резни. Может, все узнали, что лежит в койке внутри пластикового купола, – и сбежали, как те охранники-сухундулимы.

Я подошел к воротам. Фонарь висел слишком высоко – не снять. Похоже, мне не удастся прочесть послание, укрывшись где-нибудь в переулке. Главное, чтобы Римлянин меня не увидел – вряд ли ему понравится, что кто-то вскрывает его письма.

Прислонившись к стене, я достал сумку с посланием.

– Нет, – сказала бея. В руке у нее по-прежнему было журналистское удостоверение – изрядно погрызенное по краям. Наверное, она весь день просидела на ступеньках, пытаясь выковырять голографические буквы.

– Мне нужен Римлянин. Впусти меня. У меня для него послание.

– Послание, – повторила бея, с любопытством глядя на сумку.

Я поспешно убрал сумку в карман, обреченно вздохнул и вытащил полиэтиленовый пакет.

– Послание. Римлянину. Впусти.

– Нет. Я возьму. – Она просунула руку между прутьями забора.

Я отдернул пакет.

– Это не тебе. Для Римлянина. Отведи меня к нему.

Бея испугалась, поспешно отступила от ворот и вернулась на ступеньки.

– Нет. – Она вертела в грязных руках мое удостоверение.

– Я тебе дам подарок, а ты отнесешь послание Римлянину. Подарок лучше удостоверения.

Бея подозрительно покосилась на меня и подошла к воротам. Я понятия не имел, что ей дать. В изодранном кармане рубашки нашлась ручка с двумя топографическими буквами по бокам.

– Вот. Тебе! – Я показал ей ручку. – Скажи Римлянину, что у меня для него послание. – Другой рукой я поднял пакет, чтобы ей было понятнее. – Впусти.

Бея двигалась быстрее змеи: только что с опаской приглядывалась к ручке, а через секунду сжимала в руках пакет. Она сняла фонарь со стены и бросилась к ступенькам.

– Нет! – закричал я. – Погоди!

Дверь дома захлопнулась – и я остался в кромешной темноте.

Великолепно. Бея поужинает посланием, я ни на миллиметр не продвинулся к решению загадки, а Эвелина Герберт, скорее всего, умрет до моего возвращения в купол. Я на ощупь продвигался вдоль стенки, пока не увидел тускнеющие фары джипа. Еще лучше – аккумуляторы садятся. Для полного счастья не хватает только Брэдстрита на водительском сиденье, передающего в эфир репортажи на моем оборудовании.

В полной темноте к куполу подъехать невозможно, поэтому я включил фары – вдруг Лако не заметит, как я подъезжаю, – но даже в свете фар пару раз цеплял днищем валуны и вдобавок наткнулся на кусок лавы, который совершенно не отбрасывали тени.

Я снял изодранную рубашку, вылез из джипа и целую вечность спускался по кряжу, волоча на себе транслятор с передатчиком. В проделанное мной отверстие в стенке купола с этим объемным оборудованием было не пролезть, так что пришлось опустить приборы на землю и задом протиснуться внутрь. Сумку с транслятором я повесил на плечо и потянул на себя передатчик.

– Где тебя носило, Джек? – спросил Лако. – Охранники Римлянина давно ушли… Впрочем, от них вообще толку никакого. Что ж, они сбежали, а ты заявился. Брэдстрит тоже здесь? – Ну и видок у Лако – как будто неделю не спал, не меньше! – Давай, как вошел сюда, так и уматывай. Сделаем вид, что тебя здесь не было.

– Без репортажа я отсюда ни ногой, – ответил я. – А еще мне к Говарду надо.

– Нет.

– Имею право. – Я автоматически потянулся за журналистским удостоверением, которое в этот момент, наверное, упоенно дожевывала бейка. Если еще не приступила к посланию Эвелины, разумеется. – Журналисты имеют право брать интервью у непосредственных участников событий.

– Говард умер. Я его сегодня похоронил.

