Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 62 страниц)

– Что здесь происходит? – резко спросил он.

Би удивленно обернулась:

– Я говорю со своей экономкой о наволочках. Ты ожидал чего-то более оригинального? – Она говорила с сильным русским акцентом, и «р» в последнем слове получилось раскатистое.

Он не нашелся, что ответить. Стоял и смотрел на жену и любовницу. И мысль о том, что он близок с обеими, выбила его из колеи.

– Да нет, в общем-то… – пробормотал он и сел за письменный стол, спиной к ним.

Женщины продолжили разговор. Они действительно говорили о наволочках: на старые можно поставить заплатки и оставить для слуг, и следует ли покупать новые уже с вышивкой, или лучше купить простые и посадить служанок за вышивание. Но Фиц не мог успокоиться. Эта картина – жена и любовница вместе, за тихим разговором – ясно показала, как легко Этель сказать правду Би. Так продолжаться не может. Надо что-то предпринять.

Он вынул из ящика стола листок голубой писчей бумаги с картинкой, обмакнул перо в чернильницу и написал: «Встретимся после ланча». Промокнув написанное, положил листок в конверт.

Через пару минут Би отпустила Этель. Когда экономка шла к двери, Фиц, не поворачивая головы, окликнул ее:

– Уильямс, подойдите, пожалуйста!

Она остановилась рядом. Он почувствовал легкий запах душистого мыла – она как-то призналась, что таскает его у Би. Несмотря на гнев, он до неловкости остро чувствовал близость ее стройных, сильных бедер под черным шелком платья. Не глядя на нее, протянул ей конверт:

– Пошлите кого-нибудь в город к ветеринару за пилюлями. Это для собаки, от кашля.

– Хорошо, милорд, – сказала она и вышла.

Через пару часов он решит эту проблему.

Он налил себе еще хересу, предложил Би – но та отказалась. Вино согрело его изнутри, и напряжение уменьшилось. Он подсел к жене, и она благосклонно улыбнулась.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– По утрам отвратительно, – сказала она. – Но потом это проходит. Сейчас все нормально.

Его мысли вернулись к Этель. Ему оставалось лишь признать свое поражение. Она ничего не сказала, но скрытая угроза все рассказать Би не требовала пояснений. Это был удивительно хитрый ход. Он трепетал, чувствуя собственное бессилие. Как бы ему хотелось покончить с этим делом еще до ланча!

Ланч им подавали в малом обеденном зале. Они сели за дубовый стол с квадратными ножками, – который, наверное, был бы вполне на месте в каком-нибудь средневековом монастыре. Би сообщила, что, оказывается, в Эйбрауэне есть русские.

– По словам Нины, не меньше сотни, – добавила она.

Сделав над собой усилие, Фиц отвлекся от мыслей об Этель.

– Должно быть, это из тех, что работают у Персиваля Джонса.

– Похоже, их бойкотируют. Они не могут ни купить еды в магазине, ни поесть в городе.

– Надо поговорить с отцом Дженкинсом, пусть скажет в проповеди, что нужно возлюбить ближнего, даже если он занял твое место в забое.

– А ты не можешь просто приказать продавцам их обслуживать?

– Нет, дорогая, в Англии это невозможно.

– Но мне жаль их, я бы хотела что-то для них сделать.

Он был рад это слышать.

– Это очень великодушно. Что же ты хочешь сделать?

– В Кардиффе, наверное, есть русская православная община. Надо как-нибудь в воскресенье пригласить священника, чтобы он прочитал для них службу.

Фиц нахмурился. Выходя замуж, Би приняла его веру, но он знал, что в душе она тосковала по церкви своего детства, и видел в этом знак того, что она несчастна на новой родине. Однако сейчас ему не хотелось ее сердить.

– Хорошо, – сказал он.

– А потом мы могли бы дать для них обед в зале для слуг.

– Отличная мысль, дорогая, но ведь это толпа грубых, невежественных людей.

– А мы пригласим на обед тех, кто придет на службу. Так мы отсеем евреев и смутьянов.

– Остроумно. Но горожане будут тобой недовольны.

– А какое нам до этого дело!

– Хорошо, – кивнул он. – Джонс недоволен, что я подкармливаю детей бастующих. Если ты дашь обед тем, кто работает вместо них, никто не сможет сказать, что мы приняли чью-то сторону.

