Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 62 страниц)

Только сейчас до Григория дошло, что ему полагается убивать немецких солдат и офицеров, а не убегать от них.

– Я подумал, надо вас предупредить… – замявшись, пробормотал он.

– Олух царя небесного! На хрен тебе оружие?! – заорал Гавриков.

Григорий посмотрел на свою заряженную трехлинейку с устрашающего вида штыком. Конечно, надо было ее применить. О чем он только думал?

– Виноват! – сказал он.

– А ты его упустил, и враг узнает, что мы здесь!

Григорию стало стыдно. На занятиях о такой ситуации речь не заходила, но он мог бы и сам сообразить.

– Куда он направился? – рявкнул Гавриков.

Хоть это он мог сказать.

– На запад.

Гавриков отправился к подпоручику Томчаку, который курил, прислонившись спиной к дереву. В следующую минуту Томчак, отшвырнув папиросу, бросился к штабс-капитану Боброву, красивому офицеру постарше, с пробивающейся в волосах сединой.

Дальше все происходило быстро. Артиллерии у них не было, но пулеметы сгрузили с телег. Все шестьсот человек батальона рассредоточились с севера на юг рваной цепью длиной в тысячу метров. Несколько человек пустили вперед. Потом остальные медленно двинулись на запад, навстречу садившемуся солнцу, которое бросало сквозь листву косые лучи.

Через несколько минут упал первый снаряд. Он летел, со свистом разрезая воздух, проломился сквозь полог леса, упал наконец на землю где-то далеко за спиной Григория и взорвался с грохотом, от которого содрогнулась земля.

– Лазутчик дал им наши координаты. Они стреляют туда, где мы были. Хорошо, что мы уже оттуда ушли.

Но немцы действовали последовательно: кажется, они поняли свою ошибку, так как следующий снаряд упал чуть впереди от двигающейся цепочки русских солдат.

Солдаты вокруг Григория заволновались. Давид все посматривал вверх, словно хотел заранее увидеть приближающийся снаряд и увернуться от него. У Исаака было злое лицо, как на футбольном поле, когда стало ясно, что соперники не желают играть честно. Оказывается, если знаешь, что кто-то изо всех сил старается тебя прикончить, это угнетает, подумал Григорий. Он чувствовал себя так, словно узнал что-то очень плохое, но никак не мог вспомнить, что именно. В голову пришла глупая мысль вырыть в земле нору и спрятаться.

Интересно, что видно тем, кто по ним стреляет? Сидит ли на холме наблюдатель, изучающий весь лес с помощью мощного немецкого бинокля? Одного человека в лесу заметить невозможно, но обнаружить шестьсот человек, идущих колонной, не так уж сложно.

Кто-то у немцев решил, что прицел верный, так как через несколько секунд упало еще несколько снарядов, и некоторые попали точно в цель. С двух сторон Григорий услышал оглушительный грохот, взметнулись фонтаны земли, раздались крики, в воздухе мелькнули оторванные конечности. Григория затрясло. И ничего тут не сделаешь, защититься невозможно: либо снаряд попадет в тебя – либо пролетит мимо. Он пошел быстрее, словно это могло его спасти. Должно быть, остальные думали так же, потому что без всякого приказа перешли на бег.

Григорий схватил винтовку вспотевшими руками и постарался не паниковать. Вокруг снова стали падать снаряды, сзади и впереди, справа и слева. Он побежал быстрее.

Артобстрел набирал силу, и он уже не мог различить отдельных разрывов: все слилось в один нескончаемый гром, словно от сотни поездов. Потом батальон, видимо, вошел в зону досягаемости ружейных выстрелов, потому что снаряды падали уже позади, а скоро канонада прекратилась. И через несколько секунд Григорий понял, почему. Впереди застрочил пулемет, и он с ощущением обессиливающего страха понял, что приближается к линии обороны противника.

Пулеметные очереди рассыпались по лесу, срывая листву, расщепляя тонкие деревца. Григорий услышал рядом крик, и увидел, как упал Томчак. Бросившись рядом на колени, Григорий увидел кровь у него на лице и груди. С ужасом он понял, что пуля попала в глаз. Томчак слабо пошевелился и вскрикнул от боли.

