Текст книги "Строго между нами"

Автор книги: Кэти Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

– Конечно, налей и мне тоже, – ответила Хейзл, быстро нарезая морковку и раскладывая ее на тарелке. – Ты что-нибудь купила?

– Баночку для лекарств… для мамы. У Остина, – ответила Стелла и, помолчав, добавила: – Вот и все. Видела почти что семейную пару, покупавшую какое-то невероятное кольцо с бриллиантом. Бриллиант был просто огромен. Одному Богу известно, сколько оно может стоить, но купившему его даже полагался человек из «Секьюрикор», чтобы доставить до дому.

– Неужели это в подарок? – спросил вошедший на кухню Эйван, муж Хейзл.

Это был высокий и жилистый мужчина со смеющимися голубыми глазами, скрытыми за ультрамодными очками в роговой оправе. На его голове волос почти не осталось. Эйван работал менеджером в строительной компании. Хейзл была его первой любовью. Эйван души не чаял в дочках-близняшках. «Своеобразная „мыльная опера“ длиною в жизнь», – подумала Стелла. Хейзл все еще была столь же влюблена в Эйвана, как он в нее. А несерьезные насмешки стали тем клеем, который скреплял этот брак вот уже много лет.

– А ты, случайно, не купил мне еще один перстень с бриллиантом, дорогой? – в ответ поинтересовалась Хейзл, поворачивая голову к мужу и подставляя губы для поцелуя.

– Каюсь, не купил, – сказал Эйван. У него действительно был вид кающегося грешника. – Я куплю его завтра, а сегодня у меня красный нейлоновый пеньюар. Осталось еще немного заварки?

– Какая жалость. Я хотела розовый. Мне нравится, когда одежда отличается по цвету от волос. Захвати печенье, – попросила Хейзл Эйвана, когда тот брал с подноса кружку. – Мы придем не раньше девяти, ты же знаешь эти школьные вечера. Если нам удастся перехватить недоваренную сосиску, это будет удача.

Стелла и Хейзл смотрели, как Эйван положил в рот сразу несколько шоколадных печений.

– Как ты можешь столько есть и не набирать вес? – удивленно поинтересовалась Стелла.

Эйван погладил себя по впалому животу.

– Хорошие гены, – промычал он с набитым ртом.

Хейзл сняла фартук и небрежно бросила в мужа.

– Не могут ли намеки, такие как этот, стать основанием для развода? – спросила она, обращаясь к Стелле.

– Только не спрашивай меня. Я не психолог и уж точно не юрист, – не выдержав, рассмеялась Стелла. – Я повелительница недвижимости. – Она направилась к двери кухни, кинув через плечо: – Пока вы будете спорить друг с другом, я пойду принаряжусь.

В располагавшейся под лестницей небольшой каморке Стелла взяла расческу и принялась расчесывать волосы. Она смотрела на свое отражение и понимала, что не видит себя. Мыслями она была вместе с Эйваном и Хейзл, вместе с той парой, которую видела в ювелирном салоне. Она, пожалуй, смогла бы прожить остаток жизни в счастье и без шикарного бриллианта на среднем пальце, на котором носят обручальное кольцо. «Не грусти по тому, чего у тебя никогда не было», – часто говорила ее мать. Да имело ли смысл грустить? Стелла была воспитана глубоко любящими друг друга родителями. Каждый день она видела настоящую любовь между Эйваном и Хейзл. Порой они даже ругались, но, несмотря на это, все равно не переставали молиться друг на друга. Стелла понимала, что бесцельно потратила годы на то, чтобы доказать себе, что ей не нужна любовь. И лишь благодаря чистой случайности она поняла, что на самом деле хочет той самой любви, которую всегда отвергала.

Спустя пару минут Стелла возвратилась в комнату.