– Спасибо тебе! – сказала она.

Фиц подумал, что благодаря ее беременности у них уже улучшились отношения.

Несмотря на два выпитое за ланчем вино, когда Фиц вышел из обеденного зала и направился в Жасминовую комнату, он вновь почувствовал волнение. Его судьба находилась в руках Этель. Она была по-женски мягка и чувствительна – и тем не менее не позволяла собой вертеть. И ее неуправляемость его пугала.

В комнате ее не было. Он посмотрел на часы. Четверть третьего. Он сказал «после ланча». Когда подали кофе, Этель не могла этого не знать, и должна была уже ждать его здесь. Места он не указал, но она должна догадаться.

Он начал паниковать.

Через пять минут у него появилось искушение уйти. Никто не заставлял его столько ждать. Но он не желал откладывать решение этого вопроса на другой день, даже на другой час, и остался.

Она пришла в половине третьего.

– Ты что себе позволяешь?! – воскликнул он гневно, но она и внимания не обратила.

– С какой стати ты заставил меня говорить с твоим поверенным?

– Я решил, что так выйдет более непринужденно.

– Только не строй из себя идиота! – Фиц был потрясен. С ним так не говорили со школьных времен. Этель продолжала: – У меня будет твой ребенок! И ты хочешь об этом говорить непринужденно?

Она права, это было глупо с его стороны, и ее слова больно его ранили. Он поймал себя на том, что не может не восхищаться мелодичностью ее валлийского говора: все пять слогов в слове «непринужденно» прозвучали на разной высоте, словно были спеты…

– Прости, – сказал он. – Я могу поднять ренту вдвое…

– Тедди, не ухудшай ситуацию, – сказала она, но голос стал мягче. – Не торгуйся со мной, словно все дело в хорошей цене! И не надо мне приказывать. У меня нет причин тебе повиноваться.

– Как ты смеешь со мной так говорить?!

– Молчи и слушай, я сейчас объясню.

Он был вне себя, но вспомнил, что ему нечего ей противопоставить.

– Хорошо, говори, – сказал он.

– Ты обошелся со мной нехорошо.

Он знал, что это так, и чувствовал раскаяние. Ему было отчаянно стыдно, что пришлось причинить ей боль, но он пытался этого не показать.

Она сказала:

– Я тебя все еще слишком люблю, чтобы стремиться разрушить твое счастье.

От этих слов ему стало еще хуже.

– Я не желаю причинять тебе боль… – сказала она. Ее голос дрогнул, она отвернулась, и он понял, что она пытается справиться со слезами. Он хотел заговорить, но она подняла руку, останавливая его. – Ты просишь меня оставить мою работу и мой дом, но тогда ты должен помочь мне начать новую жизнь.

– Конечно, – сказал он, – если ты хочешь именно этого…

Ведя более предметный разговор, обоим было легче сдерживать чувства.

– Я уеду в Лондон, – сказала она.

– Хорошая мысль.

Это не могло его не обрадовать: никто в Эйбрауэне не узнает, что у нее будет ребенок, не говоря уж о том, чей он.

– Ты купишь мне маленький домик. Не надо ничего особенного, домик в рабочем пригороде вполне устроит… Но там должно быть шесть комнат, чтобы я могла жить на первом этаже, а второй сдавать. Арендная плата будет идти на ремонт и текущие нужды. И мне придется выйти на работу.

– Я вижу, ты все обдумала.

– Ты, наверное, опасаешься, что это дорого тебе обойдется, но не хочешь меня спрашивать, потому что джентльмены не любят задавать вопросов о деньгах.

Она была права.

– Я посмотрела в газете, – сказала она. – Такой домик стоит порядка трех сотен фунтов. Все же это меньше, чем платить мне всю оставшуюся жизнь по два фунта в месяц.

Отдать триста фунтов Фицу было легче легкого. В Париже Би могла столько потратить за один выход в Дом моды Жанны Пакен.

– Но ты обещаешь хранить все в тайне?

– И обещаю любить и беречь твоего ребенка, и вырастить его счастливым и здоровым, и дать ему хорошее образование, хотя это тебя, кажется, совершенно не интересует.