– Что мне делать? Как вам помочь? – воскликнул Григорий. Простую рану он мог бы перевязать, но как помочь человеку, которого ранили в глаз?

Его ударили по голове, и, взглянув, он увидел бегущего Гаврикова.

– Пешков, шевелись, идиот чертов!

Он снова взглянул на Томчака. Ему показалось, что подпоручик уже не дышит. Он не был уверен, но все-таки встал и побежал дальше.

Стрельба усилилась. Страх Григория перешел в ярость. Вражеские пули приводили его в негодование. Умом он понимал, что так думать глупо, но ничего не мог с собой поделать. Ему вдруг захотелось поубивать этих подонков. На расстоянии двухсот ярдов, через поляну, он увидел серую форму и заостренные каски. Прячась за деревом, упал на колено, выглянул из-за ствола, поднял винтовку, прицелился и впервые спустил курок.

Ничего не произошло, и он вспомнил о предохранителе.

Для того чтобы снять винтовку с предохранителя, надо было отнять ее от плеча. Он опустил винтовку, сел на землю за деревом, снял ее с предохранителя и огляделся.

Его друзья уже не бежали, а как и он, спрятались в укрытии. Кто стрелял, кто перезаряжал, кто, раненый, корчился в агонии, кто уже неподвижно замер.

Григорий вновь выглянул из-за ствола, вскинул оружие и, прищурившись, посмотрел вдоль ствола. Он увидел глядящий из кустов ствол винтовки, а за ней – заостренный шлем. Сердце его зашлось ненавистью, и он быстро пять раз нажал на спусковой крючок. Винтовка, в которую он метил, поспешно спряталась, но не упала, и Григорий понял, что промазал. Он почувствовал разочарование и досаду.

Винтовка была пятизарядной. Он достал патроны и перезарядил ее. Теперь ему хотелось начать убивать немцев как можно скорее.

Вновь оглядевшись, он заметил немца, бегущего через просвет в деревьях. Он опустошил магазин, но немец продолжал бежать и скрылся за молодой порослью.

Григорий понял, что просто стрелять – без толку. Попасть во врага нелегко, и в настоящем бою гораздо сложнее, чем стрелять в мишени на занятии. Придется ему целиться поаккуратнее.

Когда опять перезаряжал винтовку, он услышал, как заработал пулемет, кроша растительность вокруг него. Он прижался спиной к дереву, поджал ноги, стараясь стать как можно меньше. На слух он определил, что пулемет, должно быть, метрах в двухстах слева.

Когда пулемет замолчал, он услышал, как Гавриков крикнул:

– Стреляйте в пулеметчиков, остолопы хреновы! Скорее, пока они перезаряжают!

Григорий выглянул из-за дерева, пытаясь найти пулеметное гнездо, и заметил треногу между двумя большими деревьями. Он прицелился – и остановился. Просто стрелять не годится, напомнил он себе. Почти не дыша, он подождал, пока тяжелый ствол замрет, и прицелился в заостренный шлем. Чуть опустил ствол, чтобы видеть грудь немца. У того была расстегнута верхняя пуговица – видать, так стрелял, что взмок.

Григорий спустил курок.

Мимо. Немец, похоже, даже не заметил, что в него стреляли. Григорий и представления не имел, куда могла деться пуля.

Он выстрелил еще, опустошил магазин – и все зря. Он был вне себя. Его пытаются убить, а он до сих пор ни в кого не попал! Может, он слишком далеко? Или просто из него стрелок никудышный?

Пулемет снова застрочил, и все замерли.

Появился штабс-капитан Бобров, – на четвереньках, прячась в подлеске.

– Внимание! – крикнул он. – Приготовиться по моей команде атаковать пулемет!

«Должно быть, он сошел с ума, – подумал Григорий. – Но я-то – нет!»

– Есть приготовиться по команде атаковать пулемет! – ответил прапорщик Гавриков.

Бобров встал и перебежал к солдатам, спрятавшимся дальше. Григорий услышал, как он повторяет приказ.