Я сделал вид, что меня интересуют исключительно новости о сокровище и что я в глаза не видел ужасное создание, которое лежит в койке за пластиковым пологом. Видимо, получилось у меня неплохо – Лако ничего не заподозрил. Может, он уже не чувствовал весь ужас происходящего и не ожидал от меня никакой реакции, а может, я вел себя именно так, как полагается репортеру.

– Умер? – переспросил я, пытаясь припомнить, как выглядел Говард. Перед глазами встало изуродованное лицо Эвелины, ее руки, хватающиеся мне за рубашку, – пальцы, острые как бритва, совсем не похожие на человеческие.

– А Каллендер?

– Тоже умер. Все умерли. Только Борхардт и Герберт живы – да и те говорить не могут. Опоздал ты.

Сумка с транслятором оттягивала плечо. Я поправил лямку, но легче не стало.

– Что это? – спросил Лако. – Транслятор? Он нарушенную речь воспринимает? Если человек не в состоянии говорить из-за… Что-нибудь он разберет?

– Да, – ответил я. – А в чем дело? Что случилось с Говардом и остальными?

– Считай, что твой передатчик конфискован. И транслятор тоже.

– Попробуй только! – Я попятился. – Репортеры имеют право на…

– Только не здесь. Дай сюда транслятор.

– Зачем? Ты же сказал, что Борхардт и Герберт говорить не могут.

Лако достал из-за спины соляриновый огнемет-самоделку – бутылку из-под кока-колы с приделанным к ней зеркалом. Такими огнеметами сухундулимы проводят массовые расстрелы.

– Ну-ка, взял передатчик и марш за мной. – Лако наклонил огнемет так, что свисающая сверху лампочка оказалась точно над зеркалом.

Я поднял коробку с передатчиком.

Лако повел меня сквозь лабиринт ящиков к центру палатки, уводя от закутка Эвелины. Все вокруг было затянуто пластиковой сеткой. Если Лако плутает нарочно, зря старается – к Эвелине я все равно выйду, следуя за паутиной электрических проводов.

В центре палатки, похоже, устроили склад – повсюду раскрытые ящики, лопаты, кирки и прочий археологический инструмент. Спальные мешки свалены в кучу рядом со стопкой расплющенных картонных коробок. Посредине стояла клетка, а напротив нее, под кучей проводов, возвышался подключенный к сети рефрижератор – древний и основательный двустворчатый гроб, наследие завода по производству кока-колы. И никаких следов сокровища – разве что его уже упаковали или хранят в холодильнике. Интересно, для чего нужна клетка?

– Передатчик на пол клади, – сказал Лако, угрожающе поигрывая зеркалом. – И полезай в клетку, живо!

– А где твой передатчик?

– Не твое дело.

– Послушай, у тебя своя работа, у меня – своя. Мне репортаж нужен.

– Репортаж? – Лако толкнул меня в клетку. – Будет тебе репортаж: ты только что вступил в контакт со смертоносным вирусом и посажен под карантин.

И он выключил свет.

Да уж, журналист из меня – просто блеск. Сначала бея Римлянина, теперь вот Лако – а я ни на миллиметр не приблизился к разгадке. Через несколько часов я уже никогда не узнаю, что пожирает Эвелину изнутри. Я тряс прутья клетки, пытался выломать замок, до хрипоты звал Лако – безрезультатно. Гудение рефрижератора периодически замолкало – отключалось электричество. За ночь это произошло раза четыре. В конце концов я забился в угол и уснул.

Едва рассвело, я разделся и проверил, не появились ли на коже ячеистые наросты. Вроде бы ничего не было. Я натянул штаны, обулся, нацарапал записку на листке из блокнота и забарабанил в дверь клетки. В помещении появилась бея с подносом в руках. Она принесла кусок местного хлеба, шмат сыра и бутылку колы со стеклянной трубочкой. Не хватало еще, чтобы это оказалась бутылка, из которой пила Эвелина.

