Текст книги "Вихри Мраморной арки"
Автор книги: Конни Уиллис
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)
«Сколько же мы разных чудес повидали!» – восхищалась миссис Эмблер. Да уж, представляю: много чего можно повидать, шныряя, как пара мешотчатых крыс, в темноте по пустыне и проскакивая на полном газу перед камерами.
Новые указатели съездов с магистрали еще не установили, поэтому поворот на Апачи-Джанкшн я пропустил и пришлось пилить по своей узкой, стиснутой бетонными отбойниками полосе до ближайшего разворота, который обнаружился только на полпути к Супериору.
Кейти проживала в жилом районе Суперстишен-Эстейтс, прилепившемся к подножию горы Суперстишен. Я придумывал, что сказать, когда приеду. Тогда мы с ней за два часа и десятью фразами не обменялись, да и то в основном я кричал и командовал. По дороге я был занят Аберфаном, а уже там, в приемной, и вовсе стало не до разговоров.
До меня вдруг дошло, что я могу ее и не узнать. Я ее почти не помнил – разве что обгоревший на солнце нос и эту невозможную открытость – вряд ли все это сохранилось через пятнадцать-то лет. Аризонское солнце не оставило следа от первого, а что касается второго… Она выходила замуж, разводилась, теряла работу… много чего за эти пятнадцать лет могло научить ее закрываться. Возможно, мне вообще нет смысла ехать в такую даль. Однако даже миссис Эмблер с ее непроницаемым съемочным лицом, и ту удалось подловить. Разговорив на собачью тему. И снимая скрытой камерой.
Кейти жила в старом доме с пассивными солнечными батареями – всю крышу закрывали толстые черные панели. Вполне приличный дом, хотя и не глянцевая картинка. Вместо газона во дворе (водовозы в такую глушь не забираются – дорожные талоны экономят, а взять с крохотного Апачи-Джанкшн нечего, то ли дело соблазны Финикса или Темпе) шахматка из черного лавалита и опунции. Сбоку от дома пристроилась ссохшаяся от жары пустынная акация, у которой на привязи восседала кошка. Под деревом маленькая девочка играла с машинками.
Вытащив с заднего сиденья айзенштадт, я подошел к дому и позвонил в дверной звонок. В последний момент, когда уже поздно было передумывать и бросаться наутек, потому что хозяйка как раз открывала сетчатую дверь, я вдруг понял, что меня могут и не узнать и сейчас придется представляться.
Нос больше не лупился, и она восполнила за это время ту разницу в весе, что отличает шестнадцатилетнюю девушку от тридцатилетней женщины, но в остальном ничуть не изменилась с тех пор, как я увидел ее на дороге перед своим домом. И закрываться до конца она все-таки не научилась. Я понял по ее лицу, что она меня узнала и что мой приход не стал для нее неожиданностью. Наверное, она сделала у себя на странице пометку с просьбой об уведомлении, в случае если я буду выяснять ее адрес. Что бы это значило?
Кейти приоткрыла сетчатую дверь – как я недавно перед Хантером из Общества защиты животных.
– Что вам нужно?
Я никогда не видел ее рассерженной, даже у ветеринара, когда сам злился на нее.
– Захотел вас навестить.
Можно было бы сказать, что наткнулся в работе над репортажем на знакомое имя и стало любопытно, она это или тезка. Или что делаю сюжет про последний оставшийся дом на пассивных солнечных батареях.
– Сегодня утром мне попался на дороге мертвый шакал.
– И вы решили, что это я его сбила? – Кейти попыталась захлопнуть сетчатую дверь.
Я машинально выставил руку.
– Нет, – тут же отдергивая ладонь, ответил я. – Конечно, я так не решил. Можно мне войти? Я приехал просто поговорить.
Девочка подобралась поближе, прижимая к розовой футболке свои игрушечные машинки, и с любопытством смотрела на нас.
– Ступай в дом, Джана, – велела Кейти, приоткрывая сетчатую дверь. Девочка просочилась внутрь. – Давай на кухню, я тебе разведу «Кул-эйд». – Она вскинула глаза на меня. – Ваше возвращение мне в кошмарах снилось. Будто я выхожу на порог – а там вы.
