Текст книги "Гибель гигантов"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 62 страниц)

Григорий ничем не выразил протеста.

– Есть, ваше благородие! – ответил он браво.

Кириллов повторил приказ и исчез. Григорий подумал, что поручик боится. Вне всякого сомнения, его страшила мысль, что на него возложат ответственность за происходящее, независимо от того, будут его приказам подчиняться или нет.

Подчиняться Григорий не собирался. Он решил, что позволит лидерам шествия втянуть себя в спор, пока остальные будут переходить реку по льду, как было в пятницу.

Однако рано утром к его взводу присоединился отряд полицейских. К своему ужасу, он увидел, что их ведет его старинный враг Михаил Пинский. Вот кто, похоже, не страдал от нехватки хлеба: круглое лицо стало еще толще, а полицейская форма на животе едва сходилась. В руках у него был рупор. Его приятеля Козлова – что с мордой как у хорька – видно не было.

– Я тебя узнал, – сказал Пинский. – Ты работал на Путиловском заводе.

– Пока ты не отправил меня на фронт, – ответил Григорий.

– Да у тебя брат-убийца, и сбежал в Америку!

– Это ты сказал.

– Никто здесь сегодня через реку не перейдет.

– Посмотрим.

– Я жду от вас слаженных действий, это ясно?

– А не боишься? – спросил Григорий.

– Этого сброда? Не городи чушь!

– Нет, я о будущем. Если произойдет революция, как думаешь, что с тобой сделают? Ты всю жизнь издевался над слабыми, избивал людей, насиловал баб и брал взятки. Не боишься, что когда-то и платить придется?

– Я доложу о тебе! Ты бунтовщик! – заявил Пинский, тыча в Григория пальцем в перчатке, и зашагал прочь.

День начался спокойно, но Григорий заметил, как мало на улицах рабочих. Многие заводы были закрыты, потому что не могли получить топливо для печей и паровых двигателей. Некоторые бастовали: рабочие требовали повысить зарплату из-за дороговизны на продукты и отапливать промерзшие цеха. Похоже было, что почти никто не собирался работать. Но вот весело засияло солнце, и ближе к полудню Григорий увидел, как по Большому Сампсониевскому проспекту движется толпа заводских рабочих.

У Григория было тридцать человек и два капрала. Он поставил их перед мостом поперек дороги, в четыре ряда. У Пинского было примерно столько же, пеших и конных, и он разместил их по обочинам дороги.

Григорий смотрел на приближавшуюся толпу. Он не представлял себе, что будет дальше. Сам бы он не допустил кровопролития и дал бы ей пройти. Но что собирался предпринять Пинский?

Шествие приближалось. Людей были сотни – нет, тысячи мужчин и женщин. У многих были на рукавах красные повязки. Они несли транспаранты «Долой царя!» и «Хлеба, мира, земли!» Это уже не просто шествие, подумал Григорий, это политическая демонстрация.

Первые ряды приближались, и Григорий чувствовал, как растет напряжение среди солдат.

Он вышел навстречу толпе. Во главе колонны, к его удивлению, стояла Варвара, мать Константина. Ее седая голова была повязана красным платком.

– Здравствуй, Григорий Сергеич, – сказала она добродушно. – Неужели стрелять в меня будешь?

– Нет, не буду, – ответил он. – Но за полицию не поручусь.

Хотя Варвара остановилась, другие продолжали движение: на них напирали идущие сзади. Григорий услышал, как Пинский послал вперед своих конных. Этих всадников, прозванных фараонами, ненавидели больше остальных полицейских. Они были вооружены хлыстами и дубинками.

– Все, что нам нужно, – сказала Варвара, – это зарабатывать на жизнь и кормить наши семьи. А тебе, Григорий, это разве не нужно?

Манифестанты не пытались напасть на солдат или прорваться к мосту. Вместо этого они растекались по набережной, в обе стороны. «Фараоны» Пинского нервно гарцевали по прогулочной дорожке вдоль реки, словно чтобы загородить дорогу по льду, но их было недостаточно. Однако никто из манифестантов не хотел первым идти на прорыв, и возникла заминка.

