Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 62 страниц)

Глава тридцать третья

11 ноября 1918 года

В два часа ночи в доме Фицгерберта на Мэйфэр зазвонил телефон.

Мод еще не ложилась, сидела при свече в гостиной, под взглядами портретов почивших предков, и задернутые шторы ей казались погребальными одеяниями, а диваны и кресла, едва заметные в тусклом свете, дикими ночными хищниками. В течение нескольких последних дней она почти не спала. Ее мучило дурное предчувствие, что Вальтер не доживет до конца войны.

Она сидела одна, с остывшей чашкой чая в руках, глядя на горящие угли и думая, где он сейчас и что он делает. Спит в сыром окопе или готовится к завтрашнему бою? А может, он уже мертв? И она уже вдова, проведшая с мужем всего две ночи за четыре года брака. Она могла быть уверенной лишь в одном: в плен он не попал. Джонни Ремарк проверял по ее просьбе списки пленных офицеров. Джонни не знал ее тайны: он думал, она беспокоится о нем лишь потому, что до войны Вальтер был близким другом ее брата.

Телефонный звонок испугал ее. Сначала она подумала, что это какие-то новости о Вальтере, но тут же поняла, что из-за этого Джонни не стал бы ночью звонить. Сообщение о друге, попавшем в плен, вполне могло подождать до утра. Может, что-то с Фицем, подумала она в ужасе. Вдруг его ранили там, в Сибири?

Она бросилась в вестибюль, но Граут успел раньше. Она виновато сообразила, что забыла отпустить прислугу спать.

– Да, милорд, я сейчас узнаю, дома ли леди Мод, – сказал в трубку Граут. Потом, прикрыв трубку рукой, сказал: – Миледи, это лорд Ремарк из военного министерства.

Она взяла у Граута трубку и сказала:

– Что-то с Фицем? Он ранен?

– Нет-нет, – сказал Джонни. – Успокойтесь, у меня хорошие новости. Немцы приняли условия перемирия.

– Ах, Джонни, слава богу!

– Это происходит в Компьеньском лесу, к северу от Парижа. Они приехали туда на двух поездах, встали на запасный путь, и немцы только что вошли в поезд французов. Они готовы подписывать соглашение.

– Но еще не подписали?

– Нет, пока еще нет. Согласовывают формулировки.

– Джонни, прошу вас, позвоните, когда соглашение будет подписано. Я не буду сегодня спать.

– Хорошо, позвоню. До свидания.

Мод отдала Грауту трубку.

– Граут, может быть, сегодня кончится война.

– Я счастлив это слышать, миледи.

– Но вы можете идти спать.

– С разрешения вашей милости, я тоже хотел бы дождаться звонка лорда Ремарка…

II

Солдаты Эйбрауэнского землячества прибыли в Омск рано утром.

На всю жизнь Билли в мельчайших подробностях запомнил этот путь длиной в шесть с половиной тысяч километров по Транссибирской магистрали от Владивостока до Омска. Они ехали двадцать три дня, несмотря на то что возле машиниста постоянно дежурил вооруженный сержант – чтобы точно знать, что машинист и кочегар не снижают скорость. Всю дорогу Билли мерз: печурки посреди вагона было мало для сибирских холодов, особенно под утро. Питались они черным хлебом и мясными консервами. И каждый день Билли ждали новые открытия.

Он и представления не имел, что в мире существуют такие прекрасные места, как озеро Байкал. Капитан Эванс сказал, что это озеро из конца в конец длиннее, чем весь Уэльс. С летящего вперед поезда они смотрели, как поднимается солнце над спокойной голубой водой, освещая полуторакилометровые горы на другом берегу и превращая снег на пиках в золото.

Всю свою жизнь он будет хранить память о бесконечном караване верблюдов вдоль железной дороги – тяжело нагруженные животные терпеливо брели через снега, не обращая ни малейшего внимания на двадцатый век, мчавшийся мимо в грохоте железа и клубах дыма. «Это ж уму непостижимо, как далеко отсюда до Эйбрауэна!» – пронеслось в этот миг у него в голове.