Только понапрасну воздух сотрясает, подумал Григорий. Мы что, похожи на самоубийц?

Стрекот пулемета прекратился, и штабс-капитан встал во весь рост, бесстрашно подставляясь под пули. Шапку он потерял, и седые волосы представляли собой заметную мишень.

– Вперед! – крикнул он.

– Вперед! В атаку! – закричал за ним Гавриков.

И Бобров с Гавриковым, подавая пример, бросились вперед, на пулеметное гнездо. И вдруг оказалось, что Григорий тоже бежит – ломится сквозь чашу, перепрыгивает через поваленные деревья, пригибается чуть не к самой земле, стараясь не уронить неудобную винтовку. Пулемет по-прежнему молчал, зато остальные немцы принялись палить из всего, что у них было. Бежать под огнем десятков винтовок, стреляющих одновременно, было ненамного лучше, но Григорий бежал так, словно в этом была его единственная надежда на спасение. Он видел, как пулеметный расчет перезаряжает пулемет, видел руки, нащупывающие магазин, лица, белые от страха. Кто-то из русских стрелял, но на это у Григория не хватало мужества, он просто бежал. И он был еще на расстоянии от пулемета, когда увидел трех немцев, прячущихся в кустах. Они казались совсем мальчишками и смотрели на него испуганно. Он помчался на них, держа винтовку с примкнутым штыком, как средневековое копье. Услышал чей-то крик – и понял, что кричит он сам. Трое молодых немцев бросились наутек.

Григорий погнался было за ними, но был слаб от голода, и они легко от него убежали. Через сотню метров он остановился. Повсюду вокруг немцы бежали, а русские их преследовали. Пулеметный расчет бросил свое орудие. Григорий подумал, что ему, наверное, следует стрелять, но у него уже не было сил поднять винтовку.

Вновь появился штабс-капитан Бобров.

– Вперед! – кричал он солдатам. – Не дайте им уйти! Убейте всех сегодня, или они вернутся и убьют вас завтра! Вперед!

Григорий снова пустился вялой рысью. Но тут картина изменилась. Слева началась неразбериха: стрельба, вопли, проклятия. Вдруг оттуда со всех ног побежали русские солдаты.

– Что за черт? – сказал Бобров, оказавшийся рядом с Григорием.

Григорий понял, что их атаковали сбоку.

– Не сметь бежать! – закричал Бобров. – В укрытие – и стрелять!

Но никто не слушал. Преследуемые в панике неслись по лесу, и товарищи Григория стали вливаться в это паническое бегство, поворачивая направо, на север.

– Солдаты, держать позицию! – закричал Бобров, вынимая пистолет. – Держать, я сказал! Он направил оружие на бегущую мимо толпу. – Предупреждаю, в дезертиров буду стрелять!

Раздался выстрел, и его седые волосы залила кровь. Он упал. Григорий не понял, то ли в него попала шальная немецкая пуля, то ли – застрелили свои.

Григорий повернулся и пустился бежать вместе со всеми.

Теперь выстрелы раздавались со всех сторон. Григорий не знал, кто в кого стреляет. Русские рассыпались по лесу, и постепенно ему стало казаться, что шум боя остается позади. Он бежал, пока несли ноги, но наконец повалился на ковер листвы, не в состоянии пошевелиться. Так он лежал долго, словно парализованный. Он заметил, что винтовка еще при нем, и удивился: он сам не знал, почему ее не бросил.

Наконец с трудом он поднялся на ноги. Вспомнил, что уже давно у него болит правое ухо. Он коснулся его – и вскрикнул от боли. Его пальцы были в крови. Очень осторожно стал ощупывать ухо – и убедился, что в какой-то момент пулей ему отстрелило верхнюю часть уха.

Он проверил винтовку. Магазин был пуст. Он перезарядил, хоть и не был уверен, надо ли: кажется, он просто не способен ни в кого попасть. Винтовку он поставил на предохранитель.

Русские попали в засаду, понял он. Их гнали вперед, пока они не оказались в окружении, а потом немцы захлопнули ловушку.

