Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 62 страниц)

Фиц кивнул. Это были самые большие апартаменты, где в оформлении стен использованы мотивы из египетских храмов.

– Миссис Джевонс сказала, какие, по ее мнению, комнаты можно подготовить для гостей, и я все записала.

– Покажите, – сказал Фиц.

Она обошла стол и положила перед ним тетрадь. Слуги, работающие в доме, должны были мыться раз в неделю, и он не почувствовал обычного для простолюдинов неприятного запаха. На самом деле от ее тела шел теплый запах цветов. Может, она ворует хорошее мыло у Би? Он прочел список.

– Прекрасно, – сказал он. – Но, возможно, графиня захочет заново решить, кого где можно разместить. Ее мнение может перемениться.

Уильямс перевернула страницу:

– Вот список необходимой временной прислуги: шесть девушек на кухню, чистить овощи и мыть посуду; двое мужчин с чистыми руками прислуживать во время еды; еще три горничные и трое мальчишек – чистить обувь и зажигать свечи.

– У вас есть предложения, где их взять?

– Да, конечно, милорд, я составила список местных, которые работали здесь раньше, а если будет недостаточно, мы попросим их посоветовать еще кого-то.

– Только смотрите, чтобы среди них не было социалистов, – озабоченно сказал Фиц. – Они могут начать доказывать королю, что капитализм – это зло. С валлийцами никогда не знаешь, чего ждать.

– Конечно, милорд.

– А как с провизией?

Она перевернула следующую страницу.

– Вот список продуктов, составленный по опыту прошлых приемов.

Фиц взглянул: сто буханок хлеба, двадцать дюжин яиц, десять галлонов сливок, сто фунтов грудинки, пятьдесят стоунов картофеля… Ему стало скучно.

– Не подождать ли с этим? Пусть меню утверждает графиня.

– Только все это придется заказывать в Кардиффе, – ответила Уильямс. – Лавки в Эйбрауэне не справятся с такими большими заказами. И даже в Кардифф придется сообщить заранее, чтобы в нужный день у них всего хватило.

Хорошо, что этим занимается она, подумал Фиц. Она умеет строить планы – редкое качество.

– Вот бы мне в полк кого-то вроде вас, – сказал он.

– Я не могу носить хаки, мне не идет, – задорно ответила она.

Дворецкий посмотрел на нее с возмущением.

– Ну-ну, Уильямс, не наглейте!

– Прошу прощения, мистер Пил.

Фиц сообразил, что сам виноват, – заговорил в шутливом тоне. Впрочем, его не рассердил ее ответ. Вообще говоря, она ему нравилась.

Пил сказал:

– Тут кое-какие соображения от поварихи насчет меню, милорд. – Он передал Фицу немного запачканный листок, исписанный старательным детским почерком. – Правда, для весенней ягнятины еще рановато, но в Кардиффе можно заказать сколько угодно свежей рыбы.

– Получится как на ноябрьском приеме, когда мы приезжали охотиться, – сказал Фиц. – С другой стороны, в этот раз лучше не пробовать ничего нового, а повторить старые, проверенные блюда.

– Ваша правда, милорд.

– Теперь о винах. – Он встал. – Идемте вниз.

Пил, казалось, удивился. Граф не часто спускался в подвал.

У Фица в глубине души зародилось побуждение, осознать которое он не желал. Поколебавшись, он сказал:

– Уильямс, идите с нами, будете записывать.

Дворецкий распахнул дверь, Фиц вышел из библиотеки и спустился по задней лестнице. Кухня и рабочие помещения слуг были в полуподвале, и правила поведения здесь были другие: когда они проходили, служанки, приветствуя своего господина, делали реверанс, а мальчишки-коридорные прикладывали руку ко лбу.

Под помещениями слуг находился подвал. Пил открыл дверь и произнес:

– Если позволите, я пойду первым.

Фиц кивнул. Пил чиркнул спичкой и зажег свечи в настенном светильнике, потом спустился вниз по лестнице и зажег свечи в другом светильнике.