Но больше всего ему запомнилось посещение средней школы в Чите. Поезд стоял двое суток, пока полковник Фицгерберт вел переговоры с местной властью – казацким атаманом Семеновым. Билли пристал к компании американцев, отправлявшихся побродить по городу. В местной школе директор говорил по-английски и рассказал им, что до прошлого года у него учились только дети обеспеченных граждан и что еврейских детей в школу не допускали, даже если их родители могли платить за обучение. Ну а теперь по приказу большевиков образование стало бесплатным и всеобщим. Эффект был очевиден. Классы были забиты до отказа оборванными ребятишками, которые учились читать, писать и считать, а потом даже изучали науки и искусство. «Что бы там еще ни сделал этот Ленин, – подумал Билли (а понять, где правда, а где пропаганда, было нелегко), – за образование детей он взялся всерьез».

В одном с ними поезде оказался Левка Пешков. Он поздоровался с Билли, не выказав никаких признаков стыда, словно забыл, как уносил ноги из Эйбрауэна, преследуемый за воровство. Теперь в чине лейтенанта он был прикомандирован к землячеству в качестве переводчика.

Население Омска радостно приветствовало батальон, маршировавший по городу от вокзала к казармам. Билли видел на улицах много русских офицеров, которые, судя по виду, уже оставили службу. Еще было много канадских войск.

Когда стали отпускать в увольнение, Билли и Томми пошли бродить по городу. Смотреть было особо не на что: собор, мечеть, кирпичная крепость и река, по которой в обе стороны шли грузовые и пассажирские суда. С удивлением они заметили, что многие местные носят кое-что из американской униформы. Женщина, торговавшая горячей жареной рыбой, была в гимнастерке; у разносчика с тележкой были плотные армейские брюки из саржи; высокий школьник с полным книг ранцем шел по улице в новеньких английских ботинках.

– Где они все это берут? – удивился Билли.

– Мы снабжаем формой русскую армию, но Пешков говорит, офицеры втихую продают кое-что на черном рынке.

– Так нам, дуракам, и надо – за то, что поддерживаем не ту сторону!

Они зашли в столовую, устроенную канадской Христианской молодежной ассоциацией. Там уже сидело несколько человек из землячества: похоже, больше пойти было некуда. Билли и Томми взяли горячий чай и по куску яблочного пирога.

– Здесь, в Омске, штаб антибольшевистского правительства, – сказал Билли. – Я читал в «Нью-Йорк таймс». – Американские газеты, в его понимании, информировали читателей честнее, чем это делали английские.

Вошел Левка Пешков. Он был с красивой девочкой в дешевом пальтишке. Как это у него так быстро получалось?

– Эй, ребят, слышали, что говорят?! – воскликнул он. Вечно он узнает обо всем первым, подумал Билли.

– Говорят, что ты педик, – отозвался Томми. Все засмеялись.

– И что же ты слышал? – поинтересовался Билли.

– Перемирие подписали! – Левка помолчал, ожидая реакции. – Вы что, не понимаете?! Война кончилась!

– Не для нас! – сказал Билли и тяжело вздохнул.

III

Взвод капитана Дьюара вел наступление в районе деревушки О-Дез-Эглиз, на восточном берегу реки Мез. Гас слышал, что в одиннадцать будет объявлено о прекращении огня, но командир приказал начинать наступление, и он выполнял приказ. Он выдвинул тяжелые пулеметы вперед, на край леса, и через широкий луг они открыли огонь по крайним домам, давая противнику достаточно времени, чтобы отступить.

Но немцы не воспользовались этой возможностью. Они установили минометы и легкие пулеметы в садах и дворах и активно отстреливались. Особенно усердствовал один, забравшийся со своим пулеметом на крышу сарая: половине взвода Гаса он не давал пошевелиться.