– Кто здесь? – спросил я бею. Она смотрела на меня с испугом: похоже, так и не оправилась от вчерашнего общения.

Я улыбнулся ей.

– Помнишь меня? Я подарил тебе зеркало. – Ответной улыбки не последовало. – А еще беи есть?

Она поставила поднос на коробку и сунула через решетку хлеб.

– Здесь есть другие беи?

Бутылка через решетку не пролезала, ее содержимое расплескивалось.

– Поможем друг другу, – предложил я, придвинулся к решетке и начал пить через трубочку.

– Больше бей нет. Только я.

– Послушай, – сказал я, – отнеси записку Лако.

Она не ответила – но и не отпрянула. Я вытащил ручку с голографическими буквами и, не желая повторять вчерашней ошибки, предложил:

– Отнесешь записку – отдам тебе ручку.

Бея отступила на шаг и прижалась спиной к рефрижератору, не сводя больших черных глаз с ручки. Я написал на листочке имя Лако и спрятал ручку в карман. Бея проводила ее завороженным взглядом.

– Я дал тебе зеркало. Это тоже дам.

Она кинулась вперед и взяла у меня записку.

Я спокойно доел завтрак и прилег, гадая, что же случилось с посланием, оставшимся у беи Римлянина. Я проснулся оттого, что ярко светило солнце. Оказывается, я много чего не разглядел накануне вечером. Мой передатчик так и остался неподалеку от спальных мешков, а вот транслятора нигде не было видно.

Рядом с клеткой стоял небольшой ящик. Я просунул руку между прутьями, подтащил его поближе и снял клейкую ленту. Интересно, кто упаковывал сокровище – команда Говарда? Или они сразу начали помирать, один за другим? Ящик был запакован аккуратно – сухундулиму такое не под силу. Может, это дело рук Лако? Но зачем ему заниматься упаковкой, ведь его работа – просто охранять сокровище, чтобы не украли.

Клейкая лента, пластиковая сетка, противоударная пузырчатая прослойка. Да, очень аккуратно. Я изо всех сил потянулся – рука застряла между прутьев, – наклонил коробку и наконец-то нащупал что-то внутри.

Ваза! В длинное и узкое горлышко вставлена серебристая трубка в форме цветка – похоже на бутон лилии. Трубка слегка расширялась и затем сужалась к открытой верхушке. На стенках выгравированы какие-то тонкие полоски. Сама ваза была сделана из голубой керамики – тоненькой, как яичная, скорлупа. Я завернул ее в пластиковую сетку и положил в коробку. Потом нашарил новый объект – не впечатляет: словно бея пожевала и благополучно выплюнула какой-то лисийский черепок…

– Это печать, – пояснил Лако. – Борхардт уверял, что на ней написано: «Бойся проклятия королей и хранитов, что кровью окропит мечты». – Лако отобрал у меня черепок.

– Ты получил мою записку? – Затаскивая руки в клетку, я оцарапал запястье о металлические прутья. – Ну?

– Типа того. – Лако продемонстрировал мне пожеванную бумажку. – Беи проявляют большое любопытство ко всему, что попадает к ним в руки. Что там было написано?

– Я хочу с тобой договориться.

– О чем? Я и без тебя знаю, как работать с транслятором. И с передатчиком.

– Никому не известно о том, что я здесь. Мои репортажи отправлялись на радиорелейную станцию в лагере лисийской экспедиции и уже оттуда уходили в эфир.

– Какие репортажи? – Он не выпускал печать из рук..

– Так, ерунда всякая. Флора и фауна, старые интервью, Комиссия. То, что людям обычно нравится. Местный колорит.

– Комиссия? – Лако странно покачнулся, едва не уронил печать и только в последний момент успел ее подхватить.

Интересно, как он себя чувствует? Выглядел он кошмарно.