У Фица был скромный подвал, около двенадцати тысяч бутылок, большую часть закладывали еще отец и дед. Предпочтение отдавали шампанскому, портвейну и рейнвейну, в меньших количествах присутствовали красное бордоское и белое бургундское. Фиц не был ценителем вин, но любил этот подвал, потому что он напоминал об отце. «Винному подвалу нужен порядок, предусмотрительность и хороший вкус, – любил говорить отец. – Именно благодаря этим качествам Британия и обрела величие».

Конечно, Фиц желал подать королю самое лучшее, но сначала требовалось на чем-то остановить выбор. Шампанское марки «Перье-Жуэ», самое дорогое, но какого года? Старое шампанское, двадцати или тридцати лет выдержки, менее игристое и более ароматное, зато в молодом шампанском есть изысканная жизнерадостность. Он взял наугад бутылку со стеллажа. Она была вся в пыли и паутине. Он вынул из нагрудного кармана белый льняной платок и протер этикетку, но в тусклом свете не видел дату. Показал бутылку Пилу, тот надел очки.

– Тысяча восемьсот пятьдесят седьмой, – сказал дворецкий.

– Надо же! А ведь я его помню! – сказал Фиц. – Это было первое вино, которое я попробовал, – и, наверное, самое лучшее.

Он заметил, что служанка тоже, стоя совсем рядом с ним, смотрела на бутылку, которая была на много лет старше нее. В смятении он почувствовал, что от ее близости у него перехватило дыхание.

– Боюсь, что для пятьдесят седьмого года лучшие времена, скорее всего, уже прошли, – сказал Пил. – Не позволите ли предложить вашему вниманию тысяча восемьсот девяносто второй?

Фиц посмотрел на другую бутылку, поколебался – и принял решение.

– При этом освещении мне труднее читать, – сказал он. – Пил, принесите лупу!

Пил поднялся по каменным ступеням.

Фиц взглянул на Уильямс. Он чувствовал, что сделает сейчас какую-нибудь глупость, но остановиться не мог.

– Вы очень хорошенькая, – сказал он.

– Благодарю вас, милорд.

Из-под чепца служанки выбивались темные кудри. Он коснулся их рукой. Он знал, что пожалеет об этом.

– Вы когда-нибудь слышали о droit de seigneur? [4]4
  «Право господина» («право первой ночи»; фр.).


[Закрыть]– Его голос стал хрипловатым.

– Я валлийка, а не француженка, – ответила она, дерзко подняв подбородок, что, он успел заметить, было для нее привычным движением.

Его рука двинулась от волос к шее, а взгляд встретился с ее взглядом. Она смотрела смело и уверенно. Но что это значило – хотела ли она, чтобы он шел дальше? Или готовилась устроить сцену?

Он услышал на подвальной лестнице тяжелые шаги. Это возвращался Пил. Фиц отодвинулся от служанки.

К его удивлению, она хихикнула.

– У вас виноватый вид, – сказала она, – словно у школьника.

В тусклом свете свечей появился Пил. Он нес серебряный поднос, на котором лежало увеличительное стекло с ручкой из слоновой кости.

Стараясь дышать спокойно, Фиц взял лупу и вернулся к осмотру бутылок. Он старался не смотреть на Уильямс, чтобы не встретиться с ней взглядом.

Господи, подумал он, какая необыкновенная девушка.

II [5]5
  Сохранена нумерация, использованная в печатном оригинале: подраздел «I» отсутствует в каждой главе. – Прим. верстальщика.


[Закрыть]

Этель Уильямс чувствовала необычайный прилив сил. Ее ничто не раздражало, она решала любую проблему, находила выход из любого затруднения. Глядя на себя в зеркало, она видела горящие щеки и сияющие глаза. В воскресенье после церкви отец заметил со своей обычной усмешкой:

– Какая ты веселая! На деньги разжилась?