– Здесь ужасно жарко, – сказал я, самому себе напоминая Хантера. – Можно я войду?
Она распахнула дверь.
– Пойду приготовлю дочке попить. – Кейти направилась на кухню, девочка, пританцовывая, прыгала перед ней.
– Какой тебе цвет сделать? – спросила Кейти.
– Красный! – выкрикнула малышка в ответ. Напротив кухонной столешницы через узкий проход, ведущий в обеденный уголок со столом и стульями, выстроились в ряд плита, холодильник и кулер. Я уложил айзенштадт на стол и уселся сам, чтобы Кейти не предложила перейти в другую комнату.
Взяв с полки пластмассовый кувшин, Кейти сунула его под кулер и открыла кран. Джана тем временем вывалила свои машинки на столешницу, вскарабкалась туда же сама и начала хлопать дверцами шкафчиков.
– Сколько вашей девочке? – спросил я.
Кейти вытащила из ящика рядом с плитой деревянную ложку и положила на стол рядом с кувшином.
– Четыре. Нашла «Кул-эйд»? – обратилась она к дочке.
– Да, – ответила малышка. Но вместо пакетика с «Кул-эйдом» она протягивала какой-то розоватый кубик, который нужно было освободить от прозрачной целлофановой обертки. Кубик зашипел, растворяясь в кувшине и окрашивая воду в слабонасыщенный красный. Наверное, «Кул-эйд» тоже на грани вымирания, как «виннебаго» и пассивные солнечные батареи. Или изменился до неузнаваемости. Как Общество защиты животных. Кейти налила красноватый напиток в стакан с нарисованным китом.
– У вас есть еще дети?
– Да, еще мальчик. – Она ответила с опаской, будто не зная, стоит ли сообщать мне такие сведения, – хотя если я прочитал страницу, то и так был бы в курсе. Джана попросила печенья и унесла его вместе со стаканом «Кул-эйда» наружу. Я услышал, как мягко хлопнула сетчатая дверь.
Кейти поставила кувшин на холодильник и прислонилась к столешнице, скрестив руки на груди.
– Зачем вы приехали?
Она не попадала в кадр айзенштадта, и лицо ее в этом узком проходе оказывалось в тени.
– Утром на шоссе я наткнулся на мертвого шакала, – повторил я, стараясь говорить потише, чтобы она, прислушиваясь, подалась ближе ко мне, к свету. – Его сбила машина, и он лежал как-то странно, под углом. Он был похож на собаку. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто помнит Аберфана, с кем-то, кто его знал.
– Я его не знала, – возразила Кейти. – Я его только сшибла, забыли? Вы поэтому так сделали, да? Потому что из-за меня погиб Аберфан?
Она не смотрела на айзенштадт, даже внимания не обратила, когда я положил его на столешницу, но у меня вдруг возникло подозрение, что она догадывается о моих намерениях. Она упорно избегала попадания в кадр. Что если признаться? «Да, именно так. Я приехал, потому что из-за вас погиб Аберфан, а у меня нет ни одной его фотографии. Вы передо мной в долгу. Раз я не могу сфотографировать Аберфана, путь у меня будет хотя бы снимок, где вы его вспоминаете».
Но она его не помнила, она совсем его не знала, толком и не разглядела по дороге к ветеринару, когда уже умирающий Аберфан лежал у меня на коленях и пытался поднять голову. Не надо было мне сюда приезжать, незачем ворошить прошлое. Незачем.
– Сперва я думала, вы меня посадите, – сказала Кейти. – Потом, когда все собаки погибли, – что вы меня убьете.
Хлопнула сетчатая дверь.
– Машинки забыла. – Малышка сгребла их со столешницы в подол своей футболки. Кейти взъерошила ей волосы и снова скрестила руки на груди.