– Можешь ты снять того молодчика на крыше гранатой? – спросил Гас у капрала Керри, лучшего стрелка во взводе.

– Если только поближе подобраться… – ответил Керри, веснушчатый девятнадцатилетний парнишка.

– В том-то и проблема.

Керри осмотрел местность.

– Вон там, на лугу, вроде пригорочек… – сказал он. – Оттуда я бы смог.

– Рискованно, – сказал Гас. – Хочешь стать героем? – Он взглянул на часы. – Война может через пять минут закончиться, если верить слухам.

Керри широко улыбнулся.

– Капитан, позвольте, я попробую!

Гас помедлил с ответом, не желая, чтобы Керри рисковал жизнью. Но они в армии, и приказ есть приказ.

– Ну ладно, – сказал Гас. – Только не спеши, выбери удобное время.

В глубине души он надеялся, что Керри выждет немного, но мальчишка немедленно повесил винтовку на плечо и схватил гранаты.

– Пли! – крикнул Гас. – Все прикрываем Керри!

Пулеметы открыли огонь, и Керри побежал.

Противник немедленно его заметил, и по нему начали стрелять. Он бежал по полю зигзагами, как заяц, за которым гонятся собаки. По нему палили немецкие минометы, но, по счастливой случайности, не попадали.

Этот его «пригорочек» оказался в трех сотнях метров от укрытия.

Он почти добежал.

Вражеский пулеметчик точно прицелился и выпустил в Керри длинную очередь. Грудь Керри пронзили двенадцать пуль. Он вскинул руки, выронив гранаты, и упал – в нескольких шагах от своего пригорочка. Он лежал неподвижно, и Гас подумал, что, должно быть, парнишка умер еще до того, как коснулся земли.

Противник прекратил стрельбу. Через несколько секунд американцы тоже перестали стрелять. Со всех сторон послышались радостные возгласы. Немецкие солдаты повылезали из укрытий.

Гас услышал шум мотора и, обернувшись к лесу, увидел мелькавший между деревьями мотоцикл «индиан». Его вел сержант, а позади сидел майор.

– Прекратить огонь! – крикнул майор. Мотоциклист повез его дальше, от позиции к позиции. – Прекратить огонь! – кричал он снова и снова. – Прекратить огонь!

Солдаты Гаса загомонили. Кто-то начал танцевать джигу, другие жали друг другу руки, снимали каски и подбрасывали их. Послышалось пение.

А Гас не мог оторвать взгляда от капрала Керри.

Он медленно пошел через луг и опустился на колени рядом с телом. Гас уже повидал много убитых, и у него не было сомнений в том, что Керри мертв. Он попытался вспомнить его фамилию. Перевернул тело на спину. Через всю грудь шли маленькие дырочки от пуль. Гас закрыл мальчику глаза и встал.

– Господи, прости меня! – сказал он, подняв голову к небу.

IV

В день, когда это произошло, Этель и Берни были дома. У Берни был грипп, и он лежал в постели, как и няня Ллойда, так что Этель пришлось заботиться и о муже, и о сыне.

Ей было тоскливо. Они страшно поругались тогда, выясняя, кому из них быть кандидатом в парламент. Это была единственная их ссора за все это время. Но с тех пор они друг с другом почти не разговаривали.

Этель знала, что права, но все равно чувствовала себя виноватой. Из нее мог получиться лучший член парламента, но в любом случае выбор предстояло делать другим, а не им самим. Хотя Этель никогда не думала об этом раньше, сейчас ей очень хотелось стать членом парламента. Женщины получили право голоса, но нужно идти дальше. Прежде всего следует снизить возрастной ценз в законе об избирательном праве, затем – внести улучшения в условия труда и оплаты. Во многих профессиях за ту же работу женщинам платили меньше, чем мужчинам. Почему они не могут получать одинаково?

