Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 62 страниц)

– Вообще да.

– Эй, мужчины, не падать духом! – сказала Этель. – Не все сразу. Пойдемте-ка в «Две короны», отметим это. Ллойда я оставлю у миссис Понти.

Женщины надели шляпки и все отправились в паб. Не прошло и часа, как там уже было не протолкнуться. Этель с изумлением увидела, что пришли и ее родители. Миссис Гриффитс тоже их заметила.

– А они-то что тут делают? – сказала она.

Через несколько минут отец Этель потребовал тишины.

– Я знаю, кое-кто не ожидал увидеть меня здесь, но в особых случаях нужно вести себя по-особому! – Он продемонстрировал всем пивную кружку. – Я не изменил своим привычкам, которым следовал всю жизнь, но хозяин любезно согласился налить мне кружку простой водопроводной воды. – Все засмеялись. – Я пришел сюда, чтобы отметить вместе с моими соседями событие, произошедшее в России! – Он поднял кружку. – Выпьем же за революцию!

Все радостно выпили.

– Подумать только! – сказала Этель. – Папа – в «Двух коронах»! Никогда представить себе не могла, что увижу такое!

В Буффало, у Джозефа Вялова, в сверхсовременном доме в стиле прерий, Левка Пешков угощался виски из шкафчика с напитками. Водку он больше не пил. Живя у богатого свекра, он распробовал шотландский виски. Он полюбил пить его так, как пьют американцы, с кубиками льда.

Жить с родителями жены Левке не нравилось. Он бы хотел, чтобы у них с Ольгой был собственный дом. Но Ольга предпочитала жить так, а платил за все ее отец. Так что пока Левка не сколотит солидное состояние, ему отсюда не выбраться.

Джозеф читал газету, Лена шила. Левка, кивнув им, приподнял стакан.

– Да здравствует революция! – напыщенно произнес он.

– Думай, что говоришь, – отозвался Джозеф. – Это плохо скажется на бизнесе.

Вошла Ольга.

– Дорогой, налей мне рюмочку хереса, – сказала она.

Левка сдержал раздражение. Ольге нравилось заставлять его оказывать ей мелкие услуги, и перед родителями он не мог ей в этом отказать. Он налил хереса и подал ей, поклонившись, как официант. Она мило улыбнулась, не заметив издевки.

Он отпил виски, наслаждаясь вкусом напитка.

– Мне так жаль бедную царицу и детей! – сказала миссис Вялова. – Что с ними теперь будет?

– И гадать нечего, наверняка всех поубивают, – сказал Вялов.

– Бедняжки… Что такого царь сделал этим революционерам, чтобы заслужить такую судьбу?

– Это я могу сказать, – произнес Левка. Он знал, что ему лучше помалкивать, но не мог, тем более теперь, чувствуя, как по нему разливается тепло. – Когда мне было одиннадцать, рабочие завода, где работала моя мать, устроили забастовку.

Миссис Вялова недовольно прищелкнула языком. Она не верила в действенность забастовок.

– Полиция собрала детей бастующих. Как же это было страшно!

– А зачем им это понадобилось? – спросил Вялов.

– Они нас выпороли. Розгами. Чтобы преподать урок нашим родителям.

Миссис Вялова побледнела. Она не переносила жестокости по отношению к детям и животным.

– Вот, мама. Вот что царь и его режим сделал, например, мне! – Он позвенел льдом в стакане. – Вот почему я пью за революцию!

– Что ты об этом думаешь, Гас? – спросил президент Вильсон. – Ты здесь единственный, кто бывал в Петрограде. Что теперь будет?

– Не хочу говорить как чиновник Министерства иностранных дел, но возможен любой поворот событий, – сказал Гас.

Президент рассмеялся. Они были в Овальном кабинете, Вильсон сидел за столом, а Гас стоял перед ним.

– Ну давай, – сказал Вильсон, – попробуй угадать. Выйдет Россия из войны или нет? Это самый важный вопрос.