Но что же ему делать? Вокруг никого не было, приказов ждать не от кого. Но и на месте оставаться нельзя. Было ясно, что корпус отступил, и он решил, что надо двигаться назад. Если здесь нибудь еще остались русские войска, то, скорее всего, на востоке.

Он повернулся спиной к садящемуся солнцу и пошел. Пробираясь через лес, он шел как можно тише, не зная, где могут оказаться немцы. А вдруг вся Вторая армия разбита и бежала? Ему пришло в голову, что он может умереть от голода в этом лесу.

Через час он остановился попить из источника. Подумал, не промыть ли рану, но потом решил, что лучше ее оставить в покое. Напившись вволю, решил немного отдохнуть и, растянувшись на земле, закрыл глаза. Скоро должно было начать темнеть. К счастью, погода стояла сухая, и можно было спать прямо на земле.

Он уже начал задремывать, как вдруг услышал шум. Подняв голову, с ужасом увидел немецкого офицера на лошади, неторопливо едущего за деревьями метрах в десяти. Он проехал, не заметив Григория, неподвижно лежавшего у источника.

Затаив дыхание, Григорий поднял винтовку и снял с предохранителя. Встав на колено, поднял ее к плечу и как следует прицелился немцу в спину. Тот был на расстоянии пятнадцати метров, для винтовки это почти в упор.

В последний миг немец, видимо, что-то почувствовал и обернулся в седле.

Григорий спустил курок.

В тишине леса выстрел прозвучал оглушительно. Конь рванулся вперед, всадник упал, но одна нога зацепилась за стремя. Конь потащил его через подлесок, но через сотню ярдов замедлил шаг, а потом и остановился.

Григорий настороженно слушал, не привлек ли звук выстрела кого-нибудь еще. Не было слышно ничего, только легкий вечерний ветерок шелестел в кронах деревьев.

Он подошел к коню. Приближаясь, поднял винтовку и направил дуло на офицера – но это была ненужная предосторожность. Человек лежал неподвижно, лицом вверх, с широко раскрытыми глазами, рядом лежал его остроконечный шлем. У него были коротко стриженные светлые волосы и красивые зеленые глаза. Как знать, это мог оказаться тот самый немец, которого Григорий видел раньше, но точно он сказать не мог. Вот Левка бы сказал: он запомнил бы коня.

Григорий открыл седельные сумки. В одной он нашел карту и бинокль. В другой лежали колбаса и кусок черного хлеба. Григорий был страшно голоден. Он откусил колбасы. Она остро пахла перцем, травами и чесноком. От перца он почувствовал жжение, и рот наполнился слюной. Было невероятно вкусно, чуть ли не до слез. Он стоял, прислонившись к конскому боку, уплетая за обе щеки, а убитый им человек смотрел на него мертвыми зелеными глазами.

VI

– По нашим подсчетам, потери русских составляют тридцать тысяч убитых, – сообщил Вальтер Людендорфу. Он старался не давать волю ликованию, но германские войска нанесли противнику такое сокрушительное поражение, что он просто не мог согнать с лица улыбку.

Людендорф сохранял над собой полный контроль.

– А пленные?

– По последним подсчетам, около девяноста двух тысяч, господин генерал.

Цифры ошеломляли, но Людендорф выслушал ответ по-прежнему спокойно.

– Есть ли генералы?

– Генерал Самсонов застрелился. Мы нашли его тело. Мартос, командующий Пятнадцатым корпусом, взят в плен. Мы также захватили пятьсот орудий.

– Подводя итог, – сказал Людендорф, наконец поднимая голову от своего походного стола, – можно сказать, что Вторая армия русских стерта с лица земли. Ее больше не существует.

Вальтер не мог сдержать широкой улыбки.

– Так точно, господин генерал.

Людендорф не улыбнулся в ответ.

– В свете последних событий эта новость выглядит еще более нелепой.

Он помахал листком, который только что изучал.

– Прошу прощения?

– Нам шлют подкрепление.

– Что? Прошу прощения, господин генерал… Подкрепление? – ошеломленно переспросил Вальтер.

– Я так же удивлен, как и вы. Три корпуса, да еще кавалерию.

– Откуда же?