Она не ходила, а летала по бесконечным коридорам Ти-Гуина. Каждый день она исписывала все новые тетрадные страницы: списки покупок, графики работы прислуги, расписания, когда убирать со стола, когда вновь накрывать, – и подсчеты: сколько наволочек, ваз, салфеток, свечей, ложек…

Она получила возможность, о которой можно было только мечтать. Несмотря на молодость, она выполняла обязанности экономки, и это в канун визита короля! Миссис Джевонс по-прежнему недомогала, и вся ответственность за подготовку Ти-Гуина к приезду короля и королевы лежала на Этель. Она всегда знала, что сможет отличиться, если получит такую возможность. Правда, при жесткой иерархии среди прислуги было трудно доказать, что ты лучше, чем другие. Но раз возможность появилась, Этель была намерена ею воспользоваться. Может, после приема захворавшей миссис Джевонс дадут менее обременительную работу, а Этель сделают экономкой – тогда ее жалованье увеличится вдвое и в помещениях для слуг у нее будет собственная спальня.

Но до этого было далеко. Графа устраивала ее работа, и он не стал вызывать домоправительницу из Лондона, что Этель восприняла как очень высокую оценку. И все-таки мало ли что может случиться, со страхом думала Этель, вполне могла произойти какая-нибудь промашка, ошибка, которая бы все испортила: грязная тарелка, переполненное помойное ведро, дохлая мышь в ванне… И тогда – прощай, место экономки.

В субботу, в тот день, когда должны были приехать король с королевой, Этель обошла с утра гостевые комнаты, проверяя, везде ли горит огонь в камине и хорошо ли взбиты подушки. В каждой комнате было как минимум по одному букету, – цветы принесли на рассвете из оранжереи. На столах – писчая бумага с адресом Ти-Гуин, а также полотенца, мыло и вода для мытья. Старому графу водопровод не нравился, а Фиц успел провести воду не во все комнаты. И туалетов со сливом воды в доме с сотней спален было всего три, так что большинству гостей придется пользоваться ночными вазами. Для устранения запаха здесь разложили саше со смесью сухих цветочных лепестков, приготовленной миссис Джевонс по собственному рецепту.

Августейшую чету ожидали к чаю. Граф должен был встретить их на станции. Разумеется, там соберется толпа, чтобы хоть одним глазком взглянуть на их величества, но король с королевой именно теперь не были расположены выходить к народу. Фиц привезет их в своем «Роллс-Ройсе» – большом закрытом автомобиле. Королевский камердинер, сэр Алан Тайт и свита с багажом прибудут следом в конных повозках. К Ти-Гуину уже присоединился батальон валлийских стрелков, чтобы выстроиться по обеим сторонам подъездной аллеи в почетном карауле.

Августейшая чета собиралась выйти к подданным утром в понедельник – проследовать через близлежащие деревни в открытой коляске с остановкой у ратуши Эйбрауэна и перед отъездом встретиться с мэром и советниками.

Другие гости начали съезжаться уже с полудня. Пил стоял в холле и отдавал распоряжения горничным и разносившим багаж лакеям, кого куда сопровождать. Первыми приехали дядя и тетя Фица, герцог и герцогиня Суссекские. Герцог был кузеном короля, и его пригласили, чтобы монарх чувствовал себя более непринужденно. Герцогиня, тетя Фица, как и большинство его родственников, очень интересовалась политикой. Ее салон в Лондоне часто посещали члены правительства.

Герцогиня предупредила Этель, что король Георг V терпеть не может, когда часы в разных комнатах показывают разное время. Этель ахнула: в Ти-Гуине часов было более сотни. Она попросила у миссис Джевонс ее карманные часы и начала обход дома, подводя по ним остальные.

В малом обеденном зале она увидела графа. Он стоял у окна с выражением глубокого отчаяния на лице. Этель задержалась на миг, рассматривая его. Никогда она не видела мужчины красивее. Его бледное лицо, освещенное неярким зимним светом, было словно вырезано из белого мрамора. У него был квадратный подбородок, высокие скулы и прямой нос. Волосы у него были темные, а глаза – зеленые, необычное сочетание. Он не носил ни бороды, ни усов, ни даже бакенбард. Если у человека такое лицо, подумала Этель, зачем закрывать его волосами?

Он ее заметил.

– Мне только что сообщили, что король любит, чтобы у него в комнате стояла ваза с апельсинами! – сказал он. – А во всем этом чертовом доме, как назло, ни одного апельсина!