Он возмутился было, но понял, что она права. О самом ребенке он не думал ни минуты.

– Прости меня, – сказал он. – Я так волнуюсь за Би!..

– Понимаю, – сказала она, смягчившись, как всегда, когда он рассказывал ей о своих заботах.

– Когда ты уедешь?

– Завтра утром. Я и сама тороплюсь не меньше, чем ты. Я сяду на лондонский поезд и сразу начну искать домик. Когда найду подходящий, напишу Солману.

– Пока ты будешь искать, тебе надо будет где-то жить. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник и протянул ей две белые пятифунтовые банкноты. Она улыбнулась.

– Ты, наверное, и представления не имеешь, что сколько стоит, да, Тедди? – и вернула одну купюру. – Пяти хватит с лихвой.

Он принял оскорбленный вид.

– Я не хочу, чтобы ты чувствовала, что я тебя в чем-то ограничиваю.

Ее голос зазвучал иначе, и Фиц уловил проблеск скрываемого гнева.

– Ограничиваешь, Тедди. Ограничиваешь, – горько сказала она. – Хоть и не в деньгах.

– Мы оба в этом участвовали, – сказал он, защищаясь, и взглянул на кровать.

– Но ребенка буду растить я одна.

– Послушай, давай не будем спорить. Я велю Солману сделать все так, как ты предложила.

Она протянула ему руку.

– Прощай, Тедди. Я знаю, что ты сдержишь слово.

Она говорила ровным голосом, но он чувствовал, как тяжело ей сохранять видимость спокойствия.

Он пожал ее руку, – как ни странно было за руку прощаться двоим, с такой страстью любившим друг друга.

– Сдержу… – сказал он.

– А теперь, пожалуйста, уйди, – сказала она и отвернулась.

Он на миг заколебался – и вышел из комнаты.

Уходя прочь, он с удивлением и стыдом почувствовал, как к глазам подступают слезы.

– Прощай, Этель! – прошептал он в пустоту коридора. – Да хранит тебя Господь!

IV

Она пошла на чердак, и среди дорожных сумок отыскала для себя маленький чемоданчик, старый, видавший виды. Никто его никогда не хватится. Когда-то он принадлежал отцу Фица, на коже было вытиснено его имя. Лоск давно с него сошел, но при этом он все еще выглядел внушительно. Она унесла его к себе и уложила в него чулки, нижнее белье и несколько кусочков ароматного мыла графины Би.

Лежа ночью в постели, она поняла, что ей не хочется ехать в Лондон. Было страшно встречать все, что предстоит, в одиночку. Ей хотелось остаться с семьей. Ей нужно задать маме столько вопросов о беременности! И когда придет время рожать, лучше быть в знакомой обстановке. Ребенку будут нужны дедушка с бабушкой и дядя Билли.

Рано утром она надела собственную одежду, оставив платье экономки висеть на гвоздике, и выскользнула из дверей Ти-Гуина. Дойдя до конца подъездной аллеи, она оглянулась на дом – на его черные от угольной пыли камни, на длинные ряды окон, в которых отражалось восходящее солнце, и подумала, как много узнала с тех пор, как пришла сюда работать тринадцатилетней девчонкой, сразу после школы. Теперь она знала, как живут аристократы. Они едят еду, которую очень сложно готовить, и выбрасывают больше, чем съедают. У них у всех странная манера говорить с придыханием – словно они задыхаются, ее перенимают даже некоторые иностранцы. Она умела обращаться с бельем богатых женщин – из тонкого хлопка и гладкого шелка, от искусных мастеров, вышитое и отделанное кружевами – его закупали дюжинами и складывали высокими стопками в сундуки и ящики комодов. Она могла посмотреть на журнальный столик и с одного взгляда сказать, в каком веке его сделали. Но главное, что она узнала – подумала она с горечью – это что любви доверять нельзя.

Она сошла по склону холма в Эйбрауэн и пришла на Веллингтон-роу. Дверь родительского дома, как всегда, была не заперта. Она вошла. Гостиная и кухня были меньше, чем в одна только «цветочная» комната в Ти-Гуине, где Этель составляла букеты.

Мама замешивала тесто для хлеба, но увидев ее чемодан, опустила руки и спросила:

– Что случилось?