Хейзл тепло улыбнулась подруге. Так же как и Хейзл, Стелла никогда не увлекалась излишним макияжем. Различие состояло лишь в том, что Стелле он был просто не нужен. По крайней мере так полагала Хейзл. Большие и темные глаза Стеллы были обрамлены густыми ресницами, хорошо заметными на лице. Это придавало взгляду ту безмятежность, которую сейчас можно увидеть, пожалуй, только на некоторых средневековых портретах Мадонны. Еще бы! Ведь тогда натурщицам приходилось часами неподвижно высиживать в ожидании, когда художник закончит портрет. Темные брови совершенными дугами разлетались над глубоко посаженными темными глазами. Прямой нос совершенно не требовал припудривания, а сливочного цвета кожа была хороша и без всякого особого ухода. Хейзл по этому поводу одолевала черная зависть. Ведь ее кожа часто трескалась, краснела и требовала массу косметики. Намного больше, чем использовала Стелла.

Стелла обладала тем тонким изяществом, которое так восхищало Хейзл, вообще имевшую слабость ко всему прекрасному. Ее тонкие лодыжки и запястья, как рассказывала сама Стелла, достались ей от матери. Если бы Хейзл не симпатизировала Стелле столь сильно, она могла бы изойти завистью. Но подруга испытывала гордость от того, что Стелла так красива.

В честь школьного вечера Стелла накрасила губы темно-вишневой помадой, которая очень подходила к богатому цвету ее юбки. Она редко одевалась ярко и потому чувствовала себя как в сказке.

– Ну ты дала! Прямо мадемуазель, – выразила свое восхищение Хейзл.

– Думаешь, помада очень яркая? – спросила Стелла. – Я купила ее сегодня и пока не привыкла.

– Нет-нет, очень мило и сексуально, – настойчиво сказала в ответ Хейзл. – Я не знаю, почему ты редко одеваешься так смело.

– Для школьных вечеров своих детей слово «сексуально» мало подходит, – ответила Стелла. – Помнишь, как было в прошлом году?

Во время прошлого Рождества одна учительница надела в честь такого события чересчур вольное платье с блестками. Даже с намеком на желание пофлиртовать. Сцена ревности, которую устроила одна из матерей не в меру любвеобильному мужу, положившему на эту учительницу глаз, шокировала всех. И Стелла, и Хейзл прекрасно помнили то сожаление, которое испытали за эту учительницу. Они даже помнили ее имя. Это была мисс Палмер, новоприбывшая и по незнанию решившая, что ее лучшее клубное платье подходит для такого случая. Эта молодая учительница так энергично резвилась с детьми в кругу, что чуть не выскочила из платья. То взволновавшее всех событие сделало ее очень популярной среди отцов детей и столь же непопулярной среди мам.

– Да, дресс-код – это настоящая беда… особенно такой примитивный, – согласилась Хейзл. – Однако между ярко накрашенными губами и чувственно-возбуждающим платьем с блестками все же есть разница.

Она некоторое время внимательно разглядывала серый костюм Стеллы, а потом, помолчав, добавила:

– Если только ты не собираешься сорвать его и петь «Джингл беллс» в одних панталонах.

– Как ты догадалась насчет панталон? – пошутила Стелла, пытаясь сохранить серьезную мину.

– А что было не так с костюмом мисс Палмер? – спросил Эйван, вполуха слушавший разговор женщин. – Я так и не понял, почему все женщины ополчились против нее. Эта бедная девочка выглядела довольно мило. Мы живем в свободной стране и можем одеваться как хотим.

Не поняв шутки, Хейзл вопросительно посмотрела на Стеллу. Та попыталась объяснить:

– Это была правильная одежда, но для другой ситуации. Представь себе, что я собираюсь на вечеринку, скажем, у Генри Лоусона, можно сказать, нашего спонсора. Тогда я не могла бы одеться подобным образом.

– Но почему? – удивленно спросил Эйван.

Хейзл перебила его:

– Если бы Стелла появилась у Генри Лоусона в костюме в обтяжку, то Генри хватил бы удар, а вслед за ним не выдержало бы сердце у его жены. Причем исключительно потому, что она приняла бы Стеллу за уличную девку, которая таскается за мужчинами и увлеклась ее мужем.

– Как я ненавижу эти журнальные статьи, рассказывающие женщинам, что большинство мужей имеют на службе романы, – сказала Стелла. – Эти статьи убеждают всех, что офисная работа мужчин состоит из одних лишь свиданий с женщинами, которые так и норовят отбить мужа. А если к тому же вы не замужем, то непременно должны увести мужа у нее, этой читательницы.