– Вся информация передается через радиорелейную станцию в лагере лисийцев, и Брэдстрйт думает, что я там. Если мои репортажи прекратятся, он примет: что-то случилось. А у него «ласточка» – так что здесь он будет завтра же.

Лако аккуратно обернул вазу пузырчатой пленкой, уложил в коробку и заново заклеил лентой.

– Так что ты предлагаешь?

– Я начну передавать репортажи, и Брэдстрйт будет думать, что я с лисийцами.

– И что ты за это хочешь?

– Расскажи, что произошло. Дай опросить очевидцев. Короче, мне нужна сенсация.

– До послезавтра Брэдстрита задержишь?

– А что будет завтра?

– Задержишь или нет?

– Да.

Лако призадумался.

– Корабль прибудет завтра утром, – медленно сказал он. – Мне нужна помощь с погрузкой сокровища.

– Я помогу.

– Никаких интервью, никаких репортажей без моего ведома. Ни слова без моего разрешения.

– Согласен.

– Материал сдашь в редакцию только после отлета с Колхиды.

Я согласился бы на что угодно. Это вам не какая-нибудь захудалая статейка о коварных аборигенах, которые отравили парочку чужаков. Самый сенсационный материал в моей жизни! Да за это я готов расцеловать змеистые ступни Римлянина.

– По рукам, – сказал я. Лако вздохнул.

– Три недели назад мы нашли сокровище на Хребте. В усыпальнице принцессы. В денежном выражении… Даже не знаю. Большинство предметов – из серебра, уникальны, их археологическая ценность невероятна. Неделю назад мы закончили расчищать склеп, перенесли найденное сюда – для изучения, но тут у археологов появились определенные симптомы… Причем только у наших людей – ни охрана Римлянина, ни носильщики, которые переносили сокровище с Хребта, не пострадали. Римлянин утверждает, что мы вскрыли гробницу, не дожидаясь разрешения местных властей.

– Следовательно, все сокровище конфискуют в пользу Римлянина. Очень удобно. А где был представитель Римлянина, когда усыпальницу якобы открыли?

– С нашей группой была его бея – ее отправили за Римлянином. Говард клянется – клялся, – что никто в склеп не входил, все ждали прибытия Римлянина. Он говорит – говорил, – что команду отравили.

«От. Рава, – говорила Эвелина. – Римлянин».

– Римлянин утверждал, что это был древний яд, заложенный в гробницу ее создателями, и что наши отравилась, нелегально забравшись в склеп.

– А Говард? Кого он обвинял?

– Никого. Эта… отрава, которую они подхватили, попала в горло. Говард вообще не мог говорить. Эвелина Герберт может – но ее очень сложно понять. Именно поэтому мне нужен транслятор. Необходимо выяснить, кто их отравил.

Я задумался. Охранный яд в усыпальнице? Я слышал о таком – более того, я передавал репортажи о ядах, которые представители всех древних цивилизаций наносили на гробницы, чтобы защитить их от расхищения. Этим ядом покрывали и все сокровище. А я трогал пломбу!

Лако внимательно следил за мной.

– Я помогал переносить сокровище с Хребта, и носильщики тоже его таскали. А еще я носил тела. У меня были перчатки, но они бы не защитили от зараженного воздуха. Что бы это ни было – вряд ли оно заразно.

– Значит, это не яд?

– Официально считается, что это вирус, которому подверглись все при открытии гробницы – включая бею Римлянина.

– И самого Римлянина?

– Бея вошла в усыпальницу первой. За ней – археологи, а потом и сам Римлянин. По официальной версии анаэробный вирус действовал всего несколько минут.

– Ты сам в это веришь? – Нет.

– Тогда к чему все это? Обвините Римлянина! Если все это из-за сокровища, то Комиссия…

– Комиссия закроет планету и начнет расследование.

– Тебе-то что? – Я хотел было уточнить, но решил, что лучше сначала выйду из клетки, и вместо этого спросил: – Но если это вирус, то почему не заболела бея?