– Я вернулась домой, – сказала Этель. Она поставила чемодан и села за квадратный кухонный стол. Ей было стыдно рассказывать.

Но мама догадалась.

– Тебя выгнали!

Этель не могла взглянуть на мать.

– Да, мам. Прости меня…

Мама вытерла руки тряпкой.

– Что ты натворила? – гневно спросила она. – Немедленно говори!

Этель вздохнула. Зачем тянуть?

– Я забеременела.

– Не может быть!.. Ах ты дрянь!

Этель с трудом сдержала слезы. Она ждала сочувствия, не осуждения.

– Да, я дрянь, – сказала она. Пытаясь справиться с собой, она сняла шляпку.

– Это все оттого, что ты зазналась: работа в господском доме, приезд короля с королевой… И забыла все, чему тебя учили дома!

– Наверное, ты права.

– Твой отец этого не переживет.

– Ну, не ему же рожать! – горько отозвалась Этель. – Думаю, он переживет.

– Не дерзи мне! Это разобьет ему сердце!

– А где он?

– Пошел на очередное собрание бастующих. Подумать только, при его-то положении в городе: староста общины, представитель профсоюза шахтеров, секретарь Независимой рабочей партии… Как ему смотреть людям в глаза на собраниях, когда каждый будет думать, что его дочь – шлюха?

Не в силах больше сдерживаться, Этель разрыдалась.

– Ах, мама, мне так жаль, что я навлекла на него этот позор! – произнесла она сквозь слезы.

Мамино лицо смягчилось.

– Ну ладно, что уж теперь, – сказала она. – Испокон веков происходит одно и то же… – Она обошла стол, обняла Этель, прижала ее голову к своей груди. – Ну ничего, ничего… – сказала она, совсем как в детстве, когда Этель случалось разбить коленку.

Через некоторое время рыдания Этель стихли.

Мама отпустила ее и сказала:

– Давай-ка лучше чаю попьем.

Она всегда держала на печке горячий чайник. Она бросила чайных листьев в заварочный чайник, налила кипятка и помешала деревянной ложкой.

– Когда должен родиться ребенок?

– В феврале.

– Боже мой! – мама подняла голову и взглянула на Этель. – Надо же, я стану бабушкой!

Обе рассмеялись. Мама поставила на стол чашки и налила чай. Этель сделала пару глотков и почувствовала себя лучше.

– Мам, а у тебя роды были легкие – или с осложнениями? – спросила она.

– Не бывает легких родов, но моя мать сказала, что мне грех жаловаться, я легко отделалась. А вот после рождения Билли стала маяться спиной.

– Кто здесь обо мне говорит? – спросил Билли, спускаясь по лестнице. Он мог спать допоздна, сообразила Этель, ведь идет забастовка. Каждый раз, когда она его видела, ей казалось, что он стал еще выше и шире в плечах. – Привет, Эт! – сказал он и, поцеловав, царапнул колючими усами. – А почему ты с чемоданом?

Он сел, и мама налила ему чай.

– Билли, я сделала глупость, – сказала Этель. – У меня будет ребенок.

Его это так потрясло, что он лишь молча смотрел на нее. Потом покраснел, без сомнения, подумав о том, что предшествовало беременности, и неловко опустил взгляд. Сделал несколько глотков чаю. И наконец спросил:

– А кто отец?

– Ты его не знаешь.

У нее было время подумать и сочинить приемлемую историю.

– Слуга одного человека, приезжавшего в Ти-Гуин. Его забрали в армию.

– Но он к тебе вернется?

– Я даже не знаю, где он.

– Я найду этого мерзавца!

Этель погладила его по руке.

– Не злись, мой хороший. Если мне понадобится твоя помощь, я тебе скажу.

Билли определенно не знал, что сказать. Было очевидно, что угрожать местью не годится, но других слов у него не находилось, и это привело его в замешательство. Ведь ему было всего шестнадцать.

Этель вспомнила, какой он был в младенчестве. Когда он родился, ей было всего пять, но она души в нем не чаяла: он был такой красивый и такой беззащитный. Скоро у нее самой будет очаровательный беспомощный младенец, подумала она – и не знала, радует ее это или пугает.

– Представляю, как рассердится отец, – сказал Билли.

– Именно этого я больше всего боюсь, – сказала Этель. – Если бы можно было сделать хоть что-то, чтобы смягчить его гнев!