Этель нахмурилась. В Эйбрауэне зеленщики не заказывают апельсины вне сезона, их покупатели не могут себе позволить подобную роскошь. Как и в любом другом городке в долинах Южного Уэльса.

– Я могла бы поговорить с зеленщиками в Кардиффе, если бы мне позволили позвонить, – сказала она. – В это время года у них могут быть апельсины из Южной Африки.

– Но как их сюда доставить?

– Я попрошу передать их с поездом. – Она взглянула на часы, которые только что подвела. – Если повезет, они прибудут в то же время, что и король.

– Хорошо. Давайте так и сделаем. – Он посмотрел ей прямо в лицо. – Вы удивительная. Пожалуй, я никогда еще не встречал девушки, похожей на вас.

За последние две недели он говорил с ней уже несколько раз – чересчур доверительно, и в то же время напряженно, и Этель чувствовала себя странно – ей было неловко, но и радостно, словно должно случиться что-то опасное и восхитительное, как в сказке, когда принц входит в заколдованный замок.

Чары развеялись от звука колес на подъездной аллее и прозвучавшего затем знакомого голоса.

– Пил! Как я рада вас видеть!

Фиц выглянул в окно и состроил забавную гримасу.

– Только не это! – воскликнул он. – Сестра приехала!

– Добро пожаловать домой, леди Мод, – раздался голос Пила. – Правда, мы вас не ждали.

– Граф забыл меня пригласить!

Граф любил свою сестру, но считал, что с ней трудно иметь дело. Ее политические взгляды были до невозможности либеральны: она была воинствующей суфражисткой, активно боролась за избирательное право для женщин. Этель восхищалась Мод. Как бы ей самой хотелось быть такой же независимой!

Фиц широкими шагами вышел из комнаты, и Этель пошла за ним в холл – величественную залу в готическом стиле, которому отдают предпочтение викторианцы, каким был Фица: стены, облицованные темным деревом, обои с крупным рисунком, резные дубовые стулья, напоминающие средневековые троны. Вошла Мод.

– Фиц, дорогой, как ты? – сказала она.

Мод была такой же высокой, как ее брат, и они были похожи, но семейные черты, придававшие Фицу сходство с античным богом, в женском лице были не столь хороши, и Мод можно было назвать скорее эффектной, чем очаровательной. В противоположность расхожему представлению, что феминистки не умеют одеваться, она была одета по моде: в узкое длинной юбке, из-под которой выглядывали сапожки с пуговицами, темно-синее пальто с широченным поясом и такими же манжетами, и шляпа с высоким пером, развевающимся, словно знамя полка.

Ее сопровождала леди Гермия, еще одна тетя Фица. В отличие от сестры, вышедшей замуж за богатого герцога, Гермия обвенчалась с расточительным бароном, который умер молодым и денег совсем не оставил. Десять лет спустя, когда с интервалом в несколько месяцев умерли отец и мать, тетя Гермия переехала к ним, чтобы опекать тринадцатилетнюю Мод. Она и теперь продолжала вести себя как неловкая дуэнья.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Фиц у Мод.

– Я говорила тебе, милая, он будет недоволен, – прошептала тетушка Гермия.

– Не могла же я пропустить такой случай! – сказала Мод. – Это было бы неуважением к королю!

– Но я не хотел бы, чтобы ты говорила с королем о правах женщин! – заметил Фиц с шутливым раздражением.

Этель подумала, что ему не о чем волноваться. Мод умела кокетничать с сильными мира сего и льстить им, так что даже консервативно настроенные друзья Фица ее любили.

– Моррисон! – подозвала слугу Мод. Она расстегнула пальто, и повернулась, позволяя снять его. – Здравствуйте, Уильямс, как поживаете?

– С приездом, госпожа! Вы согласитесь пожить в Жасминовой комнате?

– Да, спасибо, мне там нравится.

– Не желаете пройти на ланч, пока приготовят комнату?

– Конечно, я ужасно проголодалась!

– Сегодня у нас ланч в клубном стиле, так как гости приезжают в разное время.