Поручик Пинский приставил к губам рупор.

– Назад! – гаркнул он. Рупор – простая жестянка, свернутая на манер кулька – ненамного усиливал голос. – В центр вам запрещено! Возвращайтесь на рабочие места, и чтобы был порядок! Это распоряжение властей. Возвращайтесь!

Возвращаться никто не стал – многие его даже и не расслышали, – но в ответ раздались смешки и улюлюканье. Из середины толпы кто-то бросил камень. Он угодил в круп лошади, и животное шарахнулось. Не ожидавший этого всадник чуть не вылетел из седла. Взбешенный, восстановив равновесие, он натянул вожжи и ударил лошадь хлыстом. Толпа засмеялась, что разозлило его еще больше, но лошадь он сдержал.

Один смельчак воспользовался суматохой, прошмыгнул мимо «фараона» и выбежал на лед. За ним рванулось еще несколько человек по обе стороны моста. «Фараоны», разворачивая и поднимая на дыбы лошадей, бросились следом и пустили в ход хлысты и дубинки. Кто-то из рабочих упал, но многие прорвались, и их пример вдохновил других. Несколько секунд спустя через замерзшую реку бежали уже человек тридцать или сорок.

Для Григория все складывалось удачно. Он мог сказать, что попытался привести в исполнение полученный приказ, фактически не пустив никого на мост, но толпа была слишком велика, и не дать рабочим перейти реку по льду было практически невозможно.

Но Пинский думал иначе.

Он повернул рупор к полицейским и скомандовал:

– Цельсь!

– Нет! – вскричал Григорий, но было уже поздно. Полицейские, готовясь стрелять, опустились на одно колено и подняли винтовки. Рабочие в первых рядах попытались двинуться назад, но на них напирали. Кое-кто, несмотря на «фараонов», побежал к реке.

– Пли! – крикнул Пинский.

Раздался треск выстрелов, словно от фейерверков, и тут же послышались крики страха и боли, это раненые и убитые попадали на землю.

Григорий словно перенесся на двенадцать лет назад. Он увидел площадь перед Зимним дворцом, сотни мужчин и женщин, опустившихся на колени в молитве, солдат с винтовками, свою мать и снег, залитый кровью. И снова в памяти прозвучал вопль одиннадцатилетнего Левки: «Мама умерла, моя мама умерла!»

– Нет, – сказал Григорий вслух. – Я не дам им сделать это снова!

Он передернул затвор своей трехлинейки и поднял ее к плечу.

Толпа с криками разбегалась в разные стороны, топча упавших.

«Фараоны» стегали всех подряд. Полицейские палили по толпе, не разбирая.

Григорий аккуратно взял на мушку Пинского, целясь в грудь. Он был не очень хороший стрелок, да и Пинский был метрах в пятидесяти, но попробовать можно. Он спустил курок.

Пинский продолжал орать.

Григорий промазал. Он прицелился ниже: при выстреле ствол винтовки задирало, – и снова спустил курок.

И снова мимо.

Бойня продолжалась, полиция яростно стреляла по толпе бегущих мужчин и женщин.

У Григория в магазине было пять патронов. Обычно одним из пяти ему удавалось поразить свою цель. Он выстрелил в третий раз.

Пинский вскрикнул, и рупор усилил его крик. Его правое колено подогнулось, и, выронив рупор, он упал на землю.

Солдаты последовали примеру Григория. Они бросились на полицейских: кто стаскивал «фараонов» с лошадей, кто бил прикладом как дубиной, кто стрелял. Манифестанты воспряли духом и присоединились к солдатам. Некоторые повернули с реки назад, к берегу.

Ярость толпы была отвратительна. Сколько рабочие помнили себя, питерские полицейские были глумливыми извергами, не знающими ни дисциплины, ни контроля, и теперь рабочие мстили. Упавших полицейских били ногами и топтали, тех, кто еще стоял, сбивали с ног, а под «фараонами» убивали лошадей. Полиция сопротивлялась лишь несколько секунд, а потом все, кто мог, бросились бежать.