– Все это смотрится довольно уморительно, особенно если взглянуть на большинство женатых мужчин, – заметила Хейзл. Она уже встречалась с Генри у Стеллы в офисе. Может быть, он и был очаровательным и дружелюбным, но явно не был «лакомым кусочком» для женщин.

Стелла усмехнулась:

– Мне было бы интереснее понять, в какого рода офисах проводились эти исследования. А то я, по-моему, все эти годы явно работала в офисах, не охваченных этими исследованиями. Честно говоря, если в эти дни у меня и была сэкономленная минутка, все, что я могла сделать, – это привести себя в порядок перед зеркалом в туалете или выпить чашечку чаю. Забавы с мужчинами-сослуживцами, наверное, заняли бы самое последнее место в списке того, что бы я сделала.

– Неужели? – язвительно спросила Хейзл. – Посмотри, как величаво нависает его живот над брючным ремнем. А своей статью он напоминает мне морского льва.

– Тогда можешь крутить с ним сколько хочешь, – мило улыбаясь, ответила Стелла.

– А я и не знал, Стелла, что у тебя есть обтягивающий комбинезон, – энергично перебил ее Эйван. – Не можешь одолжить его Хейзл?

– Занесу послезавтра, – произнесла Стелла, давясь от смеха.

Все трое вместе с детьми направились к машине Хейзл. Стелла села с девочками сзади и, пристегнув их ремнями безопасности, пристегнулась сама.

Эмилия снизу вверх смотрела на мать. В свете уличного фонаря было видно, что ее личико побелело. Оно было перекошено страхом. Стелла положила руку на плечи Эмилии и прижалась к ней, чувствуя, как искусственный мех ее капюшона щекочет лицо.

– Ты будешь великолепна, дорогая, – прошептала Стелла. – Ведь ты много репетировала и уже участвовала в таких спектаклях.

– А если я забуду слова? – спросила Эмилия каким-то пустым голосом.

– Ты не можешь забыть, – подбодрила ее Стелла. – Ты же умная. Уверена, ты помнишь все слова и выступишь потрясающе. Ты же знаешь, что мама всегда права.

Эмилия кивнула, очевидно, принимая эту нехитрую логику, и прижалась к своей мудрой маме. Так они проехали весь остаток пути.

Юношеская школа «Бентон» уже сверкала огнями. На подъезде к ней машина Хейзл попала в небольшую пробку. У самой школы двери машин открывались и из них вылетали «ангелы», «пастухи» и «волхвы», а также несколько «овечек».

– Это же не настоящие овцы? – спросил Эйван, когда белые пушистые клубки шарахнулись от их машины, а затем совсем не по-овечьи начали задирать задние лапы около елки, наряженной по распоряжению директрисы школы. На елке, помимо подарков, висели праздничные золотые ленты.

– Это собаки семьи Малоуни, – сказала Шона. – Они уже были на репетиции вчера. Их еще прогоняли со сцены.

Дети хохотнули.

– Я надеюсь, вам не придется стоять на коленях на влажном полу, – серьезным тоном начал Эйван.

– Бррр, – взвизгнули дети.

– Но скорее всего придется, – продолжил он. – Вы промочите и испачкаете штаны, и я не пущу вас в машину. Вам придется в костюмах ангелов возвращаться домой по темным улицам. Вы придете грязными и мокрыми.

Хихиканье и смех над этой шуткой означали, что дети больше не волнуются перед выступлением. Эмилия, Шона и Беки уже сами жаждали поскорее присоединиться к другим детям, толпа которых на разные голоса визжала рядом. Лица многих детей были украшены блестками. Кое у кого были нарисованы роскошные усы. Ангельские крылья нещадно бились в толпе, постепенно разваливающейся на небольшие группы. Когда появилась мисс Малоуни, их учительница музыки, дети завопили и бросились к ней, хотя она и пыталась ускользнуть. Шум был ужасный. Дети не унимались, несмотря на присутствие трех учителей и нескольких родителей, участвующих в жизни класса.

– Сколько бы ни платили учителям, все будет мало, – тяжело вздохнув, сказал Эйван уже на крыльце школы.