«Клубный стиль» означал, что ланч не назначен на определенное время: когда гости приходят в обеденный зал, тогда им и подают еду. Сегодня ланч был скромный: суп малигатони, [6]6
  Горячий густой суп с пряностями, чаще куриный; относится к индийской кухне.


[Закрыть]холодное мясо и копченая рыба, фаршированная форель, отбивные из ягненка, несколько видов десерта и сыр.

Этель открыла дверь перед Мод и Гермией и следом за ними вошла в большой обеденный зал. За столом уже сидели кузены фон Ульрихи. Младший, Вальтер фон Ульрих, красивый и обаятельный, излучал довольство. Роберт же оказался привередливым: он поправил висевший в его комнате пейзаж с Кардиффским замком, пожелал, чтобы ему принесли еще подушек, и обнаружил, что в чернильнице на письменном столе нет чернил. Это был недосмотр, заставивший Этель забеспокоиться: что еще она могла упустить?

Когда дамы вошли, молодые люди встали. Мод подошла к Вальтеру:

– Вы совсем не изменились с тех пор, как вам было восемнадцать! Вы меня помните?

Он просиял.

– Еще бы! Правда, вы очень изменились с тех пор, как вам было тринадцать.

И Мод расцеловала его в обе щеки.

– Я была тогда безумно в вас влюблена, – сказала она с обескураживающей откровенностью.

Вальтер улыбнулся.

– Я тоже был вами увлечен.

– Но вы вели себя так, будто считали меня противной маленькой занудой!

– Мне приходилось скрывать свои чувства от Фица – он охранял вас, как верный пес.

Тетя Гермия кашлянула, показывая свое неудовольствие этим внезапным проявлением чувств. Мод сказала:

– Тетя, это герр Вальтер фон Ульрих, школьный друг Фица. Он часто приезжал к нам на каникулы. Сейчас он дипломат и работает в посольстве Германии в Лондоне.

– Позвольте представить моего кузена, графа Роберта фон Ульриха, – сказал Вальтер, – военного атташе австрийского посольства.

Пил разъяснил Этель, что на самом деле они были не двоюродные, а троюродные братья: родными братьями были их деды, младший женился на наследнице богатого немецкого рода и переехал из Вены в Берлин, и получилось, что Вальтер – немец, а Роберт – австриец. Пил любил ясность в таких вопросах.

Все сели. Этель придвинула стул леди Гермии.

– Не желаете ли малигатони? – спросила Этель.

– Да, пожалуйста.

Этель кивнула слуге, и тот направился к боковому столику, где стояла супница с горячим малигатони. Убедившись, что новоприбывшие гости чувствуют себя хорошо, Этель тихо удалилась. Когда за ней закрывалась дверь, она услышала, как Вальтер Ульрих сказал:

– Леди Мод, я помню, вы любили музыку. Мы только что говорили о русском балете. Что вы думаете о балете Дягилева?

Мод это должно быть приятно, не так уж часто мужчины спрашивают у женщин, что они думают по тому или иному поводу, заметила про себя Этель, сбегая по лестнице в поисках горничных. Этот немецкий Ульрих очень обаятелен.

III

В Ти-Гуине перед входом в обеденный зал располагался зал скульптуры. Здесь гости собирались в ожидании трапезы. Фиц не интересовался искусством – это была коллекция деда – зато гостям было что посмотреть.

Поддерживая беседу с тетей-герцогиней, Фиц беспокойно оглядывал мужчин во фраках и белых бабочках и женщин в диадемах и платьях с глубоким вырезом. По протоколу все гости должны собраться до появления короля и королевы. Но где же Мод? Хоть бы она не доставила неприятностей! Нет, вон она, в пурпурном шелковом платье и маминых бриллиантах, оживленно беседует с Вальтером фон Ульрихом.

Фиц и Мод были очень привязаны друг к другу. Их героический отец всегда был где-то далеко, несчастная мать следовала за ним, и дети получали любовь и поддержку, в которой так нуждались, друг от друга. Когда родителей не стало, общее горе еще больше их сблизило. Фицу тогда было восемнадцать, и он старался защитить младшую сестру от жестокого мира. Она же обожала брата. Став взрослой, обрела независимость мышления, хотя брат и продолжать считать, что он глава семьи и его мнение должно быть главным. Тем не менее их взаимная привязанность сохранилась, несмотря на их различия во мнениях – во всяком случае, до сих пор.