Григорий увидел, что Пинский пытается подняться на ноги. Григорий снова прицелился, надеясь наконец покончить с негодяем, но тут его заслонил «фараон». Он помог Пинскому взобраться на холку своей лошади и поскакал прочь.

Григорий стоял и смотрел им вслед.

Хуже беды с ним еще не случалось.

Его солдаты подняли бунт. Вопреки приказу они стали стрелять не в манифестантов, а в полицию. И начал бунт он, выстрелив в поручика Пинского, который остался жив и доложит, как было дело. Скрыть правду не удастся, ему не оправдаться и кары не избежать. Он изменил воинской присяге. Его ждет трибунал и расстрел.

И несмотря на это, он был счастлив.

Сквозь толпу к нему протолкалась Варвара. По лицу текла кровь, но она улыбалась.

– Что будешь делать?

Григорий не собирался покорно дожидаться расстрела. Царь убивает свой народ. Ну что же, значит, народ будет защищаться.

– Идемте в казармы, – сказал Григорий. – Давайте вооружать пролетариат!

И зашагал по Большому Сампсониевскому назад, к казармам. За ним шли его ребята с Исааком во главе, а следом валила толпа. Григорий не представлял себе, что собирается делать, но и не чувствовал нужды в каком-то плане. Сейчас, когда он вел за собой толпу, у него было ощущение, что он почти всемогущ.

Часовой открыл солдатам ворота, а закрыть их перед манифестантами уже не смог. Григорий повел процессию через плац к складу оружия. Из штабного здания вышел поручик Кириллов, увидел толпу и бросился к ним, перейдя на бег.

– Солдаты! – крикнул он. – Смирно! Ни с места!

Григорий не обратил на него внимания.

Кириллов остановился и вытащил револьвер.

– Стой! – сказал он. – Стоять! – или я стреляю!

Двое или трое из взвода Григория выстрелили в Кириллова. В него попало несколько пуль, и он упал, истекая кровью.

Склад охраняли двое часовых. Ни один не попытался остановить Григория. Последними двумя патронами, что были у него в магазине, он выстрелил в замок на тяжелых деревянных дверях. Толпа ворвалась на склад, люди толкали друг друга и протискивались, чтобы добраться до оружия. Кто-то из ребят Григория начал командовать, открывать деревянные ящики с винтовками и револьверами и раздавать их вместе с коробками патронов.

«Началось! – подумал Григорий. – Вот она, революция!» Ему было радостно и страшно.

Себе он взял два нагана, а еще перезарядил винтовку и набил карманы патронами. Что делать дальше, он пока не знал, но раз он теперь преступник, значит, оружие ему необходимо.

Остальные солдаты, оказавшиеся в казармах, приняли участие в разгроме склада, и скоро все были вооружены до зубов.

Григорий вывел народ из казарм. Демонстрации всегда устремлялись к центру города. Бок о бок с Исааком, Яковом и Варварой он, пройдя по мосту, вышел на Литейный проспект. Он чувствовал себя как на крыльях или во сне, или как после доброй рюмки водки. Сколько лет он говорил, что нужно бороться с режимом, а сегодня действительно начал борьбу и от этого чувствовал себя новым человеком, совершенно иным существом, вольной птицей.

Первый пулеметный был не единственным полком, восставшим в то утро. Когда Григорий дошел до дальнего конца моста, он с ликованием увидел, что на улицах полно солдат в головных уборах, в знак протеста бесшабашно надетых задом наперед, и в шинелях нараспашку. Многие щеголяли красными нарукавными повязками или красными ленточками на лацканах. Вокруг с ревом носились во всех направлениях экспроприированные автомобили, из окон торчали дула винтовок и штыки, а внутри сидели солдаты с веселыми девицами на коленях. Вчерашних пикетов и постов больше не было. Улицы оказались во власти народа.

Григорию попался на глаза винный магазин: витрины разбиты, выломанная дверь валялась на земле. Из магазина, хрустя битым стеклом, вышли солдат с девицей, оба держали в каждой руке по бутылке. Хозяин соседнего кафе выставил перед входом столик и уставил его тарелками с копченой рыбой и колбасой. Стоя рядом, с красной лентой на лацкане, он нервно улыбался и предлагал угощение проходящим мимо солдатам. Так он пытался уберечь свое детище от участи разгромленного и разграбленного винного магазина.

