Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 62 страниц)

– А что из себя представляет ее муж?

– Лев Пешков красив, обаятелен, но не производит впечатления человека, которому можно доверять. Едва взглянув на него, понимаешь, что это негодяй. А теперь он – зять одного из самых богатых людей в Буффало.

– А ребенок?

– В марте у них родилась девочка, Дарья. Но обычно ее зовут Дейзи. А Лев, конечно, уже не шофер. Кажется, Вялов сделал его директором одного из своих ночных клубов.

Они проговорили около часа, потом Гас проводил ее вниз и подозвал кэб.

На следующий день рано утром Гас получил телеграмму с результатами выборов в Калифорнии. Вильсон победил с перевесом в 3777 голосов.

Гас был счастлив. Еще четыре года на достижение всего того, к чему они стремились. А за четыре года можно изменить мир!

Он еще смотрел на телеграмму, когда зазвонил телефон.

Взяв трубку, он услышал, как оператор сказал:

– Мистер Дьюар, на проводе Шэдоу Лоун. С вами хочет говорить президент. – И в следующую секунду услышал знакомый голос Вудро Вильсона: – Доброе утро, Гас.

– Поздравляю вас, господин президент!

– Спасибо. Собирай вещи. Мне нужно, чтобы ты отправился в Берлин.

III

Когда Вальтер фон Ульрих приехал домой на побывку, его мама устроила прием.

В Берлине теперь не часто устраивали приемы. Еду купить было трудно даже богатой даме с влиятельным мужем. Сюзанна фон Ульрих была нездорова: она исхудала и постоянно кашляла. Однако ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное.

У Отто в подвале хранилось хорошее вино, купленное перед войной. Сюзанна решила пригласить гостей днем, чтобы не нужно было заботиться об обеде. Она велела приготовить треугольные бутерброды с копченой рыбой и сыром, а недостаток еды компенсировала огромным количеством шампанского.

Вальтер был благодарен за заботу, но приема ему не хотелось. На жизнь вдали от поля боя у него было две недели, и ему нужна была лишь мягкая постель, сухая одежда и возможность целый день не выходить из элегантной гостиной родительского загородного особняка, глядя в окно и думая о Мод, или сидя за «Стейнвеем» и наигрывая шубертовскую «Веру в весну»: «Теперь все, все измениться должно». Как легкомысленно они с Мод говорили тогда, в августе 1914-го, что вновь будут вместе к Рождеству! С тех пор как в последний раз он видел ее прекрасное лицо, прошло больше двух лет. А чтобы победить в войне, Германии наверняка потребуется еще не менее двух лет. Он очень надеялся, что наступление русских захлебнется и у Германии появится возможность сосредоточить на западном фронте силы для решающего удара.

Порой Вальтер с трудом вспоминал лицо Мод, и ему приходилось доставать потрепанную и выцветшую журнальную вырезку, которую он возил с собой: «Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде».

Дом выглядел уныло. Чтобы наводить прежний лоск, не хватало слуг: мужчины воевали, женщины пошли работать трамвайными кондукторами или почтальонами, и за чистотой следили лишь старики, стараясь, по мере иссякнувших сил, поддерживать чистоту.

В доме было не только уныло, но и холодно. Угля было недостаточно, и мать распорядилась поставить в вестибюле, столовой и гостиной переносные печки, но для промозглой погоды этого было мало.

Однако когда холодные комнаты заполнили молодые люди, а в вестибюле заиграл небольшой оркестрик, Вальтер приободрился. Его младшая сестра Грета позвала всех своих друзей. Вальтер понял, что соскучился по светскому общению. Ему было приятно смотреть на девушек в бальных платьях, на молодых людей в безукоризненных костюмах. Ему нравилось шутить, флиртовать, перемывать косточки. Он обожал свою работу дипломата – такая жизнь была для него. Ему было легко вести беседу и очаровывать собеседников.

У фон Ульрихов не было бального зала, танцы устроили в вестибюле. Вальтер танцевал несколько раз с лучшей подругой Греты, Моникой фон дер Хельбард – высокой тонкой девушкой с длинными рыжими волосами, напомнившей ему полотна английских художников, которые называли себя прерафаэлитами.