Она любила Берни, и когда видела его обиженное лицо, ей хотелось немедленно от всего отказаться. «Я ждал, что мне будут пытаться помешать мои враги, – сказал он ей вечером. – Консерваторы, либералы, которые уже считают, что победа у них в кармане. Я даже ожидал противодействия со стороны пары-тройки завистников внутри партии. И лишь в одном человеке я не сомневался. Но именно этот человек мне помешал!» Этель вспоминала его слова с болью в сердце.

В одиннадцать она отнесла ему чай. У них была уютная спальня, хоть и бедная, с дешевыми хлопковыми занавесками, письменным столом и портретом Кейра Харди на стене. Берни читал книжку «Филантропы в рваных штанах» – этот роман читали все социалисты.

– Что ты сегодня ответишь? – холодно спросил он. Вечером должно было состояться собрание. – Ты приняла решение?

Да, приняла. Еще два дня назад, просто не могла себя заставить произнести эти слова. Теперь же, когда он сам спросил, она могла ответить.

– Должен победить лучший кандидат, – сказала она с вызовом.

– Не понимаю, – сказал он уязвленно, – как ты можешь так со мной поступать – и при этом говорить, что любишь меня!

Она подумала, что с его стороны нечестно использовать такой аргумент. Почему она не могла ответить так же? Но это было не главное.

– Мы должны думать не о себе. Мы должны думать о партии.

– А о нашем браке?

– Я не собираюсь уступать тебе дорогу лишь потому, что я твоя жена.

– Ты меня предаешь.

– Но я тебе уступаю.

– Что?

– Я сказала, я тебе уступаю.

Она прочитала на его лице облегчение. И продолжила:

– Но это не потому, что я твоя жена. И не потому, что ты лучший кандидат.

Он озадаченно посмотрел на нее.

– А почему же?

Этель вздохнула.

– Я беременна. Именно тогда, когда у женщины появилась возможность стать членом парламента, я забеременела.

Берни улыбнулся.

– Ну что же, все обернулось наилучшим образом!

– Я знала, что ты так подумаешь, – сказала Этель. В этот момент она чувствовала обиду и на Берни, и на нерожденного еще ребенка, и вообще на то, как складывается ее жизнь. И вдруг она услышала звон церковного колокола. Она взглянула на часы на камине. Было пять минут двенадцатого. Почему звонит колокол в такое время, утром в понедельник? Потом она услышала звук еще одного колокола, нахмурилась и подошла к окну. Ничего необычного она не увидела, только вдруг заметила на западе, в небе над центром Лондона, красную вспышку сигнальной ракеты.

Она обернулась к Берни.

– Похоже, по всему Лондону звонят в колокола.

– Что-то произошло, – сказал он. – О, я догадываюсь: это звон в честь наступления мира!

– Да, – сказала горько Этель, – уж явно не в честь моей проклятой беременности.

V

Не только Фиц, но и влиятельные люди в правительствах главных держав мира ждали, что с Омска начнется контрреволюционный переворот.

Директория, состоявшая из пяти членов, размещалась в поезде в пригороде Омска. В нескольких бронированных вагонах, под охраной лучших войск, находились, как известно было Фицу, остатки имперской казны, миллионы рублей золотом. Царь был убит большевиками, но золото было здесь, готовое дать силу и власть его сторонникам.

Фиц считал, что внес значительный личный вклад в дело Директории. Ведь группа влиятельных людей, которых он собрал в Ти-Гуине еще тогда, в апреле, теперь формировала тайную сеть в среде британских политиков, и им удалось сподвигнуть Британию на тайную, но весомую помощь русскому сопротивлению. Это, в свою очередь, обеспечило поддержку других стран или как минимум удержало их от помощи режиму Ленина. Но иностранцы не могли делать все за русских, им следовало поскорее организоваться на борьбу.