– Из Франции, где каждый человек на счету!

Вальтер вспомнил, что Людендорф участвовал в разработке плана Шлиффена, по своему обыкновению, работал энергично и тщательно, и досконально знал, сколько требуется во Франции патронов, людей и лошадей.

– Но почему? – воскликнул Вальтер.

– Не знаю, но предположить могу, – с горечью сказал Людендорф. – Это политика. Должно быть, княжны и графини в Берлине пришли к супруге кайзера со слезными просьбами спасти родовые поместья от разорения, которому их подвергнут русские. И Генеральный штаб дрогнул под этим натиском.

Вальтер почувствовал, что краснеет. Его мать тоже была в числе просительниц, осаждавших супругу кайзера. Было понятно, что женщины молили о защите, но то, что военное командование поддалось их уговорам, рискуя изменить этим ход войны, было непростительно.

– Разве не об этом только и мечтает Антанта? – сказал он возмущенно. – Французы уговорили Россию вступить в войну как можно скорее, не подготовив армию – как раз для того, чтобы мы запаниковали и перебросили войска на Восточный фронт, ослабив таким образом наши позиции во Франции!

– Именно. Французам приходится туго: мы превосходим их в числе и технике, они вынуждены отступать. Единственная их надежда – что мы будем вынуждены воевать на два фронта. И вот – их желание исполнилось!

– Значит, несмотря на нашу грандиозную победу на Восточном фронте, – сказал Вальтер, – русские добились стратегического преимущества для своих союзников на западе!

– Да, – сказал Людендорф. – Именно так.

Глава тринадцатая

Сентябрь – декабрь 1914 года

Фиц проснулся от женских рыданий.

Вначале он решил, что плачет Би. Потом вспомнил, что жена в Лондоне, а сам он в Париже. Женщина рядом с ним – не двадцатитрехлетняя беременная графиня, а девятнадцатилетняя французская официантка с ангельским личиком.

Он приподнялся на локте и взглянул на нее. У француженки были красивые светлые ресницы. Когда опускала взгляд, они были похожи на сложенные крылья бабочки. Сейчас на них дрожали слезинки.

– J’ai peur, – всхлипнула она. – Я боюсь.

Он погладил ее по голове.

– Calme-toi, – сказал он. – Успокойся.

От женщин вроде Жиннет, или Жини, как все ее называли, гораздо легче учиться языку, чем с учителем, подумал Фиц. Жини, да и Жиннет, – странное имя для девушки, скорее всего, по-настоящему ее зовут как-нибудь совсем обыкновенно, положим, Франсуаза.

Утро было ясное, в открытое окно дул теплый ветерок. Фиц не слышал ни канонады, ни топота марширующих ног.

– Париж пока не пал, – пробормотал он обнадеживающе.

Зря он так сказал: она зарыдала с новой силой.

Фиц посмотрел на наручные часы. Половина девятого. Ровно в десять ему нужно быть в гостинице.

– Если немцы войдут в Париж, ты обо мне позаботишься?

– Конечно, chérie, [14]14
  Дорогая (фр.).


[Закрыть]– сказал он, стараясь звучать как можно убедительнее. Конечно, он позаботится – если у него будет на это время.

– А они войдут? – тихо спросила она.

Если бы он знал! Германская армия оказалась в два раза больше, чем это предполагала французская разведка. Она стремительно прошла через северо-восток Франции, побеждая во всех боях. И эта лавина подошла с севера к Парижу, а вот насколько близко, ему предстояло узнать в ближайшие пару часов.

– Кое-кто говорит, что город защищать не будут, – сказала Жини сквозь слезы. – Это правда?

Этого Фиц тоже не знал. Если Париж окажет сопротивление, германская артиллерия его разрушит. Прекрасные здания превратятся в развалины, широкие бульвары будут изрыты воронками, от бистро и магазинов не останется камня на камне. Городу просто необходимосдаться – чтобы всего этого избежать.

– Может, тебе будет лучше, – сказал он с напускной веселостью. – Будешь спать с толстым прусским генералом, а он станет звать тебя Liebling… [15]15
  Любимая (нем.).