Он принес ей бокал шампанского и сел рядом. Она расспрашивала, как там, в окопах, – его все об этом расспрашивали. Обычно он отвечал, что приходится трудно, но они не теряют бодрости духа и победа близка. Однако Монике почему-то сказал правду.

– Самое худшее – что все это бессмысленно. Мы все на тех же позициях, где чуть вперед продвинулись, где отошли, и это за два года. Я не знаю, как действия верховного командования могут это изменить, и даже не представляю, что вообще можно сделать. Мы страдаем от голода и холода, у нас болят ноги от сырости, нас мучает кашель и рези в желудке, нам до слез скучно – и все зря!

– А в газетах мы читаем совсем другое, – сказала она. – Какой ужас! – и сочувственно сжала его руку. Ее прикосновение подействовало на него словно легкий удар тока. Уже два года к нему не прикасалась посторонняя женщина. Он вдруг подумал, как чудесно было бы обнять Монику, прижать к себе ее мягкое тело и поцеловать в губы. Она взглянула на него янтарными глазами, и он увидел, что она прочитала его мысли. Он замечал, что женщины часто чувствуют, о чем думают мужчины. Ему стало неловко, но, увидев, что ей это не неприятно, он еще сильнее загорелся.

К ним подошел человек, и Вальтер взглянул на него с раздражением, думая, что кто-то хочет пригласить Монику на танец. Но тут он увидел знакомое лицо.

На ум пришло и имя, – память на имена у него, как у всех дипломатов, была отличная.

– Неужели Гас Дьюар? – спросил он по-английски.

– Именно так, – по-немецки ответил Гас. – Но мы можем разговаривать по-немецки. Как вы поживаете?

Вальтер встал и пожал ему руку.

– Позвольте вам представить фройляйн Монику фон дер Хельбард. А это Гас Дьюар, советник президента Вудро Вильсона.

– Я очень рада знакомству, господин Дьюар, – сказала она. – Не буду вам мешать, господа.

Вальтер проводил ее взглядом со смешанным чувством сожаления и вины. С ней он забыл на миг, что женат.

Он посмотрел на Гаса. Американец при встрече в Ти-Гуине ему сразу понравился. Вид у Гаса был странноватый: большая голова на длинном худом теле, – но он был очень умен. Тогда, только закончив Гарвард, Гас держался с обаятельной застенчивостью, но два года работы в Белом доме дали ему некоторую уверенность в себе. В элегантно-небрежном клубном костюме, какие носят американцы, он выглядел просто отлично.

– Рад вас видеть, – сказал Вальтер. – Не так уж много людей приезжает сейчас сюда на отдых.

– Я приехал не отдыхать, – сказал Гас.

Вальтер подождал, думая, что Гас продолжит, но когда этого не случилось, решил спросить:

– А для чего?

– Скорее – сунуть палец в воду и определить, достаточно ли она теплая, чтобы в нее мог войти господин президент.

Значит, это официальный визит.

– Понятно.

– Переходя к делу… – Гас снова замолчал. Вальтер терпеливо ждал. Наконец Гас, понизив голос, произнес:

– Президент Вильсон хочет предложить Германии и союзникам провести мирные переговоры.

У Вальтера сильно забилось сердце, но он скептически приподнял бровь:

– И он послал вас,чтобы вы сказали это мне?

– Вы же знаете, как делаются такие вещи. Президент не может рисковать получить официальный отказ, это ослабит его влияние. Конечно, он мог бы сказать своему послу, чтобы тот поговорил с вашим министром иностранных дел. Но в таком случае раньше или позже все будет предано огласке. Поэтому он попросил своего самого младшего советника – меня – отправиться в Берлин и задействовать свои связи.

Вальтер кивнул. В мире дипломатии многое делалось именно так.

– Если мы вам откажем, никому это не интересно.

– И даже если информация выйдет наружу – речь будет идти всего лишь о личной инициативе молодых людей в невысоких чинах.

Вальтер воспрянул духом.

– Чего же именно хочет господин Вильсон?