– Я репетировала, что скажу, когда вы придете меня убивать: «Я не виновата. Была метель. Он выскочил прямо под колеса. Я его даже не заметила». Я перелопатила все, что смогла найти про ньюпарво. Готовила защитную речь. Про то, как произошла мутация сперва кошачьей чумки, потом парвовирусного энтерита, и как вирус продолжал мутировать, поэтому не получалось создать вакцину. Как еще до третьей волны собак стало меньше, чем необходимо для выживания популяции. Что вина лежит на хозяевах последних остававшихся в живых, поскольку те не хотели рисковать своими питомцами и отдавать их на вязку, чтобы возродить вид. Про то, что ученые до последнего трудились над вакциной, пока не остались одни шакалы. «Вы не понимаете, – сказала бы я, – во всем виноваты владельцы «щенячьих фабрик», это из-за них погибли все собаки. Если бы они не развели антисанитарию в своих питомниках, можно было бы перехватить эпидемию в самом начале». Я приготовилась защищаться. А вы взяли и переехали.
Хлопнув дверью, снова примчалась Джана, сжимая в руке пустой китовый стакан. Рот и подбородок у нее были вымазаны розовым.
– Я пришла за ещём, – объявила она и, обхватив стакан обеими ладонями, протянула его Кейти. Та достала из холодильника кувшин и налила добавки.
– Стой, зайка, не убегай, – остановила она малышку. – У тебя все лицо в «Кул-эйде». – И она стала вытирать ей подбородок бумажным полотенцем.
В приемной у ветеринара Кейти и слова не сказала в свою защиту. Ни «была метель», ни «он выскочил прямо под колеса», ни «я его даже не заметила». Она молча сидела рядом, комкая варежки на коленях, пока не вышел ветеринар и не сказал, что Аберфан умер. Только тогда она подала голос: «Я думала, их в Колорадо больше не осталось. Все погибли».
А я повернулся к ней, к шестнадцатилетней девчонке, еще не научившейся закрываться, и сказал: «Теперь да, теперь не осталось. Из-за тебя».
– Не надо так говорить, – предостерегающе начал ветеринар.
Он хотел положить руку мне на плечо, но я вывернулся.
– Ты хоть понимаешь, что на твоей совести гибель одной из последних собак на свете? Что из-за тебя уничтожен целый вид?
Снова хлопнула сетчатая дверь. Кейти смотрела на меня, сжимая в руках порозовевшее бумажное полотенце.
– Вы переехали, и я тогда подумала: наверное, вы меня простили. Но получается, что нет? – Она подошла к столу и вытерла отпечатавшийся от стакана красный ободок. – Зачем вы это сделали? Чтобы меня наказать? Или думаете, я все пятнадцать лет так и гоняю по дорогам на бешеной скорости, сбивая животных?
– О чем вы? – не понял я.
– Из Общества уже приходили.
– Из Общества?
– Да. – Она не отрываясь смотрела на испачканное красным полотенце. – Они говорят, вы сообщили про сбитого на Ван Бюрене шакала. Интересуются, где я была с восьми до девяти сегодня утром.
* * *
На обратном пути в Финикс я чуть не сбил дорожного рабочего. Он отскочил к еще не застывшему бетонному отбойнику, выронив мне под колеса лопату, на которую весь день опирался.
Общество, значит, уже успело нанести визит. От меня они прямиком направились к ней. Но это невозможно, я ведь до того времени с Кейти никак не связывался. Я тогда еще даже фото миссис Эмблер не видел. Тогда получается, от меня они направились прямиком к Рамирес, а ей неприятности с Обществом не нужны.
«Мне сразу показалось подозрительным, что он не поехал на губернаторскую конференцию, – сказала она им. – А потом он попросил посмотреть страницу вот этой особы. Кэтрин Пауэлл, 4628 Датчмэн-Драйв. Это его знакомая по Колорадо».
– Рамирес! – закричал я в автомобильный телефон. – Мне надо с тобой поговорить! – В ответ ни слова.
Миль десять я ругал ее на все корки, пока не вспомнил, что у меня нажата кнопка отключения. Я саданул по ней в сердцах.
– Рамирес, куда ты запропастилась?
– А сам-то? – Голос у нее был такой же возмущенный, как у Кейти, но куда ей до меня. – Отключился, объяснять, в чем дело, не желаешь…
– Поэтому ты сделала свои собственные выводы и скоренько изложила их Обществу?
– Что? – Знакомая интонация. Таким же тоном я переспрашивал Кейти про неожиданный визит представителей Общества. Рамирес, выходит, никому ничего не говорила и вообще не в курсе, о чем я, но притормозить я уже не мог.
– Ты стукнула Обществу, что я попросил досье на Кейти?