Чем ближе они подходили к центру, тем более нарастало ощущение праздника. Лишь недавно перевалило за полдень, но на улицах попадались сильно выпившие. Еще было много девиц, охотно целующих любого с красной повязкой на рукаве, а в одном месте Григорий увидел солдата, беззастенчиво тискавшего полногрудую бабу средних лет. Попадались ему на глаза и девчонки, разгуливавшие в солдатской форме, шапках и сапогах не по ноге и очевидно наслаждавшиеся свободой.

На проспект выехал сияющий «Роллс-Ройс». Толпа попыталась его остановить. Шофер начал было жать на газ, но кто-то распахнул дверцу и вытащил его из машины. Толпа, пихаясь, полезла в автомобиль. Григорий увидел, как с заднего сиденья выбрался граф Маклаков, один из директоров Путиловского завода. Григорий вспомнил, как Маклаков лебезил перед княжной Би, когда она заявилась на завод. Толпа злорадно загалдела, но преследовать его не стала, и Маклаков бежал, спрятав голову в поднятый меховой воротник. В машину набилось с десяток человек, и она тронулась, радостно сигналя.

На следующем углу кучка людей издевалась над высоким человеком в фетровой шляпе и потертой шубе, какие носили специалисты со средним достатком. Солдат ткнул его дулом винтовки, старуха плюнула, а юнец в телогрейке чем-то в него запустил.

– Пропустите! – сказал высокий в шубе, стараясь, чтобы голос звучал властно, но вокруг лишь засмеялись. Григорий узнал худощавую фигуру Канина, начальника литейного цеха на Путиловском заводе. Его шляпа упала, и Григорий увидел, что Канин облысел.

Григорий пробился сквозь толпу.

– Этот человек – наш! – крикнул он. – Это инженер, мы вместе работали!

Канин узнал его.

– Спасибо, Григорий Сергеевич, – сказал он. – Вот, пытаюсь добраться до матери, узнать, все ли у нее в порядке.

Григорий обернулся к толпе.

– Пропустите его, – сказал он. – Я за него ручаюсь.

Он увидел бабу с рулоном красной ленты – наверняка добытым в разоренной галантерейной лавке – и попросил оторвать немного. Она достала ножницы и отмахнула щедрый кусок. Григорий повязал ленту Канину на левую руку. Толпа одобрительно загалдела.

– Теперь вы в безопасности, – сказал Григорий.

Канин пожал ему руку и пошел дальше. Его пропустили.

Солдаты Григория вышли на Невский, центральный проспект со множеством магазинов, идущий от Зимнего до Николаевского вокзала. Там было полно народу, и все пили прямо из бутылок, ели, целовались и палили в воздух. На тех ресторанах, что были открыты, висели таблички: «Для революционеров – бесплатно!» и «Берите что хотите, платите сколько можете!» У многих магазинов были высажены двери, мостовые всюду были усеяны осколками разбитых витрин. Один из ненавистных рабочему люду трамваев – плата за проезд была слишком высока – лежал, перевернутый, посреди проспекта.

Григорий услышал винтовочный выстрел, но стреляли вообще много, и сначала он не обратил внимания. Но тут Варвара, шедшая рядом, пошатнулась и упала. Григорий и Яков бросились к ней. Не без труда перевернули они тяжелое тело и сразу увидели, что ей уже не поможешь: пуля попала в лоб, и Варвара невидящими глазами уставилась в небо.

Григорий не позволил себе предаваться горю, как ни жаль ему было Варвару, как ни больно за ее сына, его лучшего друга Константина. На поле боя он научился сначала драться, а переживания оставлять на потом. Но разве здесь поле боя? У кого только могла подняться на нее рука? Пуля угодила слишком точно, и Григорий не мог поверить, что Варвара стала случайной жертвой.

В следующий миг он получил ответ на свой вопрос. Яков неожиданно начал запрокидываться навзничь, и у него из груди забила кровь. С тяжелым стуком его тело рухнуло на мостовую.