Гас глубоко вздохнул.

– Если бы кайзер предложил мирные переговоры, президент Вильсон публично поддержал бы его предложение.

Вальтер подавил ликование. Неужели можно положить конец этому кошмару? И он сможет увидеть Мод не через годы, а через месяцы? Он приказал себе не слишком воспарять в мечтах. Обычно такие неофициальные агенты-дипломаты ничего не добивались. Но отказаться от надежды он не мог.

– Гас, это великолепно! – сказал он. – А вы уверены, что Вильсон действительно это сделает?

– Абсолютно! Это было первое, о чем он сказал мне, когда победил на выборах.

– А зачем ему это?

– Он не хочет, чтобы Америка вступила в войну. Но существует опасность, что нас в нее втянут. Он хочет мира. А еще хочет создать новую международную систему, которая сделает новую такую войну невозможной.

– Я тоже этого хочу, – сказал Вальтер. – Что я должен делать?

– Поговорите с отцом.

– Ему ваше предложение может не понравиться.

– Постарайтесь его убедить.

– Сделаю все, что в моих силах. Можно мне будет прийти к вам в посольство?

– Это частный визит. Я остановился в гостинице «Адлон».

– А, конечно! – сказал Вальтер, улыбаясь. «Адлон» был лучшим отелем в городе, а когда-то считался лучшим в мире. Вальтер почувствовал тоску по последним годам мирной жизни.

– Доведется ли нам когда-нибудь снова почувствовать себя молодыми людьми, с единственной заботой – привлечь внимание официанта, чтобы тот принес еще бутылку шампанского?

Гас воспринял вопрос серьезно.

– Не думаю, что такое время когда-нибудь вернется. Во всяком случае, не при нашей жизни.

Появилась сестра Вальтера Грета. У нее были светлые вьющиеся волосы, и когда она поворачивала голову, локоны соблазнительно покачивались.

– Молодые люди, почему это вы такие грустные? – спросила она жизнерадостно. – Господин Дьюар! Пойдемте танцевать!

– Охотно! – ответил Гас, и она увлекла его прочь.

Вальтер вернулся к гостям, но его мысли все время возвращались к предложению Гаса. Когда он будет рассказывать о нем отцу, надо постараться говорить не слишком горячо. Отец может оказаться против. Вальтер должен сыграть роль незаинтересованного посредника.

Когда гости разошлись, мать задержала его в гостиной. Гостиная была оформлена в стиле рококо – любящие старину немцы все еще отдавали ему предпочтение. Зеркала в узорчатых рамах, столы с ножками в завитках, большая люстра.

– Какая милая эта Моника Хельбард, – сказала мать.

– Совершенно очаровательная, – согласился Вальтер.

Мать украшений не носила. Она была председателем комитета по сбору золота и все свои безделушки отдала на продажу. У нее осталось лишь обручальное кольцо.

– Надо ее пригласить еще, с родителями. Ее отец – Маркграф фон дер Хельбард.

– Да, я знаю.

– Очень хорошая семья. Они относятся к старинному немецкому роду.

Вальтер направился к двери.

– Когда должен вернуться отец?

– Скоро. Вальтер, присядь, пожалуйста. Давай поговорим.

Вальтер понял, что его стремление уйти слишком очевидно. По отношению к матери это было невежливо, и он решил загладить свою вину.

– С удовольствием, мама, – сказал он и выдвинул стул, чтобы она села. – Я думал, что, может быть, хочешь отдохнуть, но если нет, я с удовольствием поговорю с тобой… – и сел напротив. – Какой был чудесный прием. Огромное спасибо, что ты его устроила.

Она кивнула, принимая благодарность, но сменила тему разговора.

– Твой кузен Роберт пропал без вести, – сказала она. – Во время Брусиловского прорыва.

– Я знаю. Должно быть, он в плену у русских.

– А может, погиб. А твоему отцу уже шестьдесят. Скоро ты можешь стать графом фон Ульрихом.

Вальтера не привлекала такая возможность. Аристократические титулы значили в современном мире все меньше. Может, титул и стал бы для него предметом гордости, но после войны это могло оказаться и недостатком.