– Нет. Говорю же, они позвонили утром, искали тебя. Я сказала, что ты на губернаторской конференции.
– И больше они не перезванивали?
– Нет. А что, у тебя неприятности? Я нажал кнопку отключения.
– Да, – произнес я вслух. – У меня неприятности.
Рамирес им ничего не говорила. Может, кто-то еще из редакции, хотя вряд ли. В конце концов, наша Долорос Чивере делала статью про утечку информации с личных страниц. «Как же так, у вас нет фотографий вашей собаки?» – спрашивал Хантер, а значит, они читали мою страницу тоже. И им известно, что мы с Кейти оба жили в Колорадо, в одном городе, когда погиб Аберфан.
– Что вы им сказали? – спросил я Кейти. Она так и стояла у кухонной столешницы, комкая в руках запачканное «Кул-эйдом» полотенце. Хотелось его выхватить, чтобы она на меня посмотрела. – Что вы сказали этим, из Общества?
Кейти подняла глаза.
– Сказала, что приехала по Индиан-Скул-Роуд на работу, забирать задание по программированию на месяц. К сожалению, я с таким же успехом могла доехать туда по Ван Бюрену.
– Про Аберфана! – перебил я. – Про Аберфана что вы им сказали?
Она выдержала мой взгляд.
– Ничего я не сказала. Думала, они уже все знают от вас. Я схватил ее за плечи.
– Если придут снова, ничего им не говорите. Даже если вас арестуют. Я разберусь. Я…
Я не договорил, что именно сделаю, потому что и сам не знал. Выбежал из дома, столкнувшись на выходе с Джаной, которая шла за очередной добавкой, и помчал к себе, не имея, правда, ни малейшего представления, как буду действовать дальше.
Позвоню в Общество и потребую оставить Кейти в покое, потому что она ни при чем? Это только вызовет лишние подозрения, а куда мне лишние, я и так уже влип по полной.
Нашел на шоссе сбитого шакала (с моих слов) и вместо того, чтобы позвонить сразу же с телефона в машине, проехал зачем-то две мили до магазина. Сообщил куда следует, но отказался называть свои данные. Потом прогулял две съемки; не поставив в известность начальство, зато окольным путем добыл досье на Кэтрин Пауэлл, знакомую пятнадцатилетней давности, которая вполне могла оказаться на Ван Бюрене во время происшествия.
Связь очевидна. Как скоро они все сопоставят и поймут, что пятнадцать лет назад – это когда умер Аберфан.
На Апачи стягивался поток машин, выплескивающийся с переполненных в час пик магистралей, и целая флотилия цистерн. Такое впечатление, что кроме разделенок они других дорог в жизни не видели, поскольку перестраивались как попало, даже не думая помигать поворотником. Да и вообще само понятие полосы им, похоже, было чуждо. На выезде из Темней повороте на Ван Бюрен они уже заполонили все шоссе. Я сместился на полосу для водовозов.
На моей странице имя ветеринара не указывалось. Тогда система еще только начинала разрабатываться, и все порядком нервничали по поводу вторжения в частную жизнь. Без разрешения самого человека никакие сведения о нем в сеть не выкладывались, особенно медицинские и банковские, а страницы больше напоминали расширенные анкеты: семья, работа, хобби, домашние животные. Из моей кроме клички Аберфана можно было узнать разве что дату его смерти и мой тогдашний адрес, но, видимо, хватило и этого. В городке было всего две ветеринарные клиники. У того ветеринара имя и фамилия Кейти в записи о смерти Аберфана не значатся. Он тогда отдал ей права, даже не взглянув, зато Кейти сообщила свое имя его помощнику… Этот мог и записать. Только теперь уже не выяснишь. Страницу ветеринара запрашивать бессмысленно: Общество проследит запрос и доберется до ветеринара раньше меня. Можно попробовать добыть журнал клиники через редакцию, но тогда придется все объяснить Рамирес, а телефон у меня, наверное, прослушивается. А если заехать в редакцию самому, то Рамирес отберет машину. Нет уж.