– Ну что ж. Все министры в новом правительстве принадлежат к политическим партиям с грозными названиями, в которых обязательно встречаются слова «революционная» или «социалистическая», но фактически все они – представители среднего класса. И нужна им на самом деле буржуазная революция, которая даст возможность двигать вперед промышленность и торговлю. А народу нужны хлеб, мир и земля: хлеб – заводским рабочим, мир – солдатам, земля – крестьянам. И ни одно из этих требований не соответствует целям таких, как Львов и Керенский. Думаю, правительство Львова будет вводить изменения постепенно. В частности, продолжит войну. Но рабочие будут недовольны.

– И кто в конце концов победит?

Гас вспомнил свою поездку в Санкт-Петербург, вспомнил человека, показывавшего, как изготавливают колеса для железнодорожных составов – в грязном обветшалом литейном цехе на Путиловском заводе. Потом Гас видел этого человека – он дрался с полицейским из-за какой-то девчонки. Имя этого человека не отложилось у него в памяти, но Гас хорошо помнил, как тот выглядел: широкие плечи, сильные руки, на одном пальце не хватает фаланги, но больше всего Гасу запомнились яростные голубые глаза, горевшие бесстрашной решимостью.

– Русский народ, – сказал Гас. – В конце концов победит русский народ.

Глава двадцать четвертая

Апрель 1917 года

Однажды теплым днем в самом начале весны Вальтер гулял с Моникой фон дер Хельбард в саду вокруг берлинского дома ее родителей. Дом был большой, и сад тоже, с теннисным павильоном, лужайкой для боулинга, манежем для тренировки лошадей и детской площадкой с качелями и горкой. Вальтер вспомнил, как в детстве, приходя сюда, думал, что это и есть рай. Но теперь это место не было похоже на ту идиллическую площадку. Всех лошадей, кроме самых старых, забрали для нужд армии. По каменным плитам широкой террасы разгуливали куры. В теннисном павильоне мать Моники откармливала поросенка. На лужайке для боулинга паслись козы, и ходили слухи, что графиня сама их доит.

Но как бы то ни было, старые деревья оделись листвой, солнце ярко сияло, и Вальтер был в жилете и рубашке, а пиджак набросил на плечо, – хотя его мама была бы недовольна тем, что он одет так легко. Но она находилась в доме, сплетничала с графиней. Его сестра Грета сначала гуляла с Вальтером и Моникой, но потом под каким-то предлогом оставила их одних – что его мама тоже осудила бы, во всяком случае во всеуслышание.

У Моники был пес по имени Пьер, породистый пудель, длинноногий красавец со светло-карими глазами и рыжеватой шерстью в колечках, и Вальтер не мог избавиться от мысли, что тот немного похож свою на хозяйку.

Ему нравилось, как Моника обращалась с собакой. Она не тискала ее, не кормила своей едой, не сюсюкала, как другие девицы. Она просто велела псу идти рядом и лишь иногда бросала теннисный мячик, чтобы он его принес.

– Жаль, что надежды в отношении русских не сбылись, – сказала она.

Вальтер кивнул. Правительство князя Львова заявило, что будет продолжать войну.

Армии на восточном фронте Германии не освободятся, и войска во Франции не получат подкрепления. Война будет продолжаться.

– У нас одна надежда, – сказал Вальтер, – что правительство Львова падет и к власти придет фракция, стремящаяся к миру.

– А такое возможно?

– Трудно сказать. Левые революционеры по-прежнему требуют хлеба, мира и земли. Правительство пообещало провести демократические выборы в учредительное собрание – но кто в них победит? – Он поднял палку и бросил, чтобы Пьер принес. Собака метнулась за ней и гордо вернулась с палкой в зубах. Вальтер наклонился, чтобы ее погладить, а когда выпрямился, Моника была совсем рядом.

– Вальтер, вы мне нравитесь, – сказала она, глядя ему прямо в глаза своими глазами цвета темного янтаря. – И мне кажется, у нас никогда не кончатся темы для бесед.

Ему тоже так казалось, и он чувствовал, что если бы сейчас попытался ее поцеловать, она бы ему позволила.

Он шагнул в сторону.

– Вы мне тоже нравитесь, – сказал он. – И пес у вас чудесный…

Он рассмеялся, чтобы показать, что говорит не всерьез.