В гостиную спустился дед.

– Тебе что, дали расчет? – спросил он, увидев чемодан. – Надерзила кому, а?

– Папа, ты только не ругай ее… – сказала мама. – У нее будет ребенок.

– Ах, черти… – сказал он. – Небось кто-нибудь из этих щеголей в господском доме! Я бы не удивился, окажись им сам граф.

– Не говори глупости, дедушка! – сказала Этель, обескураженная тем, что он так быстро обо всем догадался.

– Это был приезжий слуга кого-то из гостей, – сказал Билли. – Он ушел в армию. Этель не хочет, чтобы мы его искали.

– Ах, вот как! – сказал дед. Этель показалось, что он не поверил, но допытываться он не стал. Вместо этого заметил: – Это у тебя итальянская кровь, дитя мое. У твоей бабушки кровь тоже была горячая. И она бы тоже попала в беду, если бы я на ней не женился. Да, она даже не желала ждать венчания, она…

– Папа! – воскликнула мама. – Здесь же дети!

– Что такого они услышат, что может их шокировать? Для сказок я уже стар. Молодые женщины хотят спать с молодыми мужчинами, и хотят так отчаянно, что своего добьются, неважно, замужем они или нет. И те, кто не желает этого признавать, – круглые дураки, дочка, в том числе и твой муж.

– Папа, выбирай выражения! – сказала мама.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал дед и замолчал, попивая свой чай.

Через минуту вошел отец. Мама удивленно взглянула на него.

– Как ты рано! – сказала она.

Он заметил беспокойство в ее голосе.

– Ты говоришь так, будто тебе это неприятно.

Она поднялась из-за стола, освобождая ему место.

– Поставлю-ка я еще чайник.

Отец не стал садиться.

– Собрание отменили, – сказал он. Его взгляд упал на чемодан Этель. – А это что?

Все посмотрели на Этель. Во взгляде матери Этель читала страх, во взгляде Билли, устремленном на отца – вызов, у деда – покорность судьбе. Она поняла, что отвечать отцу придется ей.

– Папа, мне нужно кое-что тебе сказать, – начала она. – Ты рассердишься, но единственное, что я могу сказать – мне очень жаль, что так вышло.

Его лицо потемнело.

– Что ты натворила?!

– Я… ушла из Ти-Гуина…

– Ну, тут жалеть не о чем. Мне никогда не нравилось, что ты там раскланиваешься и расшаркиваешься перед этими паразитами.

– Но у меня… были причины уйти.

– Хорошие или плохие? – спросил он, надвинувшись и стоя над ней.

– У меня проблемы…

– Надеюсь, ты имеешь в виду не то, что другие девчонки, когда говорят, что у них проблемы? – грозно спросил он.

Она вперила взгляд в стол и кивнула.

– Ты… – Он замолчал, подыскивая подходящие слова. – Ты что, совершила моральное падение?

– Да.

– Ах ты дрянь!

То же самое сказала и мама. Этель сжалась в комок, хотя на самом деле не представляла себе, чтобы отец поднял на нее руку.

– Смотри на меня! – сказал он. Она посмотрела на него сквозь пелену слез.

– Значит, ты говоришь мне, что совершила грех прелюбодеяния?

– Прости меня, папа!

– С кем?

– С лакеем.

– Как его зовут?

– Тедди, – вырвалось у нее.

– Тедди – а фамилия?

– Это не имеет значения.

– Как это не имеет? Что это значит?

– Это приезжий, слуга одного из гостей. А к тому времени, как я узнала о своем состоянии, он уже был в армии. И у меня нет с ним связи.

– Приезжий? И у тебя нет с ним связи? – крик отца перешел в рев. – Так ты что же, с ним даже не обручилась? Ты что же, совершила этот грех… – Он начал заикаться, не в силах выговорить омерзительное слово. – Ты совершила этот страшный грех походя?

– Полно, отец, – сказала мама, – не надо сейчас так злиться!

– Сейчас – и не надо злиться? А когда же еще человеку злиться?

Его попробовал успокоить дед:

– Дэй, дружочек, относись ты к этому спокойнее. Криком делу не поможешь.

– Извините, что напоминаю вам, но это мой дом, и мое дело, кричать мне или нет.