Куда я еду, я так и не решил, но гнал все равно на пределе. Когда идущая впереди цистерна сбросила скорость до девяноста, я едва не влетел ей в задний бампер. Место, где утром лежал сбитый шакал, я проехал, даже не обернувшись. Смотреть там все равно не на что, даже если бы поток машин не заслонял. Что не убрало Общество, давно раскатали проезжающие автомобили, да и не было там улик все равно. Если бы были, если бы машина, сбившая шакала, попала в камеру, они бы ко мне не пришли. И к Кейти тоже.
Предъявить ей обвинение в смерти Аберфана они не могли – в те времена это законом не каралось, – но, узнав про Аберфана, они могут повесить на нее сбитого шакала, и пусть хоть сотня свидетелей, сотня камер слежения подтвердят, что она в это время была на Индиан-Скул-Роуд. Не важно, что экспертиза не обнаружит на ее машине никаких следов. Она задавила представителя вымирающего собачьего племени. Ее четвертуют.
Не надо было уезжать от Кейти. Я ей велел ничего им не говорить, но она из тех, кто не скрывает свою вину. В приемной у ветеринара, когда мы только вошли, она так честно и призналась: «Я его сбила». Так вот прямо и заявила, не пытаясь оправдаться, сбежать, свалить на кого-то.
Пока я тут лечу незнамо куда, ломая голову, как помешать Обществу установить причастность Кейти к гибели Аберфана, они уже, наверное, вернулись к ней и выясняют, как мы с ней познакомились в Колорадо и как умер Аберфан.
Я ошибся на их счет. К Кейти они не вернулись. Они снова приехали ко мне и поджидали у порога.
– Какой-то вы неуловимый, – заявил Хантер. Напарник в форме ухмыльнулся.
– Где вы были?
– Простите. – Я выудил из кармана ключи. – Я думал, у вас ко мне больше вопросов нет. Я ведь уже все рассказал по поводу сбитого шакала.
Хантер подвинулся ровно настолько, чтобы я открыл сетчатую дверь и сунул ключ в скважину.
– Мы с сотрудником Сегурой просто хотели кое-что уточнить.
– Куда вы ездили сегодня днем? – спросил Сегура.
– В гости.
– К кому именно?
– Ты погоди, погоди, – остановил его Хантер. – Дай человеку хоть в дом войти, прежде чем заваливать вопросами.
Я открыл дверь.
– А камеры зафиксировали ту цистерну, которая сбила шакала?
– Цистерну? – переспросил Сегура.
– Я же говорил – мне кажется, это мог быть только водовоз. Шакал лежал как раз на той полосе. – Я провел их в гостиную, попутно кладя ключи на компьютер и вырубая телефон. Еще не хватало, чтобы посреди разговора вклинилась Рамирес с ее «Что у тебя там? Неприятности?»
– Наверное, его сбил какой-то лихач. Тогда понятно, почему он не остановился. – Я жестом пригласил их садиться.
Хантер сел. А Сегура, не дойдя до дивана, застыл при виде фотографий на стене.
– Ничего себе, сколько собак! Это вы их всех снимали?
– Некоторых. Вон там посередине Миша.
– Последняя собака на земле?
– Да.
– Я серьезно. Самая последняя?
И я серьезно. Ее держали в карантине исследовательского центра Общества в Сент-Луисе. Мне удалось выбить разрешение на съемку, однако фотографировать позволили только снаружи, не заходя в карантин. Снимок, сделанный через армированное стекло в двери, получился не в фокусе, но даже если бы меня пустили внутрь, лучше бы не вышло. У Миши уже не осталось никаких эмоций, которые могла бы передать фотография. Собака не ела седьмой день. Все то время, что я там пробыл, она лежала, опустив голову на лапы и не сводя взгляда с двери.
– Вы, наверное, не захотите продать этот снимок Обществу.
– Нет, не захочу.
Он понимающе кивнул.
– Ее смерть всех просто подкосила.
Подкосила. Люди винили в ее смерти всех, кого можно – владельцев «щенячьих фабрик»; ученых, не сумевших создать вакцину; Мишиного ветеринара, – и всех, кого нельзя. А потом отдали свои гражданские права стае шакалов, и те их радостно захапали, сыграв на всеобщем чувстве вины. Подкосила.
– А здесь кто? – Сегура смотрел на соседний снимок.
– Бультерьер Вилли генерала Паттона.