[Закрыть]

– Не нужен мне прусский генерал! – Ее голос перешел на шепот. – Я люблю тебя.

Может, и любит, подумал он. А может, он для нее – средство вырваться отсюда. Все, кто мог, уезжали из города, но это было непросто сделать. Почти все личные автомобили были реквизированы. В любой момент могли отобрать под военные нужды и поезда, высадив штатских пассажиров в чистом поле. А чтобы доехать в Бордо на такси, требовалось полторы тысячи франков – столько стоил небольшой домик в провинции.

– Может, они и не войдут, – сказал Фиц. – Силы их, похоже, на исходе. Они шли сюда с боями целый месяц. А так не может продолжаться вечно!

Он и сам в какой-то мере верил в то, что говорил. Французы отступали, но ожесточенно сопротивляясь. Солдаты были измотаны, голодны и деморализованы, но почти никто не попал в плен, и потеряно было лишь несколько пушек. Невозмутимый главнокомандующий генерал Жоффр объединил войска союзников и отвел на позиции к юго-востоку от города для переформирования. Он безжалостно уволил из старшего офицерского состава французской армии всех, кто не отвечал его требованиям: двоих командующих армиями, семерых командиров корпусов и дюжину других высших офицеров безжалостно сместили с постов.

Немцы об этом не знали. Фиц видел их сверхсекретные расшифрованные донесения. Германское верховное командование, как ни удивительно, забрало часть войск из Франции и перебросило в Восточную Пруссию. Фиц подумал, что это может оказаться ошибкой. Напрасно немцы решили, что их ждет легкая победа.

В англичанах он не был так уверен. Английский экспедиционный корпус был невелик – пять с половиной дивизий. Для сравнения: у французов на поле боя их было семьдесят. Они храбро сражались под Монсом, и Фиц гордился ими; но за пять дней из ста тысяч солдат они потеряли пятнадцать тысяч и стали отступать.

«Валлийские стрелки» тоже сражались во Франции, но Фиц был не с ними. Сначала он был разочарован тем, что его послали в Париж как офицера связи: ему хотелось сражаться со своим полком. Он был уверен, что генералы считают его дилетантом, которого нужно убрать куда-нибудь подальше, туда, где он принесет меньше вреда. Но поскольку он знал Париж и говорил по-французски, то вынужден был согласиться.

Эта работа оказалась куда более важной, чем он себе представлял. Отношения между французским командованием и английскими военными были из рук вон плохими. Английским экспедиционным корпусом командовал нервный, раздражительный сэр Джон Френч, [16]16
  Француз, французский (англ.).


[Закрыть]что в данной ситуации было несколько некорректно. Уже в самом начале тот находил оскорбительным то, что генерал Жоффр уделял, на его взгляд, недостаточно времени согласованию совместных действий, и их общение было сведено до минимума. Фиц старался, несмотря на атмосферу враждебности, поддерживать между двумя штабами регулярный обмен информацией и данными разведок.

Все это было неприятно и несколько унизительно, и Фиц как представитель англичан страдал от плохо скрываемого презрения французских офицеров. Но неделю назад положение коренным образом изменилось – в худшую сторону. Джон Френч заявил Жоффру, что его солдатам требуется два дня передышки. На следующий день он изменил свое решение: два дня превратились в десять. Французы пришли в ужас, а Фиц сгорал от стыда.

Он пытался обсудить это решение с полковником Хервеем, помощником сэра Джона – но тот смотрел в рот начальству, а возражения Фица встречали у него возмущенный отпор. В конце концов Фиц позвонил лорду Ремарку, заместителю военного министра. Они вместе учились в Итоне, к тому же Ремарк приятельствовал с Мод и часто делился с ней сплетнями. Фиц не чувствовал себя вправе действовать таким образом, в обход начальства, но равновесие сил было столь шатким, что нельзя было сидеть сложа руки. Теперь он понимал, что быть патриотом не так-то просто.

Результат разговора с Ремарком превысил все ожидания. Премьер-министр Асквит немедленно послал в Париж нового военного министра, лорда Китченера, и позавчера сэра Джона вызвали к начальству на ковер. Фиц надеялся, что Френча отстранят от командования, а если нет – то хотя бы хорошенько встряхнут.