– Ну, хорошо, – сказал дед миролюбиво. – Кричи, если хочешь.

Но мама не сдавалась.

– Отец, думай, чтобы потом не пожалеть о своих словах.

Однако все попытки успокоить отца лишь разжигали его гнев.

– Я не позволю собой командовать ни женщинам, ни старикам! – прокричал он. Указав на Этель, он заявил: – И блудницы в своем доме я не потерплю. Убирайся!

– Нет! – зарыдала мама. – Только не это!

– Вон! – вскричал он. – И никогда не возвращайся!

– Но как же твой внук?! – воскликнула мама.

– Отец, – заговорил Билли, – разве ты не будешь руководствоваться Священным писанием? Иисус говорил: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Евангелие от Луки, глава пятая, стих тридцать второй.

Отец круто обернулся к нему.

– Вот что я тебе скажу, невежественный мальчишка. Родители моего отца тоже не были женаты. И никто не знал, кто был его отцом. Моя бабка пала так низко, как только может пасть женщина.

Мама ахнула. Этель была потрясена, и видела, что Билли ошарашен. А дед, похоже, знал.

– Да, – сказал отец, уже потише. – Мой отец рос в доме, пользующемся дурной славой. Если вы понимаете, что это такое. Это дом, куда ходят моряки, оказавшись в порту Кардиффа. Но однажды, когда его мать напилась и лежала без сознания, Господь направил его детские стопы в воскресную школу, где он и встретил Иисуса. Там он научился читать и писать, а потом – и воспитывать своих детей в духе благочестия.

– Дэвид, ты никогда мне об этом не рассказывал, – тихо сказала мама. Она редко называла отца по имени.

– Я надеялся никогда не вспоминать об этом! – Лицо отца исказилось от стыда и ярости. Опершись на стол и глядя Этель в глаза, он сказал громким шепотом: – Когда я ухаживал за твоей матерью, мы держались за руки, и, прощаясь, я целовал ее в щеку – до самого дня свадьбы! – Он грохнул кулаком по столу, так что чашки задрожали. – Слава Господу нашему Иисусу Христу, моя семья выбралась из этой вонючей грязи. И мы туда не вернемся! – Он снова перешел на крик. – Никогда, никогда, никогда!

Наступила долгая напряженная тишина.

Потом отец взглянул на маму и сказал:

– Гони ее вон.

Этель встала.

– Мои вещи собраны, и немного денег у меня есть. Я уеду в Лондон… – Она с горечью взглянула на отца. – Не буду тянуть семью в грязь.

Билли взял ее чемодан.

– Билли, а ты куда? – спросил отец.

– Провожу Этель на станцию, – испуганно ответил Билли.

– Не надо. Пусть сама несет свой чемодан.

Билли собрался было поставить чемодан, но передумал. На его лице появилось упрямое выражение.

– Я провожу ее на станцию, – повторил он.

– Будешь делать, что тебе сказано! – прикрикнул отец.

Билли все еще выглядел испуганным, но тем не менее он возразил:

– А иначе что, отец? Ты и меня выгонишь из дома?

– Разложу на колене да выпорю, – сказал отец. – Ты еще не настолько вырос.

Билли побледнел, но смотрел отцу прямо в глаза.

– Нет, я вырос, – сказал он. – Я уже взрослый. – Он переложил чемодан в левую руку, а правую сжал в кулак.

Отец шагнул вперед:

– Я тебе покажу, как грозить мне кулаком! Мальчишка!

– Довольно! – взвизгнула мама. Она встала между ними и уперлась руками в грудь отца. – Хватит! Мне тут только вашей драки не хватало! Дэвид Уильямс, убери свои руки! Вспомни, что ты – староста «Вифезды»! Что люди скажут?

Это его остановило. Мама повернулась к Этель.

– Ты лучше иди. Билли тебя проводит. Давайте, быстренько.

Отец уселся за стол.

Этель поцеловала мать.

– Прощай, мама!

– Напиши мне письмо, – попросила та.

– Не смей писать никому в этом доме! – подал голос отец. – Письма полетят в огонь нераспечатанными!

Мама отвернулась и заплакала. Этель вышла, и Билли последовал за ней. По крутым улочкам они спустились в центр города. Этель шла, не поднимая глаз, не желая говорить со встречными и отвечать на вопрос, куда она собралась.