Для кормления Миши и уборки в карантине применяли роботизированные манипуляторы, как раньше на атомных станциях. Ее хозяйке, усталой и задерганной женщине, разрешали смотреть на собаку через армированное оконце, но только сбоку, украдкой, потому что Миша при виде нее с лаем кидалась на дверь.
– Попробуйте добиться, чтобы вас пустили внутрь, – посоветовал я ей. – Жестоко держать ее там взаперти. Пусть отдадут, заберете ее домой.
– Чтобы она подхватила ньюпарво?
Подхватывать ньюпарво Мише было уже не от кого, но этого я хозяйке не сказал. Я только настроил фотоаппарат, стараясь не попадаться в поле Мишиного зрения.
– Вы же знаете, отчего они все умерли? – спросила женщина. – Озоновые дыры. Во всем виновата радиация.
Во всем были виноваты коммунисты, а еще мексиканцы, а еще правительство. А те немногие, кто признавал свою вину, как раз ни в чем виноваты не были.
– Вот этот смахивает на шакала. – Сегура смотрел на фото немецкой овчарки, которое я сделал уже после смерти Аберфана. – Собаки ведь были похожи на шакалов?
– Нет. – Я присел на уступ перед экраном проявителя, напротив Хантера. – Про шакала я вам уже все рассказал. Он лежал на дороге, я его увидел и сообщил вам.
– Говорите, что шакал лежал в крайнем правом ряду? – уточнил Хантер.
– Именно.
– А вы ехали по крайнему левому?
– Я ехал по крайнему левому.
Сейчас они будут перебирать мои показания пункт за пунктом, и когда я что-нибудь забуду, спросят: «Вы уверены, что видели именно это, мистер Маккоум? Уверены, что не видели момент наезда? Его ведь сбила Кэтрин Пауэлл?»
– Утром вы сказали, что остановились, но шакал был уже мертв. Правильно? – продолжал Хантер.
– Нет.
Сегура встрепенулся. Хантер небрежно мазнул рукой по карману. Включил диктофон.
– Я проехал еще милю, прежде чем остановиться. А потом вернулся задним ходом, но он был уже мертв. У него из пасти шла кровь.
Хантер молчал. Сидел сложа руки на коленях и выжидал. Старый журналистский прием – если долго держать паузу, собеседник может выпалить что-то неожиданное, лишь бы не тяготиться молчанием.
– Шакал лежал под каким-то странным углом, – сообщил я, когда подошло время. – В таком виде он не очень был похож на шакала. Мне показалось, что это собака. – Я выждал еще одну неловкую паузу. – И сразу полезли всякие неприятные воспоминания. Я даже не задумывался над тем, что делаю, просто хотел оказаться подальше. А через несколько минут вспомнил, что надо бы позвонить в Общество, и остановился у «7-Элевен».
Я снова умолк, дождался, пока Сегура начнет кидать тревожные взгляды на Хантера, и только тогда продолжил:
– Я думал, что успокоюсь, отвлекусь на задания, но к концу первой съемки понял, что ничего не получится, и вернулся домой. – Искренность. Простота. Если уж Эмблерам удается, то и ты справишься. – Как-то меня выбило из колеи. Я даже начальнице не позвонил, чтобы попросить кого-нибудь вместо меня послать на конференцию. Никак не мог избавиться… – Я замолчал и потер лоб. – Мне надо было с кем-нибудь поговорить. И я попросил в редакции, чтобы мне посмотрели адрес моей давней знакомой, Кэтрин Пауэлл.
Я признался в обмане и в совершении двух преступлений: в том, что скрылся с места аварии и воспользовался служебным положением в личных целях. Может, им хватит? Про поездку к Кейти ни слова. Иначе поймут, что она рассказала мне про их визит, й решат, что мое признание – попытка ее отмазать. Хотя, если дом Кейти под наблюдением, они без меня уже в курсе. Тогда я зря стараюсь.
Молчание затягивалось. Хантер задумчиво похлопал ладонью по колену. Из моих слов было неясно, почему мне понадобилась именно Кейти, колорадская знакомая, которую я не видел пятнадцать лет, но вдруг… Вдруг они все-таки не догадаются?
– Эта Кэтрин Пауэлл, – начал наконец Хантер. – Вы знали ее в Колорадо, я правильно понимаю?