Как бы там ни было, он пока что графом не был.

– Подтверждения смерти Роберта мы не получили.

– Конечно. Но ты должен к этому подготовиться.

– Каким образом?

– Тебе надо жениться. – Это можно было предвидеть, подумал он. – Тебе нужен наследник, к которому перейдет титул после твоей смерти. А смерть может тебя постигнуть скоро, хотя я молюсь… – Ее голос прервался. Она на миг закрыла глаза, чтобы взять себя в руки. – Я молюсь каждый день, чтобы Господь защитил тебя. Было бы прекрасно, если бы у тебя как можно скорее родился сын.

Она боялась его потерять, но он точно так же боялся потерять ее. Он с любовью посмотрел на мать. Она белокура и красива, как Грета, и, может быть, когда-то была такой же жизнерадостной. Сейчас, после приема и выпитого шампанского, у нее оживленно горели глаза и пылали щеки. Однако, поднявшись по лестнице, она дышала с трудом. Ей требовался отдых, много хорошей еды, спокойная жизнь. Из-за войны ничего этого у нее не было. Вальтер с беспокойством вспомнил, что умирают не только солдаты на войне.

– Пожалуйста, подумай о Монике, – сказала мать.

Ему ужасно захотелось рассказать ей про Мод.

– Мама, Моника восхитительная девушка, но я ее не люблю. Я ее едва знаю.

– На это нет времени! В войну условностями можно пренебречь. Тебе надо снова с ней встретиться. У тебя еще десять дней отпуска. Встречайся с ней каждый день. А в последний сможешь сделать ей предложение.

– А о ее чувствах ты не думаешь? Может, она и не захочет выйти за меня замуж.

– Ты ей нравишься. – Мать отвела взгляд. – И потом, она поступит так, как скажут родители.

Вальтер не знал, сердиться или смеяться.

– То есть, мамы уже обо всем договорились, я правильно понял?

– Времена сейчас тяжелые. Ты сможешь жениться уже через три месяца. Отец устроит тебе отпуск – на свадьбу и медовый месяц.

– Он так и сказал? – Отец был яростным противником привилегий для военных со связями.

– Он понимает, как тебе нужен сын, чтобы унаследовать титул.

Значит, отца уговорили. Интересно, долго уговаривали? Он не из тех, кто легко сдается.

Вальтер постарался не выказывать своих чувств. Поскольку он женат на Мод, ему нельзя было даже сделать вид, будто его интересует перспектива брака с Моникой, однако объяснить, почему он об этом даже слышать не хочет, он не мог.

– Мама, мне жаль тебя разочаровывать, но я не стану делать предложение Монике фон дер Хельбард.

– Но почему же?! – воскликнула она.

– Могу сказать только одно: мне очень жаль, что я не могу тебя порадовать.

Она внимательно посмотрела на него.

– Твой кузен Роберт так и не женился. Но при его… склонностях это никого не удивляло. Надеюсь, у тебя нет проблем такого характера?

– Мама, я тебя умоляю! – Вальтеру стало неловко от этого разговора. – Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, и в этом отношении я не такой, как он, можешь не волноваться.

– Прости, мне не следовало говорить об этом. Но тогда в чем же дело? Ведь тебе тридцать лет!

– Трудно найти подходящую девушку.

– Но не настолько трудно!

– Я ищу похожую на тебя.

– Вот сейчас ты надо мной смеешься! – сердито сказала она.

Вальтер услышал за дверью голос отца, и в следующую минуту тот вошел. Очень вовремя. Отец был в форме и растирал озябшие руки.

– Пойдет снег, – сказал он. Поцеловал супругу и кивнул Вальтеру. – Хорошо прошел прием? Я никак не мог приехать раньше – целый день встречи.

– Просто великолепно, – сказал Вальтер. – Мама создавала вкусные закуски буквально из ничего, и «Перрье Жуэ» было превосходно.

– Какой год выбрали?

– Тысяча восемьсот девяносто девятый.

– Надо было взять девяносто второй.

– Его осталось не так много.

– Понятно.

– У меня был крайне интересный разговор с Гасом Дьюаром.