– Разница в размере и биохимическом составе крови. Я объявил карантин – и Римлянин согласился, хоть и неохотно. Дал нам неделю – если за это время вирус у беи не проявится, он. подаст жалобу в Комиссию. Неделя истекает послезавтра. Если бея заболеет…

Теперь понятно, почему бея Римлянина была здесь, в зоне карантина, вместе с археологами, – в то время как никто другой, даже охранники Римлянина, в тент даже не совались. Бея играла роль не сиделки Эвелины, а главной надежды экспедиции.

Разумеется, бея не заболеет. Римлянин согласился на отсрочку и отдал бею Лако. Римлянин был абсолютно уверен, что с ней ничего не случится. Да, шансов никаких. Но, может быть, Эвелина знает, что это за яд. Так вот что было написана в ее послании!

– А почему Римлянин не перебил всю команду прямо в усыпальнице? – спросил я. – Представил бы это как несчастный случай – что-нибудь типа обвала в горах…

– В таком случае началось бы расследование, а рисковать он не хотел.

Я хотел было спросить почему, но вспомнил нечто более важное.

– Кстати, где он сейчас?

– Ушел на север, в Хамсин – армию собирает.

В Хамсин. Значит, в доме его не было – бея, наверное, благополучно пообедала посланием Эвелины. И еще – если Римлянин в Хамсине, то Брэдстрит определенно догадается о сокровище. Интересно, почему сам Лако этого не понимает?

Лако открыл клетку.

– Выходи. Поговорим с Эвелиной. Но сначала отправь репортаж.

– Ладно. – Я уже решил, что буду отправлять. Брэдстрита я, конечно, не одурачу – но хотя бы выбью отсрочку – и первым сообщу сенсационную новость.

– Только сначала текст мне покажи.

– Передатчик не распечатывает тексты. Впрочем, информацию перед отправкой можно отредактировать на мониторе в режиме паузы. – Я указал ему на нужную кнопку.

– Отлично.

Паузу можно было держать автоматически, но Лако предпочел не спускать пальца с кнопки.

Я набрал сообщение с грифом приватности: «Большое открытие на Хребте, двенадцать колонок».

– Выманиваешь Брэдстрита на Хребет? – спросил Лако. – Но он же заметит купол. И потом – как он перехватит частное послание?

– Элементарно. Узнал же я, что корабль прибудет сюда. Но Брэдстрит знает, что мне известно о перехвате сообщений, поэтому он моему посланию не поверит. Поверит он вот в это… – Я набрал код наземной почты и сам текст. Передатчик выдал мне сообщение: «Отправление невозможно». Ну разумеется – Лако же держит кнопку. Впрочем, просить его не пришлось – он убрал руку и уставился на экран.

«Возвращаюсь незамедлительно. Задержите выпуск. Джеки».

– Кому это?

– Никому. Оно сохранится на радиорелейном передатчике. Утром я сделаю репортаж про Хребет, отправлю его отсюда. Учитывая, что купол в дне езды от Хребта…

– Брэдстрит подумает, что ты действительно направляешься оттуда к лисийцам!

– Точно. Так что, можно увидеться с Эвелиной Герберт?

– Да. – Мы отправились через лабиринт коробок и электрических проводов к месту, где лежала Эвелина. На полпути Лако остановился, словно внезапно о чем-то вспомнил:

– Эта… штука, которую они подцепили, довольно-таки жуткая. Эвелина… В общем, ты морально подготовься.

– Я журналист, – пояснил я, чтобы у Лако не возникло вопросов, если у меня будет недостаточно потрясенный вид. Впрочем, объяснения не потребовалось – ужас изобразился сам собой. Эвелина выглядела так же жутко, как и в прошлый раз.

Лако укрепил у нее на груди какое-то непонятное устройство, подсоединенное к паутине проводов над головой. Я установил транслятор. Делать с ним было особо нечего, пока Эвелина не заговорит, но я демонстративно повозился с кнопками. Бея смотрела на меня во все глаза. Лако натянул защитные перчатки и склонился над койкой.