Но она все равно обиделась и отвернулась, закусив губу. Она говорила так прямо, как только может себе позволить воспитанная девушка, и он ее отверг.

Они пошли дальше. После долгого молчания Моника сказала:

– Хотелось бы мне знать вашу тайну…

«О Господи, – подумал он, – она видит меня насквозь».

– У меня нет никаких тайн, – солгал он. – А у вас?

– Ничего, о чем стоило бы рассказать… – Она подошла к нему и стряхнула что-то с плеча. – Пчела, – сказала она.

– Рановато в этом году появились пчелы.

– Может, будет раннее лето…

– Еще не настолько тепло.

Она зябко передернула плечами.

– Вы правы, прохладно. Вы не принесете мне шаль? Можно пойти на кухню и сказать служанке, она найдет.

– Конечно.

Прохладно не было, но джентльмен никогда не откажет даме в подобной просьбе, как бы странно она ни звучала. Совершенно ясно, что Моника хотела на минутку остаться одна. Он неторопливо пошел к дому. Ему было жаль ранить ее чувства. Они действительноподходили друг другу, в этом их матери были совершенно правы, и, конечно, Моника не могла понять, почему он ее отвергает.

Он вошел в дом и по задней лестнице спустился на кухню, где увидел пожилую служанку в черном платье и кружевном чепце. Она отправилась искать шаль.

Вальтер ждал в холле. Дом был отделан в стиле югенд, что пришел на смену пышным завиткам рококо, которые так любили родители Вальтера, и наполнял хорошо освещенные комнаты мягкими оттенками. Холл с колоннами был отделан серым мрамором прохладного спокойного тона, на полу лежал серо-коричневый ковер.

Вальтеру казалось, что Мод за миллион миль от него, на другой планете. И в каком-то смысле так оно и было, ведь довоенное время никогда не вернется. Он не видел свою жену и не слышал о ней почти три года, а может, они больше никогда уже не встретятся. Хоть она и не исчезла из его памяти – он не смог бы забыть их любовь, – но, к своему огорчению, он обнаружил, что уже не помнит подробностей их встреч: в чем она была, где именно они целовались или брались за руки, что они ели, пили, о чем говорили на этих бесконечных лондонских приемах. Иногда ему приходило в голову, что война в каком-то смысле развела их. Но он гнал от себя эту стыдную, предательскую мысль.

Служанка принесла желтую кашемировую шаль. Вальтер вернулся к Монике – она сидела на пне, Пьер лежал у ее ног. Вальтер подал шаль, и она накинула ее на плечи. Этот цвет ей шел, глаза казались темнее, а румянец ярче.

У нее было странное выражение лица. Она протянула Вальтеру его бумажник.

– Должно быть, это выпало у вас из пиджака, – сказала она.

– О, благодарю вас! – Он вернул бумажник во внутренний карман пиджака, все еще висевшего у него через плечо.

– Пойдемте в дом, – сказала она.

– Как пожелаете.

Ее настроение заметно изменилось. Может, она просто решила отказаться от него. Или еще что-нибудь случилось?

Его поразила внезапная мысль. А действительно ли бумажник выпал из пиджака? Или это она его вынула, стряхивая с его плеча необычайно раннюю пчелу?

– Моника, – сказал он, остановившись и глядя ей в лицо. – Вы заглядывали в мой бумажник?

– Вы сказали, что у вас нет тайн, – ответила она, и ее лицо залила яркая краска.

Должно быть, она увидела газетную вырезку, которую он хранил: «Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде».

– Это верх невоспитанности! – сказал он возмущенно. Но больше всего он злился на самого себя. Не надо было хранить эту компрометирующую фотографию. Если Моника поняла, что это значит, – могли понять и другие. Тогда его с позором вышвырнут из армии. Его могут обвинить в измене и посадить в тюрьму, а может, и расстрелять.

Хранить фото было глупо. Но он знал, что никогда не выбросит его. Это было все, что у него осталось на память о Мод.

Моника положила ладонь ему на руку.