Сейчас она говорила что-то Вальтеру, указывая на бронзового Купидона – в отличие от Фица, она в таких вещах разбиралась. Пусть она и дальше говорит об искусстве, подумал Фиц, о чем угодно, только не о правах женщин! Монархи всегда придерживаются консервативных взглядов, но после недавних событий неприязнь короля к либералам переросла в ненависть. Георг V взошел на престол в разгар политического кризиса. Ему пришлось, поступившись собственной волей, – его вынудил к тому премьер-министр от либеральной партии Асквит под давлением общественности, – ограничить власть Палаты лордов. Воспоминания об этом унижении до сих пор причиняли ему боль. Его величество знал, что Фиц, пэр от партии консерваторов, боролся до последнего против этой так называемой реформы. Но если сегодня Мод разразится речью о правах женщин, он этого Фицу не простит.

Вальтер был всего лишь атташе, но его отец с давних пор дружил с кайзером. У Роберта тоже были хорошие связи: он был близок к эрцгерцогу Францу Фердинанду, наследнику престола Австро-Венгерской империи. А вон и еще один гость, вращающийся в высших кругах – высокий молодой американец, разговаривающий с герцогиней, Гас Дьюар. Его отец, сенатор – личный советник президента Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсона. Фиц подумал, что ему удалось хорошо подобрать гостей для встречи с королем, все они войдут в правящую элиту. Он надеялся, что король останется доволен.

Гас Дьюар был приятным человеком, но держался несколько неловко. Он сутулился, словно хотел казаться ниже и незаметнее, и вообще производил впечатление неуверенного в себе человека.

– Американцы больше думают о своих внутренних проблемах, чем о международной политике, – говорил он герцогине. – Но президент Вильсон – либерал, и в этом качестве он обязан больше сочувствовать демократическим странам – Франции, Великобритании, – чем авторитарным монархиям, таким, как Австрия и Германия.

В этот миг открылись двери, все смолкли, и вошли король и королева. Би присела в реверансе, Фиц поклонился, и все последовали их примеру. На несколько секунд наступила несколько неловкая тишина – никто не смел заговорить. Наконец король нарушил молчание.

– Подумать только, я ведь был в этом доме двадцать лет назад! – сказал он, обращаясь к Би, и напряжение немного спало.

Король был очень опрятным человеком. Его борода и усы были тщательно ухожены. Волосы редели, но их еще было достаточно для идеального пробора. Сшитый точно по фигуре вечерний костюм прекрасно сидел на его стройной фигуре: в отличие от отца, Эдуарда VII, он гурманом не был. Отдыхая, предпочитал занятия, требующие скрупулезности: ему нравилось собирать марки, аккуратно наклеивать их в альбомы (это времяпровождение стало предметом шуток непочтительной лондонской интеллигенции).

Королева выглядела более представительно благодаря седеющим локонам и суровой линии губ. Она обладала величественным бюстом, и ей очень шло глубокое декольте – необходимый элемент вечернего туалета. Дочь немецкого принца, вначале она была помолвлена со старшим братом Георга, Альбертом, который умер от пневмонии незадолго до свадьбы. Когда Георг стал наследником престола, он принял на себя и это обязательство брата, – в чем некоторые усмотрели нечто средневековое.

Би чувствовала себя в своей стихии. Она была в соблазнительном платье из розового шелка, ее светлые локоны были тщательно уложены, создавая при этом впечатление легкого беспорядка, словно она только что тайком целовалась. Графиня оживленно рассказывала королю, как Петр I создавал российский флот, и тот заинтересованно кивал.

В дверях обеденного зала появился Пил с озабоченным выражением на веснушчатом лице. Он выжидательно взглянул на Фица и выразительно кивнул.

– Ваше величество, не изволите ли пройти на обед? – обратился Фиц к королеве.