Насколько многого могла достигнуть Директория? Хотя она была антибольшевистской, ее председателем был эсер Николай Авксентьев. Его Фиц намеренно игнорировал. Эсеры были немногим лучше Ленина. Фиц надеялся на правое крыло и на военных. Только от них можно было ждать, что они восстановят монархию и частную собственность. И Фиц обратился к генералу Болдыреву, главнокомандующему Сибирской армией.

Вагоны правительства были обставлены с увядающей царской пышностью: потертые бархатные сиденья, мебель с вылетевшей инкрустацией, абажуры в пятнах, слуги в некогда изысканно расшитых ливреях. В одном вагоне сидела молодая девица в шелковом платье, с ярко напомаженными губами, и курила.

Фиц был обескуражен. Он мечтал вернуть прежний уклад, но этот антураж даже ему представлялся слишком старорежимным. Фиц с гневом вспомнил сержанта Уильямса, его презрительно-насмешливый вопрос: «Разве то, что мы здесь делаем, законно?» Пора уже заткнуть этого Уильямса навсегда, с ненавистью подумал Фиц.

Генерал Болдырев оказался большим и неуклюжим с виду.

– Мы мобилизовали двести тысяч человек, – гордо сказал он Фицу. – Можете вы их экипировать?

– Внушительное число, – сказал Фиц, но подавил вздох. Именно подобный образ мыслей привел к тому, что шестимиллионная русская армия была побеждена гораздо меньшими силами Германии и Австрии. Болдырев носил нелепые эполеты, бывшие в ходу при старом режиме, которые придавали ему вид персонажа комической оперы Гилберта и Салливана. На своем слабом русском Фиц продолжал:

– Но на вашем месте я бы отослал половину мобилизованных по домам.

– Отчего же? – озадаченно спросил Болдырев.

– Мы сможем экипировать самое большее сто тысяч. Но они должны быть обучены. Лучше иметь небольшую, но дисциплинированную армию, чем огромную толпу, которая при первой же возможности отступит или сдастся.

– Да, разумеется.

– Снабжением, которое мы вам даем, должны в первую очередь обеспечиваться те, кто находится на передовой, а не в тылу.

– Конечно. Это разумно.

У Фица сложилось удручающее впечатление, что Болдырев соглашается, даже не особенно слушая. Но нужно было продолжать.

– Очень многое из того, что мы посылаем, уходит на сторону, – я сужу об этом по тому, сколько гражданских ходит по улицам в американской форменной одежде.

– Увы, вы правы.

– Я настаиваю на том, чтобы все офицеры, не относящиеся к военной службе, были лишены военной формы и возвращались по домам. – В русской армии было огромное число любителей и дилетантов, которые лезли с советами, но в боях участия не принимали.

– Н-ну-у…

– И я предлагаю дать больше полномочий адмиралу Колчаку в качестве военного министра. – Британское Министерство иностранных дел считало Колчака наиболее многообещающим из членов Директории.

– Хорошо-хорошо.

– Вы согласны выполнить все это? – спросил Фиц, отчаянно желая достичь договоренности.

– Определенно.

– Когда?

– Все в свое время, полковник Фицгерберт, все в свое время.

Фиц пал духом. Хорошо, что Черчилль или Керзон не могли видеть, сколь невпечатляюще выглядят силы, выступающие против большевизма, подумал он с тоской. Но может, они придут в лучшую форму – с помощью Великобритании. Как бы то ни было, ему придется добиваться наилучших результатов, работая с тем материалом, который есть.

В дверь постучали, и вошел запыхавшийся адъютант Фица, капитан Мюррей, с телеграммой в руке.

– Прошу меня простить, – сказал тот, – но мне показалось, эту новость вам следует сообщить как можно скорее.

VI

Вскоре после полудня Милдред спустилась на первый этаж и сказала Этель:

– Давай-ка выберемся на запад. – Она имела в виду Уэст-Энд, западную часть Лондона. – Все пойдут. Своих девочек я отпустила домой. – Она взяла в свое дело по изготовлению шляп двух молодых швей. – Весь Ист-Энд закрывает лавочки. Все-таки война закончилась!