– Жили в одном городе. – Мы выдержали паузу.
Это ведь тогда ваша собака умерла? – внезапно сообразил Сегура. Хантер прожег его взглядом, и до меня дошло – не диктофон у него в кармане. Там выписка из журнала ветеринарной клиники, где значатся имя и фамилия Кейти.
– Да, – подтвердил я. – Аберфан умер в сентябре восемьдесят девятого.
Сегура открыл рот.
– В третью волну? – опередил его Хантер.
– Нет, – ответил я. – Попал под машину.
Оба изобразили искреннее изумление. Вот у кого Эмблерам бы поучиться.
– И кто же его сбил? – задал вопрос Сегура, а Хантер, машинально дернувшись к карману, подался вперед.
– Не знаю. Водитель скрылся. Сбил собаку и бросил лежать на дороге. Поэтому я сегодня, из-за этого шакала… Тогда я и познакомился с Кэтрин Пауэлл. Она остановилась и помогла мне. Помогла затащить моего пса в машину, и мы отвезли его к ветеринару, но было уже поздно.
Маска Хантера была практически непроницаемой, а вот Сегура оказался попроще. На его лице отразилась смесь удивления, понимания и разочарования.
– Поэтому я и стал ее разыскивать, – разъяснил я очевидное.
– Какого числа сбили вашу собаку? – спросил Хантер.
– Тридцатого сентября.
– Как фамилия ветеринара?
Вопросы задавались прежним тоном, но ответы Хантера уже не интересовали, Он-то думал, что зацепил меня и вот-вот подловит, а мы – раз, и оказываемся просто парочкой добрых самаритян, спасающих сбитую собаку. Версия рассыпалась в прах. Он уже все выяснил, просто остались заготовленные вопросы. Главное, не расслабиться раньше времени и не допустить промашку.
Я наморщил лоб.
– Не помню. Купер, кажется.
– Под какую машину попала ваша собака?
– Не знаю. – Только не джип. Придумай любую другую, только не джип. – Я не видел, как его сбили. Ветеринар потом сказал, что явно какой-то крупный автомобиль, может быть, пикап. Или «виннебаго».
И тут я понял, кто сбил шакала. Разгадка все утро была у меня под носом: транжирство драгоценных сорока галлонов на мытье бампера, враки насчет приезда со стороны Глоуба… Но я был настолько поглощен желанием добыть фотографию Аберфана и отвести подозрения от Кейти, что все упустил. Прямо как с проклятым парвовирусом. Изведешь его в одном месте, а он вспыхивает в другом.
– Может, остались отпечатки протекторов? – спросил Хантер.
– Что? Нет. В тот день шел снег. – Надо чтобы чувства отразились на лице, он пока ни одной подробности не упустил. Я прикрыл глаза рукой. – Простите. От этих вопросов просыпаются воспоминания.
– Это вы нас простите, – извинился Хантер.
– Можно полицейские протоколы поднять, – предложил Сегура.
– Протокола не было. В те времена за сбитую собаку наказания не полагалось.
В яблочко! Сотрудники перестали сверлить меня взглядами и переглянулись, не веря своим ушам. Задав еще несколько вопросов, они собрались наконец уходить. Я проводил их до двери.
– Спасибо за помощь, мистер Маккоум, – сказал на прощание Хантер. – Мы понимаем, что вам пришлось пережить.
Я закрыл за ними сетчатую дверь. Эмблеры наверняка гнали на полной, пытаясь проскочить незаметно для камер, потому что въезд на Ван Бюрен для таких фургонов под запретом. Приближался час пик, они заняли полосу для цистерн, а шакала заметили только перед самым ударом, когда уже ничего нельзя было сделать. За сбитое животное им грозила тюрьма и конфискация транспортного средства, а на шоссе они в тот час оказались одни…
– Да, последний вопрос, – вспомнил Хантер на полдороге. – Вы говорите, что успели утром съездить на первое задание. Какое?
Простота. Открытость.
– Старый зоопарк за городом. Что-то типа аттракциона.