– Я никогда в жизни не делала ничего подобного, и мне очень стыдно. Но поймите, я была в отчаянии. Ах, Вальтер, я так стремительно в вас влюбилась… и увидела, что вы тоже могли бы меня полюбить, – я поняла по вашим глазам, по тому, как вы улыбались, когда смотрели на меня. Но вы ничего не говорили! – У нее в глазах стояли слезы. – Все это просто с ума меня сводило!

– Мне очень жаль, что так получилось, – сказал он. Сердиться на нее было невозможно. Она вышла далеко за рамки приличий, открыв ему свое сердце. Ему было страшно жаль ее, жаль их обоих.

– Мне просто нужно было понять, почему вы от меня отворачиваетесь. Теперь я, конечно, понимаю. Она очень красивая. И даже немного похожа на меня. – Она вытерла слезы. – Она просто нашла вас раньше, чем я. Вы, наверное, помолвлены… – сказала она, проницательно глядя на него своими темно-янтарными глазами.

После того как она была с ним так откровенна, он не мог лгать. И не знал, что ответить.

Она догадалась, почему он колеблется.

– О боже! – воскликнула она. – Неужели вы женаты?

Это была катастрофа.

– Если это станет известно, у меня будут большие неприятности.

– Я понимаю.

– Я могу надеяться, что вы сохраните мою тайну?

– Как вы можете спрашивать! – воскликнула она. – Я не встречала никого лучше вас! Я никогда не сделаю ничего, что могло бы вам навредить. Я никому не скажу ни слова.

– Благодарю вас. Я знаю, что вы сдержите обещание.

Она отвернулась, пытаясь скрыть слезы.

– Пойдемте в дом.

В холле она сказала:

– Идите без меня. Мне надо умыться.

– Хорошо.

– Надеюсь… – Ее голос прервался, и она всхлипнула. – Надеюсь, она понимает, какая она счастливица, – закончила Моника шепотом и скрылась в боковой комнате.

Вальтер надел пиджак и собрался с мыслями. Потом поднялся по мраморной лестнице. Гостиная была выполнена в том же облегченном стиле: светлое дерево, портьеры зеленые с голубым. Вальтер решил, что у родителей Моники вкус получше, чем у его собственных.

Мама, взглянув на него, тут же поняла, что что-то не так.

– А где Моника? – бдительно спросила она.

Он выразительно приподнял бровь. Далее спрашивать было не принято, ведь не хотела же она услышать: «Моника пошла в туалет»!

– Она подойдет через несколько минут, – спокойно сказал Вальтер.

– Ты только взгляни! – сказал отец, помахивая листком бумаги. – Мне прислали это от Циммермана, чтобы я высказал свое мнение. Русские революционеры хотят проехать через Германию. Какова наглость! – Он уже выпил пару рюмок шнапса и был в приподнятом настроении.

– А какие именно революционеры? – вежливо поинтересовался Вальтер. Ему было не особенно интересно, но он был рад, что появилась тема для беседы.

– Из Цюриха! Мартов, Ленин и вся эта компания. Предполагается, что теперь, когда царя свергли, в России свобода слова, и они хотят вернуться на родину. Но не могут туда добраться.

– Наверное, действительно не могут, – задумчиво сказал Конрад, отец Моники. – Из Швейцарии в Россию мимо Германии не проедешь – любой другой наземный путь будет идти через линию фронта. Но ведь из Англии в Швецию все еще ходят пароходы через Северное море?

– Да, – ответил Вальтер, – но они не поедут через Англию, это большой риск. Англичане ведь задержали Троцкого и Бухарина. А через Францию и Италию было бы еще хуже.

– Значит, они застряли! – торжествующе сказал Отто.

– И что же, отец, ты посоветуешь министру иностранных дел Циммерману?

– Конечно отказать! Нам не нужно, чтобы эта зараза распространилась и на наших граждан. Кто знает, какую кашу эти черти могут заварить в Германии?

– Ленин и Мартов… – сказал Вальтер задумчиво. – Мартов – меньшевик, а вот Ленин – большевик… – Германская разведка активно интересовалась русскими революционерами.