Этель очень захотелось пойти. То, что она уступила Берни, не улучшило атмосферу в доме. Он приободрился, но ей стало еще горше. Может, прогулка пойдет ей на пользу.

– Мне придется взять с собой Ллойда, – сказала она.

– Ну так и возьми, а я возьму Энид и Лилиан. Они запомнят на всю жизнь день, когда мы победили в войне!

Этель приготовила Берни сэндвич с сыром, потеплее одела Ллойда, и они пошли. Казалось, флаги полощутся над каждым домом – не только «Юнион Джек», государственный флаг Великобритании, но и «дракон» Уэльса, и французский триколор, и американский звездно-полосатый. Незнакомые люди обнимали друг друга, танцевали на улицах, целовались. Шел дождь, но никто не обращал на это внимания.

Этель подумала о солдатах, которым больше не угрожает опасность – и ее собственные заботы стали отходить на второй план, уступая место радостному настроению.

Когда они миновали театры и оказались в правительственном районе, движение замедлилось. Трафальгарская площадь была запружена ликующими горожанами. Этель и Милдред добрались до Даунинг-стрит. К дому десять, резиденции премьер-министра, подойти было невозможно из-за скопления народа, надеявшегося увидеть Ллойда Джорджа, человека, выигравшего войну. Они пошли в Сент-Джеймсский парк, где повсюду в кустах обнимались парочки. Тысячи людей стояли у Букингемского дворца и пели «Пусть очаги не гаснут». [24]24
  «Keep the Home Fires Burning».


[Закрыть]Когда песня кончилась, все запели христианский гимн «Благодарим мы Господа». [25]25
  «Now Thank We All Our God».


[Закрыть]Они перешли через дорогу к Грин-парку, надеясь подойти поближе к дворцу. Молодой парень улыбнулся Милдред, и когда она тоже улыбнулась, обнял ее и поцеловал. Она с чувством ответила.

– Похоже, тебе понравилось, – ревниво заметила Этель, когда парень пошел дальше.

– Понравилось! – согласилась Милдред. – Если бы он захотел, я бы и переспала с ним.

– Я не буду рассказывать об этом Билли, – усмехнулась Этель.

– Билли не дурак, он знает, как я к этому отношусь.

Они обошли толпу и добрались до улицы Конститьюшн-хилл. Здесь толпа была не такая плотная, но они стояли сбоку, и если бы король вышел на балкон, им его было не увидеть. Этель размышляла, куда пойти дальше, как вдруг на улице, разгоняя стоявших, показался отряд конных полицейских.

За ними ехал открытый экипаж, в котором улыбались и махали толпе король с королевой. Этель сразу их узнала, она едва могла поверить такой удаче: карета направлялась в их сторону. Она заметила, что борода у короля поседела (когда он гостил в Ти-Гуине, она была черная). Вид у него был утомленный, но счастливый. Рядом сидела королева, держа над собой зонтик, чтобы дождь не намочил ей шляпку. Ее знаменитый бюст, кажется, стал еще обширнее.

– Смотри, Ллойд! – сказала Этель. – Это король!

Карета была уже совсем рядом, буквально в нескольких дюймах от того места, где стояли Этель и Милдред.

Ллойд вдруг выкрикнул:

– Король, привет!

Король услышал его и улыбнулся.

– Привет, юноша, – сказал он, и карета проехала дальше.

VII

Григорий сидел в бронепоезде и смотрел через стол на собеседника: человек, сидевший напротив, был председателем Реввоенсовета и народным комиссаром по военным и морским делам, а это означало, что ему подчиняется Красная Армия. Его настоящее имя было Лейба Давидович Бронштейн, но, как большинство вождей революции, он взял псевдоним, и был известен как Лев Троцкий. Несколько дней назад ему исполнилось тридцать девять, и судьба России была в его руках.