– Да, помню, это тот американец, у которого отец близко знаком с президентом Вильсоном.

– Сын теперь еще ближе. Гас работает в Белом доме.

– И о чем же вы говорили?

Мама встала. Отец и сын тоже поднялись со своих мест.

– Ну что ж, я оставляю вас беседовать о делах, – сказала она. – Вальтер, дорогой, все же подумай о моих словах!

Вошел дворецкий, держа в руках поднос, на котором стоял бокал со щедрой порцией золотисто-коричневого бренди. Отто взял бокал.

– Не желаешь? – спросил он Вальтера.

– Нет, спасибо, мне достаточно шампанского.

Отто отпил бренди и вытянул ноги по направлению к огню.

– Итак, Дьюар-младший появился с каким-то посланием?

– Только это полная тайна.

– Само собой.

Вальтер не чувствовал к отцу особой привязанности. Их расхождения во мнениях были слишком непримиримы, а отец при этом непоколебим, как скала. У него были устаревшие взгляды, множество предрассудков, он был глух к голосу разума и цеплялся за эти недостатки с азартным упрямством, которое Вальтеру казалось отвратительным. Последствием его глупости – и глупости его поколения во всех европейских странах – стала бойня на Сомме. Этого Вальтер простить не мог.

Но все равно он заговорил с отцом негромко и дружелюбно. Он хотел провести этот разговор как можно мягче, опираясь на разумные доводы.

– Американский президент не хочет быть втянутым в войну, – сказал он.

– Прекрасно.

– Фактически он хочет, чтобы мы заключили мир.

– Ха! – издевательски произнес отец. – Победить нас без затрат! Каков наглец!

Вальтера обескуражило такое откровенное презрение, но он продолжил, тщательно подбирая слова.

– Наши враги заявляют, что эта война вызвана германским милитаризмом и агрессией, – хоть это, конечно, и не так.

– Конечно, не так, – ответил Отто. – Нам угрожали. Россия проводила мобилизацию на восточной границе, Франция – на западной. План Шлиффена был единственно возможным выходом… – как обычно, он говорил так, словно Вальтеру было двенадцать лет.

– Именно, – ответил кротко Вальтер. – Я помню, что ты называл эту войну оборонительной, ответом на недопустимую угрозу. Мы должны были защищаться.

Если Отто и удивился тому, что Вальтер повторяет газетные лозунги, он не подал вида.

– Правильно, – сказал он.

– И мы сделали это, – сказал Вальтер, разыгрывая свой козырь. – Мы достигли своей цели.

– Что ты хочешь сказать? – озадаченно спросил отец.

– Нам больше никто не угрожает. Русская армия разбита, царский режим на краю гибели. Мы покорили Бельгию, заняли Францию, добились того, что французы и их британские союзники прекратили военные действия. Мы сделали все, что собирались сделать. Мы защитили Германию!

– Блистательно.

– Так что же еще нам нужно?

– Полная победа!

– Для чего? – Вальтер подался вперед, внимательно глядя на отца.

– Наши враги должны заплатить за вторжение! Должны быть репарации, пересмотр границ, лишение колоний…

– Но изначально мы стремились не к этому… или к этому?

– Нет, но теперь, когда мы потратили столько усилий… и денег, когда погибло столько прекрасных немецких юношей, мы должны получить что-то взамен!

Это был слабый довод, но Вальтеру хватило такта не пытаться переубедить отца. Он сменил курс.

– А ты уверен, что полная победа достижима?

– Да!

– Тогда, в феврале, мы развернули полномасштабное наступление на французскую крепость Верден. Но так ее и не взяли. С востока нас атаковали русские, англичане бросили все силы в это наступление на Сомме… И несмотря на огромные усилия, ни одна из сторон не смогла вывести ситуацию из тупика.

– Пока – да, – ворчливо ответил Отто.

– С августа, когда Фалькенхайн был уволен и во главе генштаба встал Людендорф, наша тактика перешла от наступления к глубокой защите. Как, по твоему мнению, глубокая защита может привести к победе?