– Большевики, меньшевики, социалисты, революционеры, – сказал Отто, – все они одинаковы.

– Нет, не все, – возразил Вальтер. – Большевики самые жесткие.

– Тем более не следует их пускать в нашу страну! – в сердцах сказала мать Моники.

– Но важно то, – продолжил Вальтер, не обратив на ее слова внимания, – что заграничные большевики настроены еще более радикально, чем в России. Петроградские большевики поддерживают Временное правительство князя Львова, а цюрихские – нет!

– Откуда ты все это знаешь? – спросила сестра Вальтера Грета.

Вальтер знал, потому что читал рапорты германских шпионов в Швейцарии, а они перехватывали почту революционеров. Но он сказал:

– Несколько дней назад Ленин в Цюрихе произнес речь, в которой заявил, что они отказываются признать Временное правительство.

Отто презрительно фыркнул, но Конрад фон дель Хельбард заинтересованно подался вперед.

– И что же вы думаете, молодой человек?

– Отказывая революционерам в разрешении проехать через Германию, – сказал Вальтер, – мы защищаем Россию от их подрывных идей.

Мать посмотрела на него озадаченно.

– Объясни, я не понимаю.

– Я считаю, что мы должны помочь этим опасным людям добраться до России. Оказавшись там, они либо постараются сделать нежизнеспособным русское правительство, что сведет на нет способность России вести войну, либо они возьмут власть и заключат мир. В любом случае Германия выиграет.

Несколько секунд стояла тишина: все обдумывали услышанное. Потом Отто расхохотался и захлопал в ладоши.

– Да, это мой сын! – сказал он. – Все-таки есть в нем кое-что от отца!

II

Здравствуй, милая подруга!

Цюрих – холодный город на берегу озера, – писал Вальтер, – но сейчас светит солнце и освещает воду, покрытые лесами холмы вокруг и далекие Альпы. Здесь улицы прямые, никаких изгибов: швейцарцы любят порядок даже больше, чем немцы! Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь, дорогая подруга, как бы мне хотелось, чтобы ты была со мной везде!!!

(Восклицательные знаки должны были навести почтового цензора на мысль, что письмо написано впечатлительной девушкой. Хоть Вальтер и был в нейтральной Швейцарии, он все же старался, чтобы по тексту письма не вычислили ни отправителя, ни адресата.)

Хотелось бы мне знать, страдаешь ли ты от нежелательного внимания достойных холостяков? Ты так прекрасна и очаровательна, что, наверное, так и есть. У меня та же проблема. У меня нет ни твоей красоты, ни очарования, и тем не менее мне делали авансы. Мама выбрала для меня кандидатуру из друзей моей сестры, причем это некто, кого я давно знаю и к кому хорошо отношусь. Сначала было очень трудно, и, боюсь, в конце концов этот человек понял, что я состою в отношениях, которые исключают возможность брака. Однако я верю, что наша тайна будет сохранена.

(Если цензор и дочитает до этих пор, он может решить, что это письмо лесбиянки. К этому же выводу придет любой, кто прочтет письмо в Англии. Вряд ли это имело особое значение: без сомнения Мод, феминистку и, по всей видимости, одинокую, в ее двадцать шесть лет уже подозревали в сафических наклонностях.)

Через несколько дней я буду в Стокгольме, это тоже холодный город у воды, и ты можешь послать мне письмо туда в «Гранд-отель».(Швеция, как и Швейцария, оставалась нейтральной и имела с Великобританией почтовое сообщение.) Как бы мне хотелось узнать, как у тебя дела!

Прощай, моя любимая подруга, помни обо мне!

Твоя Вальтрод

III

Соединенные Штаты Америки объявили Германии войну 6 апреля 1917 года.

Вальтер ожидал этого, и все равно это стало для него ударом. Америка богата, сильна и демократична: он не мог представить себе худшего противника. Теперь единственная надежда была на то, что Россия рухнет и даст Германии возможность одержать победу на западном фронте раньше, чем американцы успеют собраться с силами.