А революции исполнился год, и никогда еще Григорий не волновался за нее так, как сейчас. Штурм Зимнего казался финалом, но на самом деле это было лишь началом борьбы. Правительства крупнейших держав мира были настроены враждебно к большевикам. А подписание мирного соглашения означало, что они смогут все свои силы обратить на уничтожение революции. И остановить их могла только Красная Армия.

Многие солдаты Троцкого не любили, так как считали, что он аристократ и еврей. Быть и тем и другим в России невозможно, но солдаты рассуждать логично не желали. Троцкий аристократом не был, хотя его отец был зажиточным землевладельцем, и он получил хорошее образование. Но от надменной манеры держаться пользы было мало, а ему хватило глупости возить с собой собственного повара, и на его слугах всегда была новая обувь и форменная одежда с золотыми пуговицами. Он выглядел старше своих лет. Его густая курчавая шевелюра была еще черной, но на лице проступали морщины.

С армией он творил чудеса.

Красная гвардия, свергнувшая Временное правительство, на поле боя проявила себя не особенно удачно. Бойцы были недисциплинированны и часто пьяны. Выбор тактики боя поднятием рук на солдатском собрании оказался непригодным для ведения войны, это было даже хуже, чем приказы дилетантов-аристократов. Красные проигрывали главные битвы с контрреволюционными войсками, которые стали называть себя «белыми».

Троцкий, несмотря на возмущенные вопли, снова ввел призыв в армию. Он задействовал много бывших царских офицеров, определил их как «спецов» и направил в штабы. Вернул он и смертную казнь для дезертиров. Григорию эти меры не нравились, но он сознавал их необходимость. Все ж это было лучше, чем победа контрреволюции.

Армии не давало развалиться ядро, состоявшее из большевиков: они были тщательно распределены по армейским частям, чтобы максимально усилить эффект их присутствия. Одни были обычными солдатами, другие занимали руководящие посты, третьи, как Григорий, были комиссарами и работали бок о бок с командирами, посылая отчеты в Москву, в большевистский Центральный комитет. Они поддерживали боевой дух солдат, напоминая, что они воюют за величайшее дело в истории человечества. Когда армия была вынуждена действовать жестоко и безжалостно, реквизируя зерно и лошадей у отчаянно бедных крестьянских семей, большевики объясняли солдатам, что это необходимо для всеобщего блага. Едва заслышав ропот недовольства, об этом сразу сообщали куда следует, так что подобные разговоры пресекались раньше, чем успевали посеять смуту.

Но будет ли всего этого достаточно?

Григорий и Троцкий, склонившись, смотрели на карту.

– Турки при некоторой помощи немцев все еще контролируют Каспийское море, – сказал Троцкий, указывая на Закавказский регион между Россией и Персией.

– Угрожая нефтяным месторождениям, – пробормотал Григорий.

– На Украине набрал силу Деникин.

Тысячи офицеров, аристократов и буржуа бежали от революции и в результате оказались в Новочеркасске, где создалось контрреволюционное войско под командованием генерала Деникина.

– Так называемая Добровольческая армия.

– Именно. – Палец Троцкого двинулся на север России. – В Мурманске стоит английская эскадра. В Архангельске – три американских пехотных батальона. И к ним идет приток чуть ли не со всех стран мира: из Канады, Китая, Польши, Италии, Сербии… Быстрее, пожалуй, назвать те страны, которые непослали войска на замерзший север нашей страны.

– А ведь еще Сибирь.

Троцкий кивнул.

– Во Владивостоке стоят японские и американские войска. Чехи контролируют большую часть Транссибирской магистрали. В Омске – англичане и канадцы, которые поддерживают так называемое Временное правительство.

Многое из этого Григорий уже знал, но прежде он не смотрел на всю картину целиком.

– Выходит, мы окружены? – спросил он.