– Благодаря неограниченной подводной войне! – сказал Отто. – Наши противники получают продовольствие из Америки, в то время как наши порты заблокированы английскими кораблями. Мы должны перерезать эту артерию – и они сдадутся.

Вальтер не хотел вести этот разговор, но теперь, раз уж начал, следовало продолжать. Стиснув зубы, он сказал как можно мягче:

– Но тогда Америка наверняка вступит в войну.

– Ты знаешь, сколько людей в армии Соединенных Штатов?

– Всего около ста тысяч, но…

– Вот именно. Они даже не могут восстановить порядок в Мексике. Для нас они угрозы не представляют.

Отто никогда не был в Америке. Мало кто из людей его поколения там бывал. Они просто не представляли себе, о чем говорят.

– Соединенные Штаты – большая страна, очень богатая, – сказал Вальтер, закипая от разочарования, но стараясь говорить спокойно, чтобы сохранить видимость дружеского обсуждения. – Они могут мобилизовать большую армию.

– Им потребуется как минимум год. К тому времени Англия и Франция уже сдадутся.

Вальтер кивнул.

– Отец, – сказал он примирительно, – мы уже обсуждали это. Есть аргументы и за и против.

Это было трудно отрицать, и Отто лишь неодобрительно заворчал.

– Как бы то ни было, – сказал Вальтер, – но не мне решать, что должна ответить Германия на это неофициальное обращение из Вашингтона.

Отто намек понял.

– Ну и не мне, конечно.

– Вильсон говорит, если Германия официально предложит мирные переговоры, он публично поддержит это предложение. Я считаю, передать это сообщение наверх – наш долг.

– Разумеется, – ответил Отто. – Решать будет кайзер.

IV

Вальтер написал Мод письмо на листке простой писчей бумаги.

«Бесценная моя возлюбленная!

Зима в Германии и у меня в душе».

Он писал по-английски. Он не стал писать свои имя и адрес, и ее по имени не назвал.

«Я не в силах выразить, как люблю тебя и как мне тебя не хватает».

Письмо мог прочесть любопытный полицейский, и следовало писать так, чтобы нельзя было угадать ни адресата, ни отправителя.

«Я один из миллиона тех, кто вынужден жить в разлуке с любимой, и по нашим опустевшим душам гуляет северный ветер».

Он хотел написать так, чтобы это могло быть письмо любого солдата, разлученного с близкими из-за войны.

«Мир кажется мне холодным и тоскливым – как, должно быть, и тебе, но тяжелее всех тягот войны – разлука с тобой».

Ему так хотелось рассказать ей о своей службе в военно-полевой разведке, о том, как мама пыталась женить его на Монике, о том, что в Берлине плохо с продуктами, наконец, о книге, которую он читает, – саге семьи Будденброков. Но он боялся, что любые подробности навлекут на него или на нее опасность.

«Я не могу писать много, но мне хочется, чтобы ты знала: я верен нашей любви…»

Он остановился, вспомнил с чувством вины о внезапном желании поцеловать Монику. Но ведь он не поддался!

«Я помню священные клятвы, которые мы дали друг другу, когда виделись в последний раз…»

Более конкретно он написать не мог. Ему не хотелось рисковать: кто-нибудь у нее дома мог прочесть письмо и узнать правду.

«Каждый день я думаю о том мгновении, когда мы снова встретимся, посмотрим друг другу в глаза и скажем: „Здравствуй, моя любовь!“

А до тех пор – помни меня».

Подписи он не поставил.

Он вложил письмо в конверт и сунул во внутренний карман пиджака.

Между Германией и Англией не было почтового сообщения.

Он вышел из комнаты, спустился по лестнице на первый этаж, надел шапку и теплое пальто с меховым воротником – и вышел на продрогшие улицы Берлина.

Он встретился с Гасом Дьюаром в баре отеля «Адлон». Отель выглядел достойно, как в довоенные годы – с официантами во фраках и струнным квартетом, но привозного спиртного не было – ни скотча, ни бренди, ни английского джина – и они заказали шнапс.

– Ну? – взволнованно спросил Гас. – Как было встречено мое предложение?