На станции она взяла билет до Пэддингтонского вокзала.

– Да… – сказал Билли, когда они стояли на платформе. – Два таких удара в один день… Сначала ты, потом отец.

– Столько лет он носил это в себе, – сказала Этель. – Неудивительно, что он так строг. Наверное, я когда-нибудь даже смогу простить, что он меня выставил.

– А я – нет, – сказал Билли. – Наша вера учит не носить в себе прошлое и не наказывать ближних, а каяться и прощать.

Пришел поезд из Кардиффа, и Этель увидела, как с него сошел Вальтер фон Ульрих. Он вежливо прикоснулся к шляпе в знак приветствия, что было очень мило с его стороны: обычно джентльмены не приветствуют так слуг. Леди Мод говорила, что рассталась с ним. Наверное, он приехал, чтобы ее вернуть. Этель про себя пожелала ему удачи.

– Купить тебе в поезд газету? – спросил Билли.

– Нет, спасибо, милый, – ответила она. – Вряд ли я смогу сосредоточиться на чтении.

В ожидании поезда она сказала:

– А ты помнишь наш шифр?

В детстве они придумали шифр и оставляли друг другу шифрованные послания, которые родители понять не могли.

Билли сначала посмотрел на нее, не понимая, и вдруг просиял.

– А, помню! – сказал он.

– Я тебе напишу шифрованное письмо, чтобы отец не прочитал.

– Ладно, – сказал он. – И пошли его Томми Гриффитсу.

В облаке пара у платформы остановился поезд Этель. Билли обнял сестру. Она заметила, что он с трудом сдерживает слезы.

– Ну, будь молодцом, – сказала она. – Береги нашу маму.

– Ладно, – сказал он и вытер глаза рукавом. – Да нам-то что. Ты сама там, в Лондоне, будь поосторожнее.

Этель вошла в вагон и села у окна. Через минуту поезд тронулся. И пока он набирал скорость, Этель смотрела, как все меньше становятся зубчатые колеса над шахтой, и думала, увидит ли когда-нибудь Эйбрауэн снова.

V

Мод с графиней Би сидели за поздним завтраком в малом обеденном зале Ти-Гуина. Графиня была в необычайно хорошем расположении духа. Обычно она постоянно жаловалась, в Англии ей очень многое не нравилось, – хотя Мод по собственному детскому опыту жизни в английском посольстве помнила, что Россия куда менее удобна для жизни: холодные дома, неприветливые люди, ненадежные слуги и несостоятельное правительство. Но сегодня Би не жаловалась. Она была счастлива, что смогла наконец забеременеть.

Она даже про Фица говорила только хорошее.

– Ты знаешь, ведь он спас мою семью, – сказала она Мод. – Он выкупил закладные на наше имение. Но до сих пор некому было его наследовать, ведь у моего брата детей нет. Было бы поистине трагедией, если бы земли Андрея и Фица унаследовал какой-нибудь кузен…

Мод в этом трагедии не усматривала. Упомянутый «какой-нибудь кузен» вполне мог оказаться ее сыном. Но она никогда и не надеялась унаследовать состояние и не особенно задумывалась о подобных вещах.

Этим утром Мод было тяжело поддерживать разговор, как она сама заметила про себя, пока пила кофе и пыталась осилить ломтик поджаренного хлеба. Она чувствовала себя несчастной. Сегодня ее угнетали даже покрывающие стены и потолок обои с по-викториански буйной листвой, хотя она смотрела на них всю жизнь.

Она не рассказывала родным о романе с Вальтером, и теперь не могла сказать, что все кончено, а это значило, что некому было ей посочувствовать. Лишь энергичная маленькая экономка Уильямс знала обо всем, но она куда-то пропала.

Мод читала в «Таймс» репортаж о речи, которую произнес накануне вечером на обеде в Мэншен-хаусе [13]13
  Официальная резиденция лорда-мэра Лондона.


[Закрыть]Ллойд Джордж. Он смотрел на балканский кризис с оптимизмом и заявил, что возможно мирное урегулирование конфликта. Она надеялась, что он прав. Хоть она и отказалась от Вальтера, но замирала от страха при мысли, что ему придется надеть форму и его могут убить или искалечить на войне.