– Где ты будешь, мам? – спросила Эмилия, вновь охваченная приступом беспокойства. Они шли через клокочущую толпу. Волнуясь, что не найдет мать в зале, девочка прижалась к ее руке. – Я хочу во время представления тебя видеть.

– Конечно, увидишь, – сказала Стелла. Присев, она крепко обняла дочь, вдыхая свежий запах шампуня и восковых карандашей. – Я помашу тебе, когда ты появишься на сцене. Я постараюсь сесть поближе. Обещаю…

– Обещаешь? – спросила Эмилия.

– От всего сердца, – со всей серьезностью сказала Стелла.

– Дети, тише! – раздался над толпой громкий голос, и шум волшебным образом прекратился. Мисс Сандерс, директор школы, любила покомандовать, и когда она начинала говорить, все обычно замолкали и становились послушными.

Неожиданно началась суета. «Ангелы» по команде директрисы бросились в класс для генерального осмотра крыльев. «Пастухов» на всякий случай послали в туалетные комнаты. Родителям сказали, что все под контролем, и попросили занять места в зале.

В зале было почти так же шумно, как и в холле, заполненном родителями, галдящими младшими братьями и сестрами пришедших выступать детей. Они норовили вырваться из рук родителей и помутузиться с другими детьми. Хейзл и Стелла втиснулись в кресла в той части зала, что была ближе к сцене, и стали терпеливо ждать.

– Интересно, мать Гвинет Пэлтроу так же нервничает? – спросила Стелла, теребя в трясущихся пальцах ремень сумки.

– Наверное, нет. Не беспокойся, все будет хорошо, – сказала Хейзл. – Все превосходно знают слова. Я беспокоюсь лишь за то, чтобы Беки не начала бить других тамбурином по голове. Она очень своевольна.

– Все дети проходят через этот период развития, – вздохнула Стелла.

– Она проходит этот период развития с самого рождения и никак не пройдет, – вздохнула Хейзл. – Если сейчас ей семь, то только представь себе, какой она станет в четырнадцать! Тебе невероятно повезло с Эмилией. Она такой спокойный ребенок. Одно лишь ее присутствие рядом способно пристыдить Беки.

– Подвиньтесь, девушки! Дайте место, – раздалось рядом.

Это был Эйван, который пришел с улицы и потому дрожал от холода.

Стелла пододвинулась поближе к Хейзл и принялась оглядываться, надеясь, что это сможет хоть немного ее успокоить, отвлечь от тревожных мыслей.

Стелла обнаружила, что вовсе не была единственной, кто пришел без своей второй половинки. Однако она не могла не признать, что семейных пар все же было больше, чем она привыкла видеть на улицах. Из класса Эмилии здесь было всего лишь несколько одиноких родителей. Сколько же усилий было приложено, чтобы люди, которые только ругаются, да и то по телефону, теперь с ледяным молчанием сидели рядом друг с другом. И все благодаря их детям. Сама Стелла ничуть не скучала по Глену, однако, разглядывая эти ряды «благополучных» семейных пар, не могла не гадать, какое место сейчас занимает в сердце Эмилии ее отец.

– Все в порядке? – спросила Хейзл, сжимая руку Стеллы. – Я надеюсь, ты не занимаешься сейчас самобичеванием по поводу развода?

«Дорогая Хейзл, – тепло подумала Стелла. – Она все так тонко чувствует».

Но в ответ Стелла лишь тряхнула головой:

– Со мной все в порядке, честно.