Через три дня тридцать два эмигранта из русских революционеров собрались в Цюрихе, в гостинице «Церингерхоф»: мужчины, женщины и один ребенок, четырехлетний мальчик по имени Роберт. Оттуда они направились к барочной арке железнодорожного вокзала, чтобы сесть в поезд, который отвезет их домой.

Вальтер боялся, что они не поедут. Мартов, лидер меньшевиков, отказался ехать без разрешения Временного правительства в Петрограде – видеть такую почтительность к вышестоящим у революционера было странно. Разрешение получено не было, но Ленин и большевики решили ехать. Вальтер приложил немало усилий, чтобы их отъезду ничто не помешало, сопроводил их на вокзал и сел с ними в поезд.

Это – секретное оружие Германии, думал Вальтер: тридцать два мятежника, отщепенца, собирающихся скинуть Временное правительство. Да поможет нам Бог.

Владимиру Ильичу Ульянову, известному под псевдонимом Ленин, было сорок шесть. Это был низенький, коренастый человек, одетый опрятно, но без элегантности: он был слишком занят, чтобы тратить время на стиль. Когда-то он был рыжим, но рано облысел, и теперь у него оставалась лишь кромка волос внизу, еще у него была тщательно подстриженная вандейковская бородка, рыжеватая с проседью. С первого взгляда он не произвел на Вальтера особого впечатления: ни представительности, ни обаяния.

Вальтер выдавал себя за мелкого чиновника Министерства иностранных дел, которому поручено обеспечить проезд большевиков через Германию. Ленин взглянул на него внимательно, испытующе, явно догадавшись, кто перед ним на самом деле.

Они доехали до Шафхаузена, швейцарского города на границе с Германией, и пересели на немецкий поезд. Все революционеры немного говорили по-немецки, так как жили в немецкоговорящей части Швейцарии. Сам Ленин знал язык отлично. Вальтер увидел, что это выдающийся полиглот. Он бегло говорил по-французски, вполне сносно – по-английски и читал Аристотеля на древнегреческом. В качестве отдыха он проводил час-другой за чтением словаря.

В Готмадингене они снова пересели на поезд со специально для них подготовленным запечатанным вагоном, словно они были носителями опасного заболевания. Три из четырех дверей были заперты. Четвертая дверь была рядом с купе Вальтера. Это понадобилось для того, чтобы успокоить сверхосторожное начальство Вальтера, но настоящей необходимости в этом не было: никакого желания бежать русские не выказывали, они явно хотели попасть домой.

У Ленина с женой Надеждой было отдельное купе, остальные теснились в купе по четверо. «Вот вам и равенство», – презрительно подумал Вальтер.

Поезд ехал по Германии с севера на юг. Постепенно Вальтер начал чувствовать за обыденной внешностью Ленина силу его характера. Для Ленина не имело значения, что они едят и пьют, он был равнодушен к вещам и комфорту. На протяжении всего дня его мысли занимала лишь политика. Он все время спорил о политике, писал о политике, размышлял о политике и по ходу размышлений делал записи. Вальтер заметил, что в спорах Ленин обычно знал больше, чем его товарищи, и продумывал аргументацию дольше и тщательней, чем они – кроме, конечно, тех случаев, когда предмет обсуждения не имел отношения к России или политике, – тогда он проявлял незначительную осведомленность.

Это был настоящий брюзга. В первый вечер очкарик Карл Радек начал рассказывать в соседнем купе анекдоты. «Одного человека арестовали за то, что он сказал: „Николай – дурак“. В полиции он объясняет: „Я не имел в виду царя, я говорил о совсем другом Николае!“ Полицейский отвечает: „Это ложь! Если уж ты сказал „дурак“, так точно имел в виду царя!“» Соседи Радека покатились со смеху. Тут из своего купе вышел Ленин мрачнее тучи и велел соблюдать тишину.