– Какого черта?! – произнес Григорий, отступая. Он приник к земле, чтобы в него труднее было попасть, и поискал глазами, где бы спрятаться.

Он вновь услышал выстрел, и проходивший мимо солдат – в шапке, обмотанной красным шарфом – прижав руки к груди, упал на землю.

Где-то засел снайпер и стрелял в сторонников революции.

Григорий в три скачка оказался у перевернутого трамвая и нырнул за него.

Завизжала женщина, потом еще одна. Люди увидели тела, кровь – и стали разбегаться.

Григорий поднял голову и оглядел окружающие здания. Должно быть, стреляли из винтовки, но где засел стрелок? Григорию казалось, он слышал звук винтовочных выстрелов с другой стороны улицы. Здания освещало яркое послеполуденное солнце. Гостиница, ювелирный магазин с обитыми железом запертыми ставнями, банк, а на углу – церковь. Открытых окон Григорий не заметил; похоже, снайпер сидел на крыше. Но ни на одной крыше не было возможности укрыться, разве что на крыше церкви. Церковь была каменная, в стиле барокко, с башнями, балюстрадами и куполом-луковицей.

Прогремел новый выстрел, женщина вскрикнула и упала, схватившись за плечо. Григорий дыма не приметил. Видимо, полиция вооружила своих снайперов патронами на бездымном порохе. Значит, действительно, это война.

Целый квартал Невского проспекта уже опустел.

Григорий направил винтовку на балюстраду, шедшую по верху боковой стены церкви. Сам он выбрал бы позицию именно там, это давало возможность держать под прицелом всю улицу. Он внимательно наблюдал за балюстрадой, а краем глаза заметил, что винтовки двух солдат, спрятавшихся рядом, повернуты в том же направлении, что и его.

На улицу вышли нетвердой походкой солдат и девица, оба пьяные. Девчонка танцевала польку, приподнимая юбку так, что видны были коленки, а ее приятель вальсировал вокруг нее, держа винтовку так, словно в руках у него была скрипка. Оба были с красными повязками. Несколько человек закричали им, предупреждая, но подвыпившая парочка не слышала. Когда они миновали церковь, в счастливом неведении об опасности, прогремело два выстрела, и солдат с девицей упали. И снова Григорий дыма не увидел, но все равно яростно выпустил в балюстраду над входом в церковь все пули из магазина. От его выстрелов полетела каменная крошка и поднялись облачка пыли. Защелкали винтовки соседей, и Григорий увидел, что они стреляют в том же направлении, но не похоже было, что хоть кто-то из них попал.

Так не годится, подумал Григорий, перезаряжая винтовку. Должно быть, снайпер лежит ничком, далеко от края, чтобы дуло винтовки не видно было с улицы.

Был лишь один способ до него добраться – залезть на крышу.

Григорий снова выстрелил. Как он и рассчитывал, соседи сделали то же самое. Понадеявшись, что снайпер на несколько секунд пригнется, Григорий вскочил и, оставив свое укрытие – перевернутый трамвай – бросился на другую сторону улицы и там прижался к витрине книжной лавки, одной из немногих уцелевших.

Держась в тени домов, он добрался почти до самой церкви. От соседнего здания – банка – ее отделял переулок. Григорий терпеливо подождал несколько минут, пока снова не зазвучали выстрелы. Тогда он метнулся через переулок.

Видел ли снайпер, как он бежал, и догадался ли о его намерениях? Этого было не узнать.

Он шел вдоль стены пока не добрался до церковных дверей. Было воскресенье, и все церкви были открыты. Он проскользнул внутрь.

Это была богатая церковь, отделанная красным, зеленым и желтым мрамором. Службы не было, но человек двадцать – тридцать стояли, склонив головы, погруженные в молитву. Григорий быстро направился в придел, со страхом думая, что каждую минуту, пока он медлит, гибнут люди.

Молодой священник с очень яркой внешностью – черные волосы, белая кожа – увидел его винтовку и уже открыл рот, чтобы остановить его, но Григорий уже проскочил мимо.

Он заметил в стене маленькую деревянную дверь, открыл ее и увидел ведущую наверх винтовую лестницу. Позади он услышал голос:

– Остановись, сын мой. Что ты делаешь?