– Так и есть. А теперь, когда империалисты заключили мир, у них освободятся миллионы солдат.

Григорий подумал, надеясь увидеть луч надежды.

– С другой стороны, за последние шесть месяцев численность Красной армии увеличилась с трехсот тысяч до миллиона человек.

– Я знаю. – Троцкого вовсе не обрадовало это напоминание. – Но этого мало.

VIII

Германия была в агонии революции – и Вальтеру эта картина казалась ужасно похожей на русскую революцию год назад.

Она началась с бунта. Флот, стоявший в Киле, получил приказ выйти в море и атаковать английские суда. Это было самоубийственное задание, к тому же моряки знали, что идут мирные переговоры, и отказались его выполнять. Вальтер заметил отцу, что приказ шел вразрез с волей кайзера, следовательно, моряки не мятежники, напротив, они верны кайзеру. У Отто от ярости едва не сделался апоплексический удар.

После того как правительство попыталось подавить бунт моряков, город Киль был взят Советом рабочих и солдат, созданным по аналогии с российскими советами. Через два дня советы контролировали Гамбург, Бремен и Куксхавен. А позавчера кайзер отрекся от престола.

Вальтеру было страшно. Он мечтал о демократии, а не о революции. Но в день отречения тысячи рабочих вышли на улицы Берлина, размахивая флагами, и крайне левый Карл Либкнехт провозгласил Германию свободной социалистической республикой. К чему это приведет? Вальтер не мог себе представить.

Подписание мирного соглашения было очень тяжелым моментом. Вальтер всегда считал войну ужасной ошибкой, но то, что он оказался прав, ничуть его не утешало. Отчизна повержена и унижена, а сограждане голодают. Он сидел в гостиной родительского дома в Берлине, листая газеты, и ему было так тоскливо, что он не мог себя заставить на что-то отвлечься. Обои выцвели, полочка для картин покрылась пылью. В старом полу выпадали паркетины, но не было мастера, чтобы его починить.

Вальтер мог лишь надеяться, что мир усвоит полученный урок. Четырнадцать пунктов Вудро Вильсона были лучом света, возвещавшим о восходе солнца. Есть ли вероятность, что государства-гиганты найдут способ улаживать свои разногласия мирным путем?

От одной статьи в правой газете Вальтер пришел в ярость.

– Этот дурак-журналист пишет, что немецкая армия осталась непобежденной, – сказал он входящему в комнату отцу. – Он утверждает, что нас предали евреи и социалисты. Мы должны искоренять подобную чушь!

– Это почему же? – с вызовом спросил Отто.

– Потому что знаем, что это не так.

– А я считаю, что нас действительно предали евреи и социалисты.

– Что?! – воскликнул Вальтер, не веря своим ушам. – Можно подумать, это евреи и социалисты остановили нас на Марне, дважды! Мы проиграли войну!

– Наши силы были подорваны недостаточным снабжением.

– Из-за английской блокады. А почему в войну вступили американцы? Разве это евреи и социалисты вели неограниченную подводную войну и топили корабли с американскими пассажирами?!

– Социалисты приняли возмутительные условия мирного соглашения с Антантой.

Вальтер от гнева чуть не лишился дара речи.

– Тебе прекрасно известно, что это Людендорф обратился с предложением о заключении мира. Канцлер Эберт был назначен позавчера, как ты можешь обвинять его?

– Если бы это зависело от армии, мы бы никогда не подписали это соглашение.

– Вы уверяли кайзера, что победите, он поверил, и это стоило ему короны. Как мы будем учиться на своих ошибках, если вы позволите народу Германии верить в подобную ложь?

– Если они будут думать, что наша армия побеждена, это их деморализует.

– И пусть! Главы европейских стран совершали глупые и страшные ошибки, в результате которых погибло десять миллионов человек. Дайте людям по крайней мере осознать это, чтобы никогда больше не допустить ничего подобного!

– Ни за что, – ответил отец.