Еще Ленин не любил, когда курят. Сам он бросил по настоянию матери, тридцать лет назад. Из уважения к нему другие курили в туалете и тамбуре. Так как в вагоне был лишь один туалет на тридцать два человека, в результате возникали очереди и пререкания. С помощью своего мощного интеллекта Ленин смог решить эту проблему. Он нарезал бумаги и выдал всем билеты двух видов: одни – для нормального пользования туалетом, а другие – их было меньше – для курения. Благодаря этому очереди уменьшились и ссоры прекратились. Вальтера это позабавило. Проблема была решена, и все успокоились, но не было ни дискуссий, ни попыток совместно принять решение. В этом обществе Ленин был милостивым, но диктатором. Если он обретет настоящую власть, будет ли он управлять Российской империей подобным же образом?

Но обретет ли он власть? Если нет – Вальтер напрасно теряет время.

Он видел лишь один способ, как можно повысить шансы Ленина, и решил, что должен вмешаться.

В Берлине он ненадолго сошел с поезда, сказав, что еще вернется и проедет с русскими последний отрезок пути.

– Не задерживайтесь, – сказал один из них. – Поезд должен отправляться через час.

– Я скоро, – ответил Вальтер. Поезд должен был отправляться тогда, когда Вальтер скажет, но русские этого не знали.

Вагон стоял на запасном пути Потсдамского вокзала, и всего за несколько минут он дошел оттуда до Вильгельмштрассе 76, где, в самом сердце старого Берлина, находилось Министерство иностранных дел. В просторном кабинете отца Вальтера был стол красного дерева, портрет кайзера и шкаф со стеклянными дверцами, в котором стояла отцовская коллекция керамики, в том числе и ваза для фруктов восемнадцатого века, которую отец купил в свой последний приезд в Лондон. Как Вальтер и надеялся, Отто был на месте.

– В убеждениях Ленина нет никаких сомнений, – сказал он отцу за кофе. – Он говорит, что они избавились от царя как символа угнетения, но общественный уклад остался прежним. Рабочие не смогли взять власть, всем по-прежнему руководит буржуазия. В довершение всего, Ленин по какой-то причине ненавидит лично Керенского.

– Но сможет ли он свергнуть Временное правительство?

Вальтер беспомощно развел руками.

– Это человек очень умный, целеустремленный, прирожденный лидер, и он не занимается вообще ничем, кроме работы. Но большевики – лишь одна маленькая политическая партия. Таких партий дюжина или больше, и все рвутся к власти, так что невозможно предсказать, кто победит.

– И все наши усилия могут окончиться ничем?

– Если мы не предпримем кое-каких действий, чтобы помочь большевикам победить.

– Например?

Вальтер сделал глубокий вдох.

– Дадим им денег.

– Что?! – Отто пришел в ярость. – Чтобы правительство Германии давало деньги революционерам?!

– Я предлагаю на первое время дать сто тысяч рублей, – спокойно сказал Вальтер, – если ты сможешь их достать.

– Кайзер никогда на это не пойдет!

– А ему обязательно об этом знать? Нам хватило бы и разрешения Циммермана.

– Он не даст такого разрешения!

– Ты уверен?

Отто замолчал и долго смотрел на Вальтера. Наконец сказал:

– Я спрошу.

IV

Русские наконец выехали из Германии. На берегу, в Засснице, они купили билеты на паром «Королева Виктория», который шел через Балтийское море к южной оконечности Швеции. Вальтер поехал с ними. На море было волнение, и все страдали от морской болезни – кроме Ленина, Радека и Зиновьева, которые вели на палубе яростные споры о политике и, казалось, качки не замечали.

Потом ночным поездом они направились в Стокгольм, где бургомистр-социалист пригласил их на завтрак. Вальтер между тем справился в «Гранд-отеле», но письма от Мод почему-то не было.

Он был так огорчен, что ему захотелось броситься в холодную воду залива. Почти за три года это был его единственный шанс получить весточку от жены, и вот – что-то случилось. Получила ли она вообще его письмо?

Его терзали страшные догадки. Любит ли она его? Может, забыла? Может, в ее жизни появился другой мужчина? Он не знал, что и думать.

Радек и хорошо одетые шведские социалисты повели Ленина, чуть ли не против его воли, в отдел мужской одежды универмага. Ему купили пальто с бархатным воротником и новую шляпу. Теперь, сказал Радек, он хотя бы одет как человек, который может вести за собой народ.