Обернувшись, он увидел молодого священника.

– Эта лестница ведет на крышу?

– Меня зовут отец Михаил. Нельзя входить с оружием в дом Господа.

– У вас на крыше снайпер!

Отец Михаил не ответил.

Но Григорий, не дожидаясь ответа, бросился на лестницу.

После долгого подъема в полутьме Григорий увидел еще одну дверь.

Когда голова была на уровне нижнего края двери, он левой рукой слегка приоткрыл ее, держа винтовку в правой руке. В щель ударил солнечный свет. Григорий открыл дверь пошире.

И никого не увидел.

Он прищурился от яркого света и осмотрел пространство, открывшееся ему через маленький прямоугольник дверного проема. Он был на колокольне. Снайпер был с другой стороны – если не перебрался сюда, чтобы подстеречь Григория.

Григорий осторожно сделал шаг, другой и выглянул.

Ничего не случилось.

Он шагнул за дверь.

Под его ногами крыша наклонно спускалась к желобу, вдоль которого шла балюстрада. Деревянный настил позволял рабочим двигаться по крыше, не наступая на черепицу. За его спиной башня переходила в купол.

С винтовкой в руке он осторожно обогнул башню.

Дойдя до первого поворота, увидел перед собой Невский проспект. В ясном солнечном свете ему был хорошо виден Александровский сад, а за ним – Адмиралтейство. Поодаль толпился народ, но возле церкви проспект был пуст. Снайпер без дела не сидел.

Григорий прислушался, но выстрелов не услышал.

Он осторожно прошел до следующего угла. Теперь ему была видна вся северная стена церкви. Он был уверен, что именно тут найдет снайпера, стрелявшего из-за колонн балюстрады – но здесь никого видно не было. Ему был виден проспект внизу и люди – они осторожно выглядывали из дверей и высовывались из-за углов: ждали, что будет дальше.

В следующий миг раздался выстрел снайпера. По крику с улицы Григорий понял, что снайпер попал.

Выстрел прозвучал прямо над головой Григория.

Он взглянул наверх. По углам колокольни располагались открытые башенки. В одной из них и сидел снайпер. К счастью, Григорий держался вплотную к стене, и стрелок не мог его заметить.

Григорий вернулся на лестницу. В замкнутом пространстве лестничного колодца его винтовка казалась большой и неуклюжей. Он вынул один из пистолетов. По весу он понял, что пистолет не заряжен, и выругался про себя: заряжать наган образца 1895 года было долго. Григорий вынул коробку патронов из кармана шинели и вставил семь штук один за другим в барабан. Потом взвел курок.

Оставив винтовку, Григорий, тихо ступая, стал подниматься по лестнице. Не спеша, стараясь не делать лишних усилий, чтобы не выдать себя шумным дыханием. Револьвер он держал в правой руке, дулом вверх.

Через несколько секунд он почувствовал запах дыма.

Снайпер курил. Но едкий табачный запах можно чувствовать издалека, и Григорий не мог определить, насколько близко находится от снайпера.

Впереди он увидел отраженный отблеск солнечного света. Он шел крадучись, готовый выстрелить в любой момент. Свет проникал в башню через незастекленное окно. Снайпера здесь не было.

Григорий пошел дальше. Запах табака стал сильнее. Ему кажется – или он чувствует присутствие снайпера совсем рядом, за поворотом лестницы? А если так, то чувствует ли снайпер его присутствие?

Он услышал отчетливый вдох. Это так испугало его, что он чуть не нажал на курок. Потом сообразил, что такие звуки издает курящий, когда затягивается. В следующую секунду он услышал тихий удовлетворенный выдох.

Он заколебался. Неизвестно, куда смотрит снайпер и куда направлено его оружие. Он хотел дождаться новых выстрелов, чтобы быть уверенным, что снайпер сосредоточен на том, что происходит на улице.

Ожидание могло означать еще чью-то смерть, еще какой-нибудь Яков или Варвара упадут сейчас на холодные камни мостовой, истекая кровью. С другой стороны, в случае неудачи, сколько еще людей убьет этот снайпер только за сегодня?