Заиграли фанфары – в школе был свой CD-проигрыватель, – и представление началось. Началось оно с выступления самых маленьких детей, нервно вышедших гуськом за учительницей и исполнивших традиционную «Джингл беллс». Пели громко и невпопад. Учительница-аккомпаниаторша что есть мочи долбила по клавишам пианино, а другие учителя из зала всячески подбадривали своих учеников. Дети сквозь нервное хихиканье и странные всхлипывания пытались петь рождественскую песенку. В какой-то момент «хлев» чуть не сложился прямо над головой Младенца Иисуса в исполнении Тины Тирс. Девочку нарядили в исторический костюм – рубаху до пят, в которой когда-то принимали крещение. Слава Богу, мисс Сандерс вовремя выпрыгнула на сцену и, почти скрывшись за кулисами, смогла удержать конструкцию. Хотя из зала подробности чудесного спасения были практически не видны, родители все равно вскакивали со своих мест и принимались делать фото и записывать видео. Стелла боялась, что из-за этого пропустит выход Эмилии. Но когда «ангелы» гурьбой сгрудились на сцене, она моментально увидела свою дочь, в нервном оцепенении стоящую между близняшками, сверкающими в свете софитов. Стелла вскочила с места и энергично помахала рукой. «Ну давай, посмотри на меня», – молилась она про себя.

– Да сядьте же! – прошипел кто-то сзади, но Стелла, не обращая на это внимания, продолжала махать рукой.

Окруженная ангелами, девочка стояла перед морем незнакомых лиц и не могла пошевелиться. Софиты были столь ярки, что со сцены едва ли можно было увидеть что-то отчетливо. Наконец Эмилия увидела мать, и все встало на свои места. Лицо девочки осветилось улыбкой. Готовая запеть, а начинала петь именно она, Эмилия в ожидании сигнала смотрела на сидевшую почти у самой сцены мисс Дэннис.

– Готовы, дети? – спросила та.

Пятый класс дружно кивнул, затем все ученики, как один, застыли в ожидании музыки. Первой шла та самая «Сайлент найт», которую так весело репетировала Эмилия. Прежде эту песню они под Рождество не пели.

Над заполненным родителями зрительным залом пронеслось тихое «ах!». Волнующиеся и одновременно гордые за своих детей родители сжали ладони.

Стелла смотрела на маленькую Эмилию, окончательно освоившуюся и уже поющую от всей души, и чувствовала, как к глазам подступают слезы. На сцене Эмилия напоминала образ ангела с полотна Боттичелли. Казалось, что в ее больших глазах отражается пламя свечей. Стелла знала, что в этом образе искренне все – Эмилия действительно была самым милым ребенком. И самым красивым.

– Хейзл, разве они не удивительны, – прошептала Стелла подруге.

– Ага, и собаки ведут себя на сцене примерно, – не изменяя себе, саркастически ответила Хейзл.

Не сводя взгляда с Эмилии, Стелла хохотнула. Сейчас она была очень счастлива оттого, что у нее есть преданный друг и их объединяет материнская любовь, которая так не похожа на любовь к мужчине.

Глава 3

Спустя четыре дня наступила другая годовщина. Прошло ровно полгода с тех пор, как Тара Миллер, сестра Стеллы, встретила своего будущего мужа и безнадежно влюбилась. Тара очень переживала по поводу церемонии награждения, на которой ей пришлось присутствовать, и то И дело исчезала в дамской комнате шикарного отеля «Мэнон», уже в десятый раз за этот вечер поправляя платье. Проблема состояла в том, что она надела платье без лямок и прозрачный бюстгальтер, зрительно увеличивающий грудь. Такое не сползало бы вниз, пожалуй, только если было бы намертво приклеено. Могла подвести и немного замысловатая прическа. Дамская комната Национального телерадиоцентра, где проходили все награждения, всегда была полна знаменитых телезвезд – не самое идеальное место для того, чтобы приводить себя в порядок. Однако у Тары не было особенного выбора места, где бы она могла опустить переднюю часть своего серебристого платья и поправить вначале одну, а затем и другую чашечку бюстгальтера. «Встроенный лифчик, вот придумали!» – бормотала она сама себе, изгибаясь в надежде на то, что все само удачно встанет в просвечивающие пластиковые чаши.

– О, Тара! – проворковала Шерри Давинчи, выплывая из кабинки. – Твое платье просто чудо.

– Благодарю, – едва слышно ответила Тара.

Шерри устроилась сбоку от Тары и принялась что-то искать в сумочке от Луиса Виттона. Теперь Тара видела, почему отвечавший за кастинг режиссер пригласил Шерри Давинчи на роль сексуальной медсестры в «мыльной опере» «Национальный госпиталь». Явно не за актерские способности.