– Я сделал ей укол полчаса назад – она через несколько минут проснется.

– Что ты колешь?

– Дилаудид и морфий – то, что было в наборе первой помощи. Еще были капельницы, но они все время протекают.

Он сказал это так буднично, словно не испытывал ужаса, пытаясь поставить капельницу на руку, способную порвать прочнейший пластик в лоскуты. Похоже, внешний вид Эвелины его совсем не устрашает.

– Дилаудид вырубает ее примерно на час – после этого она находится в сознании, но ей очень больно. Морфий снимает боль – но от него она вырубается через две минуты.

– Пока мы ждем, я покажу бее транслятор, ладно? Если я разберу его у нее на глазах и все объясню, то есть шанс, что назавтра он останется нетронутым.

Он кивнул и склонился над Эвелиной.

Я снял чехол с корпуса транслятора, жестом подозвал бею и продемонстрировал ей каждую кнопку, колесико и рукоятку. Я даже разрешил ей за все подержаться, вытащить и сунуть в рот, после чего позволил разложить все по местам. В процессе этого увлекательного занятия снова отключилось электричество, и мы минут пять сидели в потемках, но Лако даже не подумал встать и зажечь соляриновую лампу.

– Это все из-за респиратора, – объяснил он. – Борхардт тоже им пользуется. Генератор не выдерживает.

Жаль, без света мне было толком не разглядеть его лица. Охотно верю в маломощность генератора – в лисийском лагере свет постоянно вырубало и без респираторов. И все же мне казалось, что Лако лжет и основная причина, по которой генератор не выдерживает, заключается в двустворчатом рефрижераторе, что стоял рядом с клеткой. Что в нем хранится? Кока-кола?

Зажегся свет. Лако склонился над Эвелиной, а мы с беей сунули на место последний чип и собрали транслятор. Я вручил бее перегоревший предохранитель, и она забилась с ним в угол.

– Эвелина! – позвал Лако.

В ответ послышалось невнятное бормотание.

– По-моему, пора, – обратился он ко мне. – Что ей нужно сказать, чтобы ты настроил транслятор?

Я попросил его прикрепить к пластиковому пологу микрофон на зажиме.

– Пусть скажет «рефрижератор». – Я тут же понял, что хватил через край. Эдак можно снова очутиться в клетке. – Да что угодно – пусть представится, что ли.

– Эви! – Голос Лако звучал на удивление нежно. – У нас есть прибор, который поможет тебе говорить. Назови, пожалуйста, свое имя.

Она что-то произнесла – но транслятор не расшифровал.

– Микрофон далековато, – предположил я.

Лако приспустил полог, и в приборе загудело. Я покрутил колесико настойки, но ничего не получилось.

– Еще раз. Прибор не улавливает. – Я нажал на повтор, пытаясь воспроизвести сказанное слово, но наружу выходило только гудение. Может, бея засунула одну из трубок задом наперед?

– Давай попробуем еще разочек, – нежно попросил Лако. – Эвелина?

В этот раз он склонился так низко, что практически касался ее.

Сплошное гудение.

– Что-то с прибором, – сказал я.

– Она говорит не «Эвелина», – сообщил Лако.

– А что?

Лако взглянул на меня.

– «Послание».

Свет снова вырубился – всего на несколько секунд. Стараясь, чтобы мой голос звучал неторопливо и спокойно, я произнес:

– Ладно, попробую настроить на «послание». Пусть повторит.

Загорелся свет, на трансляторе вспыхнула лампа, и раздался женский голос: «Послание». А потом еще: «Нужно тебе сказать».

Воцарилась мертвая тишина. Странно, что транслятор не уловил бешеный стук моего сердца, преобразовав его в слово «Попался».

Свет потух – в очередной раз и надолго. Эвелина хрипела все громче и громче.