Она прочла короткую заметку в «Таймс» из Вены, озаглавленную «Сербия в ужасе», и спросила Би, станет ли Россия защищать Сербию от австрийцев.

– Надеюсь, что нет! – воскликнула Би. – Мне совсем не хочется, чтобы мой брат отправился на войну.

Они сидели в малом обеденном зале. Мод вспомнила, как в дни школьных каникул они завтракали здесь с Фицем и Вальтером: ей тогда было двенадцать, им по семнадцать. У мальчишек был зверский аппетит, и каждое утро перед тем как поехать кататься верхом или плавать в озере, они уплетали за обе щеки яичницу с беконом и горы тостов с маслом. Вальтер был совершенно очаровательный молодой человек – красивый, да к тому же иностранец. Он обращался с ней учтиво, словно они ровесники, – что очень льстило двенадцатилетней девочке, и, как она теперь понимала, было скрытой формой заигрывания.

Пока она предавалась воспоминаниям, в зал вошел дворецкий Пил, и его слова, обращенные к Би, потрясли Мод:

– Ваше сиятельство, прибыл господин фон Ульрих.

Вальтер не мог здесь оказаться, в замешательстве подумала Мод. Может быть, Роберт? Но это столь же невероятно.

В следующий миг в зал вошел Вальтер.

Мод была слишком потрясена, чтобы заговорить.

– Господин фон Ульрих! Какой приятный сюрприз, – сказала Би.

На нем был легкий летний костюм из бледного серо-голубого твида. Голубой атласный галстук под цвет глаз. Мод пожалела, что на ней простое кремовое зауженное книзу платье – для завтрака с золовкой оно казалось вполне подходящим.

– Графиня, простите мое вторжение, – обратился Вальтер к Би. – Я был по делу в нашем консульстве в Кардиффе – разбирался в неприятной истории с немецкими моряками, повздорившими с местной полицией.

Это была какая-то нелепость. Вальтер – военный атташе, в его обязанности не входило вытаскивать из тюрьмы моряков.

– Доброе утро, леди Мод, – сказал он, пожимая ей руку. – Какой восхитительный сюрприз! Я так рад, что застал вас здесь!

И это тоже ерунда, подумала она. Он специально приехал, чтобы ее повидать. Она уехала из Лондона, чтобы не дать ему возможность уговорить ее – но в глубине души не могла не признать, что ей приятна такая настойчивость и то, что он даже сюда за ней приехал. Она была так взволнована, что смогла сказать лишь обычное:

– Здравствуйте, как поживаете?

– Выпейте с нами кофе, господин фон Ульрих, – сказала Би. – Граф отправился покататься верхом, но скоро вернется. – Она, естественно, решила, что он заехал повидать Фица.

– Благодарю вас, – сказал Вальтер, садясь.

– Вы останетесь на ланч?

– С огромным удовольствием. Но потом мне нужно будет успеть на лондонский поезд.

– Тогда я пойду распоряжусь, – сказала Би, вставая. Вальтер тут же вскочил и отодвинул ей стул. – Поговорите с леди Мод, – добавила она, уходя. – Успокойте ее. Она озабочена международным положением.

Уловив в ее голосе насмешку, Вальтер приподнял брови.

– Все здравомыслящие люди сейчас озабочены международным положением, – сказал он.

Мод стало неловко. Отчаянно пытаясь найти тему для разговора, она указала на «Таймс» и спросила:

– Как вы думаете, это правда, что Сербия призвала семьдесят тысяч резервистов?

– Сомневаюсь, что у них есть семьдесят тысяч резервистов, – серьезно ответил Вальтер, – но они пытаются поднять ставки. Они надеются, что опасность большой воины заставит Австрию действовать осмотрительнее.

– Почему же Австрии требуется столько времени, чтобы составить требования сербскому правительству?

– По официальной версии – они хотят собрать урожай, прежде чем предпринимать действия, в результате которых им может потребоваться начать мобилизацию. А по неофициальной – они знают, что президент Франции и министр иностранных дел находятся сейчас в России, что опасно облегчает задачу союзников договориться о совместных ответных действиях. Так что пока президент Пуанкаре не вернется из Санкт-Петербурга никакой австрийской ноты не будет.