Туго обтянутая платьем в золоте и блестках, Шерри могла бы стать кумиром разве что обладателя дурного вкуса. Ее грудь была задрана почти что к самому подбородку и напоминала две большие загорелые дыни. Она колыхалась и норовила вырваться из тесных объятий бюстгальтера. «Вот это формы», – уныло думала Тара, невольно сравнивая ее действительно большую грудь со своей почти плоской мальчишеской грудью.

– Привет, Шерри, – бросила на ходу одна из актрис, игравших в «мыльной опере», не удостоив вниманием Тару, словно бы ее здесь и не было.

Чувствуя себя человеком-невидимкой, Тара сейчас гадала, почему таким красавицам, как Шерри, не отводить для гламурных вечеров специальные туалетные комнаты. Ну, для того чтобы простым «некрасивым» людям не приходилось сталкиваться лицом к лицу с совершенством «талантливых», как говорят режиссеры, актрис, когда те выбегают поправлять свои накладки на груди и подкрашивать лоснящиеся губы. Шерри определенно подпадает в число этих «талантливых». Эти сладкие девочки словно притягивают взгляд зрителя. Единственное, в чем эти актрисы хромают, так это в том, что не в состоянии прочесть без ошибок написанный для них текст. Такие конфузы до невозможности огорчают талантливых и фактурных. Будучи редактором, отвечавшим за общее развитие сюжета, а также одним из авторов сценария сериала «Национальный госпиталь», Тара потратила уйму времени на создание текстов, которые Шерри подавала с площади с пылом почтальона, доставившего счет по кредитной карте. Все это лишний раз доказывало, что пресловутая фактурность – это далеко не все, что требовалось актрисе. Изадора, коллега Тары, вполголоса ругалась всякий раз, когда Шерри в очередной раз мямлила свой текст.

Тара снова и снова проверяла содержимое своей сумки, словно бы это могло помочь ей сосредоточиться. В когда-то купленной в кредит сумке из черного атласа с уже почти незаметным логотипом компании ничего нового не было. Мобильный телефон, ноутбук и ручку она положила на самый верх, откуда легче доставать, на случай если ей придет в голову блестящая идея насчет любовного треугольника, над которым она сейчас работала. Под ними лежали помада, пудра и очечник. Еще ниже – пара колгот – на всякий случай, – но она по неосторожности порвала их, когда извлекала на замену порвавшимся.

– Тебе помочь? Что-то ищешь? – спросила Шерри, внимательно разглядывая кончик карандаша для глаз.

«А она знает в косметике толк», – подумала Тара.

– Э-э, нет, спасибо, – сказала она.

Шерри быстро поправила губы и еще раз критически осмотрела себя в зеркальце. «Не стоило вставать рядом с ней. Это моя ошибка», – подумала Тара. На фоне телезвезды с выдающимися формами она чувствовала себя гладильной доской. «Свою кожу, и без того гладкую как шелк, она, кажется, пудрит чем-то золотистым», – размышляла средняя сестра Миллер.

Иногда Тара даже думала, что красивая женщина не может быть умной, а умная – красивой. Однако ее мать, без сомнения, очень умная женщина, была красивой и оставалась красивой, несмотря на то что ей уже было далеко за пятьдесят. Все ее родственники порой шутили на тему того, что местный почтальон без ума от Роуз. Настолько без ума, что чуть не въехал на почтовом грузовичке в столб, когда загляделся на нее. Ее старшая сестра Стелла тоже была сногсшибательной красавицей. Достаточно лишь вспомнить взгляд ее темных глаз, ее спокойное улыбчивое лицо, которое так и приковывает к себе взгляды. Холли, ее младшая сестра, волновалась о своей внешности, наверное, больше, чем модели-подростки, которые вышагивают по подиуму. Да и, по правде говоря, Холли действительно выглядела блестяще. А вот когда зачинали ее, Тару, ген красоты матери, видимо, просто выпал.

Однако Тара не сожалела об этом. Она знала, что обладает другим даром, и это вполне компенсировало то, что на нее не засматривались, как на других. Ее ум был острым как стилет. Она обладала талантом писать. Именно благодаря своему таланту она и оказалась сейчас на этой вечеринке.