Чем дело кончилось, он узнает очень скоро. Фиц отвернулся от Жини и сел на кровати.

– Ты уходишь? – спросила она.

– Дела, – ответил он, вставая.

Она сбросила простыню. Фиц взглянул на ее безупречную грудь. Заметив его взгляд, она улыбнулась сквозь слезы и приглашающе раздвинула ноги. Он не поддался искушению.

– Сделай мне кофе, дорогая, – попросил он.

Она накинула светло-зеленый шелковый халатик и поставила воду. Фиц тем временем одевался. Вчера вечером он обедал у себя в посольстве, а потом сменил свой алый, бросающийся в глаза мундир на смокинг и пошел прогуляться по злачным местам.

Она подала ему кофе – очень крепкий, огромную чашку.

– Я буду ждать тебя вечером в клубе «У Альберта», – сказала она. Официально ночные клубы не работали, как театры и синематограф. Даже в варьете и кабаре «Фоли Бержер» было темно. Кафе закрывались в восемь, рестораны – в половине десятого. Но не так-то просто было остановить ночную жизнь огромного города, и ловкие хозяева вроде Альберта открыли подпольные заведения, где по немыслимым ценам продавали шампанское.

– Постараюсь к полуночи подойти, – сказал Фиц.

Кофе был горький, зато сон как рукой сняло. Он дал Жини золотой английский соверен. Это была щедрая плата, к тому же в такие времена золото ценилось намного выше бумажных денег. Прощаясь, Фиц поцеловал ее, и она к нему прильнула.

– Ты ведь придешь, правда? – спросила она.

Он почувствовал жалость. Ее мир рушился, и она не знала, что делать. Ему хотелось защитить ее, пообещать, что он о ней позаботится – но это было бы нечестно. У него беременная жена, и если Би расстроится, она может потерять ребенка. Да и вздумай он связать свою жизнь с французской проституткой – он стал бы для всех посмешищем, даже если бы и не был женат. В конце концов, таких, как Жини – миллионы. И всем, кто еще жив, страшно.

– Я очень постараюсь, – сказал он и освободился из ее объятий.

Его синий «Кадиллак» стоял на обочине. К капоту был прикреплен маленький флажок Великобритании. Личных машин на улицах было очень мало, и почти все с флажками – французским триколором или флажком Красного креста, показывающим, что машина используется для военных нужд.

Чтобы переправить сюда машину из Лондона, потребовались связи Фица и даже взятки, но он был рад, что добился своего. Каждый день ему нужно было разъезжать между английским и французским штабами, и это была большая удача, что Фицу не требовалось выпрашивать во временное пользование машину или лошадь у армий, и так находившихся в тяжелом положении.

Он завел двигатель. Машин на дорогах почти не было. Один раз пришлось остановиться, пропуская большое стадо овец, которое гнали через город, по-видимому, на Восточный вокзал, а там – поездом на фронт, кормить войска.

Его заинтересовало воззвание на стене Бурбонского дворца – должно быть, только что наклеенное, – вокруг которого собралась небольшая толпа. Он остановил машину и присоединился к читающим:

АРМИЯ ПАРИЖА!

ЖИТЕЛИ ПАРИЖА!

Фиц взглянул в самый низ и увидел, что воззвание подписано генералом Галлиени, начальником военной администрации города. Галлиени был жестким человеком, солдатом старой закалки. Его вернули из отставки. Он был знаменит тем, что не разрешал сидеть на собраниях: он считал, что стоя люди быстрее принимают решения.

Воззвание было немногословным:

Члены правительства республики оставили Париж, чтобы дать новый стимул обороне государства.

Как! Не может быть! Правительство бежало! Последние несколько дней ходили слухи, что кабинет министров будет перемещен в Бордо, но политики колебались, не желая оставлять столицу. И то, что это все же случилось, – очень плохой знак.

Фиц продолжил чтение:

Я наделен полномочиями руководить защитой Парижа от захватчиков.