Григорий решил набраться терпения. Это как на поле боя: не стоит бросаться на помощь раненому товарищу, жертвуя собственной жизнью, рисковать следует лишь когда велики шансы вынести его с поля боя.

Он снова услышал вдох и последовавший за ним долгий выдох, а потом по лестнице скатился смятый бычок, отскочил от стены и упал у его ног. Было слышно, как снайпер ерзает, меняя положение в тесном пространстве. Потом Григорий услышал тихое бормотание: «Свиньи… Революционеры… Евреи вонючие… Шлюхи заразные… Дегенераты…» Снайпер накручивал себя, готовясь убивать.

Если Григорий сможет сейчас с ним покончить, это спасет кому-то жизнь.

Он сделал шаг.

Бормотание продолжалось. «Скоты… Сброд… Воры, подонки…» Голос показался ему смутно знакомым, и Григорий подумал, не встречался ли с этим типом раньше.

Он сделал еще шаг и увидел ноги снайпера, обутые в сияющие новенькие полицейские сапоги черной кожи. У снайпера был небольшой размер ноги, и сам он был маленького роста. Он стоял на одном колене, в наиболее удобной для стрельбы позе. Теперь Григорий видел, что снайпер расположился в одной из угловых башен, чтобы стрелять в трех разных направлениях.

«Еще шаг, – подумал Григорий, – и я смогу убить его наверняка».

Он сделал следующий шаг, но от волнения оступился. Он споткнулся, упал и уронил пистолет – тот с громким стуком упал на каменные ступени.

Снайпер громко выругался и оглянулся.

Григорий узнал приятеля Пинского – Илью Козлова.

Он бросился за своим упавшим револьвером – и промахнулся: тот заскользил по каменным ступеням со ступеньки на ступеньку и остановился далеко внизу.

Козлов начал оборачиваться, но из его позиции ему не так-то просто было это сделать.

Григорий восстановил равновесие и шагнул на следующую ступеньку.

Козлов пытался развернуться со своей винтовкой. Это была обычная винтовка Мосина, но с оптическим прицелом. Даже без штыка ее длина была намного больше метра, и повернуться с ней быстро Козлов не мог. Григорий был уже рядом, и дуло винтовки задело его левое плечо. Козлов нажал на курок, и пуля ударила в стену.

Тогда Козлов прытко вскочил на ноги. У него была маленькая голова и неприятное лицо. Возможно, стреляя, он словно мстил всем выросшим мальчикам и девочкам, что обижали его в детстве.

Григорий схватился обеими руками за винтовку. Они пытались вырвать ее друг у друга, стоя лицом к лицу в тесной башне, у незастекленного окна. Григорий услышал взволнованные крики и понял, что люди на улице их видят.

Григорий был выше и сильнее и знал, что отнимет винтовку. Козлов тоже это понял и внезапно разжал руки. Григорий пошатнулся. В один миг полицейский выхватил короткую деревянную дубинку и, бросившись вперед, ударил Григория по голове. У Григория потемнело в глазах. Сквозь мутную пелену он увидел, что Козлов опять замахивается. Он поднял винтовку, и дубинка скользнула по стволу. Прежде чем полицейский смог снова ударить, Григорий бросил винтовку, схватил Козлова за грудки и поднял.

Козлов был худ и весил немного. Подержав на вытянутых руках, Григорий изо всех сил швырнул его в окно.

Казалось, Козлов падает очень медленно. Когда он перелетал через балюстраду, солнце отчетливо высветило зеленый рант его полицейской формы. В тишине прозвучал долгий крик ужаса. Даже здесь, на колокольне было слышно, как тело гулко ударилось о землю, и крик оборвался.

После секундной тишины раздался громкий радостный шум.

Григорий понял, что это крики в его честь. Люди видели полицейскую форму на упавшем и солдатскую – на оставшемся в башне, и поняли, что произошло. Он смотрел, как они выбегают из дверей, выходят из переулков и останавливаются на мостовой, глядя на него снизу вверх, крича и аплодируя.