Тара не без благодарной улыбки вспоминала мантру, однажды в шутку придуманную ее тетей Адель, когда семья Миллер собралась вместе: «Спасибо Господу, что Тара родилась столь умной». Тара знала, что это была лишь сокращенная версия другой мысли: «Какое счастье, что некрасивые женщины умны». Ее мама краснела всякий раз, как Адель высказывала нечто подобное. Однако тетю Адель это не останавливало. Она относилась к числу тех, кто мог говорить что думает, не оглядываясь на такт и дипломатичность. В иерархии богов такое право имели только высшие боги. Высшая добродетель состояла в том, чтобы высказывать свое мнение веско, но ненавязчиво.

После нескольких лет тайных и бесполезных страданий по поводу своей красоты, точнее, ее отсутствия, Тара совершенно утвердилась в мысли, что она такова, какова есть. Она поняла, что не будет столь же прелестной, как другие девушки. По своей причуде природа одарила ее необычной внешностью – небольшим острым подбородком, полноватыми губами и длинным носом. Ее нос всегда бросался в глаза первым, чего нельзя было сказать про глубоко посаженные зеленовато-коричневые глаза. Хотя надо сказать, что люди замечали не только упрямые темные кудряшки, но и умное, чувственное лицо под ними. Стоило человеку заговорить с Тарой, как он тут же проникался к ней любовью, обнаруживая в ней остроумного, легкого в общении и немного забавного собеседника.

Тара довольно быстро подружилась с коллегами и еще до этого успела заработать репутацию хорошо образованного, но немного экстравагантного человека – во многом благодаря манере ультрамодно одеваться, короткой, почти мальчишеской прическе и огненно-красной помаде. Сейчас Тара приближалась к грандиозному рубежу – тридцатидвухлетию – и с благодарностью размышляла о той уверенности в себе, которую выработала, делая карьеру, а вообще-то занимаясь любимой работой. Несмотря на внешнюю ординарность, Тара добилась своего. Ее коротко стриженные волосы и утонченно-необычный стиль одежды придавали ей почти салонный лоск. К слову сказать, она любила заходить в салоны красоты. Модные, в темной оправе, очки подчеркивали ее глаза, отвлекая внимание от выступающего носа. Тара долгое время носилась с идеей пластической операции, однако Финн отговорил ее, убедив, что ей это совершенно не нужно.

– Мне твой нос нравится таким, какой он есть, – часто говорил он, проводя пальцем по ее носу.

Когда Тара вспоминала тот разговор полугодовой давности, у нее на душе теплело и черты лица смягчались. «Дорогой Финн», – думала она сейчас. Вскоре после тех слов у них начался бурный роман. Год назад они впервые встретились на вечеринке, влюбились друг в друга с первого взгляда, а спустя шесть месяцев поженились. Тара часто говорила друзьям: «Если встретишь родную душу, то поймешь это сразу». В Финне воплотилось все, что Тара хотела видеть в мужчине своей мечты, – юмор, сексуальность, мягкость и ум. Он был само великолепие. Длинноногий и поджарый, с немного сонными смеющимися глазами и взъерошенными светлыми волосами, Финн Джефферсон излучал томную сексуальность. Тара видела, что это не игра. Так не смог бы сыграть и артист. Люди говорили ей, что Финн мог бы в коротком эпизоде выступить дублером Брэда Пита, но гордая своей находкой Тара заявляла, что Финн лучше.

Сексуальным был даже его голос. Когда Финн говорил о самых обыденных вещах или просто спрашивал, сколько молока наливать в кофе, звук его голоса вызывал в Таре воспоминания о той томной любви, которой они предавались.

Это было так мило – пройтись с ним под руку через танцевальный зал. Финн великолепно смотрелся в костюме – как, впрочем, и вообще.

Во время их свадьбы тетя Адель, наверное, раз пять повторила, что не нарадуется, какого хорошего парня выбрала себе Тара. Это было такое же везение, как если бы она забросила удочку и сразу же подтянула к берегу великолепную крупную рыбу.

– Твоя тетя все время смотрела на меня и качала головой, – сказал тогда Финн у столика регистрации. – Неужели она была шокирована тем, что такая творческая личность, как ты, вышла замуж за вполне заурядного продавца компьютеров?