– Переключи респиратор на батарейки.

– Этот не подключается к автономному питанию. Сейчас принесу другой. – Лако вытащил фонарик, зажег с его помощью соляриновую лампу и куда-то с ней исчез.

Я на ощупь придвинулся к койке и чуть не упал: бея сидела по-турецки на полу и обсасывала предохранитель.

– Принеси воды, – велел я ей и обратился к Эвелине, ориентируясь по ее хрипам: – Это я, Джек. Мы с вами уже общались.

Хрипы прекратились, словно она задержала дыхание.

– Я отдал послание Римлянину лично в руки.

Она что-то сказала, но транслятор был слишком далеко. Правда, мне послышалось слово «свет».

– Я сразу же к нему отправился – как только ушел от вас вчера.

– Хорошо. – В этот раз ответ прозвучал четко. Вспыхнул свет.

– Что было в послании, Эвелина?

– В каком послании? – спросил Лако.

Он положил респиратор рядом с кроватью. Теперь я понял, почему Лако не хотел им воспользоваться. Эта модель крепилась к трахее и не позволяла говорить.

– Что ты сказала, Эвелина? – спросил Лако.

– Послание. Римлянин. Хорошо.

– Это бессмыслица, – заявил я. – Может, морфий все еще действует? Задай ей вопрос, на который знаешь ответ.

– Эвелина, кто был с тобой на Хребте?

– Говард. Каллендер. Борхардт. – Она умолкла, словно припоминая: – Бея.

– Хорошо, не нужно перечислять всех. Что вы сделали, когда нашли сокровище?

– Отправили бею к Римлянину. Ждали.

– Вы заходили в гробницу? – Он уже не раз это спрашивал – по голосу чувствовалось. Правда, на последнем вопросе его тон изменился, и я напрягся, ожидая ответа.

– Нет, – четко ответила она. – Ждали Римлянина.

– Что ты вчера сказала, Эвелина? Я не разобрал. Но теперь у меня есть транслятор. Что ты хотела сказать?

Что она ответит? «Не важно – мое поручение выполнил другой»? У меня промелькнуло подозрение, что она не отличает нас друг от друга. Сотообразные рубцы покрывают ей уши изнутри – она не узнает наши голоса. Хотя нет, конечно: Эвелина до самого конца четко знала, с кем говорила. Но в тот момент я затаил дыхание, занеся руку над кнопкой транслятора. Я боялся, что она перепутает Лако со мной, выдаст меня. Но больше всего я надеялся услышать, что было в послании.

– Расскажи мне о яде, Ивлин.

– Слишком поздно. Лако обернулся ко мне.

– Не разобрал, что она сказала?

– По-моему, «сокровище».

– Сокровище, – повторила Эвелина. – Проклятие.

Ее дыхание стало ровным, и транслятор перестал воспринимать сигналы. Лако встал и опустил занавес.

– Она спит. Всегда так быстро засыпает на морфии. Лако посмотрел на меня. Бея шмыгнула мимо, выхватив из коробки бутылку с колой. Он проводил ее взглядом.

– Может, Эвелина права, и это действительно проклятие, – тускло сказал он.

Я взглянул на бею. Она стояла у изголовья койки и ждала, когда Эвелина проснется, чтобы дать ей попить. Маленькая, словно десятилетняя девочка, она держала в одной руке бутылку, а в другой – предохранитель. Я попытался представить себе, как бы она выглядела, если бы на нее подействовал вирус.

– Иногда мне кажется, что я бы пошел на это.

– На что?

– Отравил бы бею Римлянина, если бы знал, какой яд использовать. Это ведь тоже проклятие – желать чего-то так сильно, чтобы пойти на убийство?

– Да, – ответил я.

Бея сунула предохранитель в рот.

– Едва я увидел сокровище… Я встал.

– Ты бы убил безобидную бею ради чертовой вазы?! Но сокровище и без этого можно заполучить! Возьми пробы крови у команды. Докажи, что это яд. Комиссия отдаст тебе сокровище.