Провожая их взглядом, я дождался, пока они сядут в машину и завернут за угол. Потом закрыл на защелку сетчатую дверь, внутреннюю тоже закрыл и запер. Прекрасно ведь все видел: и хорька, нюхающего колесо; и бампер; и как Джейк встревоженно оглядывался на дорогу. Я-то думал, он насчет посетителей волнуется, а оказалось, что нет. Он машину Общества высматривал. «Ему это не интересно», – оборвал он жену, когда та принялась рассказывать мне про Тако. Он подслушивал под задним окном, со своим ведерком, готовый в любой момент осадить жену, если сболтнет лишнее. А я все это прозевал. Я был настолько занят мыслями об Аберфане, что даже сквозь линзу объектива не разглядел очевидного. Ну да, оправдывайся, «не видел» он. Кейти, и та в свое время этой отговоркой не воспользовалась, а ведь она только-только за руль села.
Я взял «Никон» и вытащил оттуда пленку. С айзенштадтовскими снимками и видеоматериалом уже поздно что-то делать, но там все равно вряд ли что-нибудь найдется. Джейк к тому моменту уже вымыл бампер.
Извлеченные из фотоаппарата негативы я сунул в проявитель.
– Позитивы, в очередности «первый-второй-третий», пятнадцать секунд, – скомандовал я и стал дожидаться изображения на экране.
Кто, интересно, был за рулем? Джейк, наверное. «Он никогда не любил Тако», – с неподдельной горечью в голосе говорила миссис Эмблер. «Я не хотела покупать «виннебаго».
Права отобрали бы у обоих, не важно, кто вел машину. Фургон конфисковало бы Общество, В тюрьму этих двух восьмидесятилетних представителей рода «американа» сажать бы, думаю, не стали. Не понадобится. Суд растянется на полгода, а в Техасе законопроект о разделении уже в работе.
На экране показался первый снимок – пробный, с фукьерией, чтобы по нему свет выставлять.
Даже если они отделаются малой кровью и «виннебаго» не отберут за недозволенный выезд на полосу для водовозов или за отсутствие разрешения на уплату налога с продаж, Эмблерам все равно осталось в лучшем случае полгода. В Юте вот-вот вступит в силу закон о разделении полос отбойниками на всех дорогах, Аризона следующая на очереди. Даже при той черепашьей скорости, с которой трудятся наши дорожные рабочие, Финикс тоже успеет полностью перейти на разделенки за время следствия. И Эмблеры окажутся взаперти. Вечные узники зоопарка. Вроде койотов.
Вот снимок зоопарковой вывески, наполовину скрытой кактусами. Крупный план рекламного щита Эмблеров, над ним реет связка воздушных шаров. «Виннебаго» на парковке.
– Стоп, – скомандовал я. – Фрагмент. – Я обвел пальцем границы области. – Вывести в полноэкранном размере.
Длиннофокусник у меня отличный, дает резкий контраст и великолепную четкость. Даже на экране проявителя с его жалким полумиллионом пикселей я без труда различил темное пятно на бампере. А на готовом снимке будет еще четче. Можно будет разглядеть каждую серовато-рыжую шерстинку. А уж компьютеры в Обществе по этому снимку и группу крови, наверное, вычислят.
– Дальше, – скомандовал я, и изображение на экране сменилось. Художественный снимок «виннебаго» у входа в зоопарк. Джейк моет бампер. Пойман с поличным.
Даже если Хантер благополучно купился на мою версию, других подозреваемых у него нет. Как скоро его потянет задать Кейти еще несколько вопросов? А если ему подсунуть Эмблеров, он оставит ее в покое.
Вот японское семейство, столпились возле сливного бака. Наклейки на боку фургона, взятые крупным планом. А это уже внутри – кухонный закуток, душевая кабинка размером с гроб, миссис Эмблер делает кофе.
Неудивительно, что на айзенштадтовском снимке отразились все ее воспоминания, горе и утрата. Может быть, за секунду до удара она тоже приняла этого шакала за собаку.
Дело за малым – рассказать Хантеру про Эмблеров, и все – Кейти вне подозрений.
Это нетрудно. Мне уже приходилось.
– Стоп, – скомандовал я, увидев на экране коллекцию солонок и перечниц. У белого и черного скотч-терьеров были нарисованные бантики из красной шотландки и красные языки. – Засветить. С первого по двадцать четвертый.