Но радости он не чувствовал. Он убивал людей и на войне, но не мог радоваться очередному убийству, как ни заслуживал смерти этот Козлов. Он постоял еще немного, чувствуя себя неловко, потом нырнул в башню и спустился вниз.

По пути он поднял винтовку и револьвер. В церкви его ждал испуганный отец Михаил. Григорий наставил на него револьвер.

– Мне следует вас пристрелить! – сказал он. – Этот снайпер, которого вы пустили на крышу, убил двух моих друзей и еще как минимум троих; а вы – вы тоже убийца, раз позволили ему это сделать!

Но Григорий не смог себя заставить убить безоружного невоенного человека, он застонал и вышел вон.

Атмосфера на улице изменилась. Среди людей было больше пьяных, в каждом квартале у дверей один, а то и двое валялись на промерзшей земле. Он потрясенно заметил, что парочки в переулках уже не ограничиваются одними поцелуями. И все были вооружены. Очевидно, разгромили и другие склады оружия, а может, и заводы, где оно производилось. На каждом перекрестке стояли разбитые автомобили, кое-где – кареты «скорой помощи», и врачи перевязывали пострадавших. Дети вместе со взрослыми гуляли по улицам, мальчишки развлекались вовсю: таскали еду, курили, залезали в оставленные автомобили.

Григорий увидел лавку мехов, взломанную и обчищенную с тщательностью, которая показалась ему профессиональной. Тут же он заметил бывшего дружка Левки, Трофима, выходившего с охапкой шуб и сгружавшего свою ношу на ручную тележку, которую сторожил другой приятель Левки, купленный полицейский Федор, переодетый в крестьянскую одежду. Городские жулики увидели в революции новые возможности.

Вечерний свет тускнел, на улицах стали появляться костры. Вокруг собирались люди, пили и горланили песни.

Григорий с ужасом заметил, как мальчишка лет десяти вытащил у пьяного солдата пистолет. Это был парабеллум, Р08, – должно быть, солдат отобрал его у пленного на фронте. Мальчишка держал пистолет обеими руками и улыбался. Дуло было направлено в сторону лежавшего на земле человека. Григорий сделал движение, чтобы забрать пистолет, и мальчишка нажал на спуск. Пуля вошла пьяному солдату в грудь. Мальчишка закричал, но продолжал держать палец на спусковом крючке, и парабеллум продолжал стрелять. Отдачей руку мальца подкидывало, и пули летели куда попало – задело старуху и еще одного солдата, – пока магазин на восемь патронов не опустел. Тогда мальчишка бросил пистолет и убежал, всхлипывая и подвывая.

Не успел Григорий отреагировать на этот ужас, как услышал крик и обернулся. В дверях магазина головных уборов парочка, не скрываясь, занималась сексом. Женщина стояла, прислонившись спиной к стене, с задранной юбкой, широко раздвинув ноги, а рядом, согнув колени, с расстегнутыми брюками стоял мужчина в форме капрала и работал вовсю. Взвод Григория собрался вокруг и подбадривал его криками.

Мужчина, кажется, достиг оргазма. Он торопливо отстранился, отвернулся и застегнул брюки, а женщина опустила юбку. Тут другой солдат, Игорь, сказал:

– Минуточку! Теперь моя очередь!

И задрал на женщине юбку, оголяя ее белые ноги.

Остальные одобрительно загомонили.

– Нет! – сказала женщина, пытаясь оттолкнуть его. Она была пьяна, но не настолько.

Игорь был невысок и жилист. Он прижал ее к стене и схватил за запястья.

– Да ладно тебе кочевряжиться, один солдат не хуже другого!

Женщина попыталась вырваться, но еще двое солдат схватили ее и стали держать.

– Эй, оставьте ее! – сказал ее первый партнер.

– Ты свое получил, теперь моя очередь, – ответил Игорь, расстегивая брюки.

Григория возмутила эта сцена.

– Прекратите! – крикнул он.

– Ты что же, Григорий Сергеич, – вызывающе спросил Игорь, – приказываешь мне как старший по званию?

– Да не как старший по званию, – сказал Григорий, – а как человек! Ты что, Игорь! Ты же видишь – она тебя не хочет. Вокруг полно баб.