– Комиссия закроет планету.

– Ну и что?

– Это разрушит сокровище. – Лако глядел в пространство, словно забыл о моем присутствии.

– О чем это ты? Римлянина и его приспешников к сокровищу не подпустят. Ценности никто не разрушит. Конечно, разбирательство затянется – но в итоге вы все получите.

– Ты сокровища не видел! Ты… Ты ничего не понимаешь! – отчаянно выкрикнул Лако.

– Так покажи мне это драгоценное сокровище! Лако сник и опустил голову.

– Ладно, – согласился он.

Все во мне завопило: «Вот она, сенсация!»

Он запер меня в клетке и пошел к Борхардту, возвращать респиратор. Я не попросил разрешения пойти с ним – с Борхардтом, как и с Говардом, мы были хорошо знакомы, и хотя я его не особо любил, такого никогда не пожелал бы.

Время близилось к полудню. Солнце поднялось высоко и светило так ярко, что едва не прожигало дыру в пластике. Лако вернулся через полчаса, еще более изможденный, чем раньше.

Он сел на упаковочный ящик и закрыл руками лицо.

– Борхардт умер, пока мы с Эвелиной беседовали.

– Выпусти меня, – попросил я.

– У Борхардта была теория насчет бей и их любопытства. Он считал, что это проклятие.

– Проклятие, – послышалось из угла, где скрючилась бея.

– Выпусти меня из клетки.

– Он считал, что любопытство сгубило расу беев: сухундулимы прибыли на планету, беи заинтересовались их змеистой кожей и позволили им остаться… Так гости аборигенов и поработили. Борхардт считал, что беи были великой расой с высокоразвитой цивилизацией, пока на Колхиде не появились сухундулимы.

– Выпусти меня из клетки, Лако.

Лако нагнулся и сунул руку в стоявший рядом ящик.

– Это не может быть творением сухундулимов, – сказал он, вытаскивая из ящика предмет. – Вот, тончайшая работа: серебряная канитель, унизанная керамическими бусинами, – их только под микроскопом и разглядишь. Сухундулимы на такое не способны.

– Не способны, – согласился я.

Нет, это не просто мелкие бусины, нанизанные на серебряные нити, – изделие казалось грозовым облаком над пустыней. Лако подставил вещицу под свет, что проникал через пластиковый купол: нити порозовели, а затем приняли глубокий лиловый оттенок. Красиво.

– Сухундулимам только это по силам. – Лако повернул облако другой стороной – сплющенной и тускло-серой. – Один из носильщиков Римлянина уронил.

Лако аккуратно уложил облачное чудо в ящик, прикрыл пузырчатой пленкой и запечатал крышку.

– Планету закроют, – сказал он, – и даже если мы убережем сокровище от Римлянина, расследование Комиссии займет несколько лет – или даже больше.

– Выпусти меня.

Лако распахнул дверь рефрижератора и отошел в сторону.

– Электричество постоянно вырубается… Иногда по несколько дней не работает.

С самого первого перехваченного сообщения Лако я подозревал, что это будет сенсация века – нутром чуял. И вот она – передо мной.

Девочка – лет двенадцати, не старше, – сидела на серебряной платформе в бело-голубом одеянии с ниспадающей бахромой, опираясь о стену рефрижератора и спрятав лицо в сгиб руки. Поза выражала глубочайшую скорбь. Черные волосы были прихвачены заколкой из витого серебра. На шее красовалось ожерелье из голубого фаянса, инкрустированное серебром. Выставленное вперед колено приподнимало край одеяния – виднелся носок серебристой туфельки. Статуя была вылеплена из воска, мягкого и белого, точно кожа. Казалось, если она каким-то чудом поднимет голову, то я увижу лицо, которое ждал всю свою жизнь. Я вцепился в прутья клетки и заворожено смотрел на нее, затаив дыхание.