Вальтер уже парил в мечтах, но понимал, что оснований к этому немного, и старался не очень надеяться. Он принес Гасу положительный ответ, но и только.

– Кайзер пишет письмо вашему президенту.

– Отлично! Что в нем будет?

– Я видел черновик. Боюсь, тон письма не самый миролюбивый.

– Что это значит?

Вальтер закрыл глаза, вспоминая, и процитировал:

– «Вот уже два с половиной года в мире идет самая страшная в истории война. В этом конфликте Германия и ее союзники подтвердили свою несокрушимую мощь. Наши непоколебимые линии обороны выдерживают бесконечные атаки. Недавние события показали, что продолжение войны не сможет сломить силу нашего сопротивления…» И далее в том же духе.

– Теперь я понимаю, почему вы сказали, что тон письма не самый миролюбивый.

– Но потом наконец он переходит к сути… – Вальтер продолжил цитировать наизусть: – «Осознавая нашу военную и экономическую мощь и будучи готовыми, если придется, в навязанном нам противостоянии идти до конца, мы в то же время желаем прекратить эти потоки крови и ужасы войны…» И здесь начинается главное. «Даже сейчас мы предлагаем начать мирные переговоры».

– Это великолепно! Он согласился! – пришел в восторг Гас.

– Пожалуйста, тише! – Вальтер беспокойно оглянулся, но никто, похоже, ничего не заметил. Их разговор заглушала игра струнного квартета.

– Прошу прощения, – сказал Гас.

– Но вы правы, – сказал Вальтер, чуть выдавая улыбкой свою радость. – Тон у письма надменный, воинственный, презрительный – но кайзер предлагает мирные переговоры.

– Не могу выразить, как я вам признателен!

Вальтер предупреждающе поднял руку.

– Позвольте мне сказать вам кое-что откровенно. Это предложение цинично поддержали и те люди рядом с кайзером, кто не стремится к миру. Просто чтобы хорошо выглядеть в глазах вашего президента. Они уверены, что Антанта все равно откажется от этого предложения.

– Будем надеяться, что они ошибаются.

– Дай бог.

– Когда будет отправлено письмо?

– Еще идут споры о формулировках. Когда с этим будет покончено, письмо вручат послу Соединенных Штатов в Берлине с просьбой, чтобы он передал его правительствам Антанты. – Эта дипломатическая игра с передачей письма была необходима, поскольку официальных средств коммуникации между враждующими сторонами не существовало.

– Мне, пожалуй, лучше отправиться в Лондон, – сказал Гас. – Может, удастся сделать что-нибудь для более благожелательного приема этого послания.

– Я так и думал. И у меня к вам просьба.

– После того что вы для меня сделали – все что угодно!

– Только это очень личное.

– На этот счет не беспокойтесь.

– Мне придется посвятить вас в одну тайну.

– Как интригующе! – улыбнулся Гас.

– Я бы хотел, чтобы вы передали мое письмо леди Мод Фицгерберт.

– А-а, – задумчиво сказал Гас. Ему было ясно, что Вальтер мог тайком писать леди Мод только в одном случае. – Понимаю. Но можете не волноваться.

– Если ваши вещи на выезде из Германии или при въезде в Англию подвергнутся досмотру, вам придется сказать, что это письмо американского гражданина, живущего в Германии, к невесте, живущей в Лондоне. Ни имен, ни адресов в письме нет.

– Хорошо.

– Благодарю вас! – с чувством сказал Вальтер. – Я не могу выразить, как это для меня важно!

V

Второго декабря, в субботу, в Ти-Гуине устроили охоту. Граф Фицгерберт и графиня Би были вынуждены задержаться в Лондоне, и в роли хозяина выступал друг Фица Бинг Вестхэмптон.

До войны Мод любила охоту Конечно, женщины не стреляли, но ей нравилось, что в доме полно народу, нравились обеды на природе, в которых женщины тоже участвовали, нравилось вечером возвращаться вместе со всеми домой к пылающим каминам и сытному ужину. Но оказалось, что она не может радоваться всему этому, думая о мученьях солдат в окопах. Она убеждала себя, что нельзя все время горевать, даже когда идет война, – но у нее не получалось. Она улыбалась самой ослепительной улыбкой, предлагая гостям щедрое угощенье, но при звуке ружейных выстрелов могла думать только о полях сражений. Еда оставалась нетронутой на ее тарелке, не прикасалась она и к бокалам с бесценными винами Фица.