Тара рассмеялась:

– Наоборот, она полагает, что я выиграла в лотерею. Тетя Адель давно готовила меня к тому, что я останусь старой девой, постоянно напоминая, что я далеко не красавица. Так что она была поражена тем, что я ухватила такого неглупого парня, как ты, причем всего лишь через шесть месяцев после нашего знакомства.

Финн еще раз обнял и поцеловал Тару. Кажется, он не мог ею насытиться.

– Хорошо, – сказал он, отрываясь от ее губ и нежно проводя губами по щеке. – Может быть, я и не глупый. В конце концов, я же нашел такую прекрасную жену, как ты. Умную и красивую.

«Ах, если бы он сейчас был здесь», – думала Тара с тоской и болью. Финн знал, как тягостно она переносила церемонии награждения и как важно для нее было его присутствие. Когда он был рядом, все вставало на свои места и Тара успокаивалась лучше, чем от принятия успокоительных. Однако билет на Национальное награждение деятелей радио и телевидения был на вес золота. Его получили даже не все авторы шоу. Так что взять с собой Финна Тара все равно бы не смогла. Она могла лишь позвонить ему, что тут же и сделала. Всего лишь для того, чтобы сказать «привет» и еще пару слов о том, что она скучает без него. Но телефон зазвонил в пустой квартире, и никто не взял трубку. Тара улыбнулась при мысли, что Финн сейчас, наверное, выскочил на пять минут, чтобы купить что-нибудь, и, конечно же, забыл включить автоответчик. Ей нравилось представлять себе, что он делает. Это так успокаивало. Тара попыталась позвонить на Мобильный. Он был отключен.

– Вот черт! – вполголоса проговорила она улыбаясь.

– Тебя подушить? – спросила Шерри.

– Да, пожалуйста, – сказала Тара, сожалея о том, что не догадалась захватить с собой духи «Коко мадемуазель», которые ей ко дню рождения преподнес Финн. В зале было смертельно жарко. Без ограничения подавали вино и острые закуски, так что лица у всех были пунцово-красные. «Не самый лучший вид для съемки», – подумала Тара, когда увидела на мониторе и свое лицо. Оно было розовым и лоснящимся от пота. Начиналось награждение актеров «мыльной оперы».

Тара взяла пузырек с духами и побрызгала на платье. Напоследок она брызнула и на запястья.

– Шерри, я тут немного подумала… Могу я воспользоваться твоей косметикой? Мне кажется, без этого никак.

Не без помощи Шерри Тара за пять минут основательно преобразилась. В эти краткие минуты, проведенные в дамской комнате, она почувствовала, что узнала Шерри лучше, чем за несколько месяцев совместной работы. Та без умолку рассказывала о том, как мама помогала ей покупать это платье и что завтра вечером они планируют собраться всей семьей и посмотреть награждение по телевизору. А также о том, что ее родственники не пропустили ни одного эпизода телешоу и горды за нее.

– Знаешь, я раньше работала косметологом, – говорила Шерри, проворно наводя тени на веки Тары. – А когда ради драмстудии бросила это дело, мама очень переживала.

– У тебя превосходно получается накладывать макияж, – восторженно сказала Тара, восхищаясь своим новым, знойным взглядом темных глаз и красивыми дымчатыми тенями.

– Спасибо, – со счастливым видом ответила Шерри, закрывая на молнию большую косметичку.

Тара чувствовала неловкость от того, что не может, не кривя душой, сказать ей, какая она замечательная актриса.

Они вместе вошли в зал. Огромный, с высокими потолками, он был украшен гигантскими полотнами пурпурного бархата. Кресла тоже были отделаны таким же благородным бархатом. В зале уже собралась толпа теле– и радиожурналистов. Актеры обменивались горячими присутствиями с продюсерами и сценаристами. Если прислушаться к гулу голосов, то все только и говорили о старых добрых временах, когда снимали шоу. «Какая разница, номинировали тебя или нет – быть приглашенным сюда уже честь», – доносилось со всех сторон, но все это была ерунда, поскольку все мечтали оказаться в числе победителей.