Значит, сдаваться Париж не собирается. Город будет сражаться. Прекрасно! Вне всякого сомнения, это в интересах Великобритании. Если столица падет, врага заставят дорого заплатить за эту победу.

И свой долг я буду исполнять до конца.

Фиц не мог не улыбнуться. Слава богу, еще остались старые солдаты.

Люди вокруг были во власти смешанных чувств. Одни восхищались Галлиени: это воин, говорили они, он не отдаст Париж врагу. Другие смотрели на создавшееся положение более реалистично.

– Правительство нас бросило, – сказала одна женщина, – это значит, что не сегодня-завтра здесь будут немцы.

Человек с портфелем сообщил, что отправил жену с детьми к брату в деревню. Хорошо одетая женщина сказала, что у нее в кладовке припасено тридцать килограммов сушеных бобов.

Фиц понимал, что от активного участия Англии сейчас зависит очень многое.

Он поехал дальше, и его не покидало чувство нависшей угрозы.

Войдя в вестибюль своей любимой гостиницы «Риц», он направился к телефонной кабинке. Позвонил в посольство Великобритании и оставил послу сообщение о воззвании Галлиени – на тот случай, если до улицы Фобур-Сент-Оноре новости еще не дошли.

Выйдя из кабинки, чуть не столкнулся с помощником сэра Джона, полковником Хервеем. Тот взглянул на его смокинг и сказал:

– Майор Фицгерберт! Это что за вид?!

– Доброе утро, полковник, – сказал Фиц, демонстративно не отвечая на вопрос. И так было ясно, что он только что вернулся.

– Девять часов утра, к вашему сведению! Вы, верно, забыли, что мы на войне?

– Сэр, у вас для меня поручение? – невозмутимо осведомился Фиц.

Хервей был хамом и ненавидел людей, которых не мог запугать.

– Не смейте дерзить, майор! – сказал он. – У нас и так забот хватает, а тут еще проверка из Лондона, чтоб им пусто было!

– Лорд Китченер – военный министр, – заметил Фиц, приподняв бровь.

– Политики не должны указывать нам, как воевать! Но их взбаламутил кто-то наверху… – Хервей взглянул на Фица с подозрением, но не рискнул его озвучить.

– Вряд ли вас должно удивлять внимание военного министерства, – сказал Фиц. – Войска отдыхают десять дней, а враг у ворот!

– Люди измучены!

– За эти десять дней война уже могла закончиться. Зачем мы здесь, если не для защиты Парижа?

– Китченер вызвал к себе сэра Джона как раз в день решающей битвы! – взревел Хервей.

– И мне показалось, что сэр Джон не слишком торопился возвращаться к своим войскам, – парировал Фиц. – Вечером я видел его здесь, в «Рице», он обедал.

Он понимал, что ведет себя вызывающе, но не мог сдержаться.

– Прочь с дороги! – рявкнул Хервей.

Фиц повернулся на каблуках и пошел наверх.

Он вовсе не так спокойно относился к происходящему, как хотел показать. Ничто на свете не заставило бы его заискивать перед идиотами вроде Хервея, но военная карьера имела для него большое значение. Ему была невыносима мысль, что люди будут говорить: «Ему далеко до отца!» От Хервея армии было мало толку, потому что все свое время и силы он тратил на проталкивание любимчиков и устранение соперников, но именно поэтому он мог разрушить карьеру тех, у кого были другие цели, – например, победить в войне.

Пока Фиц умывался, брился и переодевался в зеленую форму майора «Валлийских стрелков», его угнетали мрачные раздумья. Зная, что до вечера поесть он не сможет, он заказал себе в номер омлет и кофе.

Ровно в десять начался его рабочий день, и он выбросил из головы мысли о злобном Хервее.

Из английского штаба прибыл молодой неглупый шотландец, лейтенант Мюррей, он принес Фицу данные утренней воздушной разведки.

Фиц быстро перевел документ на французский и переписал своим четким наклонным почерком на листок голубой бумаги «Рица». Каждое утро английские самолеты облетали германские позиции и отмечали, в каком направлении перемещаются вражеские войска. А дело Фица было как можно скорее доставить эту информацию генералу Галлиени.