Вечером, когда стемнело, русские отправились на вокзал, чтобы сесть на поезд, идущий в Финляндию. Здесь Вальтер расставался с их группой, но отправился на вокзал их проводить. До отхода поезда ему удалось поговорить с Лениным наедине.

Они вошли в купе. Светила тусклая электрическая лампочка, лысина Ленина слабо поблескивала. Вальтер нервничал. Нужно было все сделать правильно. Ни просить, ни уговаривать Ленина не имело смысла. И тем более не стоило пытаться угрожать. Его могла убедить лишь холодная логика.

Вальтер продумал свою речь заранее.

– Правительство Германии помогает вам вернуться домой, – начал он. – Вы понимаете, что не из расположения к вам…

– Вы делаете это, потому что считаете, что России это принесет вред! – перебивая, на беглом немецком отрезал Ленин. Вальтер не стал спорить.

– Но все же вы приняли нашу помощь.

– Ради революции! Это единственный критерий хорошего и дурного.

– Я был уверен, что вы так скажете, – и Вальтер с глухим стуком поставил на пол вагона принесенный им тяжелый чемодан. – Это чемодан с двойным дном, там вы найдете сто тысяч рублей в монетах и купюрах.

– Что?! – обычно Ленина, казалось, ничто не могло вывести из равновесия, но сейчас он был ошарашен. – Зачем?! Это что, подкуп? – возмущенно сказал он.

– Разумеется нет, – сказал Вальтер. – Нам незачем вас подкупать. У вас те же цели, что и у нас. Ведь вы призываете свергнуть Временное правительство и прекратить войну.

– Тогда зачем это?

– Чтобы вам было легче агитировать. Чтобы помочь вам распространять ваши взгляды. Мы в их распространении тоже заинтересованы. Мы заинтересованы в том, чтобы между Россией и Германией был мир.

– Чтобы вы могли победить в своей империалистической войне против Франции!

– Как я уже сказал, мы помогаем вам не из хорошего отношения. И странно было бы от нас этого ожидать. Так делается политика, только и всего. В настоящий момент ваши интересы совпадают с нашими.

У Ленина вид был такой же, как когда Радек повел его покупать новую одежду: сама мысль об этом была ему ненавистна, и в то же время он не мог отрицать, что смысл в этом есть.

Вальтер сказал:

– Мы будем давать вам такую же сумму каждый месяц – если, конечно, ваша борьба за мир будет результативной.

Последовало долгое молчание.

– Вы говорите, что единственный критерий хорошего и дурного – поможет ли это революции. В таком случае вам следует взять деньги.

Снаружи, на платформе, прозвучал свисток.

Вальтер встал.

– Я должен идти. Прощайте, и удачи.

Ленин смотрел на чемодан, стоявший на полу, и не отвечал.

Вальтер вышел из купе и сошел с поезда.

Он обернулся и взглянул на окно купе, где ехал Ленин. В глубине души он ожидал, что окно может открыться, и оттуда вылетит его чемодан.

Снова послышался свисток, затем гудок. Вагоны дернулись и поползли, и поезд медленно двинулся от вокзала – увозя Ленина, других русских эмигрантов и деньги.

Вальтер вынул из нагрудного кармана платок и промокнул лоб. Несмотря на холод, пот лил с него ручьями.

V

Вальтер шел вдоль берега от вокзала к гостинице. Было темно, с Балтийского моря дул холодный ветер. Он мог торжествовать: ведь он дал взятку Ленину! Но, наоборот, чувствовал себя угнетенно. И больше, чем следовало бы, его угнетало молчание Мод. Можно было найти десяток разных причин, почему она не смогла послать ему письмо. Он не должен думать о худшем. Но ведь он сам едва не влюбился в Монику, так почему же с Мод не могло произойти нечто подобное? Он мучился мыслью, что она могла его забыть.

Он решил, что сегодня напьется.

В гостинице его ждала отпечатанная на машинке записка: «Вас просят зайти в номер 201, там Вас ждет сообщение». Он решил, что это чиновник из Министерства иностранных дел. Может, они передумали и решили не поддерживать Ленина. Если так, то они опоздали.