В эти дни она возненавидела сидеть без дела, потому что тогда она думала лишь о Вальтере. Жив он или нет? Сражение на Сомме наконец завершилось. Фиц сказал, немцы потеряли полмиллиона человек. Был ли в их числе Вальтер? Или, искалеченный, он лежит сейчас в каком-нибудь госпитале?

А может, он праздновал победу? Газетам не удалось умолчать о том, что в результате главного события 1916 года английским войскам удалось продвинуться на какие-то несколько жалких миль. Немцы были вправе торжествовать. Даже Фиц теперь говорил, шепотом и в разговорах с глазу на глаз, что у Англии теперь вся надежда на то, что в войну вступит Америка. А может, Вальтер развлекается в берлинском борделе, держа в одной руке бутылку шнапса, а другой обнимая хорошенькую белокурую фройляйн? Лучше пусть он будет ранен, подумала она, но ей тут же стало стыдно.

Среди приехавших в Ти-Гуин гостей оказался и Гас Дьюар. Он разыскал Мод во время чая. Все мужчины были в твидовых брюках-гольф с застежкой под коленом, и американец выглядел в них особенно нелепо. Небрежно держа в одной руке чашку с чаем, через всю заполненную людьми гостиную он шел к тому месту, где сидела она.

Мод подавила вздох. Обычно когда к ней приближался неженатый молодой человек, у него на уме был флирт, и ей приходилось давать понять, что ничего не выйдет, не упоминая при этом о своем браке, – что порой бывало нелегко. Так много достойных неженатых молодых людей погибло на войне, что с ней решались заигрывать самые непривлекательные: сыновья обанкротившихся баронов, одетые в черное священники, у которых пахло изо рта, и даже гомосексуалисты, которым нужна была жена для прикрытия.

Конечно, Гас Дьюар – не такой уж плохой вариант. Он некрасив, не обладает непринужденным изяществом Вальтера и Фица, но у него острый ум и высокие идеалы, и, как и Мод, его глубоко интересует все, что происходит в мире. А его некоторая неловкость – социальная и физическая – в сочетании с честностью, доходящей до грубости, придает ему обаяние. Если бы ее сердце было свободно, у него, возможно, был бы шанс.

Он сел рядом, заложив ногу за ногу, на желтый шелковый диван.

– Я так рад снова побывать в Ти-Гуине, – сказал он.

– Вы приезжали к нам незадолго до начала войны, – вспомнила Мод. Она на всю жизнь запомнила те дни в январе 1914 года, когда их удостоил визита король и случилось то страшное несчастье на эйбрауэнской шахте. Но лучше всего она помнила, хоть и стыдилась этого, как целовалась с Вальтером. Если бы можно было его поцеловать сейчас… Глупо было ограничиваться тогда одними поцелуями! Она жалела теперь, что они не занимались любовью, что она не забеременела, – тогда бы им пришлось пожениться с недостойной поспешностью, и услали бы их жить в вечной немилости в какую-нибудь ужасную Родезию или Бенгалию… Все соображения, которые тогда их останавливали – родители, общество, карьера – казались теперь такими незначительными по сравнению с ужасной мыслью, что Вальтер может погибнуть и она может никогда его больше не увидеть.

– Отчего мужчины такие дураки, что соглашаются воевать? – сказала она Гасу. – И продолжают сражаться, даже когда за любую вероятную в результате войны выгоду заплачено таким количеством жизней, что она ничего не стоит…

– Президент Вильсон считает, – сказал Гас, – что воюющие стороны должны рассмотреть возможность примирения без определения победителя.

Она обрадовалась тому, что он не стал говорить ей про ее красивые глаза и прочую подобную чушь.

– Я согласна с вашим президентом, – сказала она. – Английская армия уже потеряла миллион человек. Одна только Сомма стоила нам четыреста тысяч жизней.