Она подала ему руку. За ними под руку встали король с Би, а следом, согласно рангу, выстроились остальные. Процессия двинулась в обеденный зал.

– Как мило! – сказала королева Фицу, увидев стол.

– Благодарю вас, – ответил он и вздохнул с облегчением.

Би постаралась на славу. Низко над длинным столом висели три люстры. Их свет отражался, играя, в хрустальных бокалах. Все столовые приборы, включая солонки и перечницы, были из золота, даже маленькие спичечные коробки для курящих, а белая скатерть усыпана розами из теплицы.

Все сели, епископ прочел молитву, и Фиц позволил себе расслабиться. Прием, который хорошо начался, обычно и дальше идет хорошо. Когда люди едят и пьют, они уже меньше замечают недостатки.

Обед начался с русских закусок, отдавая дань уважения родине Би: маленькие блинчики с икрой и сметаной, кусочки копченой рыбы на треугольных тостах, тартинки с маринованной селедкой – все это запивалось шампанским «Перье-Жуэ» 1892 года – оно оказалось именно таким, как обещал Пил. Фиц поглядывал на Пила, а Пил следил за королем. Как только его величество положил вилку и нож, Пил убрал его тарелку, и это послужило сигналом к смене блюд. Те, кто в этот миг за обе щеки уписывал закуску, вынуждены были из уважения к короне на время прерваться.

Подали суп в горшочках, и к нему изысканный сухой херес «Олоросо» из Санлукара-де-Баррамеды. В качестве рыбного блюда был выбран палтус в сочетании с выдержанным «Мерсо Шарм» – поистине золотой дуэт. К нежным котлеткам из ягнятины по-валлийски Фиц велел подать «Шато Лафит» 1875 года (вино 1870 года обладало не столь изысканным вкусом). Красные вина продолжали сопровождать и нежнейший паштет из гусиной печени, и завершающее мясное блюдо: перепелов с виноградом, запеченных в тесте.

Никто не пробовал все, что подавали. Мужчины ели те блюда, которые больше любили, не обращая внимания на остальные; женщины выбирали одно или два. Некоторые блюда возвращались на кухню нетронутыми.

Были еще салаты, десерты, прочие закуски, фрукты и крошечные пирожные птифур. Наконец графиня, незаметно приподняв бровь, взглянула на королеву, которая в ответ едва кивнула. Они встали, за ними поднялись все остальные, и дамы вышли из комнаты.

Мужчины вновь сели, слуги принесли коробки с сигарами, а Пил поставил справа от короля графин портвейна «Феррейра» 1847 года. С чувством облегчения Фиц закурил. Все шло хорошо. Всем было известно, что король не любил общество, чувствуя себя уютно лишь со старыми друзьями, которых знал еще со счастливых флотских дней. Но этим вечером он был в прекрасном расположении духа, ничего плохого не произошло. Даже апельсины были доставлены вовремя.

Фиц уже переговорил с сэром Аланом Тайтом, камердинером короля – отставным армейским офицером со старомодными бакенбардами. Они договорились, что завтра король побеседует наедине с каждым из присутствовавших за столом, – всем им не понаслышке было известно, что происходит в том или ином правительстве. А этим вечером Фиц должен был пустить пробный шар, заведя разговор на общеполитические темы. Он кашлянул и сказал, обращаясь к Вальтеру фон Ульриху:

– Вальтер, мы с вами вместе учились в Итоне. А вашего кузена, – он повернулся к Роберту, – я знаю с тех пор, как мы втроем жили в одном номере в Вене, когда были студентами.

Роберт улыбнулся и кивнул. Оба нравились Фицу: Роберт почитал традиции совсем как Фиц, а Вальтер был необычайно умен.

– А сейчас, – продолжал Фиц, – весь мир говорит о предстоящей войне между нашими странами. Неужели есть вероятность, что подобная трагедия действительно случится?

– Если война может начаться от одних разговоров, – ответил Вальтер, – тогда да, мы будем воевать, поскольку все к этому готовятся. Но есть ли у нас поводы для войны? Я их не вижу.

Гас Дьюар задумчиво поднял руку. Фиц относился к нему благосклонно, несмотря на его либеральные взгляды. Все привыкли к тому, что американцы ведут себя вызывающе, но этот был воспитан и даже несколько застенчив. И еще он удивительно много знал. Сейчас он произнес:

– У Великобритании и Германии много причин для серьезной ссоры.

Вальтер повернулся к нему.

– Не приведете ли пример?

Гас выпустил струйку дыма и сказал:

– Соперничество на море.

Вальтер кивнул.

– Мой кайзер не считает, что флоту Германии Богом было предначертано во веки веков оставаться меньше английского.

Фиц озабоченно взглянул на короля. Его величество любил свой флот и легко мог почувствовать себя оскорбленным. С другой стороны, кайзер Вильгельм – его кузен. Отец Георга и мать Вильгельма брат и сестра, дети королевы Виктории. Фиц с облегчением увидел, что его величество благосклонно улыбается.

Вальтер продолжал:

– В прошлом это приводило к осложнениям, но уже два года как мы заключили соглашение – неофициальное – о том, каких размеров может достигать флот каждой стороны.

– А как насчет экономического соперничества? – спросил Дьюар.

– Германия с каждым днем все больше преуспевает, и скоро сможет в области производства составить конкуренцию Великобритании и Соединенным Штатам. Но в чем проблема? Германия – один из основных партнеров Великобритании. Чем больше у нас возможностей тратить, тем больше мы покупаем. От нашего экономического процветания английские производители только выиграют.

– Говорят, Германии нужно больше колоний, – предпринял новую попытку Дьюар.

Фиц снова взглянул на короля, беспокоясь, не возражает ли его величество, что разговором завладели эти двое, но тот слушал с интересом.

– Войны за колонии – не редкость, – сказал Вальтер. – В частности, для вашей страны, господин Дьюар. Но в настоящее время мы в состоянии решать такие вопросы, не прибегая к оружию. Три года назад Германия, Великобритания и Франция поссорились из-за Марокко, и конфликт удалось уладить без военных действий. А совсем недавно Великобритания и Германия достигли взаимопонимания в неудобном вопросе Багдадской железной дороги. Если мы будем продолжать вести себя подобным образом – войны не будет.

– Вы мне простите употребление термина германский милитаризм? – упорствовал Дьюар.

Это было чересчур. Фиц поморщился. Вальтер покраснел, но отвечал по-прежнему спокойно:

– Ценю вашу откровенность. В Германской империи ведущую роль играет Пруссия, как, скажем, Англия в подчиненном его величеству Соединенном королевстве.

Это было смело – сравнивать Великобританию с Германией и Англию с Пруссией. Вальтер балансировал на грани дозволенного, за которой кончается вежливая беседа.

Вальтер продолжал:

– У Пруссии сильные военные традиции, но она не воюет без причин.

– Значит, Германия не стремится к войне? – скептически осведомился Дьюар.

– Более того, – сказал Вальтер, – я утверждаю, что Германия – единственнаяиз основных сил на европейском материке, которая нестремится к войне.

Вдоль стола пронесся шепоток. Фиц заметил, что король приподнял брови. Дьюар откинулся в кресле:

– Из чего же вы делаете такой вывод?

Доброжелательный тон и безукоризненные манеры Вальтера смягчили резкость его слов.

– Ну, во-первых, возьмем Австрию. Мой венский кузен Роберт не станет отрицать, что Австро-Венгерская империя предпочла бы передвинуть свои границы подальше на юго-восток.

– И не без оснований! – воскликнул Роберт. – Земли, которые англичане называют Балканами, сотни лет входили в состав Великой Османской империи. Но империя распалась, и с тех пор Балканы нестабильны. Австрийский император считает своей священной миссией принести туда порядок и христианство.

– Конечно, – сказал Вальтер. – Но у России свои виды на эту территорию.

Фиц счел необходимым вмешаться, – возможно, из-за Би.

– У них тоже есть основания, – сказал он. – Половина их внешней торговли проходит через Черное море, а потом через проливы – в Средиземное. Россия не может позволить другой стране овладеть проливами, захватив территорию Восточных Балкан. Это стало бы петлей на шее российской экономики.